Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
В Сочи были теплые, ласковые дни. По-летнему грело солнце, в густо-синем небе не появлялось ни единого облачка. Спокойное, лениво развалившееся до горизонта море, казалось, впитывало в себя эту безмятежную ясность.
Подтянутые кипарисы и ажурные пальмы придавали чистым, как корабельная палуба, улицам совершенно непривычный для сибиряков колорит. Здесь была самая пора цветения – все зеленело, кудрявилось, распускалось. Запахи цветов, перебивая друг друга, смешиваясь, праздновали весну и днем и ночью. По улицам гуляли легко одетые люди, и, если бы не свежий ветер с моря, – хоть загорай на пляже! Всюду слышались шутки, смех, и – самое главное – никто никуда не торопился… Как выяснилось потом, это последнее впечатление было несколько обманчиво.
Михаил Васильевич часами просиживал, особенно по вечерам, на балконе отведенной им с Аней комнаты. Ему нравилось смотреть на эту вечную и всегда удивительную игру красок и переливов, отсветов и солнечных бликов. Смятенную душу успокаивала распростершаяся над пучиной величавая гладь, за видимым краем которой воображались вовсе необозримые дали и просторы.
Не могли нарушить могучую и мудрую тишину ни бороздившие воду у берега катера, ни призраками проплывавшие по горизонту трубы и мачты больших кораблей, ни быстрые глиссеры, словно старавшиеся взлететь над водой на белых крыльях пены и брызг. Все это было похоже на скользящие пляски водяных жучков по застывшей поверхности большого озера.
В первый же день он попытался отбиться от всякого лечения. Пришлось все же согласиться на мацестинские ванны: подвела больная нога.
Курортный режим – даже с выхлопотанной Северцевым поблажкой – оказался немногим легче обычного рабочего дня. Вставали по-таежному рано, шли на прогулку, оттуда на физкультурную зарядку, потом бежали в душ, торопились к завтраку. После завтрака темп все более убыстрялся: нужно было занять место в автобусе, который возил в Мацесту, в Мацесте спешили попасть на процедуры, после процедур наскоро отдыхали, спешили к обратному рейсу автобуса: упаси бог опоздать на обед!
Вот вторая половина дня, наоборот, тянулась медленно. Отработав свое, отдыхающие получали вольную. Кто увлекался пинг-понгом, перекидывая жесткий белый мячик над широким столом; кто в прокуренном зале с треском и стуком гонял пластмассовые шары по зеленому сукну; кто взвивался в воздух у высоко натянутой сетки, чтобы на лету перехватить пухлый кожаный мяч и постараться «погасить» его…
После ужина смотрели виденные не один раз фильмы или танцевали под баян. Все это, конечно, не касалось запойных преферансистов, шахматистов или забивальщиков «козла».
Михаила Васильевича вскоре втянули в совершенно иное занятие. Ему помогли раздобыть рыболовную снасть – леску с большими блестящими крючками, которую называют почему-то самодуром; он брал на причале лодку и уплывал далеко от шумного берега. Погрузив в воду нехитрую снасть, покачивался на волне, любовался небом и морем. Рыбы он привозил немного, но удовольствие получал огромное.
На курорте он ощутил незнакомую ему прежде прелесть одиночества.
Аня старалась не мешать мужу. Днем они почти не виделись, встречались, пожалуй, только за обеденным столом. Даже на Мацесту ездили в разные дни. Аня сразу стала активисткой санаторного «культурника» – не пропускала ни одной экскурсии, смотрела подряд все фильмы, исправно посещала вечера танцев и организованных развлечений, пела в кружке самодеятельности сибирские песни.
Лишь поздним вечером встречались они в палате. Михаил Васильевич ставил на балконе раскладушку: он спал на воздухе; Аня ложилась в комнате и укутывалась одеялом.
