Текст книги "В Суоми"
Автор книги: Геннадий Фиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
Каллио просыпается от толчка в бок. Над ним стоит Инари.
– Что? Что? – испуганно протирая глаза, спрашивает Каллио. – Неужели проспал на работу?
– Еще не проспал… Тише! Настало время действовать. Не шуми! – настойчиво шепчет Инари.
Каллио понимает, что случилось что-то очень важное, и сразу встает.
Инари успел разбудить Унха и старого знакомого по финскому легиону. Они готовы.
– Выйдем во двор, – торопит Инари.
Он совсем не хочет, чтобы его слышали малознакомые возчики. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них дрался в восемнадцатом году в кулацких отрядах. Вот один возчик, правда, не опасный, тот, что все время ждет письма от жены о списанных недоимках, проснулся, приподнялся на локте и прислушивается.
– В баню в карты идете дуться? – с нескрываемой завистью спрашивает он Инари.
Но они уже прикрыли за собой дверь.
Рыжебородый возчик выдает Унха, Инари, Каллио по винтовке и по три обоймы на каждого. Себе оставляет столько же. Около саней стоят вновь прибывшие вооруженные лесорубы. Это Коскинен, Лундстрем, посланец Коскинена – лесоруб, который, даже опираясь на винтовку, не расстается с заткнутым за пояс топором, – и трое других. Каллио хорошо знал Сунила, и… и – неужели… неужели глаза не обманывают его?! – перед ним стоит живой Олави.
– Олави!
– Каллио!
Вот они стоят друг против друга и жмут руки, не доверяя своим глазам.
Черт дери, наконец-то они снова нашли друг друга! И когда!
Снег на вершинах сосен совсем розовый, от мороза стынут губы, а они стоят и смотрят в глаза друг другу.
– Олави!
– Каллио!
– Пора, – разлучает их спокойная команда Коскинена.
Лундстрем, Сунила и еще трое вооруженных лесорубов идут к господскому дому. Все на лыжах.
– Не забудь: общее собрание в восемь часов, у дома господ! – уже на ходу, оборачиваясь, напоминает Коскинен.
Но Инари не нуждается в напоминаниях.
– Через час должны быть посланцы во всех бараках, – шепчет он про себя, смотрит на тяжелый снег, пригибающий ветви, и командует: – За мной!
У саней с оружием остаются радостно озабоченный Олави и Коскинен.
Олави сейчас не просто лесоруб Похьяла, он сейчас не просто носильщик или конвоир, – нет, он начальник хозяйственной части, начальник снабжения и боевого питания первого красного партизанского батальона Похьяла.
Коскинен входит в барак. Он достает из сумки лист бумаги, придвигает к огню широкий круглый чурбак – им здесь пользуются как табуретом и как столом, – садится на корточки и начинает писать крупным, размашистым почерком воззвание, слова которого он продумал в длинные зимние ночи.
Он останавливается, думает и снова склоняется над чурбаком… Дрова в очаге все время трещат, стреляют – к морозу.
Коскинен целиком поглощен своим делом и почти не обращает внимания на то, что люди в бараке просыпаются, шевелятся и начинают готовиться к новому дню труда. Они с удивлением смотрят на Коскинена.
Он не окончил еще писать, но, услышав разговор, складывает бумагу, прячет ее в карман и встает.
– Товарищи, сегодня работы не будет.
– Почему?
– Не пророчь, для этого ты слишком большой грешник, – кричит Коскинену возчик.
Заходит Олави – на минуту, отогреться. Коскинен во всеуслышанье объявляет:
– Сегодня начинается забастовка!
– Ты, наверно, тот самый финский коммунист Коскинен, который письмо нам написал? – соображает возчик, напрасно ожидавший писем из дому.
– Да, я Коскинен.
