Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Комиссия находилась на Сосновском комбинате уже целый месяц, и никому не было известно, когда она закончит обследование. Члены комиссии интересовались всеми делами комбината, вызывали к себе для объяснений десятки людей, требовали разные справки, снимали копии с документов. Деятельность главковских ревизоров во многом парализовала работу комбината, нервировала людей, порождала слушки о каких-то темных делах нового директора: ни с того ни с сего московские ревизоры не приезжают!..
Возглавлял комиссию начальник производственного отдела главка Кокосов, старейший главковский службист. За четверть века службы в главке этот чиновник пережил многих начальников и всем им был крайне нужен: он понимал с полуслова, кого и как нужно прижать и как это сделать наиболее тонко, даже с «высокоидейной» позиции… Северцев знал, что за эти макиавеллиевы качества сослуживцы прозвали Кокосова «лукавым царедворцем» и тот даже гордился своим прозвищем.
Перед отъездом в Сосновку Кокосов ходил к Птицыну за установкой, получил туманное указание – собирать факты. И, руководя комиссией, Кокосов не вдавался в объяснения причин, породивших те или иные факты, а думал только о том, чтобы подбором фактов угодить начальству.
В составе комиссии были также инженер технического отдела Никандров и главный инженер проекта Парамонов. Члены комиссии работали весьма напряженно – с утра до позднего вечера и даже без выходных дней. В отведенной для них комнате перебывали почти все инженерно-технические работники комбината, кое-кто и по нескольку раз. Не беспокоила комиссия пока только директора комбината. Но за его спиной с подчиненных снимались настоящие допросы.
Северцев, глубоко возмущенный, демонстративно не замечал комиссии, будто ее вообще не было на комбинате. Конечно, почти обо всем, что делала комиссия, его сразу извещали сотрудники.
Иногда к Северцеву заходил Кокосов. Они говорили о погоде, об охоте, о Женевском совещании министров иностранных дел, и ни слова пока не было сказано о делах Сосновского комбината. Северцев настороженно ждал делового разговора и не отлучался с комбината, хотя дорожные дела требовали его присутствия на трассе.
Правда, многие вопросы и на самом комбинате нуждались в разрешении. Северцев долгое время не освобождал от работы Орехова, жалел его. Но после приезда комиссии тот совсем перетрусил и буквально каждый день писал директору рапорты, в которых снимал с себя ответственность за провал горноподготовительных работ по центральной шахте. Он понял, на чем ему следует играть. Шишкин и Кругликов теперь все же настояли перед Северцевым на немедленном отчислении Орехова из горного цеха. На его место директор назначил инженера Галкина, но должность технического руководителя горного цеха оставалась все еще вакантной.
Директор и секретарь партийного комитета предлагали эту должность многим инженерам рудоуправления, но добровольцев не нашлось. Слишком сложной была обстановка на руднике, и люди осторожничали. Северцев вспомнил о Морозове, послал ему вызов. Через две недели магаданец прибыл в Сосновку. Чтобы присмотреться к нему, его вначале назначили горным мастером, – он согласился, хотя в Дальстрое занимал должность технорука. Прошло некоторое время, и после недолгих колебаний Северцев утвердил Морозова техническим руководителем горного цеха.
Обновление руководства горным цехом вызвало на руднике много кривотолков. Больше всех изощрялся Орехов: директор потерял рассудок, поставив во главе горных работ молокососа Галкина! В техноруки призвал варяга! А сосновцев выдвигать не хочет… потому что сам директор – случайный человек, дни которого на Сосновке сочтены! Михаил Васильевич нервничал, просил Кругликова обсудить его решение на заседании парткома, но Иван Иванович посоветовал на болтовню ответить делом – поднять в горном цехе добычу руды. Северцев послушался совета и неделю безвыходно сидел под землей, помогая новым руководителям освоить график цикличности, о котором Орехов разглагольствовал чуть не полгода.
…До начала смены Северцев зашел в передовой забой. Здесь он застал Морозова с двумя бурильщиками. Дмитрий Серегин и незнакомый прыщеватый парень изучали график цикличности. Михаил Васильевич поздоровался.
