Текст книги "Открытие"
Автор книги: Геннадий Машкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
НЕХОДОВАЯ ЛЕСКА
Нам определенно не повезло, потому что песчаную косу предполагалось осваивать нашей бригаде, а захватили ее другие. Мы не торопились, и сухую гривку облюбовала бригада Халлиулина. Они сделали вид, что у них раскачало ветром балок, который Ми-8 переносил на тросах, и вертолетчики были вынуждены сесть на песчаную площадку. А потом уж не имело смысла менять место, раз тут намечена скважина. Начальство разрешило поменяться местами Халлиулину с нашим Богатыревым. И таким образом, нашу буровую перебросили на их намеченную точку – в беспредельные болота Приобья.
Уж повспоминали мы и бога, и черта, и хитрована Халлиулина, когда нам пришлось стелить гати, отсыпать площадку и монтировать вышку на крохотном островочке среди трясины. Хорошо, вездеходами, бульдозерами, тракторами нас не обделили. Но и с этой мощной техникой попурхались мы в трясине, помесили торфяной грязи, покупались в болотной воде.
Но наконец-то встала во весь рост наша красавица буровая № 17. Зажгла свои огни, включила мощные дизели и вбурилась в податливые отложения въедливыми шарошками.
– Пошла бурилка! – объявил наш медлительный мастер Богатырев, размазывая буровую грязь по непродавимой щеке.
Никто ни из бурильщиков, ни из помбуров, ни из рабочих не вымолвил слова, чтобы не прослыть потом боталом, но по лицу каждого бурильщика будто невидимая шарошка прокатилась: ясно было, что ребята себя не пощадят, а халлиулинскую бригаду обставят по всем параметрам. Но одного желания в разведочном нашем деле мало. Есть еще везение. А оно как-то не торопилось к нам. Понятно, что рано было считать цыплят, которых, как известно, перебирают по осени. Но ведь в любом деле все начинается с первых шагов. У нас же они выходили провалистыми. И это несмотря на то, что мы стояли на совесть за рычагами нашего мощного стана. Иногда очередная вахта не могла оторвать от стана своих подсменных. Кажется, забой мы чувствовали всем своим нутром и вгрызались в него, словно пробивали ход к богатствам Чингиз-хана, что были зарыты вместе с умершим завоевателем в неизвестной точке Сибири.
А реальное древнее захоронение нашла бригада Халлиулина. Об этом прочитали в областной газете. Там сообщалось: «Необычный клад передан археологам Тюмени буровиками из Сургутской нефтеразведочной экспедиции.
Казалось, самые глухие болота окружали буровой участок Артура Халлиулина. На небольшой песчаной гривке, около 70 метров в диаметре, монтировали буровики свою вышку и готовили вертолетную площадку. И вдруг, примерно в метре от поверхности, нашли два совершенно уникальных скопления вещей: железные кинжалы с бронзовыми рукоятками, около 40 наконечников стрел, бронзовые бляшки, фигурки людей и птиц из бронзы, бусы, прекрасный пластинчатый пояс с оленями, медный котёл...
Удивительно, что вокруг небольшого обжитого человеком островка дикая природа. На озерах плавают лебеди, над болотом летают косяки уток. Но человеку жить негде.
Что заставило людей прийти сюда тысячу лет назад? По-видимому, умерли или погибли в бою два могущественных вождя-шамана. При жизни они были весьма влиятельными. Еще более сильными стали их духи после смерти. Эти духи могут принести племени много добра, но могут при случае и навредить, ведь духи – народ капризный. Поэтому от них лучше держаться подальше. И вот покойников с большим почетом собирают в далекий путь. С ними положили все дорогое, что было у соплеменников, одели их в меховые одежды и увезли в далекое от жилья место – на Обь-Нуровское междуречье.
Вещи оказались долговечнее самих шаманов – только кусочек черепной крышки да расположение украшений заставляют предположить наличие двух погребений. И даже легенды не осталось от духов, которых так боялись когда-то. Теперь ученые ломают голову над их «портретами» – бронзовыми изображениями человека с двумя змеями, орла с тремя головами, человеческого лица с совой на голове.
Бесценным кладом пополнили наши разведчики недр археологический арсенал Сибири».