Раздается отдаленный винтовочный выстрел. Глаза Коскинена заблестели, и он громко сказал:
– Товарищи, через час назначено собрание лесорубов около господского дома и складов. Олави, доставь туда сани для перевозки продуктов.
– Слушаюсь, – отвечает Олави.
Коскинен выходит из барака и идет к господскому дому. Почти совсем рассвело. Розовый свет столбами стоит между стволами сосен.
Возчики – тот, с которым работал Инари, и тот, который так и не дождался письма из дому, – оба добровольно отдают свои сани, своих лошадей и себя в распоряжение Олави.
В барак, где жил Сара, посланец прибыл, когда было совсем светло. Почти все уже собрались идти в лес. Сара направлял пилу. Жена возчика, с которым он работал, была стряпухой в их бараке. Она проспала сегодня, и поэтому кофе только еще закипал на очаге. Возчик лениво переругивался с женою.
– Вот теперь все торопятся, оттого и гнило все, – продолжал урезонивать своего молодого приятеля Сара. – Раньше в полнолунье дерева не рубили, и лучше лес был. А теперь из смотрят, что полная луна, рубят, и сосна мелкослойнее стала.
Возчик, прекратив перебранку с женой, пошел задать корму лошади и на самом пороге столкнулся с незнакомым лесорубом, который, держа в руках лыжные палки, быстро вошел в барак и, переводя дыхание, громко сказал:
– Сегодня работы не будет. В восемь утра состоится собрание всех лесорубов этого прихода.
Все сразу заволновались:
– Какое собрание?
– О чем разговор?
С самого восемнадцатого года не бывало таких собраний. Как же тут не взволноваться?
– Да это просто митинг, – решила стряпуха.
«Наверно, сообщат, что повышают заработок, а то ведь и жить невозможно», – соображает Сара. И решил: «Надо идти. Идти надо!»
– Держи карман шире! Скорее объявят, что жалованье вместо двух недель на месяц будут задерживать, – не утерпел, чтобы не поддразнить своего старшего товарища, молодой лесоруб.
Сара уже надел поверх шерстяного свитера малиновую праздничную куртку. Он твердо решил пойти на собрание.
– Как же мне идти туда в такой холод? – вслух раздумывал высокий парень. – Слишком у меня легкая одежда и рваные кеньги, чтобы без дела шататься по лесу в такой мороз. Только работа и согревает.
– А ты попробуй пойди, может быть, там тебе и выдадут одежду и кеньги, – в шутку утешил его другой. И потом убежденно добавил: – Ручаюсь, наверняка дадут! Для того созывают собрание, чтобы прочесть всем манифест: мол, объявлена война против Советской России, все мужчины мобилизованы в армию, на фронт, и да здравствует Финляндия до Урала! Ура!
– К чертям! В таком случае я на собрание не пойду, – сказал сосед.
Незнакомый лесоруб, не отвечая на расспросы, вышел из барака и, торопясь, вдевал ногу в стремя лыжи. Он спешил оповестить о собрании людей в другом бараке. Молодой лесоруб выскочил вслед за ним и крикнул вдогонку:
– Скажи, для чего собрание?
– Забастовка!
– Забастовка! – ликуя, крикнул молодой лесоруб, входя обратно в барак. – Как и весной, забастовка!
– Тогда идем!
И они шумной толпой направились к господскому дому.
По дороге парни боролись, чтобы согреться. А стряпуха заставила мужа везти ее на санях – не распрягать же, в самом деле, лошадь! На эти сани примостился и тот парень, который из-за рваных кеньг не мог идти. Он все время соскакивал с саней и возился с товарищами, стараясь согреться. А сани в этом время уходили вперед, и надо было их догонять.
Не пошли на собрание только три человека.
«Что там будет, на собрании, повысят плату или не повысят, забастуют или не забастуют, а все равно за сделанную работу так или иначе заплатят».
Так думали эти трое и поэтому пошли, как и всегда, на свою делянку. Они были довольны собой, им казалось, что они в бесспорном выигрыше.