– Как самочувствие, Дмитрий?
– Почти здоров. После простуды на перевале целых две недели пролежал в больнице. Врачам этого мало – оставили на Сосновке проходить амбулаторный курс лечения, – ответил Серегин.
Морозов, поглядев на часы, заторопился:
– Скоро начинать. Договоримся, ребятишки, точно: на бурение – два часа, на зарядку шпуров взрывчаткой и их отладку – один час, на вентиляцию забоя – полчаса, на разборку, погрузку, откатку руды и породы – два часа и полтора часа на крепление забоя. Полный цикл работы мы должны закончить в одну смену. Может, у кого, ребята, вопросы есть, неясности? Спрашивайте, не стесняйтесь. Что знаю, все расскажу, дело наше горняцкое небось, – быстро говорил Морозов.
Казалось, он все время куда-то спешил.
Увидев директора, он вытянул по швам руки и обратился к нему с просьбой:
– Разрешите мне, товарищ директор, лично простоять эту смену бригадиром. Хочу доказать сосновцам, что при такой богатой технике мы свободно сможем давать цикл в смену.
– Спасибо, Семен Александрович. Помогите ликвидировать наконец нашу выставку передовой техники, – Северцев обвел руками просторный забой, – заставить каждую машину работать, а не красоваться попусту!
В ровном, хорошо освещенном тоннеле стояла на изготовке буровая каретка, задрав жерла перфораторов. В тупиковой выработке, как в стойле, дожидалась работы механическая лопата-погрузчик. А у главного откаточного штрека на запасных путях дежурил состав вагонеток с новеньким электровозом. Рудник был с лихвой начинен передовой горной техникой, но использовалась она плохо, простаивала, а люди работали вручную.
– По отчету у нас комплексная механизация давно внедрена, а ты с кувалдой не расстаешься. Зачем таскаешь ее с собой? – спросил Северцев прыщеватого парня.
Бурильщик промолчал, прячась за Серегина.
– Наша тяжелая артиллерия частенько смолкает. Потому как боеприпасов нехватка. То буров нет, то буровых коронок. А кувалда завсегда выручает, товарищ директор, – кашляя, ответил Серегин.
По штреку в полной горняцкой амуниции шагал Барон, встречаемый и провожаемый дружелюбно-насмешливыми взглядами рабочих: этакое чудо-юдо, пузатый горняк…
Барон снял с потной головы фибровую каску, неуклюже сидевшую на нем, и отрапортовал о пополнении складов за прошлый день. Он ожидал нового задания директора. Барон выполнит любое!
Северцев упрекнул его: почему нет буров? Барон с достоинством возразил: в бурозаправочной их недельный запас. Он лично утром проверил. Если директор согласен, можно вместе проверить еще раз.
Серегину пришлось оправдываться, – дескать, он говорил о старых временах. Чувствовалось, что снабженцы теперь знают нужды производства не хуже самих производственников, а иногда и лучше. Северцеву было приятно. Он не ошибся в Бароне…
Яков Наумович отвел директора в сторону.
– Разрешите обратиться не по снабженческим делам?
Северцев кивнул головой.
– Помогите устроить в общежитие Елену Козлову! Вам, наверное, известна ее романтическая история: Фрол Столбов, как пишут в старинных романах, под покровом ночи таинственно исчез с Чертова камня и в эту же ночь увел из родительского дома прекрасную Елену. Дальше уже идет не как в старинных романах: из-за отсутствия комнаты они живут врозь. Вы подумайте, товарищ директор, что было бы, если бы вся проблема у Ромео и его Дездемоны состояла в жилищном вопросе!..
– Наверно, тогда Отелло не пришлось бы душить Джульетту! – улыбнулся Северцев.
– Вот вы всегда можете посмеяться надо мной… Я что-нибудь спутал? Но я уже не путаю, когда говорю вам, что этот папаша, который очень обижен, выбирает момент, пока Фрол бурит себе на перевале, и устраивает дочке скандалы. По всей форме классической трагикомедии. Я опять что-нибудь спутал? Но я не путаю в том, что нужно что-то придумать! Поселить, я знаю, эту беглянку в рабочем общежитии… А еще лучше – дать влюбленным персонажам комнату! А?
