Текст книги "Победа достается нелегко"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Глава седьмая

1

Боб Черный Зуб видел, что Валиев почему-то не желает встречаться со своим другом по тюрьме, даже боится этой встречи. Между Валиевым и Серегой Косым существовала какая-то тайна, которую Боб не знал. В жаркие длинные дни, валяясь на ковре, Боб мучительно вспоминал все, что когда-то ему рассказывал Серега Косой. Как жаль, что тогда он слушал его небрежно! Сейчас каждая деталь важна. Боб старался показать, что ему все известно, хитро щурился, многозначительно подмигивал и почти каждый день говорил:

– Баста! Завтра отстукаем телеграмму Косому. Верно, Валидол?

– Какой Валидол? Зачем Валидол? – Юсуп менялся в лице. – Юсуп надо! Юсуп!

Наливал пиалу до краев водкой и протягивал Бобу:

– Борис-ака, ты моя друг?

– Спрашиваешь!

– Пей! Ичинг, Борис-ака!

Не успевал Боб осушить пиалу, в которой вмещался добрый стакан, как Валиев снова наполнял ее.

– Ты моя друг?

– Спрашиваешь! – отвечал Боб, снимая пальцами с горячего алюминиевого прутика кусочки зажаренного сочного мяса, и, взяв щепотку мелко нарезанного лука, отправлял в рот. – Закуска блеск!

Боб Черный Зуб томился от вынужденного безделья, пьянствовал. На душе было муторно и неспокойно. Он не доверял ни Юсупу, ни его отцу Джуманияз-баю, старому узбеку с маленькими плутоватыми глазами на широком лице, обрамленном густой, аккуратно подстриженной черной бородой. Джуманияз-бай обычно сидел в другой комнате на низкой тахте и не спеша пил зеленый чай. Бобу казалось, что сын и отец могут в любой момент выдать его, что они просто временно терпят его, пока у Боба водятся деньги и им выгодно содержать опасного гостя.

Деньги у Боба водились: ему удалось «схватить» кассу в промтоварном магазине, взять всю дневную выручку.

Несколько раз Боб слышал, как глубокой ночью старик и сын о чем-то жарко спорили шепотом. Боб ни слова не понимал, но догадывался, что разговор шел о нем. Конечно, от него хотят избавиться, но так, чтобы самим остаться чистыми. Боб стал еще более подозрительным и осторожным. Он изучил все подходы и выходы из дома и проулка. Дом Валиева находился в одном из кварталов старого города, неподалеку от базара. Квартал сложился еще в прошлые века и с тех пор не перестраивался. Дома с плоскими крышами, высокие глинобитные дувалы, узкие чистые переулки и тупички, такие узкие, что две встречные машины не разъедутся. Неподалеку стояла мечеть, ее высокий шарообразный купол, украшенный замысловатой цветной мозаикой, возвышался над темно-зелеными запыленными карагачами и чинарами. По вечерам, когда садилось солнце, в мечети начиналась молитва.

Землетрясение не тронуло азиатскую, или, как в Ташкенте принято называть, старую часть города. Эпицентр находился в европейской части Ташкента. Толчок был вертикальным последовательно, далеко не распространился. К тому же в старом городе дома, как правило, строились каркасного типа, они легко выдержали напор стихии.

Создавшимся положением воспользовалось местное духовенство. Оно пустило слух, что «аллах наказал европейцев, которые поселились на мусульманской земле, и разрушил их жилища».

Боб в приоткрытые двери видел, как к Джуманияз– баю приходили два седобородых старика в старых засаленных халатах и потрепанных сапогах. Только на их головах возвышались пышные чалмы, удивительно белые и чистые, как больничный бинт. Старики пили чай и важно беседовали. Потом к Бобу явился Юсуп и сказал:

– Уч сум бер. – И добавил по-русски: – Давай трешка, три рубля.

– Если на пол-литра, так бери сразу два. – Боб полез в карман за деньгами.

– Бугун ичмаймиз, сегодня пить нельзя. – Юсуп говорил как-то странно, тихо и твердо.

