Текст книги "В Суоми"
Автор книги: Геннадий Фиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)
Лундстрем проснулся оттого, что сани внезапно остановились. Он открыл глаза, и сразу на его веки опустилась и растаяла мохнатая снежинка. Было темно. Шел снег.
– Гостинцы Инари!.. Подарок Инари товарищу Коскинену!.. – слышались голоса.
Лундстрем подвинулся вбок. Рядом сидел Коскинен.
– Товарищ Коскинен, по приказанию товарища Инари мы доставили вам четырех арестованных солдат-связистов из Сала, одного ленсмана, четыре винтовки, один револьвер, письмо Инари и пакет с казенной печатью.
– Давай письмо и пакет сюда!
– А что сделать с арестованными?
– Одного солдата оставь здесь. Остальных отправь к Олави.
Как прочесть в этой сгущенной влажным снегом тьме послание Инари? К счастью, у Лундстрема оказался с собой небольшой карманный фонарь.
Они остановили сани, приподняли немного вверх мохнатую полость и, присев на корточки, при свете фонаря с трудом разобрали каракули Инари. Интересно, что в этом «совершенно секретном» пакете?
Коскинен взломал печати и вытащил из конверта вдвое сложенный листок хрустящей бумаги.
Он внимательно прочитал листок два раза, а другие стояли рядом и ждали, что он скажет…
– Товарищи! – торжествующе заговорил Коскинен. – Мы сорвали им мобилизацию в Похьяла. В этой бумажке распоряжение о немедленной мобилизации семи возрастов и отправке их в Улеаборг. Черта с два они получат теперь! Черта с два пойдут теперь ребята в их армию и из соседних приходов! Мы сорвали им мобилизацию, – повторил он.
Лундстрем сидел, спрятав потушенный фонарик в карман.
– Теперь обсудим, как захватить гарнизон в Сала, – обратился к командиру второй роты Коскинен.
Сани быстро покатились по наезженной дороге, выглаженной лыжами двух прошедших рот.
Когда вышли из Коски, снег падал вертикально, ветра не было. Теперь же он несся прямо в лицо, залепляя глаза и тяжело садясь на одежду.
– Эй, останови!
Их сани в темноте чуть не наехали на пятки лыж последней шеренги второй роты. Кучер освободил вожжи. Лошадь пошла медленнее.
Командир второй роты предлагал окружить со всех сторон Сала и начать наступление по всем правилам военного искусства.
– Твое предложение не годится. Лишняя стрельба. Лишние потери. Надо в темноте подойти к дому, где спят господа офицеры. Окружить его. И послать лейтенанту записку-ультиматум, чтобы немедленно сдавался.
– Незачем объявлять врагу, с какой стороны и как на него наступаешь.
– Нет, пока он не разобрался в обстановке, надо взять его на испуг. По-моему, надо как можно меньше шума. Пленного солдата мы пошлем с запиской.
Вторая рота подошла к хуторам.
Головные – их слепила метель – чуть было не прошли мимо, но один из них все же успел вовремя заметить низкое, темное пламя ракатулета.
ГЛАВА ПЯТАЯ– Не вовремя Инари ушел в разведку, – проворчал командир второй роты.
Ему думалось, что Инари, служивший ранее в армии, поддержит его план и Коскинену придется уступить и не совершать необдуманных поступков. Но Инари, взяв с собою Каллио, ушел вперед обрывать провода, не дождавшись второй роты. Ему уже полагалось бы вернуться обратно, но его все не было.
– Что ж, в таком случае придется действовать без Инари, – сказал Коскинен. – Надо воспользоваться погодой.
В печной трубе завывала вьюга, и казалось, даже в жарко натопленной комнате проносился холодный ветер.
У самого входа были составлены в козлы винтовки.
Коскинен писал записку.
– Вот, – сказал, вставая, Коскинен и громко прочел записку:
«Господин лейтенант! Село окружено. Ваши солдаты все арестованы. Связь прервана. Выходите на крыльцо с поднятыми руками. И тогда вам не причинят никакого зла… Мы будем ждать пять минут с того момента, как закроется дверь за нашим вестовым. Ваш солдат может уверить вас, что мы имеем достаточно силы, чтобы взять вас.
