Текст книги "В Суоми"
Автор книги: Геннадий Фиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
Костры горят, не приближаясь…
Лениво иду на лыжах. Глаза слипаются. И с закрытыми глазами, передвигая ногами, думаю только об одном: «Не спи, не спи, не смей засыпать!»
Так проходит минута, две, три, полчаса – вечность!
Мне становится жарко, я открываю глаза.
Наконец-то мы достигли костра.
Наконец-то мы прошли озеро.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ– Ну, доченька, будем прощаться.
Отец обнял Эльвиру и крепко поцеловал. Затем он взял на руки Хелли. Эльвира отвернулась, глотая слезы. Что там ни говори, она любила своего отца.
– Дай носик, – сказал старик и приложился своим носом к нежному носику Хелли.
– Пусти меня, дедушка, пусти, – запищала Хелли, – у тебя холодная борода! – И она стала отталкивать своими маленькими ручонками ледяные сосульки седой бороды.
– Ну что ж, прощай, – повторил еще раз старик и повернул свои сани обратно.
Олави, по указанию Коскинена, всех возчиков, не желающих остаться в Карелии, не медля ни часа, возвращал домой.
Сейчас он наблюдал за тем, чтобы возчики полностью разгрузили свои розвальни и панко-реги и отправлялись назад порожняком. Их было не больше дюжины.
Старик уезжал обратно.
– До свиданья, отец, не поминай лихом! – сказала Эльвира. И они пожали друг другу руки.
Олави помогал старику разгрузить панко-реги.
Сейчас он занят разгрузкой ящиков со шпиком. Из деревни должны будут за ними скоро прийти подводы.
Головные, наверно, уже несколько часов находятся в деревне и размечают дома, кому где поместиться.
Старик задержался еще у последних саней, на которых ехала его старшая дочь. Розвальни Лейно въехали в мокрый снег, и теперь полозья примерзли к дороге. Лошадь не могла тронуться с места. Лейно просто надрывался, помогая ей. Старик помог зятю и, попрощавшись, поехал, не оглядываясь, дальше…
Потом он остановил лошадь. Олави догнал тестя и стал развязывать кисет, потом вытащил из кисета несколько скомканных кредитных бумажек и протянул старику. Старик хотел было обидеться, но, услышав слова Олави, одобрительно кивнул головой.
А Олави говорил:
– Отдай эти деньги пастору. Я ему должен за венчание. Чуть было не забыл отдать. Ведь он венчал меня в долг.
Потом Олави пожал старику руку и ушел обратно к обозу…
Когда старик оглянулся, он увидел, что обозы уже уходят и передние сани скрылись в лесу за поворотом дороги. Он хотел махнуть рукой, но лошадь дернула, и он, покачнувшись, так и не успел помахать на прощание своим.
Двух дочерей как будто и не бывало…
Предстояла встреча со старухой. Сколько будет разговоров и воспоминаний вечерами в светелке, у камелька… Как будет убиваться мать, вспоминая о своих дочерях, ушедших, верно, навсегда в другую страну!
Через полчаса старик, оглянувшись, увидел, что не так уж он одинок. Он насчитал не меньше десятка возчиков.
Уж было совсем светло, когда они повстречались с арьергардом.
В это время сани Эльвиры подходили к деревне. Она услышала собачий лай и проснулась.
Хелли и Нанни еще спокойно спали.
Потянуло горьковатым дымком, – значит, скоро и околица.
Вот и оленье стадо, ночью обогнавшее обоз. Вокруг пастуха уже толпились люди.
Собаки деловито, серьезно обегали стадо. Ветвистый лес рогов колыхался в морозном воздухе.
Айно громко ругалась со своим муженьком. Она нарочно осталась на том месте, где возчики должны были поворачивать оглобли. Она боялась, что муж ее струсит и повернет обратно. Что там ни говори, он был славным парнем и отличным мужем, только вот эта трусость и леность.
Да, они питали друг к другу самые нежные чувства, но стоило им только сойтись вместе, как начинались попреки и ссоры.