– Для чего же тебе деньги?

– Вся махаля собирайт. Весь квартал, по-вашему… Будем белый барашка покупать, потом такой важный плов делать, понимаешь? Мулла будет делать. Вечером, когда будет намаз… ну, как это по-русски, вечерний молитва называйтся, все мужчины идет главный махалийский чайхана. Там будет такой специальный намаз… Аллах узбеков любит, а русских нет. Аллах сердился и земля шатался, дома ломался… Надо аллах подарка делать…

Боб дал Юсупу пять рублей, но пойти на такое пиршество, хотя и уверял, что в его жилах течет мусульманская кровь, потому что его дед был татарином, отказался: там его могут схватить. Юсуп слушал его, внимательно глядя в лицо, но Бобу показался подозрительным пристально-холодный взгляд узбека.

После ухода Валиева Боб вынул пистолет, на всякий случай проверил и перезарядил его. Кто знает, до чего могут дойти фанатичные мусульмане?! Когда-то, давным– давно, еще в детстве, он где-то читал о том, что в Средней Азии совершают жертвоприношения, убивают людей и варят из крови ритуальную жертвенную трапезу. Тогда Борис не поверил в такую дикость. А сейчас, когда на его глазах собирали деньги на покупку жертвенного белого барана, Боб встревожился не на шутку. Если землетрясение в ближайшее время не утихнет, эти фанатики, чего доброго, подумают принести в жертву и человека… А он, как Бобу казалось, единственный европеец, который живет в таком глухом квартале. К тому же и старый Джуманияз-бай и сам Юсуп с радостью избавятся от опасного постояльца.

Боб погладил рукоятку пистолета. Положение было невеселое. Осторожно вышел, проверил, нет ли кого в доме. Убедившись, что он один, достал деньги, пересчитал потертые, замусоленные ассигнации. Крупные купюры, достоинством в двадцать пять рублей, положил отдельно. Немного подумав, свернул их и спрятал в карманчике на трусах. Остальные деньги снова рассовал по карманам.

«Надо уходить, – решил он. – Сматываться, пока не поздно».

Подошел к зеркалу, внимательно осмотрел загоревшее лицо, Усы росли томительно медленно. Надо подождать еще с недельку. Усы изменяли его лицо, придавая ему какое-то восточное выражение. А если их подкрасить, то и вовсе можно сойти за кавказца. Темные очки Боб уже достал. В очках и с черными усами его не сразу распознает даже самый опытный оперативник.

Вдруг тонко зазвенели стекла в окнах и посуда в шкафу. Чуть слышно затрещал потолок. Пол дважды тихо дрогнул. Боб рывком пересек комнату и застыл в дверном проеме, который он считал самым безопасным местом. Если даже рухнет потолок, он сможет спастись.

– Опять трясется. – Боб смачно выругался и посмотрел на лампочку.

Круглый бумажный абажур, свисавший в центре потолка, плавно раскачивался.

В переулке послышались голоса, соседи обсуждали толчок, где-то за дувалом затявкали собаки. Боб, прислонившись спиной к косяку, ждал. Минуты текли медленно. Повторных толчков не было, а от напряженного ожидания заныли спина и ноги.

– Нервишки барахлят, – сказал Боб с укоризной и заставил себя шагнуть в комнату.

Первые дни он легко переносил подземные толчки. Но сейчас, после того как насмотрелся на развалины, на покосившиеся дома, на зияющие трещины в многоэтажных зданиях, на обвалившиеся балконы, стал опасаться за свою шкуру. Непонятное волнение охватывало его всякий раз, когда почва под ногами приходила в движение. Нет, это был не страх, а какое-то животное чувство, инстинкт самосохранения. И побороть его не хватало сил. Боб злился на себя, на свою слабость, но ничего не мог сделать.