Штаб партизанского батальона Похьяла
Уполномоченный ЦК Финской компартии
Яхветти Коскинен».
– Ты возьмешь, Лундстрем, с собой десяток парней и окружишь дом, где находятся господа офицеры. Возьми с собой к лейтенанту того пленного егеря. Пусть подтвердит все то, что я написал. Если через полчаса Инари не возвратится, второй роте придется окружить казарму.
Дом, отведенный под казарму, находился в конце села. Офицеры снимали квартиры для себя в другом конце.
– Будет исполнено, товарищ командир, – постарался по-военному отрапортовать Лундстрем.
Приняв из рук Коскинена записку, он пошел отбирать десяток парней. Потом, освободив из чулана пленного егеря и объяснив ему, что к чему, Лундстрем вышел на крыльцо.
Первый раз в жизни он командовал вооруженным отрядом, первый раз в жизни ему приходилось выполнять боевое задание.
Эх, если бы увидели его сейчас ребята из цеха!
Он захлопнул за собой дверь и сразу же точно ослеп. Снег, тонко шелестя, срывался неудержимым потоком с крыш, вздымаясь из-под самых ног вверх, поддувал под шарф, который сразу отяжелел, слепил глаза, таял на щеках, стремился пролезть за шиворот.
Шли медленно, отворачивая лица от ветра.
Вел их пленный егерь, хотя вскоре выяснилось, что два партизана отлично знают село; им был также знаком дом, где жили офицеры.
«А вот и изба, где я так неудачно брился», – узнал Лундстрем.
Банька, где они с Олави прожили столько томительных дней за частоколом, в темноте не была видна. Через полторы сотни шагов офицерский дом. В одном из окон виднеется свет.
Лундстрем отдал приказ со всех сторон окружить дом. Он сам расставил под окнами товарищей, одного поставил на самом крыльце.
Вайсонена, лесоруба атлетического сложения – еще недавно он выступал боксером на южном побережье, – Лундстрем взял с собой.
Взойдя на крыльцо, он осторожно стукнул в дверь.
Ответа не последовало. Лундстрем стукнул второй раз – все тихо. Тогда он нажал щеколду, и дверь сама подалась. Фельдфебель ушел сегодня к своей девушке и оставил дверь незапертой, чтобы не тревожить под утро господина поручика. Поручик послал своего заместителя ревизовать пограничные посты на границе. Было получено секретное, сообщение о том, что, теснимые красными частями, отдельные отряды «карельских повстанцев», возможно даже со скотом и частью насильно угоняемого ими населения, могут в ближайшее время прибыть в Финляндию. Они могли появиться и на этом участке границы.
Итак, один только поручик Лалука был сейчас дома, и по тонкой полоске света, проникавшего сквозь щель из двери его комнаты в коридор, ясно было, что он не спит.
Слышно даже, как он тихонько насвистывает «Бьернборгский марш», звеневший вызовом всему русскому.
Фельдшерица ушла всего полчаса назад.
– Войдите, – сказал он, услышав легкий стук, и подумал: «Кто бы это мог так поздно заявиться? Уж не забыла ли милая нэйти что-нибудь?»
Повторять приглашение не пришлось. Дверь распахнулась, и первым вошел солдат. Увидев поручика, лежащего под одеялом в постели, он откозырял и, произнеся: «Осмелюсь вручить», – передал поручику записку Коскинена.
Лундстрем и Вайсонен вошли вслед за солдатом.
– Что это за люди? – недовольно поморщился поручик.
Но Лундстрем настойчиво сказал:
– Господин поручик, читайте записку.
Солдат услужливо взял лампу со стола и поднес к изголовью постели. Поручик с некоторым удивлением принялся за чтение записки.
Он прочел ее не отрываясь и поднял изумленные глаза на вошедших. На него смотрели два дула.
«Вот так Александра берут – в нижнем белье, на постели, – горько подумал он, и взор его упал на портрет, висевший на стене. – Пожалуй, лучше покончить самоубийством, как Шауман», – мелькнула у него мысль, и рука привычным жестом (так он делал по утрам) полезла под подушку, к нагану. Но в эту секунду поручик почувствовал тяжелый удар по локтю, и рука безжизненно повисла.