Почему у них так сложилось? С каких пор столько холода вползло в их жизнь? Михаил Васильевич все чаще и все тяжелее задумывался над этим. До отъезда его на Сосновку у них не было ни серьезных размолвок, ни ссор. А оказалось, что не было и любви? Могло ли быть, что они прожили столько лет, соединенные только чувством, скорее похожим на дружбу? Может ли быть так, что теперь наступила кара за годы самообмана, когда он внушал себе и сумел внушить, будто забыл Валерию. Во всяком случае, с того часа, когда Северцев услышал при расставании там, в Сосновке, безрадостное ее признание, он окончательно понял, что жить, как жил до сих пор, больше не сможет. А как именно будет он жить теперь – пока не представлял себе.
Аня мучилась, но делала вид, что верит, или на самом деле верила, что нужно лишь время: Михаил переболеет, и все пойдет по-старому. Она думала даже, что времени можно помочь. Или трудно было набраться терпения столько ждать? Не дальше как вчера ночью она пришла на балкон, растолкала спящего мужа, робко и ласково пожаловалась ему, что замерзла, – раньше он хотя бы проснулся, а тут промычал что-то и повернулся на другой бок. А может быть, он притворился спящим? Аня возвратилась к себе и, накрывшись с головой одеялом, остаток ночи проплакала от обиды. Но утром была внешне все так же весела, общительна, ни словом не напомнила о ночном происшествии.
Где-то в глубине души она, вероятно, понимала, что долго такая неопределенность тянуться не сможет, что они не в состоянии будут даже месяц таким странным образом таиться друг от друга, думать и чувствовать врозь; она знала, что прямой и честный Михаил расскажет рано или поздно ей все о себе. Она ждала этого и боялась этого. Боялась, что правда окажется для нее жестокой. И чаще всего заклинала судьбу, чтобы объяснение не состоялось как можно дольше, а может быть, не произошло и вообще!
Порою ей было очень стыдно за себя. Она казалась себе утопающей, которая хватается за соломинку… Но что она могла сделать другое?
В конце концов, Аня надеялась, на то, что называла благоразумием и в чем видела главную черту характера мужа. Эта надежда придавала ей силы.
И незаметно для самой себя она готовилась – на случай – к борьбе активной…
2
Однажды, когда лодка Северцева покоилась на тихом море, подернутом легкой рябью от чуть заметного ветерка, она была внезапно атакована бешено мчащимся на нее глиссером, который лихо развернулся у самого ее носа и обрушил на Михаила Васильевича лавину еще холодных брызг. Описав полукольцо, глиссер затормозил ход и пошел на сближение. Северцев отряхнул с себя воду и поднялся во весь свой огромный рост, настроившись на достойный происшествия разговор.
– Какого черта вы хулиганите? Вам что, в море места не хватает? – крикнул он.
На глиссере кто-то тоже поднялся и, приветливо замахав рукой, весело ответил:
– Просим прощения!.. Пламенный привет рыболову от старого горняка!..
Заслонив ладонью глаза от яркого солнца, Северцев всмотрелся.
– Яков Наумович!..
Он очень обрадовался этому смешному и странному человеку.
Глиссер причалил к лодке, и Барон, перегнувшись через борт, схватил руку Северцева.
– Как я рад!.. – выкрикнул он, – Это и есть мой начальник, с которым мы вместе выбрались из горного обвала… Теперь вы его видите! Но, вы знаете, гораздо важнее то, что я его вижу… – Эти пояснения, обращенные к его спутникам, сопровождались такими резкими телодвижениями и такой бурной жестикуляцией, что глиссер только чудом не перевернулся.
Когда равновесие было общими усилиями восстановлено, несколько оробевший, но быстро оправившийся Барон продолжал, умерив жестикуляцию и обращаясь снова к Северцеву.
– С Семой вы знакомы, – он только движением головы указал на толстяка с бычьей шеей и большим кадыком. – А это, – здесь он ограничился движением бровей, – его… кузина. Муся.
Тоненькая молодая девица повела костлявым плечиком, рывком перебросила, как лошадиную гриву, длинные соломенного цвета волосы на другое плечико, безразлично улыбнулась.
– Откуда вы?.. Вот не угадаешь, где доведется повстречаться! – с любопытством глядя на Барона, говорил Северцев.