Он подошел к низкому столику, налил в пиалу остывшего чаю, выпил залпом. Долго разглядывал потолок. Вверху, пересекая комнату поперек, на расстоянии метра друг от друга лежали квадратные тесаные бревна. Между ними густо, одна к другой, теснились выстроганные полуовальные дощечки. И бревна и дощечки аккуратно покрашены масляной краской. Потолок солидный, прочный. Держится он на добротных каркасных стенах. В стенах глубокие ниши, там на легких полках расставлена посуда и всякие безделушки. Стены также покрашены масляной краской. Нигде ни царапинки, ни трещинки. Такой домина и в десятибалльное землетрясение устоит.

Боб Черный Зуб опустился на ковер, сел, поджал ноги. Снова налил холодного чая. Но только поставил круглый фарфоровый чайник на стол, как вновь качнулась земля. Пиала перевернулась, и вода разлилась по столу, по ковру. Боб вскочил и в два прыжка достиг спасительного дверного проема. На лбу выступили капли холодного пота. Боб проглотил густую слюну, выругался:

– Не земля, а пружинный матрац. Все время трясется!

«Сматываться надо», – в который раз решил он и даже подумал, что убираться надо не только от Валиева, а вообще из проклятого Ташкента. «Сотворю приличное дело и рвану когти».

2

Палаточный городок просыпался рано, когда добрая половина жителей Ташкента досматривала сладкие утренние сны. Горнист трубил побудку, и из палаток выскакивали заспанные, зевающие солдаты, загорелые до черноты. В трусах и кирзовых сапогах, ежась от утренней прохлады, они спешили на просторную вытоптанную солдатскими сапогами площадку, проделывали положенный комплекс гимнастических упражнений и с полотенцами на шее бежали на берег Анхора, плескались холодной и коричневой от глины водой, которую шутя называли «разбавленным какао».

– Корж, опять на стадион? – унылым голосом спросил Тюбиков.

Спортсмены во главе с Коржавиным устраивали ежедневно утром дополнительную тренировку.

– Как всегда! Три круга с рывками, бой с тенью, а потом на лестницу.

– Не, я сегодня не гожусь…

– Тогда не завидуй чемпионам, – сказал Зарыка. – Отваливай!

– Разве мало днем вкалываем? Руки-ноги к вечеру прямо отваливаются… – пробурчал Тюбиков. – А соревнования неизвестно когда будут.

В бетонной чаше стадиона пахло разогретым цементом и свежескошенным сеном. На зеленом футбольном поле двое рабочих подстригали траву. Монотонно стрекотали бензиновые моторчики, и машины для стрижки газонов медленно двигались по полю.

После тренировки опять купались в Анхоре. Быстрое течение относило в сторону. Приятно плыть против течения, ощущая каждую мышцу, радуясь своей силе и ловкости!

– Кончай, а то на завтрак опоздаем! – Руслан, цепляясь за траву, выбрался на глинистый берег.

На построении лейтенант Базашвили объявил, что сегодня они вместе с подразделением строителей будут расчищать завалы, разбирать аварийные дома.

Новое назначение солдаты встретили одобрительным гулом. Разгружать вагоны с цементом ракетчикам порядком осточертело.

– Порядок! – пробасил сержант Тюбиков. – Разрушать мы мастера.

– Не разрушать, а разбирать, – тотчас поправил Бавашвили и пояснил: – Мы будем помощниками, подсобными рабочими у строителей. А те знают, что к чему. Важно сохранить пригодные материалы. Потом строить будем.

Коржавин и Зарыка попали в бригаду ефрейтора Корнея Астахова. Узкоплечий, с добродушным лицом, на котором светлели белесые брови и короткий чуб, бригадир, пожимая ракетчикам руки, сказал:

– Вот что, паря. У нас работенка такая, черная. Куда не след, носа не совать. А что скажу, делать без пререкательства. Лады?

– Лады, – в тон ему отозвался Руслан.

– Инструмент у нас не сложный, дедовских времен еще: топор, лом да пила. Однакось инструмент требует сноровки и того, заботливости. Не умеючи не берись. Палец, а то и руку оттяпаешь за здорово живешь. Тут вам не кнопки нажимать. С плотницким делом знакомы?

– Мы, паря, токаря по металлу, по хлебу и по салу, – сказал Зарыка, пряча усмешку.