– Это мой удар, – весело сказал Вайсонен, – я умею, завтра все заживет.
– Одевайтесь, пожалуйста, – вежливо предложил Лундстрем.
Поручик под наведенными на него дулами медленно начал одеваться.
Он взглянул на солдата. Солдат по-прежнему стоял, вытянувшись в струнку, держа руки по швам. Погоны его были сорваны.
«Как это я сразу не заметил?» – удивился поручик.
Лундстрем опустил еще теплый, взятый из-под подушки наган в свой широкий карман.
В комнату входили партизаны. На их лицах светилось нескрываемое любопытство. Офицер был теперь в их руках.
– Чего с ним возиться, разменять – и все!
– Как они делали с нашими ребятами в восемнадцатом! – убежденно поддержал кто-то.
«Хоть бы просто расстреляли, без пыток!» – озираясь, подумал поручик.
Знакомая до последнего голубенького цветочка на обоях его комната казалась теперь совершенно чужой, приснившейся в кошмаре, когда для спасения жизни надо бежать, а ноги не двигаются.
– Мы доставим его живьем к Коскинену, – не терпящим возражения тоном произнес Лундстрем.
У околицы должен уже быть Коскинен с отрядом.
Лундстрем послал к нему гонца. Пусть сообщит: поручение выполнено, офицер взят.
Выслушав приказание, лесоруб-партизан исчезает в ночи.
Через несколько минут в комнату входят Коскинен и командир второй роты. Они совсем белы от облепившего их снега, отряхиваются, сбивают его с кеньг и помогают друг другу счистить со спин.
– Инари здесь нет? – спрашивает Коскинен. – Долго же он, однако, в разведке! С кем он пошел? С Каллио? Каллио тоже не возвращался? – Коскинен явно озабочен.
– Ничего не поделаешь, придется выполнять твой план без него, – говорит рыжебородый командир второй роты и обращается к поручику: – Херра поручик, не будете ли вы так любезны («Вот она, начинается пытка!») написать небольшую записку-приказание вашим подчиненным в казарму («Как, они разве еще не арестованы?»), чтобы они немедленно сдали нам без всякого боя оружие, так как драться напрасно? («Боже мой, как они облапошили меня!»)
– Нет, – отрицательно мотает головой поручик.
– Что ж, тогда я сам напишу записку, такую же, как написал вам. – И Коскинен садится за стол поручика.
Всего час тому назад на этом самом стуле сидела молодая приятная девушка.
Пока Коскинен пишет, все молчат.
– Унха и Лундстрем, возьмите с собой десятка два молодцов и захватите казарму таким же манером, как захватили господина офицера. Вот вам записка. Берите с собой свидетеля, – он указывает на солдата, – а также не забудьте окопаться перед казармой. Не подставляйте напрасно себя под пули! – говорит командир второй роты.
Лундстрем и Унха выходят из комнаты, но сразу же входят другие люди.
– Товарищ командир, – говорит Сара, – под кроватью в соседней комнате три больших патронных ящика.
– Принять в запас. Сдать Олави. У солдат в казарме остались патроны, херра поручик?
Но поручик молчит. Коскинен поднимает глаза и на стене видит портрет Шаумана.
– А, и этот герой здесь! – улыбается он.
– Да, вы не в состоянии понять истинного героизма, – с презрением говорит поручик. – Его выстрел сделал многих финнов людьми, он меня сделал человеком. Он помог финнам сделаться финнами!
– Меня сделала человеком всеобщая забастовка в пятом году! – гневно говорит Коскинен. – Шауман помог вам сделаться финнами и изгнать все иноземное? Как бы не так! Ваш главнокомандующий, Маннергейм, – швед, генерал царской армии; начальник вашего флота Шульц – немец, бывший офицер флота его императорского величества императора Николая Второго! Русские черносотенные офицеры и кайзеровские вояки уничтожают и сажают в тюрьмы финских рабочих. Я не называю вас агентом русского царя или шведских и немецких помещиков, нет, вы просто финский буржуа, который хоть черта возьмет в союзники и царского губернатора Бобрикова изберет своим начальником, если это поможет растерзан и загнать в ярмо трудящихся финнов.