Лесоруб, гонец Коскинена, тоже был очень доволен собой. Он убыстрил свой бег, но от холода никуда не уйти.
Он нагибался вперед, приседал, и вся сила его уходила к рукам, и тогда он отталкивался сразу обеими руками, и лыжи несли его, куда он хотел, и скорость сама вела его, выпрямляла и снова сгибала. Он оповестил уже третий барак, после четвертого он свободен – поручение выполнено! Сейчас, наверно, и к другим баракам подходят гонцы-лыжники. Вместе с парнями из четвертого барака он пойдет на митинг. Только бы не опоздать. И знатная же будет на этот раз забастовка!
– Эй-хо!
– Эй-хо!
А вот наконец виден и четвертый барак. Но оттуда идут уже навстречу ему люди. На лыжах, с топорами за поясом, с пилами и пестрыми свертками одеял за плечами.
– Стойте! Куда, ребята? – кричит он им.
И навстречу ему гремит в морозном воздухе:
– Разве ты не знаешь? Забастовка!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯЛундстрем, Сунила и еще двое лесорубов подошли на лыжах к дому, где жили управляющий и десятники. Они вооружены револьверами и ручными гранатами.
Сердце Лундстрема бьется чаще, чем обычно.
«Сейчас, сейчас, начинается… Может быть, – думает он, – революция, начатая сегодня здесь, на крайнем севере, прогремит по всей Суоми, а может, перекинется и дальше на запад, в Швецию, Норвегию…»
И он уже слышит свою четкую команду – ать-два, ать-два! А впереди верхом на лошади, в украшенном резьбой седле по Хельсинки едет Коскинен, – Лундстрем видел похожую картину в художественной галерее, – со всех балконов свешиваются красные полотнища, и шелк развернутых знамен полощет над его головой.
Только зачем так мерзнут пальцы? От самых кончиков, от ногтей покалывающий холодок ползет к ладони…
«Однако эти господа тоже не поздно встают», – думает Лундстрем, увидев синеватый дымок, столбом подымающийся из трубы к небу. Какая благодать, что нет ветра!
Сунила распределяет товарищей по местам. Один из них остается во дворе, под окном самой большой комнаты, другой должен войти в дом с черного крыльца. Сунила назначает Лундстрему место рядом с собой. Они вдвоем осторожно поднимаются на крыльцо.
Дверь не заперта. Они ее тихо отворяют.
– Скрипит, проклятая!
– Сволочи, пожалели пенни на смазку! – бормочет Сунила.
И они входят в дом. В помещении натоплено так жарко, как топят только на крайнем севере. Они слышат разговор в соседней комнате, но о чем речь – разобрать не могут.
– Ты готов? – шепотом спрашивает Сунила.
Лундстрем снимает с пояса ручную гранату и шепчет:
– Готов.
Сунила рывком распахивает дверь.
Обыкновенная комната с большим обеденным столом посредине. Аромат душистого кофе идет от кофейника, водворенного уже на стол. Ломти горячего, только что поджаренного хлеба лежат на блюдцах. Желтоватое масло наполняет масленки, крупные белые яйца со всех сторон обступили солонку. За столом сидят пять здоровущих, бритых, уже немолодых мужчин. Один в пиджаке и при галстуке – мелкая розовая горошина на атласной синеве; другие в пестрых свитерах.
Три двери ведут из столовой в спальни – это Лундстрем знает по плану. Сейчас одна из этих дверей открыта, на пороге стоит Курки в шерстяных носках, от брюк длинным двойным хвостом спускаются до самого пола подтяжки.
Человек в галстуке, горячась, что-то разъясняет другим. Но он сразу же замолкает и изумленно смотрит на вошедших; замирает на пороге своей комнаты и десятник.
– Херра Курки! – громко говорит Сунила. – Мы принесли вам ключи от бани. Большое спасибо!