Астахов снизу вверх посмотрел на Зарыку светло– голубыми, чистыми, как стеклышко, глазами, понимающе улыбнулся и погрозил пальцем.

– Не боги горшки лепили, научим. – И скомандовал: – В машину!

Строители и ракетчики разместились в кузове грузовика. Быстро знакомились.

– А мы тебя знаем. – К Руслану подсел невысокий с большими цыганскими глазами солдат. – В прошлом году ты дрался на ринге с чемпионом округа, тебя засудили, не дали победу. Знаешь, как мы всей бригадой за тебя болели! Свистели и орали до хрипоты. Потом вон Лешка к доктору ходил, горло лечил. Лешка! – позвал он долговязого солдата. – Узнаешь боксера?

– Здорово, сорока, новый год! Я его давно заприметил, еще в первый день, как приехали, – отозвался солидным баском Алексей и, достав массивный, красного дерева, полированный портсигар, протянул Коржавину. – Закуривай, друг!

– Не курю, спасибо.

– Куренье вред, сказал Магомет и перешел на водку, – Солдат с цыганскими глазами подмигнул Руслану. – Верно?

– Не так чтобы очень, но и не очень, чтобы очень.

– Что же, выходит, боксеры не пьют, не курят? Так я этому и поверил!

– Почему боксеры? Все спортсмены, если хотят достичь прочного результата, держат режим.

– Скучная жизнь!

– Я бы не сказал.

Грузовик доставил бригаду к месту работы, или, как сказано в наряде, к «объекту». На одной из тенистых улиц надлежало снести целый квартал. Жителей одних переселили в дома-новостройки, других временно разместили в палатках.

На тротуаре – битая черепица, стекло, щебень, куски штукатурки. Двери распахнуты, окна без стекол. Всюду предупредительные фанерные щиты «Осторожно, дом аварийный!», «Подходить опасно!».

Солдаты молча осматривали дома. Еще недавно тут жили, мечтали, к чему-то стремились. А сейчас унылое запустение.

Коржавин подошел к двухэтажному особняку. В распахнутые окна видны раскрашенные масляной краской стены. Одиноко свисает кем-то забытый розовый абажур. Вдоль белой степы змеей петляет черная трещина. Посмотрел вверх. Полуобвалившийся балкон… А внизу, у самой стены, растут два деревца. Кто-то заботливо огородил их высокими неоструганными досками. На всякий случай, чтобы во время очередного толчка сорвавшийся кирпич не нанес травм зеленому другу. «Вырастут тополя, и, может быть, только по ним будут узнавать жильцы этого дома место, где когда-то стоял их особняк, – подумал Руслан. – Вероятно, дома, где жил Шелест, тоже нет, да и сам комбриг недавно умер».

– Дядя, а дядь!

К Коржавину подбежал парнишка лет семи. Поодаль стояла старушка.

– Вы наш дом чинить будете?

– Нет, малыш, сломаем. Здесь потом новые дома выстроят. Красивые, крепкие!

– Вот здорово! Побегу, расскажу маме!

А старушка подошла к самой стене, нагнулась, подняла кусочек штукатурки и аккуратно завернула в белый платочек.

– Вся моя жизнь прошла в этом доме, – сказала она тихим голосом, ни к кому не обращаясь, как бы разговаривая сама с собой. – Мужа на фронт еще в ту, в гражданскую, проводила… Потом сыновей. Старший возле Можайска… А младший, Юрочка, пропал без вести… Все годы жду его, может, весточку пришлет, отзовется. А теперь дом сломают, последняя надежда уйдет. Как же он искать будет? Ни дома, ни адреса…

Глава восьмая

1

Вечер был тихий и душный. Казалось, ничто не предвещало плохую погоду, тем более грозу и ураган. Лишь духота стояла по-азиатски сухая и какая-то пыльная, как будто все хозяйки в городе одновременно выбили, вытрясли свои ковры, матрацы, дорожки и половики. «Дышать нечем, – подумал Черный Зуб, налаживая безопасную бритву, – хоть бы ветерок, что ли».