Гнев его немного улегся.
– Нет, мы никогда не подымем руки против наших братьев!.. Вы, господин поручик, представителем финских интересов считаете только того, кто помогает избивать финских рабочих и карельских крестьян. Не так ли? Мы думаем иначе. Когда в восемнадцатом году в Хельсинки совсем не стало хлеба, мы обратились за помощью к русским товарищам… И вот питерские рабочие, сами голодные, добровольно, отрывая от своего и без того скудного пайка, прислали нам несколько эшелонов муки. Спасли жизни тысяч и тысяч людей! Это настоящая дружба, и хороши были бы мы сейчас, если забыли бы о ней! Нам господа акционеры, финские, русские, шведские, немецкие, все равно какой масти, – враги. Нам русские рабочие – братья! – сказал Коскинен. – Наше знамя – Ленин!
Коскинен произнес сейчас то имя, которое всех их объединяло и вело, которое было и паролем и лозунгом; имя, которое наполняет надеждой и верой сердца и в жаркой Африке под рваными рубахами, и под синими замасленными нанковыми блузами в цехах заводов Китая, и под шерстяными свитерами на крайнем севере Похьяла:
– Ленин!
Лундстрем и Унха некоторое время, продираясь сквозь метель, молчали.
За несколько шагов уже нельзя было увидать друг друга, поэтому они шли рядом. С ними третьим был пленный егерь.
«Почему он не пытается удрать? – думал Унха. – На месте солдата я непременно попробовал бы дать стрекача». И он еще сильнее сжимал рукоять револьвера.
Но солдат и не думал удирать; он шел, наклоняясь вперед против ветра всем корпусом. Позади скорей чувствовались, чем виделись, партизаны первой роты, отобранные Унха. Так они продвигались против ветра к казарме, стоявшей в конце деревни.
Унха увидал какую-то темную фигуру, шедшую навстречу.
– Стой! – щелкнул затвор.
Встречный тоже щелкнул затвором, но вовремя успел окликнуть:
– Это не ты, Унха?
– А, это ты, Каллио? Долго же ты был в разведке! А где Инари? Коскинен о нем очень беспокоится.
– Не знаю, куда он девался. Я сам потерял его возле телеграфа. Нас растолкала по сторонам вьюга. Я чуть было не сбился с пути, отыскивая его… Думал, что он уже пришел в штаб.
– Нет, Инари там нет, – сказал озабоченно Лундстрем.
– Инари не может пропасть впустую, – убежденно сказал Каллио. – Я видел его на заломе.
Лундстрем с этим согласился.
Он помнил Инари ныряющим в озеро за винтовками. И ему было жутко даже подумать о том, что Инари может погибнуть.
Почти полчаса продирался небольшой отряд сквозь снежную бурю, прежде чем добрался до казармы.
Шагах в пятидесяти от дома Унха остановил партизан. Они разошлись по сторонам, окружая казарму.
Вайсонен начал уже готовить себе снежный окопчик. Два-три других партизана тоже приготовились к предстоящей драке. Это были те, которые атаковали лесной барак шюцкоровцев.
Лундстрем вместе с пленным егерем поднялся на скользкое крыльцо. В замерзшее окно виден был свет. Значит, там дежурные бодрствуют.
И вдруг Лундстрем слышит тонкий голос скрипки. Из-за дверей, приглушенная, льется мелодия григовской «Песня Сольвейг». «Это, наверное, послышалось мне», – усомнился он.
Невероятно, чтобы темной зимней ночью, когда по уставам всех армий мира полагается спать, в казарме играли на скрипке.
Лундстрем взялся за дверную ручку. Он услышал и сквозь шум холодного ветра, как за спиной у него щелкнуло вразнобой несколько затворов партизанских винтовок.
ГЛАВА ШЕСТАЯИнари и не думал погибать. Когда он вместе с Каллио прошел через всю деревню и вышел на дорогу, он отыскал сосенку повыше и потоньше, срубил ее, отделил ветки и разорвал провода.
К этому времени снегопад усилился и ветер стал неистовее. Надо было возвращаться.
Инари хотелось на обратном пути спять часового у казармы.
