Текст книги "В Суоми"
Автор книги: Геннадий Фиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)
День выдался серый. Скрывавшие солнце кучевые облака сизыми тенями плыли над оснеженными лесами.
Около самых хуторов на пути к Сале партизанам встретились сани. Седок погонял свою малорослую сильную кобылку, и она бойко бежала по дороге; залихватски заливались бубенцы: смотрите, мол, кто едет!
– Стой! – загородили партизаны дорогу.
Седок, недоумевая, остановил кобылку.
– А ну, слезай, – сказал Инари.
Откуда он знает этого человека? Он встречал его совсем еще недавно и вот сейчас не мог вспомнить ни времени, ни места. Вылезая, седок взглянул на Инари и тоже как будто что-то припомнил.
– Фамилия? – спросил Инари.
Но фамилия ничего не сказала ему.
– По какому праву вы задерживаете меня и обыскиваете? – начал кипятиться седок.
Из кармана его теплого полушубка Каллио выудил большой потертый браунинг.
Оглядевшись и увидев вокруг себя одних только вооруженных лесорубов, седок угрюмо замолчал.
– Чем занимаешься? Куда едешь?
Он решительно не хотел отвечать.
– Тогда обыщи его, Сунила, – приказал Инари, – Посмотрим, какие при нем бумаги.
Сунила нашел во внутреннем кармане полушубка два больших казенных конверта с круглыми сургучными печатями, но еще прежде, чем Сунила отдал их, Инари взглянул на казенные печати, хлопнул себя ладонью по лбу и весело сказал:
– Здравствуйте, господин ленсман!
Он вспомнил: этот ленсман арестовал его вместе с Олави на озере и тащил их как самогонщиков на суд. А бедняга Лундстрем в это время чуть совсем не погиб.
– Здравствуйте, господин ленсман!
Ленсман, одетый сейчас не по форме, вздрогнул и, стараясь припомнить, где они встречались, не отвечая на приветствие, испытующе поглядел прямо в глаза Инари: что он знает еще?
– Вот мы и поменялись ролями. Теперь, извините, не вы меня, а я вас арестую. Можете своими глазами убедиться, что я не самогонщик.
Теперь и сам ленсман припомнил и свой осенний поход по болотам, и то, как скрылись из-под самых рук правосудия эти ребята, против которых, правда, не было прямых улик.
Инари взял из рук Сунила оба конверта. На одном печати были уже взломаны, и он был вскрыт.
Это было секретное сообщение о том, что в Похьяла в связи с общим положением и с деятельностью социалистической рабочей партии возможно появление опасных смутьянов, агитаторов «руссят». Этих агитаторов нужно, при поддержке «местных патриотических организаций и шюцкора», при первом же подозрении арестовывать и немедленно препровождать в указанные пункты.
– Вот возьми и препроводи нас, – усмехнулся Инари, – мы все агитаторы.
Сунила, схватив лошадь под уздцы, хотел повернуть сани. Кобыла косилась, поводила ушами и не слушалась чужого человека.
– А ну, поверни ее, поедешь назад, – приказал Унха.
И ленсман, не споря, повернул сани.
Второй пакет не был еще распечатан. Адресован он был тоже ленсману, но печатей на нем было больше, и пакет выглядел очень внушительно.
Инари задумался над конвертом. Каллиграфической вязью с двумя синими подчерками шла строка: «Совершенно секретно».
«Пожалуй, лучше пусть вскрывает государственные печати и первым читает письмо уполномоченный комитета товарищ Коскинен», – подумал он и положил нераспечатанный конверт себе за пазуху.
– Стройся! – громко крикнул Унха Солдат, помощник Инари.
И отряд снова тронулся в путь. Посредине шли сани, отобранные у ленсмана и трактирщика. Уставшие в пути партизаны вскакивали в них на ходу и по очереди отдыхали. Впереди отряда шли два разведчика. Один из них только что вернулся и тяжело дышал.
– Товарищ командир, мы заметили в полукилометре от хуторов четырех солдат. Эти солдаты идут по дороге сюда.
– Вооружены?
– Да.
Инари отбирает девять партизан и сам идет десятым. Остальные должны неторопливо двигаться вслед.
Инари идет впереди. Вскоре он встречает второго разведчика.
– Солдаты совсем близко, они за поворотом.
Инари приказывает уйти всем с дороги и спрятаться за деревьями.
И сразу же из-за поворота выходят четыре солдата. Они идут медленно по краю дороги и все время смотрят вверх.
Один из них на ходу постучал по телеграфному столбу.