– Ладно, – говорит Курки, – вы могли так не торопиться.
Сидящие за столом переглядываются. И тогда Сунила выхватывает револьвер из кармана, срывает с пояса гранату и кричит:
– Встать! Руки вверх!
Десятники смущены, они не понимают, шутит ли этот взбалмошный лесоруб или приказывает всерьез. Сунила стреляет в воздух. Лундстрем тоже выхватывает свой маузер и потрясает им; в другой руке у него граната. Господа видят, что лесорубы не шутят.
Они вскакивают и подымают руки. Лундстрем подбегает к отворенной двери, возле которой стоит растерянный десятник с поднятыми руками, с ниспадающими пестрыми подтяжками, захлопывает ее и поворачивает ключ.
– Это бандиты! – испуганно кричит человек в галстуке.
– Херра, это красные лесорубы, – вежливо поправляет его Сунила и приказывает Лундстрему обыскать всех и изъять оружие.
Лундстрем подходит к каждому по очереди и засовывает руки в карманы. Эти сильные мужчины очень испуганы. У одного из них колени дрожат мелкой дрожью, когда Лундстрем обшаривает карманы. У двоих Лундстрем вытаскивает из карманов браунинги и кладет их на стол.
Где оружие? У них должно быть оружие!
Из кухни появляется, неся на подносе вымытые чашки, господская стряпуха, рыхлая Марта. Она ничего не понимающими глазами смотрит на то, что происходит в комнате, на своих хозяев, стоящих с поднятыми руками, на Лундстрема. Когда взор ее доходит до револьвера Сунила, она дико вскрикивает и роняет на пол поднос. С грохотом разбиваются чашки. Марта приседает над осколками и в ужасе закрывает лицо руками.
– Тише! – кричит на нее Сунила.
– Где остальное оружие?
Херра Курки, высоко держа руки вверх, осторожно пятится, чуть не наступая на собственные подтяжки, к двери в кухню, из которой только что вышла стряпуха. Медленно подвигаясь, он добирается до двери и прислоняется к ней широкой спиной.
Дверь подается. Сейчас он выскользнет из рук этих людей. Наплевать, что он в одних носках. В первом же бараке ему дадут все, что нужно. Пока еще не поздно, надо позвать объездчиков, шюцкоровцев. И вдруг он застывает на месте, боясь обернуться, пошевелиться. Он чувствует на своей спине жесткий, круглый холодок стали. Медленно поворачивает голову. Из темноты коридорчика смотрят на него упрямые глаза.
– Ступай обратно!
И он идет обратно. А в ту секунду, когда дверь в коридор со скрипом закрылась за ним, оконное стекло, покрытое ледяными папоротниками и выпуклыми узорами заиндевелых стеблей, задребезжало и звонкими кусками легло на пол. И сразу холодное дыхание леса рванулось в комнату. В образовавшееся отверстие видно, как грозит маузером оставленный на дворе часовой.
Красных больше, чем думал Курки.
– Где остальное оружие?
И эти, еще вчера вечером наглые и грубые господа, запинаясь и торопясь, предупредительно рассказывают, где хранится оружие.
У одного оно покоилось под подушкой, и Лундстрем сбросил с измятой, еще не остывшей постели подушку на пол. У другого револьвер лежал в чемодане под кроватью, и Лундстрем, став на колени, вытащил чемодан, выбросил из него все аккуратно уложенные вещи и достал со дна холодный браунинг. Было еще два ружья с круглыми тяжелыми пулями – для охоты на медведей.
– Все! – сказал Сунила.
Он подошел к двери, которая до сих пор была заперта.
– Херра Курки, подай ключ!
– Там еще спит управляющий с женой, – как будто стараясь оправдаться, заговорил Курки.
Сунила постучал.
– Прошу не будить меня – и так слишком много грохота за стеной, не дают выспаться человеку.