Смена будет только часа через два, а за это время, несомненно, успеет подойти вторая рота, и боевая операция будет закончена. Но когда Инари подходил к казарме, он неожиданно для себя обнаружил, что помощник его, правая рука, Каллио, исчез, словно провалился сквозь землю. Каллио, не предупредив товарища, на полминуты отстал поправить ремень на правой лыжне. Но этого было довольно, чтобы вьюга разлучила их. Инари, очутившись около казармы, увидел, что он один. Громко звать товарища, кричать нельзя – разбудишь солдат. Оставалось подождать несколько минут, – может быть, Каллио сам подойдет; а если не подойдет – вернуться в штаб и тая с Коскиненом решить, как действовать.
Ночь и без этого ветра была холодна; валящий с неба снег лишь немного умерял мороз. Через две минуты ожидания Инари продрог.
Он нажал на палки лыж и хотел было уже идти, но его внимание привлекло освещенное окошко казармы. На покрытом ледяными папоротниками стекле светилось плоское, гладкое местечко, как будто кто-то, вглядываясь в темноту ночи изнутри, надышал небольшой кружочек. Инари подкрадывается к самому окну. Кружок на стекле уже успел подернуться гладким, туманным, тоненьким слоем льда. Сквозь этот слой видно ровное, немигающее пламя керосиновой лампы.
Инари видит освещенный стол. Солдат сидит на стуле, он положил голову на стол, между колен поставлена винтовка. Ясно, что это часовой и что он спит. Не снять его сейчас было бы ошибкой; но Инари чувствует, что пальцы его совсем одеревенели.
Так караульного не снимешь, надо разогреться. Инари становится на лыжи и начинает быстро ходить по дороге около казармы взад и вперед. Но чертовский ветер с северо-востока дует как будто назло.
Ветер этот старается размотать шарф и сорвать его с шеи. Ветер этот как будто хочет, чтобы Инари ослеп, – он швыряет ему прямо в глаза пригоршни снега. Но Инари не останавливается ни на секунду, он чуть-чуть согрелся. Он натирает руки и лицо снегом и подходит к самой казарме.
Пальцы уже подчиняются ему. Но, может быть часовой проснулся? Инари подходит к глазку. Нет, все в порядке.
Инари сходит с лыж, бережно прислоняет их к стене и подымается на скользкое обледеневшее крыльцо.
Ветер сдувает с крыши комья легкого снега и сыплет на голову. Инари входит в дом.
Небольшой темный коридорчик. Снова дверь. Чертовски громко скрипят его кеньги с мороза.
Дверь в комнату открыта. Висячая лампа.
Ровный полукруг света ложится на стоящий под нею крашеный круглый стол.
У стен стоят продолговатые ящики, напоминающие шкафчики для хранения платья в цехах или банях. Комната большая. Сейчас полутьма ее наполнена храпом нескольких десятков молодых здоровых парней.
Теплое дыхание идет от двойных нар, стоящих вплотную у одной из широких стен казармы. Здесь могут спать спокойно, не тревожа друг друга, пятьдесят человек.
На мгновение Инари внутренне содрогается, подумав об этом. Но отступать, ему кажется, поздно.
«Спокойствие, Инари, спокойствие!» – шепчет он сам себе.
Тепло комнаты обволакивает его, и, скрипя кеньгами, он подходит к спящему за столом часовому.
Как крепок его сон!
Инари держит в одной руке револьвер. Со всей осторожностью, на какую только способен, стараясь не разбудить дневального, берет он у него винтовку. Тот легко выпускает ее и, сладко вздохнув, кладет левую руку на стол.
Инари опускает винтовку позади себя на пол у самой двери и снова подходит к дневальному.
Стук собственного сердца кажется ему оглушительной барабанной дробью. Он может разбудить этих мерно дышащих солдат – и тогда… тогда все кончено. Он чувствует, что одежда его стала влажной.
Инари подносит дуло револьвера к самому лбу спящего.
Дневальный, осязая кожей холодок, машинально отводит назад голову и бормочет сквозь сон:
– Ну, уж это, ребята, бросьте!
«Он может разбудить всех», – пугается Инари и левой рукой зажимает ему рот.