Оказывается, в селе обеспокоены тем, что нарушилась связь. И лейтенант распорядился выслать четырех пограничников-егерей вдоль линии – узнать, в каком месте разорван провод, и произвести летучий ремонт. И вот они, ругая последними словами и снег, и мороз, и провода, и лейтенанта, идут по большаку, пропуская мимо себя частокол телеграфных столбов.
И вдруг перед ними вырастает лесоруб (по браунингу в каждой руке) и кричит:
– Руки вверх!
И не успевают они еще опомниться, как он продолжает команду:
– Товарищи партизаны, держите их на мушке!
И совсем близко щелкают затворы, и из-за ближних толстых стволов высовываются дула винтовок.
Сколько их? Раздумывать тут, конечно, нечего, и три егеря поднимают руки вверх. За спинами у них из походных ранцев смешно торчит ремонтный инструмент. Четвертый замешкался и открыл сумку, висевшую у пояса.
Инари подскочил к нему и поднес к самому носу револьвер.
– А это видел? Руки вверх!
Егерь испуганно отшатнулся от блестящего дула револьвера и быстро поднял руки.
Из-за деревьев выскочили на дорогу партизаны и обезоружили солдат.
В это время уже подошла вся первая рота. Унха внимательно вглядывался в лица солдат. Все незнакомые, нет ни одного сослуживца.
В сани трактирщика усаживают пленных солдат и везут на хутора.
Солдаты, видимо, совсем перетрусили. Один из них спрашивает ленсмана:
– Не знаете ли, уважаемый херра, в чем дело?
Ленсман действительно знает и понимает гораздо больше солдат. Он ведь успел в пути распечатать и прочитать один из секретных циркуляров.
– Ребята, поймите, мы ведь мобилизованные, – словно жалуясь, говорит другой солдат.
В это время Каллио успел пройти по дороге мимо хуторов.
Скрытый от глаз хуторян частой, мелкой сеткой снега, Каллио прошел хутора незамеченным. Срубил молоденькую сосенку, невольно подражая Инари даже в манере держать топор, в наклоне фигуры. Он взял топором слишком высоко от земли, на два вершка выше нормального, и испугался, что испортит дерево, не будет полного выхода древесины. Потом, вспомнив, для чего срубал деревцо, расхохотался.
Мягкий, валящий с неба снег словно придавливал к земле все звуки. Каллио старательно очистил ствол сосенки от ветвей и, высоко подняв ее, разорвал провода.
Рота устраивалась на хуторах на большой привал.
Здесь надо дождаться, пока подойдет вторая рота. Выставили на дороге караулы. Не попавшим в наряд можно было спать до позднего вечера.
Инари решил выслать кого-нибудь с пленными навстречу Коскинену вместе с запечатанным пакетом, который буквально жег ему руки.
Парни смеялись:
– Славный подарок Коскинену шлет Инари!
Но вскоре шутки сами собою замолкли (лыжный пробег на морозе утомителен), и все, кто не был в наряде, заснули как убитые.
Вот она, наша молодость, единственная и неповторимая, когда снегом заносило все пути и дороги, когда компасы переставали действовать и ударники примерзали к пружинам, а мы прокладывали след по снегу, находили пути в непроходимых лесах и брали на мушку врагов. Вот какой она была, молодость наша. А теперь она стучит пневматическими молотками в котлованах, сияет ослепительным светом электросварки в цехах, звенит веселой песней.
Инари растянулся – впервые за четверо суток – и спит. Он не видит снов, не слышит разговоров. Но встанет он раньше других и, разбудив Каллио, возьмет его с собой в разведку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯВ сумерках вторая рота вошла в Коски.
В деревне их уже ждали. Все наличные лошади были готовы к переходу.
Коскинен просиял.
– Молодчага этот Инари! – сказал он Лундстрему. – С полуслова понимает, что надо делать.
Сара сдал Олави все ружья и револьверы по счету. Он даже потребовал расписку о приеме оружия, и Олави написал ее на листке, вырванном из школьной тетрадки.
На почте, где расположился штаб, Олави рядился с местными крестьянами, сколько заплатить им за прогон.
Часовые были расставлены, и Лундстрем строго внушал второй смене ее обязанности. Третья смена уже храпела в соседней комнате, прислонив свои ружья к стенам.
«Беспорядок, – подумал Сара, – беспорядок какой! Пожалуй, мне надо догонять свою роту».
Тут его вызвал Коскинен и сказал, что ежели он отдохнул и чувствует в себе достаточно сил, то его отправят обратно к Инари с запискою. На дворе было совсем темно, и выходить из теплой комнаты не хотелось, но Сара сказал, что он отдохнул и с удовольствием вернется к своей роте.