Да, везение у халлиулинцев как бы поселилось навечно. Даже среди приобских болот нашлось редчайшее захоронение. А это верный признак того, что и на глубине им повезет...
– Это так уж по жизни бывает, – заключил наш Богатырев на последней утренней летучке, – кому как пошла везуха, так и прилипла, а кому и на тягаче не подтянешь фарта, хоть разбейся в доску!
Согласились мы без лишних слов с нашим командором, поскрипели зубами и решили еще крепче взяться за рычаги, чтоб проходка у нас была как по маслу.
Меня как недавнего выпускника геологоразведочного института по-особому зажгли слова Богатырева и немое ожесточение нашей бригады. Мне захотелось тут же придумать новинку в проходке, пересмотреть технологический график, выверить оптимальные режимы по проектному разрезу. Захотелось рвануть вперед, как бывает это на лыжных гонках, когда хорошо представишь профиль трассы и соразмеришь ее с собственными силами, мастерством и яростным желанием победы.
– И надо же было нам замедлиться на старте, леший умани! – взбормотнул я, уходя с буровой.
От переполненности сердца спасала, как я знал по опыту, быстрая ходьба, и я пустился вокруг буровой нашей вышки по искусственному островку. Запах болотного месива, перемешанный с испарениями горюче-смазочных, будоражил душу. Нутряной гул бурового снаряда будил азартные струнки. Взгляд по-охотничьи рыскал вокруг вращающейся махины ротора в надежде на чудо: «А вдруг вот сейчас снаряд коснется напряженной крыши продуктивного горизонта и фонтан черной жидкости рванется к поверхности по жилке обсадных труб!»
Но охотничьему, старательскому пылу противостояла тяжелая загрузка реальных знаний, как неожиданным прорывам газа столб глинистого раствора в самой скважине. Продуктивные пласты далеко, скважина заведомо задана на периферии структуры, а сама антиклиналь – темная лошадка – может оказаться пустой, как и многие структуры до нее.
«Да неужели мы такие невезучие?» – задался я вечным вопросом всех поисковиков-добытчиков и стал перебирать в памяти не такие уж редкие моменты удачи в своей жизни. Были же, были подарки судьбы в охоте и на рыбалке, можно сказать, как любит говаривать мой помощник представитель ненецкого народа Василий Семенов.
– Чего раздумался сильно так, Захар Иваныч? – раздался рядом знакомый сипловатый голос.
И сам Василий Семенов, по прозвищу Чирок, тенью отделился от резкой утренней черни за емкостью с соляркой. К нам Василий прибыл год назад, когда после открытия мегионской нефти началось широкое наступление на структуры Тюменщины. Как объяснял Василий, на своей земле до самого ледяного океана он все исходил-изъездил, а теперь хочет знать, что же умные люди ищут в глубинах ее. Да, в нашем геологоразведочном деле, как в промысловом, бывают счастливцы и неудачники. Василий в своем промыслово-охотничье-рыбацком деле был явно мастером. С едва уловимой улыбкой на кочковатом лице он выходил из тайги перед началом нашей смены со связкой уток, пучком рябцов или рюкзаком карасей. А потом с тем же бритвенным блеском в глазах занимал рабочую свою позицию. И у меня, его непосредственного начальника, не поворачивался язык сказать ему, что мы явно не в самых удачливых. «Мне хочется, чтобы ты, Чирок, начал бурение на фартовой скважине, – не раз подмывало сказать новичку из местного народа. – Чтоб проклюнулся вкус к нефти... А черный фонтан скорее всего ударит там, на песчаной косе, у Халлиулина!»
И сейчас вот, после грустно-ретивых переживаний, я вынужден был ответить Василию:
– Раздумался я, Вася, о том, что приметы работают против нашей бурилки... Хоть молись какому-нибудь вашему богу.
– Теперь вы и есть наши боги, – качнувшись вкруговую, ответил Василий. – Вон и самих шаманов откопали.
– Откопали, да не мы, – вздохнул я. – Теперь такое внимание к ним со всех сторон, что удача сама приплывает на золотой лодке.
– Мы тоже можем приковать это самое внимание, товарищ мастер, – прошепелявил Василий.
– Это чем же, Чирок? – насторожился я.
– А тем, что мы тоже можем найти кое-какие старинные, можно сказать, принадлежности, – сообщил Василий.
– Это где же, – усмехнулся я, – у лешего за пазухой?