Дневальный наконец нехотя открывает слипающиеся глаза и, словно вспомнив, что он находится на посту, пытается вскочить. Но Инари усаживает его на место. Теперь-то солдат увидел направленный на него револьвер и понял, что перед ним стоит совсем чужой человек.
– Тише! Если шелохнешься и громко скажешь слово, это будет твое последнее слово на этом свете, – угрожающе шепчет Инари.
Но дневальный и так перепуган до смерти.
– Сколько здесь человек? – шепчет настойчиво на ухо ему Инари, по-прежнему держа револьвер у его лба.
– На ужине было тридцать.
– Где остальные?
– Восемнадцать в разных заставах, пять послано для проверки телеграфных линий.
«Черт побери, мы поймали только четверых, – выругался про себя Инари. – Куда бы мог запропаститься пятый?»
И он продолжал тихий допрос:
– Где оружие, винтовки?
– Вот в этих шкафчиках у стены.
– Шкафчики заперты?
– Да. Ключ от каждого при владельце винтовки.
Инари отходит немного, держа дневального под прицелом.
– Снимай ремень!
Тот снимает.
– Дай сюда.
Неуклюже, одной рукой, обматывает Инари руки дневального ремнем.
– Теперь сиди на стуле смирно. Лучше всего спи снова. Если будешь шуметь или двигаться – каюк! Понял?
Тот утвердительно кивает.
Действительно, лучше всего спать, потом проснуться – и тогда все может оказаться нелепым сном, за который даже фельдфебель не припаяет штрафных нарядов.
Волнуясь при мысли о предстоящем наказании, он все же с нескрываемым любопытством следит за каждым движением этого высокого парня.
Тот, держа в руке револьвер, подошел к нарам и осторожно потрогал крайнего спящего на верхней наре за ступню.
– Какого черта! – спросонок выругался разбуженный солдат и сел на своем ложе. Увидев устремленный на него револьвер, он сразу как бы протрезвел. – В чем дело?
– Если скажешь слово – крышка! – угрожающе шепчет Инари, и лицо его так выразительно, что солдат замер. – Где твой ящик? Номер восьмой? Дай ключ.
И затем дневальный видит, как лесоруб ключом, который подал ему солдат, открывает шкафчик и вытаскивает оттуда винтовку.
«Черт возьми, как это я поставил свою винтовку в шкафчик, не открыв затвора? От капрала мне бы здорово утром попало», – думает солдат и с чувством некоторого облегчения смотрит на Инари.
Инари же кладет винтовку к двери, рядом с первой, отобранной.
– Лежи смирно. Лучше спи, – приказывает он солдату и наблюдает, как тот поворачивается спиной к свету, лицом к стене.
Затем Инари тормошит его соседа. Тот поворачивается на другой бок и не хочет просыпаться.
Голая его ступня высовывается из-под одеяла. Инари кончиком дула щекочет ступню. Тогда солдат просыпается.
– Что, тревога?
– Молчи, – говорит ему Инари и угрожает револьвером.
Ни к чему, чтобы этот солдат сходил вниз со своего места, ненароком разбудит других, и тогда… Но Инари не думает о том, что было бы тогда. Он требует и от этого солдата, чтобы тот отдал ключик от своего шкафчика. Тот после полусекундного раздумья вытаскивает из-под подушки ключик и называет номер шкафчика.
Дверцы нескольких шкафчиков не заперты. Владельцы их, значит, в заставах или ушли отыскивать повреждения проводов.
Инари достает третью винтовку и кладет ее рядом с добытыми раньше.
И дневальный видит, как незнакомец (а возможно, что он все это разыгрывает и подослан начальством!) будит осторожно одного за другим по очереди всех солдат, от каждого забирает ключ, достает винтовку из шкафчика и складывает в груду у двери.
Люди, у которых отняты винтовки, не могут сразу заснуть, разве за исключением Таннинена, которому на все наплевать, и все же они молчат.
Правда, напасть на этого человека им было бы очень трудно, даже если бы удалось как-нибудь сговориться между собой, потому что они все лежат на нарах, а незнакомец стоит.