Широкая улыбка Северцева постепенно гасла. На его лице отразилось явное смущение. Как же это он забыл про них! Ведь он сам был свидетелем одного эпизода их «романтической истории»…
– Комнату… А где я ее сейчас возьму? Ваши сборные дома только еще поступают… Впрочем, придумал, – лицо его опять посветлело, – отдадим мою крайнюю комнату. Скажите коменданту, пусть немедленно подготовит все для заселения.
Барон, кажется, не вполне одобрял это решение.
– Зачем же свою? Что, нет других комнат? Можно переселить, например, все-таки в общежитие…
– Давайте так, – перебил его Северцев, – вы подали идею, а теперь действуйте, как я вам сказал. – Он положил руку на плечо Барону. – Приказ есть приказ.
Барон взял «под козырек», потом нахлобучил фибровую каску, повернулся через правое плечо и зашагал дальше.
Серегин, переминаясь с ноги на ногу, поглядывал на директора.
– Что у тебя еще? – спросил Северцев.
– Хочу скорее на перевал податься. Разрешите завтра?
– Не могу, врачи велели подержать тебя здесь под их наблюдением.
– Я здоров. Мне очень нужно поскорее туда: мы с Фролом надумали одну хитрую штуку! Парторг Иван Иванович одобряет! – настаивал Серегин.
– Что за штука?
– Пока секрет… Так можно завтра ехать? – с надеждой спросил Дмитрий.
– Ты нужен здесь. Кто за тебя будет налаживать цикличную проходку?
– Тогда, товарищ директор, переведите на Сосновку радистку Зину… Не переведете – удеру. Возьму бюллетень и удеру туда! – громко кашляя, твердил Серегин.
Северцев развел руками:
– Вы с радисткой мне голову заморочили. То ее с разведки направить на перевал… Теперь с перевала – в Сосновку… Работайте на своих местах! – отмахнулся он.
2
По дороге в очистной забой Михаил Васильевич думал о Фроле и Лене, Дмитрии и Зине. Вспомнил себя и Валерию в годы молодости. По-разному, но у всех тернист этот путь…
Задумавшись, он чуть не столкнулся у рудного бункера с Валерией.
Поздоровались, остановились. Она смотрела на него тревожным, спрашивающим взглядом.
– Мы совсем перестали встречаться. Почему? – тихо сказал он.
– Когда надо – встречаемся. Скажи лучше о комиссии: что она нашла?
– А что она может найти? Но эта мышиная возня мне уже порядком надоела, – устало ответил он.
– Дорога-то как?
По ее вопросу Северцев понял: она думает о том же, что беспокоит и его.
– Пусть о ней у тебя голова не болит, своих дел у тебя по горло, – сказал он.
Валерия обиделась.
– Ты прав. Геологу следует думать только о геологии.
– Извини меня… С дорогой плохо. Нет денег на окончание проходки тоннеля. Бурильщики за прошлый месяц не получили даже зарплаты, пришлось авансировать своими деньгами.
– Это благородно, но строить тоннели на свои деньги у нас не принято. Послушай: я недорасходую смету по капитальной разведке. Закончим проходку тоннеля за ее счет! Согласен? – подняв на него глаза, предложила Валерия.
– Не согласен. У тебя могут быть большие неприятности.
– А у тебя они будут куда серьезнее, если до зимы не закончим дорогу. Ты не спорь, я все учла и много думала об этом.
– Может быть, ты и все учла, но сделать то, что ты предлагаешь, нельзя. Я не могу рисковать тобой.
– Ради дела иногда надо рисковать. И ты сам так поступаешь, – сказала она.
И опять так быстро ушла, что он даже не успел поблагодарить ее. Поблагодарить? А как? И отдавал ли он себе отчет в том, что она хотела сделать для него? Жертву он, конечно, на примет. Но на самое побуждение ее, которое заставило предложить эту жертву, можно ли хоть в какой-то мере ответить любыми словами благодарности? А она так просто говорила о своем намерении, будто о чем-то само собою разумеющемся!