Вот и сейчас, даже утомленные походом, они не могли не поворчать друг на друга.
– Девушка, не подходи так близко к оленям, все равно они от тебя хлеб не возьмут, – говорил олений пастух, обращаясь к Хильде, – а то еще… Знаешь лопарский рассказ? Одна молоденькая лопарка встретила в тундре оленя. Олень взял ее к себе на спину. И они мчались, мчались несколько часов, и несколько дней, и несколько ночей. Олень бросился в Лосиное озеро и переплыл, а девушка сидела на его спине. За этим озером девушка и стала женой оленя. Не подходи близко, или ты тоже хочешь стать оленьей женой?
– Да не для чего ей! – громко расхохоталась Айно и ударила по плечу своего муженька. – У нее свой неплохой есть. Знаешь, кто? – шумно обратилась она к мужу.
Он был доволен, что разговор кончается так мирно, и охотно спросил:
– Кто?
– Сам Инари! – победоносно заявила Айно. – А где он, кстати? Давно его не вижу…
Хильда смутилась.
– Я сама ищу его, – сказала она и пошла к саням.
Только теперь, когда олений пастух громко рассмеялся, Эльвира узнала его.
Она все время пыталась припомнить, где бы они могли встречаться. Но сейчас-то она вспомнила его очень хорошо. Это был тот самый парень, который помог ей переправиться весною на лодке, когда она ехала к губернатору просить, чтобы Олави отпустили для запашки участка.
Она соскочила с саней и подошла к нему поближе. Он тоже узнал ее и, протянув руки, спросил:
– Как дела с мужем? Отпустили его тогда?
– Да вот он сам, – показала Эльвира на подходившего к ним высокого, крепкого Олави. – Вот он сам, – с гордостью повторила она.
– Значит, у тебя все благополучно, милая? Ну, у меня тоже. Помнишь, тогда я жаловался тебе, что в лесу прозевал революцию, – продолжал пастух, переходя на «ты». – Так вот, теперь я наверстал, теперь-то я не прозевал: триста восемнадцать помещичьих оленей пригодятся красным партизанам. Да, пригодятся!
И пастух приказал своим собакам гнать оленей дальше к деревне.
Олави прыгнул в сани к Эльвире. Она накрыла его одеялом. Глаза его сами собой закрывались, но он с усилием разлепил веки. Темный полог кибитки покачивался у него над головой, ровно дышали рядом спящие девочки. Легкие белые клубы дыхания туманили воздух.
Эльвира, прижавшись к Олави, понемногу согревала его. Впереди виднелся круп усталой лошади. И только через полог возка видны были белые снега и кусок голубеющего неба. И тогда они вместе сразу увидели несколько бревенчатых изб, и на одной из них пламенем костра трепыхался яркий на белом снегу красный флаг.
– Совсем как тогда, Первого мая в семнадцатом году, – сказала обрадованно Эльвира.
Это был настоящий красный флаг. Это было само счастье…
Олави приподнялся на локте и, притянув к себе Эльвиру, крепко поцеловал ее.
Они были совсем уже около деревни – видны были костры на улицах, и окна изб зияли выбитыми рамами, переплеты дверей были сорваны. Но красный флажок победно развевался над избой, в которой окна и двери были целы. Эльвира наклонилась к Олави и, пожимая ему руку, сказала:
– Подумать только, милый, сколько должны были мы пережить и вытерпеть, чтобы снова увидеть это знамя!
Она замолчала. Он смотрел на нее и радовался голубым ее глазам, так же, как флагу, поднятому красноармейской заставой над своим домом.
Молча подъехали к околице…
Коскинен, выпрямившись, стоял на снегу рядом с невысоким красноармейцем. Увидев Олави, Коскинен спросил:
– Есть потери? Есть обмороженные? – И, получив ответ, огорченно заметил: – Да, и у нас есть обмороженные. У Лундстрема пальцы ног… Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается…
И Олави и Эльвира увидели, как красноармеец открывает скрипучие ворота околицы, чтобы пропустить в деревню обоз.