Правда, кто-нибудь из лежащих на верхних нарах мог бы ухитриться и швырнуть подушку в лампу, но тогда, если бы все вместе набросились на этого лесоруба в темноте, шесть человек, по числу патронов в револьвере, были бы угроблены.
Дневальный отлично понимал, что ставит свою жизнь на карту против трех лет тюрьмы в худшем случае; охотников среди ребят не наберется больше двух-трех, но они сейчас спокойно спят и видят прекрасные сны.
Очередь отдавать ключи еще не дошла до них.
Инари будит последних солдат на нижних нарах.
Они, видя наваленную у дверей груду винтовок, еще безропотнее отдают свои ключи.
Однако что делается там, на воздухе, на улице?! Инари чувствует себя прикованным теперь к своим пленникам, выйти он не может, оторваться от оружия невозможно.
Он боится даже отвернуться от нар, чтобы не набросились на него со спины, не накинули одеяло и не запеленали, прежде чем он успеет пошевелиться.
И даже если он закричит сейчас, кто придет на помощь?
Кто из партизан знает, где он находится?
И тогда он громко говорит, обращаясь к лежащим на нарах. Хотя все молчат или почти неприметно пытаются шепнуть на ухо соседу словцо, ему кажется, что на нарах громко разговаривают. И вот, чтобы перебить разговоры и отвлечь их внимание, он решается сам заговорить с ними.
Надо продержаться так самое большее два часа, потом обязательно должны подойти свои ребята.
Соединение рот уже, наверное, произошло.
Коскинен, перед тем как начать операцию, ждет его возвращения из разведки, чтобы узнать результаты и отдать ему распоряжение. А он застрял в казарме.
Ему вспоминается детский рассказ:
«– Антти, я медведя поймал!
– Ну, так тащи его сюда.
– Не могу, он не пускает!»
«Так и я сейчас, – думает Инари. – Но откуда же тогда стрельба?»
И он обращается к лежащим на нарах.
– Ребята, я действую по поручению красного партизанского батальона Похьяла. Наши капиталисты хотят втянуть вас в братоубийственную войну с русскими рабочими, чтобы завоевать для себя леса и новых рабов. Мы, революционные рабочие Суоми, решили не допустить этой авантюры. Оружие мы у вас забираем, чтобы драться против внутренних врагов, наших общих врагов – офицерья, помещиков и заводчиков. Если вы будете вести себя спокойно, никакого вреда мы вам не причиним. Кто хочет, может даже идти к нам в батальон, нам военные нужны. У нас есть даже бывший ваш сослуживец, солдат Унха.
– Я знаю Унха, – сказал кто-то на верхних нарах.
– Всякое выступление против нас мы будем карать смертной казнью. Теперь вы знаете, в чем дело, и можете спать до утренней побудки.
– А ты не подослан начальством? – робко спрашивает один из солдат.
– У вас все такие умные? – отвечает вопросом же Инари.
– Тогда можешь спокойно спать рядом с нами на нарах, – говорит удовлетворенный его ответом солдат. – Мы с тобой драться не станем. Мы не добровольцы… Не шюцкоры… Мы мобилизованные. Понимаешь? Было два шюцкора, да ушли. Капрала тоже нет… Ну, те – дело иное…
В комнате наступило молчание.
– Эй, красный партизан, я не знаю, как называть тебя, – раздался снова голос с верхних нар. – Я думаю, что после всего этого, ну, того, что ты отнял у нас ключи, и того, что та нам рассказал, никто скоро заснуть не сможет.
– В чем дело? – громко спросил Инари, подозревая подвох, и взвел курок.
– Я в таком случае попросил бы разрешения поиграть немного на моей скрипке.
– Он всегда такой? – спросил у лежащих на нарах солдат Инари, все еще опасаясь какого-нибудь подвоха в этой необыкновенной просьбе.
– Его кашей не корми, была бы скрипка, – раздались голоса с верхних и нижних нар.
– Ну, что же, играй, но смотри, за шюцкоровскую музыку уничтожу скрипку.
– Он больше жалобные разные играет или танцы.
Скрипка покоилась в футляре рядом со скрипачом. Он бережно освободил ее из темницы и заиграл печальные старинные народные песни.