Опять чадила керосиновая лампа, и рядом с ней мигала, оплывая, стеариновая свеча, вылепленная, казалось, из снега.
Люди толпились в комнате, они вносили с собою с улицы дыхание мороза. Они громко разговаривали о пустяках и шепотом передавали важные вещи. Некоторые жевали хлеб с салом. Два парня пытались здесь же на полу пристроиться спать. Их подняли.
– В штабе не спят!
«Беспорядок», – еще раз подумал Сара и, взяв от Коскинена записку, положил в шапку. Нахлобучив ее на самые уши, он вышел на мороз.
На улице цвели жаркие костры, но неподалеку от них вечер казался еще темнее и холоднее.
Сани подымали оглобли к небу. Во дворах распряженные лошади, похрустывая, жевали свой паек. Деревенские девушки с любопытством подходили к кострам и разговаривали с уставшими, но веселыми парнями, прошедшими сегодня сорок километров. Многие парни устраивались на ночевку в теплых избах, но разговоры с крестьянами оттягивали время долгожданного сна. У некоторых из парней здесь оказались знакомые. Они удивлялись, глядя на партизан, – откуда у них оружие?
Сара вышел из деревни. На третьем километре его окликнули. Навстречу шло человек семь.
– Ты из партизанского отряда?
– Да!
– Он близко?
– А вам зачем это?
– Мы с лесопункта Кемио. Идем присоединиться. Оружия хватит нам?
– Не знаю. Возможно. Я только что сдал в штаб свою партию, – гордо сказал Сара и пошел дальше.
Он в этот миг, казалось, совсем забыл о печальной судьбе своих стариков…
Встреченные им лесорубы давно пришли в деревню (они вышли на дорогу с боковой, доступной только лыжникам тропы), а он все еще шел и шел вперед, на юг, по следам своей роты.
Еще не доезжая Коски, Лундстрем соскочил с розвальней на боковую тропу и сразу провалился по колени в снег.
Навстречу ему шел лыжник.
Лундстрем неожиданно вышел из-за осыпанного снегом куста и встал перед лыжником-почтальоном.
– Руки вверх!
Тот испуганно и беспрекословно подчинился.
– Есть оружие?
Но оружия не было, и Лундстрем, объясняя происходящие в Похьяла события, вместе с почтальоном вышел на большак.
– Да, вам нужно оружие! – понимающе сказал почтальон. – У моей почтарши есть пистолет. Я не знаю, какой системы, – плоский, небольшой; она прячет его в конторе, в письменном столе, второй ящик сверху, справа.
Когда они вошли в деревню, Лундстрем сразу же устремился на почту. Он хотел успеть еще до закрытия конторы.
На том же самом месте, в той же самой позе, в какой он оставил ее здесь пять дней назад, сидела у своего стояла молодая почтарша.
– Гуд даг, фрекен!
– Ах, это опять вы! – И фрекен ласково улыбнулась Лундстрему. – Вы хотите посмотреть свежие шведские газеты? Но с того дня, что вы заходили сюда, почта была один лишь раз. – Она снова ласково поглядела на молодого лесоруба. – Ах, если бы вы знали, какие у меня неприятности! – затуманилась она, вспомнив, как провела прошедшую ночь.
– Благодарю вас, фрекен, сегодня у меня нет времени читать хельсинкские и даже стокгольмские газеты, я попрошу у вас сегодня другой услуги.
– Пожалуйста, херра.
– Будьте добры, отдайте мне оружие, которое есть у вас.
Фрекен даже остолбенела от неожиданности.
– Как? – только через несколько секунд нашлась она. – И вы, такой благовоспитанный швед, тоже с этими? – И потом, принимая оскорбленно-неприступный вид: – Никакого оружия у меня нет.
«Как он смеет после всего этого еще улыбаться?» – возмущается до глубины души фрекен.
Но Лундстрем не только улыбается. Он вытаскивает из кармана револьвер и, перебрасывая его с ладони на ладонь, вежливо продолжает:
– Не будет ли фрекен любезна открыть ящик письменного стола, с правой стороны, второй сверху, и вытащить оттуда револьвер?
Она смотрит на него во все глаза.
Лундстрем подходит к столу, вытаскивает ключ из замка среднего ящика, открывает второй ящик сверху, справа, и рука его безошибочно, как будто он сам туда его положил, нащупывает дамский браунинг. Что ж, это хуже винтовки, но тоже может пригодиться.