Он еще не закончил бриться, когда в комнату вошел Юсуп Валиев. Боб, не оборачиваясь, кивком ответил на приветствие и продолжал выбривать подбородок.

– Отец говорит, сегодня ночью будет большой ветра и дождик с артиллерийский салют, – сказал Юсуп.

– Гроза, что ли?

– Какой-такой гроза? – спросил Юсуп.

– Обыкновенная. Ну, на небе сверкает огонь, понимаешь, молния называется. Потом шарахнет громом, как из пушки. Потом дождь. Эх, дождя бы сюда, московского, проливного!

– Сегодня гроза пойдет.

– Откуда тебе известно? – как можно небрежнее спросил Боб, стараясь не показывать своей заинтересованности.

– Отец сказал.

– А у него что, барометр?

– Старый люди все знает.

– Тогда полей мне. Умываться буду.

Боб склонился над тазом, подставил руки.

«Если шарахнет гроза, значит, все в жилу, – думал он. – Кончать с обоими и рвать когти…»

– Пахан продал часы, – прервал его мысли Юсуп и вынул из кармана объемистый потертый кожаный кошелек. – Получи.

– Оставь себе.

– Зачем мне чужой деньги?

– Ты свой парень. Свой в доску! Только вот никак по-русски правильно говорить не научишься. А еще в Ташкенте живешь.

– Я в Ташкенте совсем мало живу. Раньше много лет кишлак находился. Совсем русски не знал. Когда Самарканд ходил, мало-мало учился, когда тюрьма сидел, сразу много учился.

– Значит, тюрьма для тебя вроде университета?

– На чертова мать такой университета! – Юсуп сплюнул.

Ужинали втроем. Боб настоял, чтобы вместе с ними сел Джуманияз-бай. Старик принес круглое блюдо с горкой горячего плова, поставил на низкий столик и скромно уселся возле Юсупа, привычно поджав ноги. Юсуп посыпал плов мелко нарезанным зеленым луком. Боб клялся в дружбе и верности, обнимал и лобызал старика и его сына.

– Вы кореша мои до гробовой доски!

Джуманияз-бай утвердительно кивал и добродушно улыбался, Юсуп поддакивал и, пододвинув к себе блюдо, согнутым указательным пальцем собирал остатки жира, потом унес блюдо и грязную посуду.

Боб несколько минут постоял у открытой двери. Дул легкий сухой ветер. По небу быстро мчались большие темные тучи с лохматыми краями. Где-то далеко в горах блеснула молния, и отсвет ее мелькнул на краю тучи. Приглушенно донесся рокот грома. «Если гроза, то старик сам себя приговорил, – решил Боб Черный Зуб и, закрыв дверь, лег на ковре у порога. – Теперь надо выждать, пока уснут».

Сверкнула молния, и где-то близко ударил гром. Боб посмотрел на часы. Стрелки приближались к двенадцати.

Отсветы молнии становились все более яркими, раскаты грома тревожнее. Ветер крепчал. Стало прохладно, даже холодно.

Боб выждал почти час. Потом беззвучно поднялся, снял туфли. Открыл дверь в комнату, где спали Джуманияз-бай и Юсуп Валиев. Тускло сверкнуло лезвие кривого ферганского ножа…

Через минуту Боб уже хозяйничал в доме. Включил свет, обшарил карманы, выпотрошил кошельки. Переворошил все в сундуке, осмотрел все закоулки и тайники. Они оказались не такие богатые, как он предполагал.

Затем принес из чулана две канистры с керосином, облил еще не остывшие тела, одеяла, ковры, подушки. Набросал на трупы их одежду и снова облил керосином.

Лампочка неожиданно стала мигать и немного погодя погасла. Ветер, завывая, гудел в трубе. Боб отыскал керосиновую лампу, зажег ее. Снял с себя рубаху, носки и тоже бросил в общую кучу. Противно пахло керосином. Быстро переоделся в темно-серый костюм из итальянского трико, завязал галстук, спрятал во внутренний карман пистолет.