– Ты лучше повеселее, – посоветовал ему Инари, все еще держа в руке револьвер с взведенным курком. Инари боялся, что медленные мелодии нагонят на него сон.
Инари взглядывал искоса на груду винтовок, лежащих у двери, слушал тонкоголосую скрипку, думал и ждал – ждал смены, ждал помощи товарищей и не знал, когда же наконец придет она.
Что творится теперь на улице, может быть, все уже кончено?! Может быть, пришел лахтарский большой отряд и, неожиданно напав на первую и вторую роты, всех партизан перерезал или остановил в пути у Коски, и там драка, а он, как наседка на яйцах, сидит здесь на этом оружии и ждет у моря погоды?
«Песня Сольвейг» казалась ему слишком медленной, и круглые настенные часы как будто нарочно замедляли свой ход и вызывающе тикали.
Он ждал и пуще всего боялся, что заснет в этом теплом помещении. И вдруг пронзительно скрипит дверь. Инари вздрагивает и, повернувшись к двери, поднимает маузер.
На пороге стоит солдат, он без оружия, – это Инари сразу заметил. Но за спиною солдата еще люди, – это тоже сразу сообразил Инари, увидев, с каким недоумением оглянулся тот, встретив в казарме чужого вооруженного человека.
– Стой! Стрелять буду! – тихо сказал Инари и услышал ответ егеря:
– Не стреляйте. Я принес записку вам от штаба красного партизанского батальона Похьяла.
– Я сам комроты этого батальона. Дай записку!
И в ответ на эти слова Инари услышал знакомый голос:
– Инари, так это ты!
– Лундстрем!
Да, в комнату вслед за солдатом вбежал Лундстрем.
– Здесь винтовки – забирай! – указывая на шкафчики, сказал Инари.
– Унха! Веди людей сюда! Инари нашелся!
Вайсонен встал из своего снежного окопчика и, крикнув: «Вот здорово! Погреемся!» – побежал вслед за Унха к крыльцу.
В холодной ночи возникали темные фигуры партизан, бежавших к казарме.
Через полминуты весь отряд Унха и Лундстрема был уже в помещении.
– Держать пленных на нарах – раз. Отнять у них сапоги – два. Оружие вынести в соседнюю комнату – три. Оставить в комнате трех вооруженных часовых. Сменять каждый час. Снаружи поставить двоих, – распорядился Инари.
И когда все это было исполнено, он, оставив командиром Унха, взяв под руку Лундстрема, вышел из казармы.
Надо было торопиться к Коскинену.
По-прежнему мела метель. Около своих лыж, прислоненных к стене, Инари увидел наметенный сугроб. Они встали на лыжи и пошли.
Ветер относил снег и глушил слова, но они, стараясь идти рядом, чтобы не потерять друг друга, и громко выкрикивая каждое слово, разговаривали.
Инари коротко рассказал свое приключение.
Покрытые снежным тяжелым пухом, они вошли в комнату поручика Лалука.
На постели сидел Коскинен. Несколько вооруженных лесорубов толпились в комнате, казалось, без дела.
Только что вошедший связист докладывал о том, что утром, к десяти, прибудут обоз Олави и третья рота.
Лундстрем подошел, встав навытяжку, руки по швам, отрапортовал об исполнении приказания.
– Казарма взята без единого выстрела, захвачено оружие и тридцать один солдат. Подробности может рассказать Инари.
Но Инари спросил:
– Что было в пакете с казенной печатью у ленсмана?
– Приказ о мобилизации в Похьяла! Мы сорвали им мобилизацию.
Инари начал рассказывать о том, как провел он последние три часа.
Рассказывал он неохотно, опасаясь выговора за свое безрассудство. Но когда он закончил повествование, Коскинен лукаво взглянул на командира второй роты и, засмеявшись, сказал:
– Видишь, наш теоретический спор о военном искусстве Инари разрешил по-своему. Вот она какая бывает, война!
– Все-таки это неправильно, – продолжал стоять на своем рыжебородый.
Инари не стал доискиваться сути спора. Его снова клонило ко сну. Лундстрем улегся рядом с ним на постели поручика, и оба сразу захрапели.
Несколько часов сна – не шутка.