– А! Что вы хотите? Чему вы удивляетесь? Где встречаются москвичи, которые не видят друг друга целый год? Или два. Или три. В Сочи. Что такое Сочи? Это – Петровка с морем… Ой, как я доволен, что и вы здесь… – В неудержимом порыве он потянулся к Северцеву и чуть не свалился в воду. Сильные руки Северцева удержали его.
Михаил Васильевич не смог скрыть теплой улыбки:
– Простите, дорогой Яков Наумович, но вы плавать умеете?..
Барон выразительно пожал плечами:
– Я? Нет. Но какое это имеет решающее значение? Цепляйте за наш глиссер свой ковчег, мы вас быстро довезем до берега, и все вместе поедем на Ахун. Справлять наше воскресение из мертвых. Здесь имеются для этого все условия. Вы знаете, Михаил Васильевич, я еще и теперь не совсем верю, что я хожу по земле… виноват, в данный момент катаюсь по воде!.. Через этот обвал я чуть не достал себе инфаркт. А как же иначе?..
– На Ахун мы обязательно съездим. Но в другой раз. А сейчас у меня самый разгар лова. Надо обеспечить жене ужин, – отшутился Северцев.
– Привык подчиняться начальству с полуслова, – сказал Барон.
Они условились, что в ближайшие дни он обязательно заедет за Северцевыми и похитит их, чтобы штурмовать Ахун. Михаил Васильевич объяснил, в какие часы легче всего застать их с Аней в санатории.
– Если я вас нашел в море, то уж в санатории – как-нибудь! – выкрикнул на прощанье Барон.
И глиссер, стремительно рванувшись вперед, с рокотом помчался к берегу, оставляя позади себя две курчавые разбегающиеся волны.
3
Барон явился только через неделю. Он был один, и Северцев оценил это.
Аня приняла приглашение с радостью. Она подошла к шкафу, достала серый дорожный костюм и выжидающе взглянула на мужчин. Они вышли, спустились по лестнице и стали прохаживаться у подъезда.
– Надо ехать, надо ехать! Там вас ожидает один приятный сюрприз. Больше ничего не скажу. Любой сюрприз есть тайна, – с заговорщическим видом говорил Барон.
– Ну, ну! Ведь едем же. Зачем такие уговоры? – смеялся от души Северцев. – Скажите лучше: как вы-то живете, Яков Наумович?
– Как я живу? Как бог в Одессе. Местком дал путевку. Отдыхаю. В бурном темпе. А вас уже кончили терзать? Перевели в Москву?
– У меня все в порядке. Но в Москву не переводили. Пока еще не знаю, где буду. А где вы работаете?
– Наверно, все покоряете Сибирь? Вы ужасный романтик. Хуже этого… Стеньки Разина… или – как его?.. Ермака!.. Что я делаю? Тружусь на заводе. Заведую столовой, – важно надув щеки, заявил Барон.
– Как когда-то в Церабкоопе? – опять рассмеялся Михаил Васильевич.
– А что? Свою копейку имею, но больше ни-ни. Ажур во всем. Сосновская школа. Бросил пить: нельзя, печень. Кольцами и шубами больше не интересуюсь. Их тяжело носить и еще тяжелее хранить: плохо спишь. Звал обратно Сема, но я ему все сказал. Думаю, он остался мною недоволен. Вы можете верить: после Сосновки я никогда не вернусь к старому. Я знаю, вы сейчас думаете, что я скажу: «Клянусь здоровьем!» Я вас уже вижу, как самого себя. Как на рентгеновском снимке. И даже лучше. Нет, я говорю без этого, и так будет. – Он улыбнулся. – Знаете, я жду, когда вы пригласите меня с собой. С вами пойду куда хотите. На край света, как это говорится. Если вы посмотрите в микроскоп, вы увидите, что у меня все-таки немного осталось этой проклятой романтики, А кто какой человек, я умел разобраться всегда.
– Спасибо, Яков Наумович, на добром слове, – серьезно сказал Северцев. И так же серьезно добавил: – Но сейчас вам лучше на меня не рассчитывать.
Барон понимающе покачал головой.
– А у Семы Немого неприятности, – сказал он. – Ему не так весело, как кажется. Я пытаюсь ему помочь. Барон всегда поддерживает людей и пытается их выручить.