Поставил лампу около кучи, отошел к двери и, подняв старый сапог Юсупа, размахнулся, целясь в тонкое стекло. Раздался легкий звон, и вслед за ним вспышка. Боб Черный Зуб захлопнул дверь.

«Теперь ни одна стерва не знает, кто я и откуда. Концы оборваны».

Торопливо вышел в переулок, дважды повернул ключ в калитке и, не оглядываясь, кинулся прочь. Ветер валил с ног, сверкала молния, и, казалось, над самой головой осуждающе гремел гром.

2

Среди ночи над военным палаточным городком, заглушая шум ветра, пронзительно взревела сирена. Тревога! Тревога! Тревога!

Солдаты тяжело поднимались с коек, злые, недоспавшие. Чертыхаясь, впотьмах хватали одежду, натягивали сапоги. Зарыка растолкал Коржавина.

– Вставай!

И беззлобно ругнул начальство, которое после тяжелого рабочего дня вздумало проводить учебные занятия, проверять боеготовность. В том, что тревога учебная, Евгений не сомневался. Какая же может быть тревога вдали от дивизиона, от боевой техники?..

Руслан вскочил и, окончательно не проснувшись, машинально, годами отработанными движениями стал одеваться. Брезентовые, туго натянутые стены дрожали от порывов шквального ветра, и по ним, как по барабану, стучали, царапали, колотили ветки деревьев. Полог входа хлопал, как расслабленный парус. С улицы доносились неясные звуки, выкрики, треск. Часто, словно вспышки короткого замыкания, сверкала молния и басовито рокотал гром. Пошел дождь.

– Погодка самая подходящая для учений, – ворчал Зарыка, выбегая вслед за Коржавиным.

Порыв ветра хлестнул дождевыми каплями по лицу, по глазам, толкнул в грудь, мокрая ветка дерева шлепнула по спине. Евгений пригнулся и, прижимая руки к груди, побежал к месту построения. Обгоняя его, спешили солдаты из соседних палаток.

На город обрушился шквальный ураган. Завывая и присвистывая, небывалой силы ветер сгонял в одно стадо плывущие с севера тяжелые набрякшие дождевые тучи, сталкивал их одну с другой. Молнии огненными зигзагами чертили свинцово-темное небо. Сотрясая землю, гремел гром.

Ураган крепчал с каждой минутой. Рожденный где-то в раскаленных песках пустыни, необузданный и дикий, как обезумевший от волчьего воя табун степных необъезженных копей, пыльный вихрь ворвался в ташкентский оазис. Не встречая преграды, наводя страх на все живое, он слепо бросался из стороны в сторону, все сокрушая на своем пути. Это была безумная пляска вырвавшейся на свободу стихии. С глухим треском и шумом падали вывороченные с корнем вековые чинары и тополя, на телеграфных столбах, словно нитки, лопались и трепетали оборванные провода. Вихрь срывал, комкал намокшие брезентовые палатки, раскидывал вещи, белье. С грохотом летели на землю крыши.

Люди метались, спасая свое добро. Распатланные женщины спешили укрыть напуганных детей, торопливо вели их в дома. Дети плакали.

Ураган, словно охлажденный дождем, как-то сразу сник. Но, чем слабее становились порывы бури, тем яростнее хлестал дождь. Солдаты, студенты и отряды строителей были подняты на ноги. Одни расчищали завалы, другие восстанавливали палаточные городки, третьи помогали связистам и электрикам наладить линии передач.

Действовали быстро. В штабной палатке лейтенанту Базашвили назвали одну из центральных улиц и коротко приказали:

– Очистить проезжую часть.

Никто толком не знал, от чего очищать, есть ли там поваленные деревья, оборванные линии электропередач, сорванные крыши. Полковник, взяв Базашвили за локоть, только посоветовал:

– Не лезьте очертя голову… Сначала осмотритесь.

Нам сообщили… – Он назвал незнакомую лейтенанту улицу, где произошел несчастный случай. – Солдат схватился за оборванный провод, а тот под напряжением… Не знаю, выживет ли.