– Здравствуйте, товарищи! – приветствует он их.
И они въезжают в первую советскую деревню…
– С победой, товарищи! Терве товерит!
– Привет финским трудящимся! – говорит нам рослый мужчина в штатском. Это председатель сельского Совета.
ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА ЭТОЙ КНИГИ И ПРЕДИСЛОВИЕ К ДРУГИМНе было ни одной целой избы во всей Северной Карелии в тех местах, где побывали лахтари.
Уходя из Карелии, уводя обманом и насилием многих карельских крестьян с собой в Финляндию, они вышибали рамы окон, срывали и уничтожали переплеты дверей. Холод делался полновластным хозяином всех жилищ.
Они сбрасывали крышки о ям, где хранился картофель, и картофель замерзал. Они резали скот. Туши коров валялись посреди деревенских улиц.
Вот какие селения встречал на своем пути первый партизанский батальон лесорубов Похьяла.
Восстание лесорубов сорвало мобилизацию в Похьяла, забастовки и повсеместные демонстрации делали свое дело. Финскому правительству теперь было уже не до военных авантюр.
Отставшие и оставшиеся в Финляндии лесорубы-партизаны были преданы военно-полевому суду.
Унха и Сара были приговорены каждый к пяти годам тюремного заключения.
Поручик Лалука получил строжайший выговор от генерала за то, что вступил в переговоры с восставшими и давал им какие-то обещания. Карьера его висела на волоске – все свои неудачи он вымещал на солдатах.
Инари! Но его история – это особая история, о которой придет время написать.
Партизанский батальон лесорубов Похьяла разделился. Одна часть вошла в особую егерскую бригаду, расквартированную в Петрозаводске. Среди командиров там можно было потом встретить и рыжебородого, и того молодого лесоруба Матти, которого Легионер пристыдил на льду Ковдозера, и самого Легионера. Несколько парней поехало в Петроград. И мы вместе с Лундстремом отправились в Петроград и поступили там в Интернациональную военную школу. Нас провожали ребята, и Хильда сказала мне на прощанье:
– Если где-нибудь встретишь Инари, скажи, что я его жду.
Часть партизан, те, кто постарше, осела на земле и в разрушенной белыми Ухте организовала первый на севере колхоз-коммуну «Похьям поят» – «Северные ребята».
Через десять лет я ехал от Кеми в Ухту по недавно проложенной через топи и леса дороге. Нужно было проехать сто девяносто километров.
Раньше пробирались лишь по реке, через пороги, на карбасах, волоком, и путь длился дней десять. Теперь же сюда шла машина леспромхоза. И шофером нашим был олений пастух, тот самый, что прозевал революцию восемнадцатого года, в двадцать втором наверстал упущенное, а теперь водил машину по трудной дороге Ухта – Кемь. Я узнал его, когда он однажды возился около завязшей в грязи машины…
Вечером в ноябре 1932 года, через десять лет после нашего похода, – это было в избе на берегу тихого озера Среднего Куйто, совсем еще недавно окруженного непроходимыми лесами и болотами, – я сидел за столом, макая лепешки в сметану; передо мной стояли тарелки с салакой, запеченная бычья кровь, масло, простокваша и хлеб. После ужина коммунары рассказывали о жизни коммуны, и мне показалось, что я снова нахожусь на совещании штаба партизан перед боем, на совещании в бане перед восстанием. Это были те же ребята. Правда, над столом сияла электрическая лампочка в сто свечей.
– Передай там всем колхозникам других колхозов, что мы не жалуемся и со всеми трудностями справимся, а потом пусть они пример берут с нас, как надо обращаться с машиной. У нас есть трактор, он работал без поломки, без повреждений, без ремонта шесть тысяч шестьсот часов. Вот. – И товарищ, произнесший эти слова, встал. – Хочешь, я тебе покажу трактор?
– Господи, да ведь это Олави! – узнал я и вскочил с места. – Вот мы и повстречались. А кто же у вас здесь тракторист?
– Он, – показал на Олави другой коммунар.