– Ну, ну, завтра выспишься! – И Сунила нажал плечом на дверь.
На огромных медвежьих шкурах, постланных на полу, спал управляющий со своей молодой женой. Женщина спрятала голову под одеяло. Управляющий вскочил в нижнем белье и стал ругаться. Но, взглянув через дверь в столовую, он увидел растерянные лица десятников, стоящих с поднятыми руками, револьверы на столе и, сразу поняв серьезность положения, вежливо спросил:
– Что вам угодно?
– Пока немного. Где твое оружие?
– Сейчас достану, под подушкой. – И он нагнулся, желая достать револьвер.
– Ни с места! Стой! Я сам достану!
Но Сунила не успел нагнуться, как из-под одеяла высунулась рука, осторожно держащая браунинг, и женский голос произнес:
– Берите скорей эту гадость и дайте мне одеться.
– Виноват, – сказал Сунила, беря браунинг. – Извините за беспокойство, – повторил он и вышел в столовую.
Руки у господ десятников словно налились свинцом, трудно было держать их поднятыми.
– Заходите в комнаты, – приказал Сунила.
Когда они разошлись по спальням и Лундстрем запер за ними дверь на ключ, Сунила облегченно вздохнул и, выйдя на крыльцо, из ружья, предназначенного для охоты на медведей, выстрелил в морозный воздух.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯУслышав этот выстрел, Инари скомандовал:
– Вперед!
И они побежали на лыжах с новыми, еще не пристрелянными винтовками к бараку, где жили объездчики-шюцкоровцы.
Впереди, прокладывая лыжню по сухому, рыхлому, выпавшему за ночь снегу, шел Инари. Сразу за ним – Унха Солдат, Каллио, рыжебородый, еще двое, один из них так и позабыл вытащить из-за пояса топор.
Они подбегают к бараку.
Около дверей стоит объездчик и умывается снегом.
– Взять его! – приказывает Инари.
Но тут Унха не выдерживает и кричит:
– Смерть проклятым капулеттам!
Объездчик вздрагивает, выпрямляется и видит бегущих к нему вооруженных лесорубов. Он быстро вскакивает в барак и захлопывает за собой дверь. Слышен лязг задвигаемого засова.
– Надо будет драться, – бормочет Инари и, подбегая к двери, рвет ее за ручку.
– Рано встали они сегодня! – негодует Каллио и пытается запихнуть патроны в магазин японской винтовки.
Они не лезут. Пальцы коченеют на воздухе. И тогда он вкладывает всего один патрон и досылает вперед затвор. Остальные патроны – в карман.
– Открой сейчас же! – командует, барабаня рукояткой маузера по двери, Инари.
Никто не отвечает.
Тогда Инари подбегает к окну, и Унха уже рядом с ним. Они выпускают в окно несколько зарядок, оглушительных в настороженном морозном воздухе.
Ответа нет.
Прячась за оснеженные стволы сосен, остальные по команде Инари окружают барак.
Солнце уже готово взойти, и розовый свет, бродящий по лесу, желтеет. Слышно, как трещат от мороза ветви. Белое дыхание рвется изо рта.
– Огонь! – командует Инари.
Каллио, зажмурясь, нажимает спусковой крючок. Шум от выстрела слегка оглушает его. Он слышит грохот залпа, ощущает на лбу прохладное прикосновение снежинок. Залп стряхнул лебяжий пух с ветвей. Пушинки тают на лице Каллио. Он открывает глаза… и видит, что ничего вокруг него не изменилось.
– Если выйдете, гарантирую сохранение жизни! – громко кричит Инари.
И опять молчание.
– Огонь! – снова командует Инари.
Каллио на этот раз не зажмуривает глаза. Он занят вкладыванием очередного патрона в винтовку. Поэтому он не успевает выстрелить вместе с другими; выстрел его запаздывает и раздается тогда, когда Инари уже снова барабанит в дверь шюцкоровской обители.