– Мне это известно. Вы и меня пытались выручить, – потрепав его по плечу, подтвердил Северцев.
– Вы честный, смелый человек. Вам защита не нужна. Другое дело – Сема… И все эта глупая история с мраморной головой. Вы спросите: что за история? Я вам скажу. Подвела Сему собственная жена. Купила в комиссионке за пять тысяч мраморную голову. Ее уверили, что это самая настоящая Рококо или Рокамболь – в общем что-то очень французское. И знаете, зачем ей эта голова? Как вы знаете, так я знаю. В прихожую хотела поставить, чтобы гости на эту голову вешали шляпы. На мрамор. На эту самую мадам Ренессанс или, я знаю, Рамбулье. Шикарно? Тот еще шик. Денег Семе не жаль, труднее придумать – откуда он их взял. Его уже вызывал следователь и задавал, я бы прямо сказал, невежливые вопросы: как это на свои скромные сбережения от восьмисот рублей в месяц он умудряется покупать мраморные головы? Немому придется срочно менять работу. Главная задача святого – вовремя вознестись. Я правильно говорю?
– Не ввязывайтесь вы в эти дела, ничего путного из них не получится, – сказал Северцев.
– Я просто хочу сделать ему хорошее. За то, что он мне этого не делал. Можно и не ввязываться. Я думаю, у Немого все будет в порядке, – шепнул Яков Наумович, красноречиво потерев большим пальцем указательный.
В подъезде показалась одетая в дорогу Анна, и разговор прервался.
В такси Яков Наумович тараторил без умолку, восстанавливая одну за другой все подробности обвала, с горьким сожалением вспоминал о Никите-партизане.
– Вы знаете? С ним можно было работать, с этим стариком, и с ним можно было разговаривать о жизни…
Шоссе бежало над самым морем. Неподалеку от берега кувыркалась стайка дельфинов. Аню это зрелище привело в восторг, она захлопала в ладоши.
– Надеюсь, мы будем одни? – настороженно спросил Барона Северцев.
– Это вы насчет Семы? Не беспокойтесь. Я очень хорошо понял там, на глиссере, что вы бы этого не хотели. Кстати, он вчера уехал пароходом в Крым. И знаете почему пароходом? – Барон расхохотался. – Сюда он с кузиной летел самолетом. И она рассказала мне забавную историю. Из-за плохой погоды они где-то делали посадку. И дежурный по аэродрому привязался к Семе: у дежурного, знаете, есть инструкция, и по этой инструкции средний вес пассажира составляет девяносто килограммов. Так он потащил Сему на весы. Сто сорок!.. Что сделал этот дежурный? Он не пустил Сему в самолет? Нет, он пустил, но только когда Сема доплатил за лишние килограммы, как за багаж! А бухгалтерия не примет у Семы багажную квитанцию…
– Да вы не просто Барон, а барон Мюнхгаузен… – смеялась Аня.
– Все было именно так, клянусь здоровьем! – уверял Яков Наумович.
Дорога свернула в горы и, петляя, стала взбираться к молочным облакам. И вот за последним поворотом показалась высокая белая башня, которую издали Северцев не раз видел с моря во время своих морских прогулок. Когда подъехали, Михаил Васильевич, шагая через ступеньку, стал подниматься по лестнице на самый верх, чтобы оттуда посмотреть на диковинно разыгравшийся сегодня закат. Аня задерживалась на каждой площадке, читая нацарапанные на стенах фамилии и имена. С ней останавливался и запыхавшийся Барон, с тоской посматривая на оставшиеся еще впереди, уходящие выше и выше ступени.
Когда Михаил Васильевич вышел на верхнюю площадку, огромный красный шар уже быстро опускался в море. Оно стало лиловым, а в той стороне, где было солнце, – розово-красным. Прошло несколько секунд, раскаленный шар утонул, и море сразу потускнело, насупилось. Зато вспыхнули тем же ало-розовым светом столпившиеся как бы на проводы солнца облака.