Это был Каллио.
– О нашем походе не так интересно, расскажи лучше людям о нашем колхозе, – убеждал меня Каллио и вдруг пригорюнился: – Эх, Сара бы сюда с его стариками!
С Эльвирой и Олави мы вышли из избы.
На берегу и на всех деревьях лежал уже мохнатый, свежевыпавший, нетронутый снег.
В ровной глади озера отражались высокие звезды.
Было совсем тихо. Из клуба глухо доносился марш.
Мы остановились на самом берегу, около сосны Лёнрота.
Лёнрот лет сто назад приезжал сюда из Суоми в Ухту, чтобы записывать руны «Калевалы». Вот это та самая невысокая сосна, широко раскинувшая свои запорошенные снегом ветви над заколдованным озером Куйто. Она огорожена деревянным заборчиком, к которому прибита памятная доска.
Холодный утренний ветер бил прямо в лицо, распахивая полы моего пальто и пытаясь сорвать кепку. Приходилось всем корпусом нагибаться вперед.
По озеру шли гребешки.
Я вспомнил ветер, бросавший нам в лицо пригоршни снега, я припомнил метель предпоследнего дня нашего похода. Я почувствовал тревогу оттого, что судьба Хильды оставалась для меня неизвестной, и решил непременно разыскать ее.
И еще я думал о том, что, если кто-нибудь сложил бы песни о снежном походе восставших лесорубов, о судьбах моих товарищей-партизан батальона Похьяла, – эти песни стали бы рунами новой «Калевалы».
Для того, кто сможет сложить эти новые руны, я оставляю свои записи о том, как лесорубы севера Суоми поднялись, чтобы отвести удар от страны, где родилось будущее человечества.
Я иду по широкому мосту. Ветер бьет мне в лицо.
Петрозаводск – Калевала – Ленинград – Москва
1934
ВСТРЕЧИ В СУОМИ
Очерки
В Хельсинки
ФИНСКИЙ «МЕНТАЛИТЕТ» И ВЫБОРЫЭто было в Хельсинки, незадолго до очередных выборов в парламент, который в Суоми называется эдускунта. Мы с известным финским писателем Матти Курьенсаари заканчивали вечер за столиком в ресторане «Космос», рядом с гостиницей, недавно окрещенной модным словом «Спутник». Курьенсаари был гостем в Москве на Втором Всесоюзном съезде советских писателей. Этой зимой он стал главным редактором новой газеты – «Пяйвян саномат», центрального органа профсоюзов, печатного рупора оппозиции в социал-демократической партии.
Живой, порывистый, Курьенсаари расспрашивал меня о наших общих московских знакомых. Я же хотел узнать, что он думает о причине раскола в социал-демократической партии.
– Это чисто личная неприязнь одной группы вождей к другой! Склоки! – сначала ответил он. Потом перегнулся через стол и сказал: – Если же хотите знать не личную, а принципиальную подоплеку, то вот она! Слишком много мелких буржуа вступило в партию. Они не о социализме думают. В результате партия утратила свой классовый характер. Надо вернуться к классовой политике! Коммунисты потерпят у нас поражение. Их программа противоречит финскому «менталитету».
Финский «менталитет»! Очень часто приходилось встречаться здесь с этим словом, ведущим свое происхождение от латинского «mens» – дух. В понятие это тут вмещают и привычки народа, и образ его мыслей, и образ жизни. Причем каждый человек толкует их по-своему, и поэтому то и дело встречаешь противоречивые определения того, что же именно является финским «менталитетом».
Все же после бесед с людьми самых разных профессий, возрастов, вкусов, политических убеждений мне удалось установить какой-то общий перечень качеств, которые всеми моими собеседниками признавались неотъемлемыми национальными свойствами финского характера.
Честность. Этому никак не противоречил тот факт, что полицией было составлено в 1957 году 22 216 протоколов о разного рода кражах.
Трудолюбие. «Народ трудолюбив и страстно любит свою землю. Работает неутомимо, хотя частые непогоды мешают земледельческому труду» – эти слова Салтыкова-Щедрина о финнах верны и по сей день.