– Счастливо оставаться, нэйти. – Он переходит на финский.
Девушка смотрит ему вслед, и в ее взгляде и злость и удивление: откуда он мог узнать?
Лундстрем, довольный своим приключением, быстро идет по улице. Навстречу едут вооруженные парни.
– Где штаб?
У входа в харчевню толпились лесорубы.
В самой харчевне столы отодвинуты к стенам. Айно торжественно восседает на груде конфискованного оружия, на сдвинутых столах сладко спит молодой лесоруб.
– Садись, Лундстрем, – приветливо сказал Коскинен и сразу же обратился к группе крестьян, обитателей деревни. Преувеличенная важность их речи и медлительность движений выдавали большое, с трудом сдерживаемое волнение.
– Ну что ж, товарищи, – сказал Коскинен, обращаясь к самому старшему из них, – чем могу я быть вам полезен? Или вас не удовлетворяет оплата, предложенная за перевозку начальником хозчасти товарищем Олави? Садитесь, пожалуйста. – Но, увидев, что все табуретки заняты, Коскинен сам встал.
Олави стоял рядом с Коскиненом.
Помолчав, как положено, с десяток секунд, старик крестьянин сказал:
– Нет, оплата совсем не плохая. Но, видишь ли, товарищ начальник, в нашей округе очень много медведей.
– Что ж, мы вам всех вывести не сможем.
– Нет, не о том мы просим. Сколько убьете, столько и ладно. Мы и сами с ними хорошо справляемся. Только вот это нам нужно. – И старик указал на сваленное у стен оружие. – Наше конфисковали. Без другого, на худой конец, обойдемся, а без охотничьего никак.
Олави подошел к груде. Он еще не успел раздать оружие третьей роте. Не пришлось долго разглядывать, чтобы убедиться, что около половины действительно охотничьи ружья.
– Они правы, – доложил Олави.
– Выбери, Лундстрем, охотничьи и отдай под расписку этому товарищу. – Коскинен показал на старика.
Крестьяне одобрительно закивали и зашептались.
– Произошла небольшая ошибка, товарищи, – объяснил Коскинен. – Мы от крестьян никакого имущества не отбираем, мы их друзья, и когда мы придем к власти, сразу же все крестьяне получат казенные и помещичьи земли и леса. Оставьте себе ружья и бейте медведя, лося и дичь на здоровье.
Лундстрем выбрал из груды охотничьи ружья, написал расписку. Старший внимательно прочитал ее, подняв при этом очки с носа на лоб, пересчитал ружья и затем старательно чернильным карандашом вывел свою подпись.
– Все в порядке, товарищи.
«Инари все еще не понимает, как важна для нас крестьянская поддержка», – подумал Коскинен и затем, обращаясь к вошедшим в комнату лесорубам с красной повязкой на рукаве – знак командира, – отдал приказ:
– Вторая рота выступит на соединение с первой через четыре часа. Обозы и третья рота следуют за ней, чтобы к вечеру прибыть, уже минуя хутора, в Сала.
«Он говорит так, как будто Сала уже взято нами», – подумал Лундстрем.
Еще только брезжил рассвет, когда главные силы батальона с обозом двинулись дальше на юг.
Коскинен смотрел с крыльца, как проходят партизаны. Рядом с ним Лундстрем.
На улицах горят костры. Слышны ржание лошадей и громкие разговоры невидимых в темноте людей. И оттого, что люди эти не видны, казалось, их очень много. И ощущение множества людей, идущих вместе на одно и то же дело, на одни и те же трудности, страдания и радости, волновало и одновременно успокаивало. Шутка ли сказать, сколько народу идет заодно в этих малолюдных северных районах Похьяла!
Первым вышел взвод разведчиков. Потом двинулись по четыре в ряд на лыжах партизаны второй роты.
Все они были вооружены. Правда, в последних рядах был разнобой. Лундстрем стал считать: было двадцать пять рядов.
Потом – через двадцать метров – обоз. Перед первыми панко-регами на лыжах прошел Олави.
– Доброе утро, Олави! – крикнул Лундстрем с крыльца.
– И тебе! – был короткий ответ.
Вот медленно ползет и сам обоз – с одеждой, салом, мукою, консервами, фуражом, пилами, топорами, сбруей.
«Правильно!»
На розвальнях сидят женщины, бывшие стряпухи-хозяйки, ныне сестры милосердия. Рядом с женщинами примостились даже дети. Странно – дети при партизанском отряде!