– Почти что, – мотнул облезлым козырьком меховой шапки Василий. – Место там должно быть самое лешачье.
– Где там? – замигал я, словно от едкого дыма.
– Там, где лабаз Улачи стоит, – невозмутимо ответил наш добытчик и снова мотнул куда-то в сторону топи, которая и на карте была обозначена категорическим обводом.
– Какого Улачи, – замигал я в недоумении, – какой лабаз в этих гнилых местах?
– Самый натуральный, – выговорил Василий и стал неторопливо рассказывать легенду-историю лабаза последнего хантыйского князька Улачи.
Князь Улача был богат, похотлив и хитер. Одних пастухов у него работало полтысячи, не счесть жен и детей. Но умирая, Улача предчувствовал великие перемены. Он говорил с духами тундры, тайги и воды. Духи ему объявили, что скоро восстанут пастухи и отнимут у княжеских сыновей все богатые украшения, оружие, утварь. И решил тогда Улача спрятать все свои богатства в крепком лабазе на острове среди топкого болота.
«Пусть кто попробует достать мое добро из сердца бездонной топи!» – решил обезумевший князь.
Заставил Улача десятерых сильных пастухов сбить лабаз на островке среди топи, которая тряслась и в лютые морозы. Пастухи перенесли в лабаз драгоценные чаши, бляхи, бусы, ружья, сабли, золотые червонцы, сети, костяные изделия, нарты, седла, меха. Все было уложено в лабазе на прочных лиственничных сваях, и Улача одобрил работу усталых пастухов. Князь выставил мужикам ведро водки, и работники напились до смерти. Смерть наступила от яда, которым была отравлена водка.
Ни один из десяти не вернулся в родной чум. Да голос самого народа не забить, не заглушить, не отравить... Улача давно истлел, а слухи о его таинственном лабазе блуждают до сих пор, как болотные огни.
Выспрашивал я стариков, – закончил свой рассказ Василий, – получается, где-то в этих местах лабаз стоит, на гнилом болоте.
– Ну знаешь, Чирок, у вас столько легенд, – отмахнулся я, – сколько гнилых болот!
– Нет, Иваныч, эту легенду бабка родная мне рассказала, из хантов она у меня была – они здесь охотничали испокон веку, – зашумел над моим ухом Василий, – а ей передалась она от матери, у которой мужика Улача отравил здесь. Бабка говорила, что в этом болоте нашли трубку ее отца... Видишь, вот эту самую. – Он значительно вынул из кармана свою трубку, искуренную, изгрызенную, из непонятного дерева, и стал набивать ее табаком «Золотое руно». – Так она и перешла мне по наследству, можно сказать.
– Ничего себе – наследишко, – по-новому озирая такую знакомую трубочку, протянул я. – Прямо историческая реликвия, да верится с трудом, Чирок!
– И другие вещи тех десятерых находили, – продолжал Василий, напористо дыша мне в щеку, – болото мелеть стало мало-помалу, вещи выдавать.
– У нас оно затянуло балок, – мрачно стал загибать я пальцы, – сани с трубами и лошадь с кошевкой.
– А я спокойно топчу наше болото, – заартачился Васька и рванул отворот стеженки. – Прошел уже много километров вдоль и поперек.
– И не наткнулся на тот лабаз? – хмыкнул я.
– Самое сердце болота вдвоем штурмовать надо, Иваныч, – сообщил Василий. – А ты вроде самый опытный из других по таежному делу.
Этот комплимент собольей шкуркой прошелся по моему сердцу: какому парню не потрафит такая характеристика из уст настоящего промысловика! И пока наш Чирок сосредоточенно раскуривал свою древнюю трубку, я с удивлением сообразил, что Василий выдал мне крупный аванс. Мне еще не представилось возможности показать себя в охотничьем деле или на рыбалке: без роздыху, перемазанные болотной тиной, от зари до зари мы вели монтаж вышки в сложных условиях. Лишь вечерами у костров я поддерживал разговоры о таежных перипетиях, вспоминал разные охотничьи истории и сравнивал местные методы лова рыбы с нашими приангарскими. В спокойных водах здешних речек и озер можно было обходиться примитивными снастями, не то что на быстрых стремнинах речек Восточной Сибири. Там, у нас, на той же Ангаре, надо уметь забросить спиннинговый настрой, да точно на ямку, где стоит крупный хариус или ленок. Я рассказал, как сам долго учился спиннинговать под наблюдением отца, как тот обзывал меня последними словами за чудовищные «бороды» на катушке, как в отчаянии я распутывал эти клубки лески, как настрой не несло точно к рыбной ямине. Но в конце концов упорство мое было вознаграждено, заключил я свое повествование. Мужички наши стали даже поговаривать: «Захарка-то, глянь, паря, облавливает нас!» А сколько было разговоров у нас в Николе, когда я однажды на глазах рыбаков выхватил спиннингом чуть ли не с середины реки здоровенную ондатру!