Традиционизм. Иные собеседники называли его консерватизмом, а кое-кто медлительностью и упрямством, традиционизм, который ныне своеобразно сочетается с любовью к техническим новинкам.
Развитое чувство юмора, хотя это, может быть, и покажется удивительным некоторым нашим читателям, привыкшим представлять себе финнов как людей угрюмых и молчаливых (можно им в утешение сказать, что именно такими многие финны представляют себе русских). Финский юмор. Участники гражданской войны в Испании рассказывали, что, когда их интербригада была на отдыхе и бойцы шестнадцати национальностей состязались в том, чей анекдот смешнее и остроумнее, пальму первенства получил финский анекдот.
Я не стану здесь передавать всех бытующих в Хельсинки анекдотов о трех обнаженных кузнецах, поднявших свои молоты над наковальней, – об этой скульптуре, установленной в центре столицы, перед универмагом Стокмана. Но как не рассказать о письме одной крестьянки, переданном по радио в четверть часа «воскресного ворчания» (была здесь и такая передача, в которой каждому вольно добродушно поворчать на мелочи быта, на соседа, на погоду, на министров и т. п.).
«Неужели правительству не хватает высоких налогов, какие мы платим, чтобы одеть этих голых кузнецов!» – сетовала в письме крестьянка, недавно побывавшая в столице.
Как сильно здесь чувство юмора, я убеждался и тогда, когда читал полные своеобразного комизма повести Майю Лассила «За спичками» и «Воскресший из мертвых», и в интимной застольной беседе, и даже слушая прения в парламенте.
Когда в свое время крайне правый пастор призвал в парламенте проклятие господне на голову людей, ратующих за социализм, выступивший затем депутат-коммунист ответил ему:
– Если бы господь бог внимал мольбам каждой собаки, то с неба падали бы жареные кости, а не живительный дождь!
И слова депутата-коммуниста вызвали смех на всех скамьях.
О финском юморе, однако, речь впереди. Здесь же хочется еще сказать, что в свой «менталитет» финны сейчас зачисляют и любовь к драматическому искусству.
– Вы, пожалуй, не найдете ни одного финна, который не сыграл бы какую-нибудь роль в любительском спектакле, – говорили мне.
84 рабочих любительских театра, постоянно действующих, и 3300 самодеятельных трупп, регулярно дающих спектакли, – для такой маленькой страны эти цифры очень красноречивы.
– Думается, – сказал мне товарищ, хорошо знающий финский «менталитет», – что такая любовь к театру, вернее – такое желание хоть немного играть на сцене, объясняется сдержанностью в выражении своих чувств, которая присуща финскому характеру и воспитанию. Я думаю, игра на сцене, где без всякого торможения можно открыто выражать самые необузданные чувства или самые интимные, обычно скрываемые от других переживания, служит как бы защитной реакцией на привычную, воспитываемую сдержанность в каждодневной жизни.
Были среди моих собеседников и такие, которые хотели включить в финский «менталитет» слабость к выпивке.
Об этой слабости говорит хотя бы тот факт, что здесь существуют десятки рабочих и буржуазных обществ трезвости – все эти «Друзья трезвости», «Союз трезвости финских учителей», «Женский центральный союз трезвости», «Заря» и т. д., которые находятся под влиянием различных политических партий и церковных организаций.
– У нас издается десяток антиалкогольных журналов, вроде социал-демократического «Трезвого народа», и не только для взрослых, но и детские. Самый популярный из них – «Утренняя заря», – говорил мне товарищ-финн. – Ведь не случайно у нас был по всенародному референдуму введен «сухой закон», и так же не случайно его потом отменили.
Теперь для регулирования производства и потребления спиртных напитков создано государственное акционерное общество «Алко» – монополия во главе с директором Фагерхольмом.
– Несмотря на то что создан особый «Союз трезвости автомобилистов», новые аэродромы у нас сейчас строятся руками шоферов-профессионалов и автолюбителей всех рангов, отбывающих наказание за то, что они сели за руль под хмельком!