Олави говорил, что в обозе шестьдесят гужевых единиц, но Лундстрему кажется, что их гораздо больше. Вот гуськом тянутся сани, почти вплотную, наезжая на полозья друг другу, и все-таки обоз растянулся не меньше чем на полкилометра.
Снова большой интервал.
Затем выезжают из разных подворотен подводы – это примкнули к партизанам жители здешней деревни; выходят из домов, из переулков люди с котомками за плечами и порожняком, на лыжах и просто пешком – идут нестройной толпой по пути, только что пройденному второй ротой и обозом.
Это те, которые не записались в отряд, но, покинув лесоразработки, идут по следам батальона. Это и те, которые во всем согласны с Коскиненом, но у них кеньги изорваны и не годятся для больших переходов.
Это и те, которые сначала хотят посмотреть, что получится у коммунистов. Если с ними по душам поговорить, то многие запишутся в отряд и организуют четвертую роту. Но Коскинен не хочет сейчас заниматься этим делом, потому что даже и для партизан третьей роты не хватает оружия. А без оружия нечего раньше времени огород городить. Пускай идут вольным пополнением на случай надобности.
«Но куда же девалась третья рота? Ах да, она, как было приказано ей, выстроилась в самом конце деревни, уже за околицей, и, пропустив обоз, должна идти сразу же за ними».
– Эй, кучер!
Но он уже давно подал сани управляющего к крыльцу и ждет. Коскинен и Лундстрем садятся в сани, и кучер гонит к околице.
Третья рота заняла свое место сразу же за вереницей разномастных саней.
Кучер неприступно восседает на облучке и важно покрикивает. Не впервой ему возить важных особ.
– Езжай без этих окриков и не гони так, – приказывает ему Коскинен.
Кучер недоумевающе пожимает плечами и опускает вожжи.
Они обогнали третью роту, обогнали хвост обоза, проехали середину, поравнялись с его головой.
– Эй, Олави, побереги свои силы, садись пока лучше в сани!
– Сколько народу! – восторженно говорит Лундстрем.
– Обоз тоже не мал, – отвечает Олави.
Они едут несколько минут молча, каждый думает о своих делах.
Лундстрем соскакивает с саней и идет рядом с розвальнями, на которых, покрывшись теплой попоной, рядом с другими женщинами приютилась Хильда.
– Теперь ты видишь, Хильда, что я тебе тогда, в лесу, говорил истинную правду.
Она молчит. И он сердится сам на себя. Для чего опять повел этот разговор, не сулящий ему никакой радости? Он догоняет сани, вскакивает на них и слышит, как Коскинен говорит Олави:
– Меня радует образцовый порядок в батальоне.
Если Инари приказал своей роте идти в полном молчании (они ведь были передовиками, и честь первой встречи с противником принадлежала им), то батальон передвигался медленнее, шумливее.
Разговоры в строю вспыхивали то там, то тут. Они тлели в обозе и превращались в галдеж в беспорядочной толпе, шедшей за батальоном…
Когда Коскинен выезжал из деревни, его неожиданно окликнул старик, тот, который говорил от имени делегации, пришедшей за охотничьими ружьями.
– Вы уходите?
– Да.
– А когда вы снова придете к нам? – И в голосе его звучала надежда.
– Не беспокойся, мы еще вернемся, – ответил Коскинен и дернул вожжи. – Мы еще вернемся, Суоми! – громко повторил он.
Метрах в двухстах от околицы через сетку зачастившего снега пробивалось пламя первого дозора. У костра дежурили часовые. Они, в темноте не узнав Коскинена, спросили пароль.
– Все отлично, – сказал Коскинен, отъехав.
Лундстрем в одном из дозорных, к своему удивлению, узнал почтальона. На его вопрос тот махнул рукой.
– Пусть письма сами ходят.
Темнеют спины последней шеренги лыжников второй роты. Кто-то идет рядом с санями и разговаривает с Коскиненом. Я хорошо запомнил фамилии партизан моего взвода и даже во тьме различу их обветренные лица. Но разве перечислишь поименно всех участников этого зимнего, неповторимого снежного похода, прошедших сотни километров на нестерпимом морозе, в полярных тундрах, в феврале тысяча девятьсот двадцать второго года, восставших, чтобы отвести удар от Страны Советов?
Разве точно припомнишь, что случилось в каждой пройденной деревне в эти дни февраля?
Переход и потом сон, дежурство у костра, перекур, холодная закуска и ледяной ветер в лицо. Одна деревня похожа на другую. День переходит в ночь, ночь в день, и трудно потом припомнить, что когда произошло. Так это было все быстро и неожиданно.