В довершение разговора у костра я доставал из внутреннего кармана куртки катушку миллиметровой лески. Зажав кончик между своими крепкими резцами, я внушительно дергал леску, демонстрируя крепость изделия Клинской фабрики. Под одобрительные кивки буровиков я обещал в недалеком будущем вытаскивать из местных озер и рек самих чертей, не говоря про щук, осетров, белуг и рыбу помельче.
Не сдерживая своей рыболовной страсти, я не мог не показать катушки и не потрепаться в извечном стиле охотников-рыболовов. Зато я свято хранил тайну катушки. Это был подарок моей третьекурсницы Лельки Кудрявцевой. Перед моим отъездом в Тюмень мы с ней всю ночь бродили по берегу Ангары и сетовали, что в деканате не смогли устроить ее вместе со мной на практику. Она уезжала на Лену, где только начиналось бурение на нефть и газ. «Пусть эта леска напоминает там, в Тюменщине, тебе обо мне, – сказала она под утро и сунула мне в руку катушку.– И чтоб никогда не порвалась она в твоих руках!»
Я уже тогда, на берегу переливчатой Ангары, с усмешкой отметил про себя, что такую леску и акула не порвет: славная Лелька знала о моей рыболовной страсти, она, моя светлоглазая ангарчанка, решила сделать мне на прощанье подарок, но выбрала леску по принципу прочности колонны труб. И теперь мне приходилось оправдывать эту сверхпрочность неходовой лески не столько перед бригадой, сколько перед самим собой. И удивительно – меня не осмеивали с моей леской. Понятное дело – городские парни: они были в большинстве своем охотники и рыболовы с теоретическим уклоном. Но вот ненец Василий Семенов, который прошел городскую закалку на курсах бурильщиков, тот мог резонно поддеть меня с моей сверхпрочной леской. Но в его смолистых глазах лишь проплывали блестящие струйки раздумчивого ожидания. И сейчас он выжидательно взглядывал на меня сквозь космы дыма, ища союза и поддержки в операции «Улачин лабаз».
– Это же территория не меньше какой-нибудь Голландии, – протянул я. – За сезон не исходишь, Чирок!
– Нам к сердцу подобраться, Иваныч, – повторил Василий. – А сердце этого болота я своим сердцем чую, можно сказать.
– И когда же ты думаешь начать?
– Сейчас надо начинать, Иваныч, чего резину тянуть?! Когда теперь следующий большой пересменок у нас?
– Ну что ж, Чирок, давай сходим ради интереса, до смены, думаю, отмотаем маршрутик километров в тридцать.
– Отмотаем, – закивал Василий, – может, с первого раза и наткнемся на Улачин лабаз. – Вот была бы шумиха!
Я предупредил его, что поднимать шумиху раньше времени нам не на пользу, и мы с ним зашагали к нашему балку, головешкой краснеющему среди кочек и мелколистной березы. Тычась в полутьме нашего походного жилья, мы по-скорому собрали свои рюкзаки, взяли ружья, патроны, по банке тушенки, сгущенного молока и пачке чаю. Я добавил выкопировку карты нашего листа и горный компас. Подтянув голяшки резиновых сапог с раструбами, мы вывалились из балка в грязь и зачавкали по ней в сторону нашей ажурной, стройной, поющей дизельным голосом красавицы вышки. Мы направились в сторону тощей тайги, где между кривыми соснами, корежистыми лиственницами, непроницаемыми елями и робкими березками проблескивал и курился туманцем болотный отстой.
Этот тягучий мшано-тинистый настой затягивал сапоги, словно незастывающий цементный раствор. И появилось такое ощущение, что мы постепенно засасываемся тайгой и возврата больше не будет.