Послышались голоса. Приближалась группа людей – вся московская комиссия в сопровождении Шишкина.
На фоне серых шахтерских костюмов выделялось пальто Кокосова. Держался он важно, изредка снисходительно кивал головой Шишкину, который что-то объяснял ему. Он небрежно приподнял шляпу и протянул Северцеву холеную руку.
Поздоровавшись, Северцев спросил Шишкина:
– Тимофей Петрович, почему вы разрешаете спускаться в шахту без костюма, каски и лампочки?
– Я предлагал, – стараясь казаться независимым и даже веселым, ответил тот, – но начальство не захотело!
– Начальство здесь вы. Исключений никому не делать. Товарищ Кокосов, прошу подняться на-гора́ и переодеться, – распорядился Северцев.
Кокосов покраснел и, процедив сквозь зубы: «Подчиняюсь», повернул к рудному двору. Северцев пошел проводить его. Кокосов вслух восхищался рудником: ему все здесь нравилось, особенно механизация, – таких предприятий не много в главке! Покончив с восторгами, он как бы невзначай заметил:
– Наговаривают на вас злые языки, Михаил Васильевич, будто вы предлагаете этот великолепный рудник уничтожить?
– Пока не предлагаю. Жду новых запасов от геологов. Тогда, возможно, предложу.
– Открытые работы? А куда прикажете девать эти прекрасные выработки, оборудование, механизмы? – вежливо осведомился Кокосов.
– Оборудование и механизмы демонтируем и передадим другому руднику. А выработки погасим. По этой причине я не углубляю центральную шахту.
– Смело, весьма смело. Так сказать, исправляете ошибки прежнего руководства? – съязвил Кокосов.
– Никакой ошибки допущено не было, – сдержанно возразил Северцев, парируя попытку столкнуть его с Яблоковым. – Но все в мире, как известно, течет и изменяется. Вот если при новых запасах для открытых работ мы будем настаивать на сохранении подземных, – допустим непростительную ошибку.
– Вы увлекаетесь, дорогой Михаил Васильевич: во-первых, новых запасов нет, ими только бредят ваши геологи. Во-вторых, кто же возьмет на себя смелость уничтожить новый рудник? – и Кокосов окинул торжествующим взглядом своих спутников.
Удар был нанесен с фланга.
– Экономика, – ответил за Северцева Парамонов. – На открытых работах производительность труда возрастет в три-четыре раза, вдвое снизятся затраты на добычу руды.
– Вы, товарищ Парамонов, отрываете технику от политики, – назидательно подняв палец, заметил Кокосов.
– Наоборот. В политической жизни мы давно обогнали Америку, это следует сделать и в технике. Июльский Пленум ЦК партии как раз нацеливает нас, горняков, на открытые работы, – теперь уже Северцев отвечал за Парамонова.
– Все это весьма странно слышать. Хотя, впрочем, сорвав план капитальных горноподготовительных работ, лучшей теории не придумать… Кстати, Михаил Васильевич, напоминаю, что проект углубки утвержден вами. Я бы посоветовал, зная ваши дружеские отношения с товарищем Птицыным, немедленно начать углубку центральной шахты, чтобы избежать крупных неприятностей. – Кокосов подчеркнул последние слова.
– Благодарю, – холодно сказал Северцев. – Но я исправлю свою же ошибку. Простите, я должен на время вас оставить. Мне надо сейчас быть в забое. – И пошел обратно.
В темном штреке он столкнулся с Дмитрием Серегиным и забежавшим к нему Петькой. Парни были чем-то явно обескуражены.