Не так давно, на митинге при открытии нового аэродрома, президент Кекконен сказал, что над созданием его дружно трудились представители всех без исключения слоев общества.
– И мы должны быть особенно благодарны Фагерхольму, – пошутил президент, – за то, что он поставлял на стройку кадры, рабочие руки.
И все же, несмотря на «вескость» доводов, я не включаю в финский образ жизни слабость к выпивке.
Много, повторяю, приходилось мне в Суоми слышать рассуждений о «менталитете», и вот теперь, за столиком ресторана «Космос», за бутылкой бордо, впервые и к тому же от человека, считающего себя марксистом, я услышал такое категорическое утверждение: коммунизм противоречит финскому «менталитету», несовместим с ним!
– «Менталитет» – вещь изменчивая, – ответил я. – Это мы видим на примерах вашей и нашей истории. Разве не то же самое твердили о душе русского народа-богоносца кадеты, эсеры, октябристы, «мирнообновленцы», не говоря уже о «Союзе русского народа имени Михаила-архангела»?
Кстати, недавно я просмотрел сборник, посвященный двухсотлетию Хельсинкского университета, изданный в 1842 году. И там, в статье Эмана, которая так и называлась: «О национальном характере финнов», очень авторитетно сказано, что основное свойство финского характера – «пассивная созерцательность», что финнам чужды широкие национальные интересы и какие бы то ни было политические стремления, что народ Суоми по самой природе своей равнодушен к «мирской суете».
Теперь всем ясно, что это не так.
А разве в начале нашего века не считалось основным свойством финского «менталитета» отсутствие в нации классового духа, безропотное единство рабочих и работодателей, торпарей и кулаков? Единая, мол, семья, старшие и младшие дети. Разве не ошарашили тогдашних «знатоков» финского «менталитета» невероятные успехи социал-демократов, стоявших на позициях классовой борьбы?
Роман Илмари Кианто «Красная черта» – о первых выборах в сейм в 1907 году, сделавший знаменитым имя автора, рассказал тогда, почему безземельные торпари и беднейшие крестьяне вместе с рабочими отдали свои голоса социал-демократам.
С тех пор прошло полвека. И какие полвека!
И вот теперь уже не только буржуазные политики, но и вставшие на их позиции социал-демократические лидеры, а порой даже и такие прогрессивные литераторы, как Курьенсаари, уверяют, что марксизм противоречит финскому «менталитету».
«Партия спящих», «бутерброды» и «бомбы»
В дни, предшествовавшие парламентским выборам в июле 1958 года, я, не будучи ни христианином, ни тем более женщиной, жил в Хельсинки в гостинице «Урсула», принадлежащей Обществу молодых женщин-христианок. Разместилась «Урсула» в новом, многоэтажном доме, построенном рабочими сберегательными кассами.
Серняйнен – район, где находится гостиница, – с центром Хельсинки соединяет Длинный мост, переброшенный через пролив. Название обманчиво. Может быть, в старину он и казался длинным, сейчас же, рядом с новыми мостами, этот мост выглядел не таким уж большим. Впрочем, длины его перил было вполне достаточно, чтобы вдоль них выставить плакаты всех соперничающих на выборах партий. От крайней правой – Коалиционной – до Демократического союза народа Финляндии (ДСНФ), ведущая сила которого – коммунисты.
Такие плакаты и на других улицах города.
…Темный силуэт полуразвалившейся хижины и подпись: «Прекратим бегство из деревни».
Жилистый кулак опирается на две толстенные книги – Библию и Свод законов.
Это взывает к избирателям Аграрный союз.
Мальчик и девочка смотрят на вас с плаката ДСНФ – напоминание о том, что Демократический союз народа Финляндии отстоял в парламентских боях пособие на детей. Борясь за него, депутаты Союза выступали непрерывно свыше пятидесяти часов. Узнав об этом, матери малолетних детей во время прений приносили депутатам в парламент кофе, присылали саволакские пироги с рыбной начинкой.