Пока добрались до нужной улицы, промокли до нитки. Холод пронизывал до костей. Солдаты, привыкшие к зною пустыни, к жаре, чувствовали себя довольно-таки скверно, но бодрились, пытались даже шутить. Руслан на ходу делал боксерские упражнения.

Впереди легкой походкой кавказца шел лейтенант Базашвили, рядом с ним грузно топал сержант Тюбиков. Частые вспышки молнии на какое-то мгновение разрывали темень, позволяли сквозь сплошную стену дождя окинуть взглядом улицу. Первые два квартала оказались чистыми.

Но вот впереди, возле перекрестка, загораживая трамвайную линию, темнеет какая-то бесформенная груда.

– Завал! – почти радостно крикнул Тюбиков. – Смотрите, завал!

– Крыша, – сказал лейтенант, когда подошли ближе. – Не подходите, пока не сориентируемся. Может, замыкание…

Солдаты обошли сорванную бурей крышу, осмотрели ее при жидком свете карманных фонариков. Исковерканное кровельное железо, выпирающие, как ребра, стропила. Из-под крыши вился толстый трамвайный провод.

– Осторожно, провод!

– Руками не трогать! Только палками!

– А где взять палку?

– Деревья не ломать, – предупредил Базашвили, – Ищите во дворах.

Руслан толкнул локтем Зарыку, и тот молча последовал за товарищем. Они пошли вдоль трамвайной линии. В темноте споткнулись об огромную ветку, выстрогали себе по палке. Вот еще оборванный провод. Осторожно подцепив его палками, сдвинули концы.

Искры не было. Значит, где-то впереди повреждена линия или на станции отключили ток.

Быстро вернулись. Солдаты все еще толпились около крыши.

– Не подходи! – предостерегающе крикнул Тюбиков, освещая фонариком место, где из-под крыши выходил толстый трамвайный провод.

– Нас не убьет, – небрежно произнес Зарыка. – Мы с Коржем обладаем естественной изоляцией.

Коржавин и Зарыка смело шагнули к проводу, схватились за него руками и, поднатужившись, рывком выдернули.

– Впереди все порвано, – пояснил Коржавин.

Солдаты начали разбирать крышу, оттаскивать листы железа на тротуар, ближе к стене дома. Может, еще пригодятся. А дождь превратился в тропический ливень. Вода падала стеной.

– Внимание! Начинается новый всемирный потоп! – громогласно возвестил Зарыка и тут же чертыхнулся: – Корж, держи выше! Не дергай… Ты чего тянешь в сторону?

– Я поскользнулся…

В палаточный городок ракетчики возвратились поздним утром. Промокшие, грязные, с ссадинами и мозолями на руках. Задание было выполнено – по расчищенной улице пошли первые автобусы. Электрики спешно восстанавливали провода трамвайной линии. Теплые солнечные лучи, пробиваясь между лохматыми, низко плывущими тучами, быстро сушили землю. Все вокруг: деревья, тротуары, газоны, дома, асфальт, киоски – было чистым, отмытым, празднично веселым. Особенно похорошели деревья. Даже не верилось, что они выдержали напор стихии. Сломанные ветки уже успели убрать, сорванные листья – подмести. Чистые и нарядные, деревья стояли, как молодые солдаты на параде.

– Природа к празднику Победы готовится, – устало сказал Коржавин. – Смыла пыль с города, навела красоту.

– Еще парочку таких космических ночей, и мы ляжем плашмя… – пробурчал Тюбиков.

– Дубина, не космических, а косметических, – поправил Зарыка.

Солдаты, минуя столовую, пошли к своим палаткам. Стянув мокрую одежду, развесили ее на кустах, растяжках палаток и просто разложили на солнцепеке, выставили сушить сапоги, а сами, не смыв как следует грязь с одеревеневших рук, повалились на койки.

– Жень, сколько нам отпустили? – спросил Коржавин, укрываясь одеялом.

– Минут сто восемьдесят. – Зарыка с удовольствием вытянулся. – Зададим храпака.