– Ну вот. Солнце село, пора и нам садиться за стол, – с облегчением сказал Барон и начал спускаться, придерживаясь рукой за стену, стараясь не глядеть вниз.
Михаил Васильевич и Аня шли за ним.
– Какой сюрприз!.. – услышал Михаил Васильевич восклицание Барона и в самом визу полутемной лестницы чуть не столкнулся с Валерией.
– Сколько сразу сибиряков! – радостно воскликнула она, протягивая руки Ане и Михаилу Васильевичу.
Теперь Северцев понял, о каком сюрпризе предупреждал его Барон!
– Какими судьбами здесь? Что нового? – спросил Михаил Васильевич, невольно избирая безличные грамматические формы: он не знал, как следует ему обращаться к Валерии при Ане. На «ты»? На «вы»? По имени?.. И тут же устыдился этой нерешительности. Ему почудилось в собственном поведении нечто подленькое…
– Что нового? Запасы утверждены, Шахов объявил приказом благодарность нашим геологам, – рассказывала Валерия. – Меня вот отправил отдыхать. Давали санаторную путевку, но я выбрала туристскую, это геологу как-то роднее…
– Виноват… – перебил ее Барон. – У меня есть конкретное деловое предложение: пойдемте с нами поужинать, Валерия Сергеевна?
– С удовольствием, если не помешаю вам, – сказала Валерия.
– Вы будете моей дамой, – галантно раскланявшись, заявил Барон и взял ее под руку.
Аня заметно помрачнела.
– Бывают же такие встречи… – удивленным тоном проговорил Барон, полуобернувшись к Ане.
Они шли широкой длинной аллеей, в конце которой виднелся ресторан.
– Яков Наумович шутит! – вмешалась Валерия. – Три дня тому назад мы с ним встретились около пляжа, мне очень захотелось повидать всех вас, и мы условились, что все приедем сегодня сюда. Разве он не предупредил вас? – Она перевела несколько удивленный взгляд с Ани и Михаила Васильевича на Барона.
– Я ничего не говорил: это мой сюрприз. А любой сюрприз есть тайна, – пояснил тот.
– Ну вот… – огорчилась Валерия. – Выходит, я явилась, как незваный гость…
Михаил Васильевич решил выручить ее из возникшего неловкого положения.
– Да все получилось как нельзя лучше! – сказал он. – Какие могут быть церемонии. Мы же еще в Москве говорили, что, наверно, встретимся здесь… Вот и встретились!
– Вы разве виделись в Москве? – спросила Аня, внимательно глядя на Валерию.
– Да, Михаил Васильевич заходил ко мне… – ответила Валерия и почувствовала, что нелепо, глупо краснеет. – Михаил Васильевич проводил меня в день, когда мне было очень трудно…
Зачем говорит она все это? Чтобы оберечь Михаила? Но почему, почему она должна что-то объяснять, оправдываться перед этой совсем чужой для нее женщиной? Она не сделала ничего, что было бы неприятно жене человека, которого любит. Хотя это было ей очень трудно… Почему она чувствует себя виноватой? В чем ее вина?.. Чему должна она подыскивать оправдания?
Аня молча перешла на другую сторону аллеи и пошла обратно.
– Аня! Куда? – крикнул Северцев.
Аня только ускорила шаг.
Барон хотел броситься за ней вдогонку, но Валерия жестом остановила его и сама пошла к Ане.
– Зря вы насчет… Москвы, – пробурчал Барон, с опаской поглядывая в их сторону.
– Да тут совершенно нечего – понимаете, нечего – скрывать, Яков Наумович! – ответил Северцев. Но посмотрел в ту же сторону.
– Я это понимаю. Но понимает ли ваша жена?..
Северцев видел, как Валерия догнала Аню, они остановились и о чем-то заговорили. Потом пошли рядом дальше, к башне. Северцев вопросительно взглянул на Барона, и тот, смешно выпятив животик, побежал за ними.
Вскоре он вернулся и, тяжело отдуваясь, сообщил:
– Наши дамы решили пройтись. Они пожалуют прямо в ресторан. Надо занять места!