А вышка и сама уходила за нашими спинами в землю, исчезли полати, кронблок, козел – весь ее шпиль утонул в зеленой диаграмме тайги, и гул двигателей стих, будто ввяз в болотную жижу. Тишина охватила нас мертвым поясом, скрипучей зазвенело настырное комарье, и чавканье сапог стало зловещим, точно прожевывание беззубого рта расплывчатого чудовища. Мне уже представился полностью бессмысленным наш маршрут, я начал костерить себя за свое легкомыслие. «Попался на маниакальную наживку, – разделывал я себя под орех. – Какие тут могут быть, к лешему, заначки? На эту-то безответственную легенду должно было хватить моего трезвого инженерного ума?»
Мысль передается ногам усиливающим или тормозящим сигналом.
Я начал незаметно отставать от Василия. Тот обернул ко мне лицо с выдающейся, как яблоко, скулой и затянул:
– Ну да понять все же я не могу, почто мы вообще линяем перед халлиулинцами? Главная нефть должна быть у нас!
– Это по каким же данным? – опешил я.
– По местным воззрениям, – солидно кашлянув, сказал Василий. – Чем больше болото, тем больше отдает оно болотного масла вглубь. А у Халлиулина песчаная коса.
Пришлось привалиться к ближней лиственнице, чтобы не упасть в «болотное масло» от едкого смеха. Вспорхнули с кочек две синички, зашелестела в камышовой заводи водяная крыса и крякнула в дальних зарослях утка на гнезде. Мое раскатистое «ха-ха» передалось хитромудрому Чирку, и тот наконец выдавил какой-то хлюпающий смешок. Я оттолкнулся от дерева, добрел до моего мудреца и весело спросил:
– Сам додумался до болотного масла?
– Сам! – замелькала надо лбом его истертая ондатра. – Хли-хли-хли! Сам не кумекаю, что ли?
– Выходит, что мы вам читали из геологии на курсах, – все попусту?!
– У меня своя голова на плечах, – ответил Василий, постучал трубчонкой по макушке и стал набивать табаком свою историческую реликвию.
– А у меня что, болотная кочка? – озлился я и на всякий случай глянул на свое отражение под ногами. Отражение было что надо: над развернутыми плечами подрубленный клин головы с рыжими кучерявинами из-под лилового берета, лицо обросло жидкой бородой и усами, но янтарные глаза проницательны, а ноздри боксерского носа пылают от нового возбуждения. – Я что, зря учился пятнадцать лет и тебе вдалбливал геологию нефти в башку на курсах, чтобы ты молол всякую чушь?!
– Это я головой-то кое-чего из твоих воззрений понял, – стал выкручиваться Василий, попыхивая дымком. – А вот сердце говорит мне иное... У нас тут есть нефть!
– Твои бы слова да богу в уши, – буркнул я, шагнул на сухой горбик и услышал за собой деликатное сопение Василия. Закралась мысль, что мой таежный мудрец разыгрывает меня для отвлечения от критических раздумий. Но я уже не мог уйти и от этой наживки. Яростно вырывая сапоги из трясины, я стал объяснять на ходу, как складывались представления о прихотливых геологических условиях нефтеобразования. До сих пор нет единого мнения о генезисе, то есть происхождении нефти как полезного ископаемого, говорил я, но условия залегания нефтеносных коллекторов поддаются изучению. Правда, десяток лет назад считалось, что основные нефтеносные структуры сосредоточены в предгорьях. Да вот тюменские первые находки опрокинули, а вернее, расширили бытующие представления на нефть в земной коре.
– Все зависит от сочетания структурной позиции с продуктивным горизонтом на глубине, – разъяснял я Василию как можно проще, хотя и понимал, что это для него темный лес. – Болота тут ни при чем, Чирок! Этой топи тысяча годков, а нефть могла копиться в нашей антиклинали сотню миллионов лет!
– И тогда были болота, – возразил Василий с невозмутимостью истукана. – Реки поят землю водой, болота кормят маслом, люди красят сказкой!
– Так, так, – поддакнул я и скосился на моего таежного философа. – Ты меня и потащил в эту трясину ради сказки?