Серегин, переминаясь с ноги на ногу, пожаловался:
– Откуда вы такого лихого технорука раздобыли? Вот послушайте. Пробурили мы двадцать шпуров, чин по чину зарядили их и отпалили. Взрывов я насчитал восемнадцать. Значит – два отказа. Жду, как по инструкции, положенный срок, чтобы потом их ликвидацией заняться. Прибегает Морозов. Облаял меня: зачем, значит, сидим! Выгнал нас сюда и сам – сразу к забою. Говорю: «Нельзя, товарищ технорук, правила техники безопасности нарушать!» А он послал меня всяко-разно подальше: дескать, нельзя рабочим, а инженерам с техниками можно! Мы его не пускать, так он, обратно, так нас пужнул, что мы рты пооткрывали…
– Меня еще чуркой с глазами обозвал! Запретил идти за ним. Отчаянный, страсть люблю таких!.. – вставил, видимо, почти влюбившийся в Морозова Петька.
Из темноты показался задымленный Морозов. Подошел. Он весь пропах сгоревшей взрывчаткой. Бросив на подошву забоя концы бикфордова шнура, заявил:
– Отказы ликвидировал.
Северцев взял его под руку, они отошли от рабочих.
– Семен Александрович, разве правила техники безопасности для вас не писаны?
– Писаны. Но либо их соблюдать, либо план выполнять.
– Вы играли со смертью. Мне кажется, она не любит шуток.
Морозов махнул рукой:
– А мне кажется: двум смертям не бывать, одной не миновать.
– Битому неймется, – кивнув на черную повязку на лице Морозова, сказал Северцев. И добавил, перейдя на сугубо официальный тон: – Если вы, товарищ технорук, еще раз допустите нарушение правил безопасности – уволю немедленно. Ухарям на руднике не место.
– Людей же в забой я не пустил… Рисковал сам! – оправдывался Морозов.
Он искренне считал, что поступил по-горняцки, так, как и следует в подобных случаях. Он даже не особенно обиделся на Северцева: что ж, и среди толковых людей попадаются такие. Сухарь сухарем…
3
Уже густо летали белые мухи. Северцев по-прежнему большую часть времени проводил на дороге, – сосновцы взяли на себя обязательство к октябрьским праздникам закончить химкомбинатовский участок.
Главковцы тоже торопились привести к концу работу комиссии: праздники они рассчитывали встречать в Москве.
Последней вызвали Малинину. Беседовал с ней Никандров. Он подробно расспросил о разведочных работах, о приросте запасов, поинтересовался генезисом месторождений, причем это слово «генезис» повторял неоднократно и чаще всего не к месту. Он отнюдь не был официален. Попутно сообщил, что хочет посвятить свою жизнь науке, надеется, что на будущий год ему больше посчастливится с аспирантурой. Валерия Сергеевна отвечала на его вопросы сжато. Она помнила Никандрова по его недолгой работе на комбинате и считала разговор с ним бесполезной тратой времени.
– Вы, Валерия Сергеевна, кандидат наук. Работаете над докторской?
– Нет, я не собираюсь посвящать свою жизнь науке, – ответила она.
– Зря, зря! Уж вам бы надо расти дальше. Пора выбираться из этой дыры в столицу. Я мог бы помочь. Мой дядюшка имеет, знаете ли, некоторый вес в мире ученых. Еще Иисус Христос заповедовал нам возлюбить ближних своих, как самих себя. Вам не пришлось бы пробивать себе дорогу к докторскому званию.
– Мне вполне достаточно и фельдшерского.
Никандров рассмеялся:
– Неплохо! На не нужно успокаиваться на достигнутом. Кто-то, не помню, сказал: «Если человек вглядится острым и внимательным оком, он непременно должен увидеть фортуну, ибо она слепа, но не невидима». Тоже недурно, правда? Памятуя об этом, я и поступаю в аспирантуру и буду готовить диссертацию.
Валерия Сергеевна не удержалась от иронии:
– О чем же?
– О, бог мой! Разве это существенно? Хотя бы о том, какого цвета были волосы в левой ноздре Ивана Калиты. Важно стать для начала кандидатом, или, как вы остроумно выразились, фельдшером наук.
– Можно задать вопрос, не относящийся к работе комиссии?
– Пожалуйста! – Никандров даже слегка наклонил голову.
– Кто воспитал в вас такой цинизм?
Никандров не смутился.