Свободных столиков не оказалось. Пришлось ждать. Спасаясь от шашлычных запахов и надсадной музыки, Северцев и Барон ушли на террасу. Облокотись о парапет, закурили.
– Шашлыки преследуют меня здесь на каждом шагу, хотя я лично предпочитаю фаршированную щуку! Но такой шашлык, какой мы ели с Семой, вам никогда даже не приснится… – по возможности беззаботно заговорил Барон.
Ему нужно было отвлечь внимание Северцева, и он пустился во все тяжкие, стараясь не замечать, что Михаил Васильевич все больше хмурится и мрачнеет.
– Наш Сема решил устроить себе и Мусе проводы. И где, вы думаете? На самой верхушке Кавказских гор. Чтобы уже выше не было! Когда мы туда приехали, нас встретил высокий старик в серой бараньей папахе и черном бешмете. «Гамарджоба, генацвале!» – сказал он. Но как сказал! И, знаете ли, отвесил поклон. Это надо было видеть! И удалился. Кузина Семы решила, что это Мефистофель. Что я говорю!.. Я, знаете ли, не всегда разбираюсь в этой так называемой нечистой силе… Конечно, она сказала: «Мы в гостях у Демона», – торопясь балагурил Яков Наумович. – На что Сема ответил, что это не Демон, а Гоги – настоящий кавказский князь, притом его закадычный кунак и ближайший потомок Шамиля. Он имел стада баранов, в гареме полный комплект прелестных жен, и, кажется, гора Казбек принадлежала лично ему. А теперь он – духанщик-любитель. Кормит только друзей… Кстати, пойду посмотрю, может быть, какой-нибудь столик освободился, – прервал сам себя Барон, тревожно поглядывая на Михаила Васильевича.
«Пора пойти за Анной и Валерией, привести их сюда, – думал Северцев. – Если нужно, что-то объяснить, успокоить… Ведь в конце концов Валерия ни в чем не виновна перед Анной! Наоборот…»
Возвратившийся Барон, заметив, что Северцев слишком решительно выпрямился, умоляюще зачастил:
– Не мешайте им! Они придут! Места все равно еще заняты… Лучше слушайте дальше! Этот лермонтовский Фауст опять вышел из-за своей кирпичной сакли. Он тянул на веревке молодого, нежного, такого в завиточках, барашка. Это он нам показывал наш шашлык еще в виде, так сказать, полуфабриката. Потом ушел с барашком в сарайчик. В сарае был такой крик этого барашка, что я подошел и посмотрел в щелку. И что, вы думаете, я увидел? Я увидел, что князь Гоги сидит на земле и, зажав барашка между ног, крутит ему хвостик. Как шарманщик. Нет, он его не резал. Но барашек кричал, как это говорится, как зарезанный. Я вернулся на место и сохранил эту тайну… Потом, когда крик прекратился, прибежала женщина. Седая. Вся в черном. Она вынесла из сарайчика медный таз с мясом. Гоги-Фауст развел огонь, и началось, как писали в Библии, священнодействие… Вы спросите: а что делала старуха? Она выносила закуски и вино.
Барон с трудом перевел дыхание и продолжал:
– Князь ушел в свою саклю. Мы терпеливо ждали. Так терпеливо, как вы меня сейчас слушаете. – Это краткое отступление нужно было для того, чтобы фантазия взяла новый разбег. – Потом он вышел. Это уже не был какой-нибудь Мефистофель Врубеля или Гоголя… Это был князь! Он был уже в красной черкеске, обшитой серебром. Возможно, даже платиной. На боку – кинжал. Вот такой, – Барон развел руки, насколько мог. – На голове черная папаха. Я даже несколько испугался. А что? На груди у него было много патронов, шесть георгиевских крестов и значок Осоавиахима. Я точно знал, что полный георгиевский кавалер имел всего четыре креста… Больше не давали… Что мы стоим? Так мы уже окончательно пропустим наши места! – И Барон потянул Северцева за рукав в зал.
Северцев почти не слушал. Он мысленно был там, с Анной и Валерией, пытался представить себе, что между ними происходит. Идти к ним или нет? Барон, наверно, прав, всеми силами удерживая его от вмешательства. Кто знает, к чему это могло бы привести?