– Что с тобою? – одергивает его Унха. – Ты, чего доброго, таким порядком своих перестреляешь!
И они оба бегут на зов Инари.
– Вышибай дверь! – командует он и указывает на молоденькую сосну.
Топор, прихваченный с собой, оказывается как нельзя более кстати. Один из лесорубов берет сосенку под корень. И тогда к ногам его валится черный комок.
– Что это? – Каллио берет его в руки. – Ворона! Замерзла!
И в эту секунду раздается неожиданный выстрел. Остатки замерзшего стекла с дребезгом сыплются на утоптанный снег. Стреляли из барака. Пуля вязнет в стволе сосны.
– Ах, так!
Лесоруб разозлился. Сосенка, подняв снежный водоворот, не успевает рухнуть, ее на лету подхватывают сильные руки и, держа за смолистый ствол, направляют тяжелым тараном в дверь. Торец свеж и тяжел. Дверь не рассчитана на такой напор. Она подается и с легким скрипящим стоном падает, срываясь с петель. И тогда из барака снова выстрел в упор. Но стрелок, вероятно, очень волнуется, пуля уходит вверх.
Парни выпускают из рук сосну, сторонятся вправо и влево от двери и беспорядочно стреляют. Из дверного проема раздаются быстро, один за другим, четыре выстрела. И снова выстрел – и громкий крик боли.
Это Инари подошел к выбитому окну и выстрелом из маузера сбил с ног шюцкоровца.
– За мной! – кричит Инари.
И Каллио вместе с Унха первыми вбегают в барак. На полу около койки лежит молодой объездчик-шюцкоровец. Это с ним вчера разговаривал Олави. Это он вчера сбил шапку с головы Олави, когда шюцкоровцы в бараке пели гимн.
Но где остальные объездчики?
Одиннадцать винтовок, начищенных, готовых к бою, стоят в козлах посредине чистенького барака.
Но где же люди?
Одежда, кеньги валяются в беспорядке на незастеленных койках и на дощатом полу. Инари тянет за вделанное в пол круглое железное кольцо. Квадратная крышка люка лениво, словно нехотя, приподнимается.
– А ну, вылезай! – командует Инари.
И Каллио и Унха услышали неожиданно для себя в голосе товарища начальнический тон, не повиноваться которому нельзя.
Первым вылез тот молодчик, который умывался снегом перед бараком.
Объездчики виновато, один за другим, подымаются из люка. Их выводят на морозный утоптанный снег. Кое-кто еще не успел надеть кеньги.
Их строят в шеренгу и пересчитывают. В это время Инари сам, никому не доверяя этого важного дела, перерывает все сундучки и койки. Но больше оружия нет. Он поднимает револьвер, валяющийся на полу рядом с убитым, и приказывает ввести пленных обратно в барак.
– Снять кеньги! – командует он тем, кто успел их раньше надеть. Те, поглядывая на тело убитого, покорно и быстро выполняют приказ. – Отлично! Забери все эти кеньги с собой, – говорит Инари Каллио. – Они пригодятся нам, а эти молодцы без них никуда не уйдут.
Инари оставляет лесоруба, что рубил сосенку, и рыжебородого сторожить пленных шюцкоровцев. Они должны сменяться – один снаружи, на холоде, другой внутри барака – и ждать дальнейших распоряжений. Пленным разговаривать между собой запрещено.
Взвалив на плечи оружие – по три винтовки на человека, – они пошли на лыжах к господскому дому.
– Отлично, отлично! – радовался Унха. – Все захваченные винтовки русские. Я научу тебя с ними обращаться, Каллио.
А Каллио шел рядом с ним и думал о том, как много времени ушло с той минуты, когда он вчера в этот же самый час приступил к работе – валке сосен.
Когда они подошли к дому господ, возле него уже стояли сани с оружием. У саней суетился Олави.