– Вы хотите сказать – практицизм? Должен сказать, что воспитывал меня дядя. Отец, такой же допотопный романтик, как и вы, всю жизнь мотался по стране и только работал и работал. Дядя поумнее. На мой вопрос, заданный однажды на заре туманной юности: как лучше прожить? – он дал мудрый совет: учиться, лечиться и отдыхать. Он так и живет. Прошу вас, не возмущайтесь так по-детски очаровательно! Я знаю, Валерия Сергеевна, что вы предвзято относитесь ко мне, считаете меня легкомысленным. Прошлой зимой я несколько экстравагантно выразил вам свои чувства, вы погорячились. Помните? Я не обиделся на вашу резкость, а теперь и подавно памятую народную мудрость: кто старое помянет, тому глаз вон! Я по-прежнему считаю себя вашим верным слугой.
– Зачем вы мне это говорите? – Валерия Сергеевна поднялась со стула.
Он жестом удержал ее.
– Если вы торопитесь, – понизив голос, сказал он, – я могу зайти поговорить к вам домой. Мы соседи, живем в одном и том же заезжем доме, виноват – в «Гранд-отеле»… – Безмятежная улыбка на его лице совсем не вязалась с наглым, но пристальным взглядом.
Валерия Сергеевна уже едва владела собой.
– Запомните, Никандров: донжуаны у нас не в моде. У вас есть ко мне еще вопросы по делу?
Его передернуло.
– Запомните и вы: я все равно всегда готов служить вам. – Паясничая, он сделал жест, имитирующий пионерский салют. – Всегда готов! – И опустил руку, положил ладонь на стол. – Ну что ж, перейдем к некоторым мало приятным деталям… Я задержу вас всего на несколько минут… Итак: Северцев втянул главбуха и вас в свои сомнительные дела. Даже в разведку запустил лапу. За деньги капитальной разведки, растраченные не по назначению, придется отвечать вам, главному геологу комбината. Вы меня поняли? – спросил он.
– Я вас поняла давно, и обо мне вам не следует беспокоиться. Но в моем присутствии прошу не говорить о Михаиле Васильевиче в подобном тоне. Лучше вы ему все это скажите при встрече с ним.
Никандров усмехнулся, встал, подошел к ней.
– Видите ли, встречаться с этим деятелем я не собираюсь. Он не умеет прилично держать себя. О его художествах кому следует будет доложено. Мне было жаль вас. Но я не знал, что вы так бурно реагируете на замечания по адресу директора. Я по своей наивности думал, что разговоры о вас только сплетни…
Рука Валерии Сергеевны, впившаяся в край стола, побелела.
– Пользуетесь тем, что за меня некому заступиться? Какой же вы подлец, Никандров! – Она наотмашь ударила его по лицу и выбежала из кабинета.
На другой день Валерия Сергеевна пришла в партком и все рассказала Кругликову. Кругликов долго пытался разыскать Никандрова, но оказалось, что тот рано утром улетел в Москву.
Атмосфера на комбинате все более накалялась. Кругликов позвонил в обком партии, прося совета. На другой день в Сосновку прилетел Яблоков. За Северцевым на перевал послали нарочного: Яблоков мог пробыть здесь только один вечер.
Михаил Васильевич приехал на комбинат и прямо из гаража направился в контору. Окна ее ярко светились. В своем кабинете он застал Яблокова, Кругликова, Шишкина и Кокосова. Они давно поджидали его, занятые обсуждением выводов, которые сформулировала комиссия.
Грязный, заросший седой щетиной Северцев был необычно весел – днем строители закончили всю работу на химкомбинатовском участке дороги.
– Неплохой подарок к Октябрю, правда? А в ноябре закончим проходку тоннеля на перевале, и тогда вся дорога вступит в строй! – блестя красными усталыми глазами, объявил Северцев.
Все, кроме Кокосова, поздравили его с успехом. Яблоков, взглянув на часы, предложил послушать председателя комиссии: время приближалось к полуночи.
Теперь Северцев понял причину вызова. Насторожился.
Наступило молчание. Кокосов долго рылся в портфеле. Вытащив толстую папку бумаг, громко откашлялся.