Столик у окна освободился. Барон облегченно вздохнул, подогнул края залитой вином скатерти и плюхнулся на стул. Присел и Северцев, беспокойно оглядываясь на входную дверь.
– Я заканчиваю… – предупредил Барон. – Пили из рога. Тосты шли, как вы это знаете, один за другим. И очень длинные. Вино совсем плохое. Это был тот напиток! Вы хотите слышать, какой был шашлык? Мы были голодны, как сто чертей, которыми командует в аду Сатана. Я уперся своим шампури в тарелку, но еле-еле содрал с него ножом кусок мяса. Я взял в рот это мясо и пожалел себя. Вы можете мне верить. Это были жилы старого вола. Сема жевал свой кусок, как американец резину в приключенческой кинокартине. Кузина попробовала шашлык и сказала, что она очень боится на курорте потолстеть. Лучше поблагодарить хозяина и пойти погулять: горный воздух помогает долго жить. Мы пошли гулять. И не очень, знаете ли, далеко за саклей увидели того самого барашка, в завиточках. Он щипал траву. Даже кузина сказала: «Смотрите, это же наш!..» А она, знаете ли, совсем не философ…
Тут у Барона перехватило дыхание, он осекся. Лицо его вытянулось, глаза уставились в одну точку.
От двери к ним шла Анна. Она была очень бледна. Подойдя к столу, она сказала:
– Миша, едем домой!
– Где Валерия Сергеевна? – вставая, спросил Северцев.
– Не знаю и не желаю знать, – резко ответила она.
– Анна, что у вас произошло?
Барон поднялся и, извинившись, отошел к буфетной стойке.
– Я сказала ей все, что может сказать честная женщина бабенке, которая увивается за ее мужем.
– Ты в своем уме, Анна? Что ты сделала!? – беря жену за руку, сказал Северцев.
Но она резко выдернула свою руку, побежала к выходу.
Совершенно растерянный Северцев тоже быстро вышел на крыльцо. Все шумело вокруг, дождевые капли рикошетили от асфальтовой дорожки. Северцев кинулся в темноту аллеи. Хлюпая по лужам, он бежал к башне и выкрикивал: «Валерия Сергеевна!.. Валерия Сергеевна!..»
Никто не откликнулся ему.
Обратно он шел медленно, не замечая косого ливня, хлеставшего, словно наотмашь, его по лицу. А мысли неслись стремительно… Он непременно найдет Валерию. Анна своей безобразной выходкой заставила его действовать, решила то, что еще вчера не представало перед ним в столь отчетливых формах. Нужно немедленно разъезжаться. Вспомнил: как быть с Виктором? На этот вопрос не нашел ответа: «За какой-нибудь час вся жизнь пошла в перекос!.. – думал он, поднимаясь на крыльцо ресторана. – За час ли?»
Навстречу ему спешил Барон.
– Вас выстирало, как в хорошей прачечной… А я бегаю, ищу вас всех… Шашлыки же остыли! – с попыткой еще сохранить наигранную веселость объявил он.
– Как все это досадно и глупо! – отводя со лба прилипшие мокрые пряди волос, сказал Северцев.
Барон понимающе покачал головой, горестно почмокал и, перейдя на шепот, заговорил:
– Я вас прошу об одном: не сердитесь на меня слишком сильно! В человеческой жизни столько делает случай… Я много на себя взял. Я подумал: почему один раз этому случаю не иметь свое имя? Почему он один раз не может называться Яковом Наумовичем?.. Хотел соединить симпатичных людей… Но господин Случай остается господином Случаем. И он не имеет фамилии – даже такой красивой, как Барон. И он-таки не желает ее иметь. И он отомстил. Вам и мне. Вам больше. Но и мне. Он сделал вам горе. А я оказался виноват. И этим он сделал горе и мне. Потому что я… Потому что я хочу вам только хорошее! – Он криво усмехнулся. – Это первая неудавшаяся операция Барона… Если вы можете, простите меня, Михаил Васильевич. Я не хотел вам плохое.
С удивлением увидел Северцев на его глазах слезы…