Пониже детских головок на плакате головы взрослых – рабочего и работницы. Плакат о борьбе ДСНФ за страхование от безработицы.
Еще ниже – морщинистые лица старика и старухи: требование увеличить пенсии по старости.
С плакатов Коалиционной партии смотрят на прохожих портреты кавалеров ордена Маннергейма – человека в генеральском мундире, священников в пасторском облачении и без оного.
А вот еще плакат: лидер правых социал-демократов Вяйне Лескинен ведет к венцу свою невесту – Коалиционную партию; обрученные попирают ступени, на которых надписи: «Пособие на детей», «Страхование от безработицы»; военщина в парадном строб приветствует жениха и невесту.
И хотя речь идет о коалиционерах и социал-демократах, каждому ясно, что это сатира, а не саморазоблачение.
Петух на стрелке флюгера, указывающей направо, – это социал-демократы призывают голосовать за свой список. Странный, я тут бы сказал – самокритичный, плакат! По соседству – другой: на нем изображены улыбающиеся рабочий и крестьянин, профессор и девушка. Социал-демократы хотят сказать этим плакатом, что, мол, все слои общества будут ими довольны. Но в пику сотоварищам по партии, стремящимся порадеть сразу всем, с плаката социал-демократической оппозиции, выступающей со своим отдельным списком, протягивает руку рабочий в комбинезоне строителя. Торопящиеся люди проходят мимо, не обращая внимания на этот призыв к рукопожатию.
Народа у плакатов не видно, да и сами партии не очень рассчитывают на действенность своих плакатов.
Это скорее последнее напоминание об именах кандидатов и номерах, под которыми они баллотируются.
Финский избиратель, рассказывали мне, – традиционон. Его никакими плакатами а бурно-пламенными речами не проймешь. Если в начале своей политической жизни он проголосовал за представителя какой-нибудь партии, то останется верен ей и впоследствии, даже если и будет недоволен своим депутатом.
Отказ от традиции может быть вызван только большим душевным потрясением, из ряда вон выходящими историческими событиями.
Раз сложившиеся соотношения здесь изменяются очень медленно.
Исход выборов во многом зависит от поведения самой многочисленной, почти всегда получающей наибольшее число голосов «партии спящих». Так здесь называют людей, по той или иной причине уклонившихся от голосования.
Второй источник возможных изменений – это голоса молодежи, людей, которым за четырехлетний промежуток после предыдущих выборов исполнился двадцать один год. В политическую жизнь вступает четыре новых возраста. Сто шестьдесят три тысячи человек сейчас голосуют впервые.
Что думают эти юноши и девушки, к чему они стремятся?
В предвыборные дни в газете ДСНФ и компартии «Кансан уутисет» была напечатана карикатура: на скамье парка девушка, достигшая совершеннолетия, а вокруг нее, соперничая, увиваются кавалеры: социал-демократ, аграрий, представитель Шведской партии, коалиционер и «скуговец» – так называют здесь членов социал-демократической оппозиции. Эта карикатура довольно точно отражает суть дела.
Но что могут пообещать молодежи всерьез все эти партии?! Разве только бесплатный вход на танцевальные площадки!
«Неужели ж мы никому не нужны?» – с горечью спрашивают в своих письмах в редакцию молодежного журнала «Острие» юноши и девушки, вступление которых в жизнь началось с околачивания в очередях безработных на бирже труда.
Если же говорить об отношении народа к соседу, с которым у Финляндии более чем тысячекилометровая граница, – к Советскому Союзу, – то линия мира и дружбы настолько выражает чаяния масс, что открытое выступление против нее грозит политическим провалом. Даже те группы, включая Коалиционную партию, которые в свое время сделали все, что могли, чтобы не был подписан договор о дружбе и взаимопомощи (чтобы преодолеть их сопротивление, нужна была решимость Паасикиви), даже они теперь, и особенно в недели, предшествующие выборам, заявляли, что во внешней политике у всех, партий никаких разногласий нет. Правда, это не мешало им одновременно публиковать и всячески рекламировать отравляющие атмосферу дружбы мемуары бывших эсэсовцев и перебежчиков.