– Наша комиссия, – начал он, – имела поручение проверить работу комбината и некоторые поступившие в главк сигналы. Комиссию интересовали только факты. – В подтверждение сказанного он мягко стукнул по толстой папке холеной своей рукой. И продолжал уже прокурорским тоном: – К сожалению, факты против товарища Северцева. Они дают основание сделать далеко не радующие нас, но необходимые с государственной точки зрения выводы. Правда, – тут холеная рука сделала в воздухе некий плавный, так сказать синусоидальный, жест, – план добычи металла выполняется регулярно. Но план горноподготовительных работ, – рука опять мягко опустилась на толстую папку, – сорван. И товарищ Северцев сделал это умышленно. Факт бесспорный. – Под мягким, но решительным нажимом руки папка даже несколько стиснулась. – Вопреки прямому запрещению министерства, шахтные деньги израсходованы на неплановые дорожные работы. Это тоже факт. – Рука чуть отпустила папку и снова придавила ее. – Больше того, после санкции Государственного банка, прекратившего финансирование незаконных работ, товарищ Северцев пошел на новое нарушение закона и, пользуясь особым своим влиянием, – рука оторвалась от папки и сначала сделала в воздухе кругообразное движение, а затем изобразила толчок, – толкнул на этот же путь главного геолога. Проходка дорожного тоннеля ведется за счет капитальной разведки. Тоже весьма прискорбный факт…
Рука не успела опуститься на папку, она изящно повисла в воздухе…
– Советую вам, товарищ Кокосов, не прибегать к намекам, очень похожим на сплетню, – прервал Кокосова Яблоков.
Кокосов извинился и сказал, что он, видимо, просто оговорился.
– За оговорки такого рода один член комиссии уже пострадал, – грубовато предостерег Кругликов.
Он вкратце передал Северцеву, каков был характер беседы Малининой с Никандровым. Северцев крепко выругался.
– Жаль, что меня не было. Тут лучше управилась бы мужская рука, – сказал он.
Кокосов поморщился. Не теряя самообладания, он вытащил из папки и прочитал вслух заявление рабочего-разведчика Цыганова об изгнании его из геологической партии за критику главного геолога Малининой. Что думают товарищи об этом документе?
– Как попало к вам это заявление? – спросил Северцев.
– По почте. Заявителя мы не смогли найти.
– И не найдете. Он скрывается. Его разыскивает прокуратура как соучастника растрат по нашему магазину и Каменушенской пекарне, – дал справку Кругликов.
– Возможно, – спокойно ответил Кокосов. – Но факт расправы над рабочим остается фактом. – Мягкая его ладошка наконец снова улеглась на папку.
– Ну, знаете ли, так можно насобирать любые «факты»! – возмутился Кругликов.
Кокосов понял настроение своих собеседников и удержался от реплики. Он заговорил, отбросив прокурорский тон, обращаясь к Яблокову:
– Теперь о кадрах… Михаил Васильевич, как это ни грустно признать, разгоняет старые кадры: снял Орехова, назначил на его место желторотого птенца Галкина. И неизвестно откуда выкопал Морозова…
Теперь его перебил молчавший до сих пор Шишкин:
– Орехов сам давно просил освободить его.
– Возможно, – столь же спокойно, сколь и прежде, согласился Кокосов, – но… факт остается фактом. – И, снисходительно улыбаясь, обвел всех почти веселым взглядом. – А Барон?
– После смерти начальника техснаба я сразу же написал в главк, просил прислать нового, а мне ответили: подбирайте на месте, – сказал Шишкин.
– Подобрали блатягу. Скажите: куда дел Барон три тонны бензина? – обратился к Северцеву Кокосов.
– Передал взаймы химкомбинату, с моего личного разрешения, – подчеркнул Северцев.
Порывшись в папке, Кокосов вытащил еще одну бумагу.
– А дутые наряды на работу, которая никогда не выполнялась, выписывались тоже с вашего личного разрешения?
– Да, я сам их утверждал, – с вызовом ответил Северцев. И рассказал Яблокову о своих «преступлениях».
Кокосов только снисходительно пожимал плечами. Взрослый человек, а прикидывается каким-то несмышленышем. Его поступки, о которых он рассказывает, может быть, логичны, но противозаконны! Их можно объяснить, но не оправдать.