– Вали сюда, ребята, винтовки и патроны, – сказал он и снова пожал руку Каллио.
Возле дома стоял часовой.
Все остались на дворе. Каллио принялся раскладывать большой костер, потому что было чертовски холодно. Унха объяснял незнающим устройство русской винтовки, а Инари пошел в дом доложить Коскинену, что поручение выполнено.
Большая комната была полна народу. На столе лежали револьверы. Шел оживленный разговор.
У запертых дверей, ведущих из столовой в маленькие жилые комнаты, похаживал часовой-лесоруб, постукивая винтовкою о пол. На уголке стола Коскинен заканчивал – уже чернилами, а не карандашом – обращение к лесорубам и трудовому крестьянству Похьяла. Глядя на него, никто не сказал бы, что за сутки он не сомкнул глаз ни на минуту.
Принимая рапорт Инари, он стоял вытянувшись, держа руки по швам. Так он стоял, комиссар первого партизанского отряда лесорубов Похьяла, и все находящиеся в комнате тоже застыли, с уважением глядя на Коскинена, слушая простые слова отчета Инари.
– Через час должен начаться митинг, мы и так запаздываем, – сказал Коскинен.
В комнату вошел Олави.
– На складе много сала и других продуктов, одежда и инструмент.
– Все, что принадлежит акционерам, мы берем с собой. Одежду выдавай тем, кто в ней нуждается. Сколько казенных лошадей?
– Тридцать.
– Тогда организуй обоз из тридцати саней.
– Ладно, – сказал Олави, вышел и подумал: «Я организую такой обоз, который возьмет все, что здесь есть!»
Коскинен вышел на крыльцо. Из ближних бараков и землянок уже начали собираться лесорубы. Коскинен распорядился разложить перед домом еще несколько костров.
Каллио, разжигая костер, сказал:
– Без растопки и дрова не загорятся, а не то что наш брат.
– Ну, мы разожгли как следует, – улыбнулся Унха.
Сунила шел быстро. Радостный день занимался для него. Неярким огнем встающего солнца горел лес, потрескивая на морозе. Отличный день! Ему хотелось громко петь. Но, боясь выдохнуться, он только замурлыкал себе под нос боевую мелодию. А вот и барак, в котором провел он всю зиму.
«Наверно, никогда в жизни я больше не переночую в нем», – думает Сунила, и от этой мысли ему делается еще веселее, и он, сбросив лыжи у порога, ударом ноги распахивает дверь.
– Здравствуйте, товарищи! – радостно кричит он уже проснувшимся и готовым к новому дню тягот лесорубам. – Здравствуйте, товарищи! Забастовка! В восемь утра собрание у господского дома. Идут все!
– Вот молодец, Хильда, – радуется Сунила, – как быстро собралась! А я не думал, что и ты пойдешь!
Но Хильда, закрасневшись, даже не отвечает. Она так быстро шагает по снегу, что за ней трудно поспеть лесорубу с медным котелком за плечами.
– И сюда ты его взял с собой? – изумляется молодой лесоруб.
Но тот смотрит на юнца свысока.
– В любом походе медный котелок три службы сослужит: и кофе сваришь в нем, и погоду предскажет, и… – Но он так и не договаривает о третьей службе медного котелка.
Так они идут молча – и впереди других раскрасневшаяся от волнения Хильда.
Сунила с силой отталкивается палками и, обгоняя Анти – лесоруба с медным котелком – и девушку, кричит ей:
– Хильда, на дворе такой мороз, а в кармане денежки тают!
От смеха Хильды падают с ветвей сухие пушинки снега. Она сразу теряет дыхание и отстает.
Она идет рядом с молодым лесорубом, торопясь прийти к дому господ еще до положенного срока, чтобы увидеть все, расспросить и поговорить. А за ними спешат все лесорубы из их барака.
Один только Анти с медным котелком не торопится.