…Еще за день до выборов, выступая с прогнозами политической погоды, лидеры всех буржуазных партий единодушно предвещали поражение Демократического союза народа Финляндии.
Они привели в действие все, чтобы это случилось. Избирателям был преподнесен «предвыборный бутерброд» – так называют в народе снижение цен на хлеб и на масло, проведенное перед самыми выборами. Предыдущее правительство Фианда было провалено парламентом из-за того, что оно повысило цены на хлеб. Сменившее его правительство должно было возвратить прежние цены, но оно медлило с проведением этого обязательного решения парламента несколько месяцев, приурочив его к выборам.
Было заключено «предвыборное перемирие»: все буржуазные партии обязались вести полемику в «деловых рамках», не прибегая к клевете и другим нечестным приемам. Это означало, что поток клеветы и лжи всеми партиями будет обрушен на кандидатов Демократического союза народа Финляндии, на коммунистическую партию – ведущую силу этого Союза.
Так оно и вышло.
Все партии «единодушно» попрекали аграриев и коммунистов за то, что они говорят о необходимости борьбы за «линию Паасикиви», хотя, мол, по вопросам внешней политики ни у кого никаких разногласий нет. Утверждали далее, что именно коммунисты заинтересованы, чтобы между Финляндией и Советским Союзом были плохие отношения. Или вдруг распространили дикую выдумку, будто во время каких-то переговоров между Коммунистической партией Советского Союза и Финской компартией весной 1958 года речь шла о том, чтобы финские коммунисты устроили вооруженный путч и советские войска вошли в Финляндию. Большинство газет перепечатало эту провокационную клевету, пущенную «Хельсингин саномат».
Все это и должно было стать «предвыборной бомбой», потрясти финского избирателя, чтобы он в панике проголосовал за правых.
Но на финских трудящихся и такие трюки не произвели впечатления.
* * *
Тридцатидвухстраничный номер «Хельсингин саномат» почти наполовину наполнен разнообразными объявлениями – от трех строчек о продаже подержанного «Москвича» до занимающего полполосы оповещания о распродаже в универмаге, от поисков интересной блондинки для совместной поездки на машине во время отпуска до печальной нонпарели о том, что «из-за экономических трудностей отдается на усыновление четырехлетний здоровый мальчик».
Читатель покупает эту газету (которая стоит, пожалуй, дешевле, чем ушедшая на нее бумага), просматривает фотографии, анекдоты и карикатуры, столбцы интересующих его объявлений, читает страницы, посвященные спорту, города скую хронику, сообщения о том, кому из граждан сегодня исполнилось пятьдесят, шестьдесят и т. д. лет; он пробегает глазами телеграммы из-за границы, а политические комментарии или совсем пропускает, или, прочитав, не доверяет им и остается при своем мнении, то есть при мнении, сложившемся в той организации, к которой он примыкает. Грамотность – всеобщая. Привычка к газете – давняя. И при всем этом удивительно то, насколько большие тиражи буржуазных газет не соответствуют их политическому влиянию на массы.
Самая большая газета в Финляндии – «Хельсингин саномат» (тираж ее достигает 250 тысяч экземпляров) – поддерживает правую Народную финскую партию, которая на выборах потерпела сокрушительное поражение, собрав всего лишь 93 тысячи голосов… В то же время Аграрный союз, тираж газеты которого – «Мааканса» – в пять раз меньше, чем «Хельсингин саномат», собрал 440 тысяч голосов…
Но как бы то ни было, проигрывает его партия или выигрывает, Эркко, хозяин газеты «Хельсингин саномат», на всем получает прибыль. Он получает ее, публикуя провокационные статьи против коммунистов и против аграриев. Он получает доход от печатания избирательных списков и предвыборных обращений всех без исключения партий, в том числе и от поносимых его газетой Аграрного союза и ДСНФ, публикуя эти списки и обращения в разделе объявлений.