К удивлению Кокосова, Шишкин с Кругликовым стали дополнять то, о чем говорил Северцев, – у каждого из них были припасены примеры путаницы в расценках и зарплате, неизбежно порождавшей нарушения инструкций и правил.
Такой поворот испугал Кокосова, и он счел необходимым произнести речь, направленную против любого нарушения руководящих указаний. Он говорил о недопустимости попустительства по отношению к нарушителям установленного порядка, подрывающим самые устои планового социалистического хозяйства. Он отдал должное государственной мудрости товарища Птицына, своевременно пославшего сюда комиссию, которая предотвратила грубейшие нарушения государственной дисциплины. Намекнул на притупление бдительности областных организаций: им должно было быть известно о беззакониях на Сосновском комбинате. Обещал подробно доложить главку результаты работы комиссии. Выводы будет делать руководство. В заключение он заверил Северцева в своей всегдашней объективности, неуклонном стремлении к правде и справедливости.
Открылась дверь, и на пороге показалась целая компания – Морозов, Столбов, Серегин.
– Вы ко мне? – недоуменно спросил их Северцев.
– Нет, к секретарю обкома. Можно? – осведомился Морозов.
Яблоков переглянулся с Кругликовым.
– Проходите, садитесь. Слушаю вас, – сказал он.
Пришедшие уселись. Наступило неловкое молчание.
Яблоков подсел к ним.
– Что же вы хотели мне сказать?
– Мы хотим знать, когда перестанут мешать нам работать, – чеканя каждое слово, объяснил Морозов.
Яблоков догадался, о чем идет речь, усмехнулся:
– Комиссия закончила работу, теперь вас отвлекать не будут.
– А зачем она приезжала? – подал голос Серегин.
– Проверить работу комбината. С тобой ведь беседовали? – спросил Кругликов.
– Как же, беседовали. Проверяльщик все пытал меня: как, дескать, директор над вами изгаляется? А я его: как он такие узкие портки натягивает – небось ноги мылит? – под общий смех ответил Серегин.
– Разве так проверяют! Так ключи подбирают! – возмущался Морозов.
– Как вести проверку – дело комиссии, а не ваше, – решительно заявил Кокосов.
– Нет, наше. Мы рабочие Сосновки. Как говорится, ее хозяева. Нам до всего дело. Понятно, гражданин хороший? – Столбов, уже не сдерживаясь, кричал на Кокосова: – Директора обмарать хотите? Смету он вам нарушил, – значит, грош ей цена, этой вашей смете. Не ради своего удовольствия Северцев пластается вместе с нами на перевале, клопов кормит в заезжих домах, – небось в директорском доме проживать спокойнее. За что вы к нему прискребаетесь?
– Поймите, товарищ Столбов, мнение комиссии одно, а решение может быть другое, – успокаивал его Яблоков.
Морозов поднялся, подошел к Кокосову.
– Эх ты, чурка с глазами! – выпалил он и удалился.
За ним последовали его товарищи.
Как только за ними закрылась дверь, Кокосов подпрыгнул на стуле и, задыхаясь, бросил Кругликову:
– Я это дело так не оставлю! Интересно, кто режиссер этой постановки под названием «Глас народа – глас божий»…
– Не говорите мерзостей, – оборвал его Кругликов.
И, полистав акт, сказал:
– У вас не все члены комиссии расписались. Почему нет подписи Парамонова?
– Он не согласен, – последовал ответ.
– Все ясно. Оценивать собранные комиссией факты и делать выводы будет не только главк, но и областной комитет партии, – заключил Яблоков. И повернулся к Северцеву: – А вас, Михаил Васильевич, я прошу представить обкому свои объяснения.
На этом обсуждение закончилось.
Северцев сразу прошел в геологоразведочный отдел. После того, что рассказал Кругликов, ему хотелось скорее увидеться с Валерией.
Комната оказалась запертой, за стеклянной дверью было темно. Михаил Васильевич вернулся в задымленный кабинет, чтобы позвонить Валерии по телефону.