– Моя сказка, можно сказать, корнями в быль уходит, – возразил Василий и обогнал меня, расплескивая грязь. – Я эту быль своим нутром чую... Тут вот где-то она, за той вон рясью должна быть... Видишь, там вроде как лепешка над болотом, заросшая лепешка, может, там и есть наш лабаз, эх, добраться бы, мне-то ничего самому не надо, кроме старой фузеи...
– Какой еще фузеи?
Но мой Чирок не расслышал вопроса за усиливающимся чавканием трясины. Его кривые ноги тонули все глубже. Василий вырывал их с надсадом, отмахиваясь от клубка гнуса над головой. Кажется, он готов был упасть в жижу и плыть к заманчивому островку по латунной дорожке под солнцем.
– Какой, говорю, фузеи, Чирок?
Но Василий не ответил и на этот раз. А вроде остановился мой мудрец, странно призадумался и начал как-то подозрительно раскачиваться. Но странное дело, от этой раскачки Василий только глубже уходил в жижу.
«Да он же попал в чарусу! – шарахнула мысль. – Ему же конец! Чаруса не отпустит! Меня самого уже засасывает!!!»
Дурная волна заполнила мои суставы, я рванулся назад, судорожно выбрасывая руки, и еле вырвал ноги из тянучих клешен. А потом забарахтался, разметывая грязь во все стороны, отступая, как во сне, когда бежишь изо всех сил, а ходу никакого.
– Да стой ты, дуряга! – донесся сквозь насосные хлипы под ногами голос Василия. – Тебе-то что там будет?!
Отхлынула парализующая волна из моих суставов. Я смыл грязь с ушей, носа и бороды – ощутил жжение крови. «Со стыда похож сейчас на наш балок», – почему-то пришло такое сравнение, и я начал поспешно царапать кору ближней лиственницы, сердито зарычав:
– Ты что удумал, Чирок?! Я за слегой!.. Сейчас что-нибудь подкину. Тебе опора нужна, понимаешь, башка! Подержаться на поверхности, а потом придумаем, как выбраться, Вася!..
Я драл ногтями кору, но лиственница была такая, что топором не возьмешь и за полчаса. А топора-то как раз и не было. И вокруг на сотню метров не валялось ни жердинки, хоть плачь. «Ружье!» Я рванул из-за плеча двустволку и стал заряжать ее непослушными руками.
– Не глупи, Иваныч! – донесся вскрик Васклия. – Никто не услышит на буровой! Да и не успеет никакая помощь. Мне крышка, можно сказать!
– Не каркай прежде времени, Чирок! – прикрикнул я, а сам боялся и посмотреть в сторону тонущего.
Но взгляд невольно притягивался к человеку, медленно уходящему в глубь такого спокойного с виду природного отстойника. И мой Василий уже не трепыхался в грязи, он с обреченной спокойностью распластался на поверхности, подложив под грудь ружье.
– Жалко, ружьишко со мной уйдет... Таньше бы его передать... Да подержаться хочется еще на воздухе... А Таньша наша добытчица, каких мало, – ей бы моя «ижевка» как раз... Да бросить уже не могу, Иваныч! Тянет здорово, ноги холодит, проклятое болото! Видно, мой хальмер[7]7
Хальмер (ненецк.) – кладбище.
[Закрыть]!
– Потерпи, Вася, полежи спокойно, милый, – заметался я вокруг матерой лиственницы. – Сейчас что-нибудь придумаем... Что же это?.. Так просто? Затянет и все? Мы что же? Какие-нибудь дурачки?..
Но ничего не придумывалось для спасения тонущего. А Василий уже ушел в трясину по грудь, и края распластанной телогрейки уползали на глубину, будто кто-то поддергивал их там.
– Адрес найдешь в моем чемодане... Отцу и матери напишешь, как было дело... А Таньше отдельное письмо... Передай, что хотел ей добыть фузею, чтобы ружье доброе сладить, да вот не дошел до Улачиного лабаза... Напиши, что люблю ее, умираю и люблю... Теперь и аргишем[8]8
Аргиш (ненецк.) – обоз нарт.
[Закрыть] не вытянуть!
Кажется, Василий всхлипнул, а может, просто отфыркнулся, но меня подбросила неожиданная взрывная сила: я вспомнил свою Лельку, представил себя на месте Василия и вдруг подумал, как ощутил бы сейчас катушку своей грудью.
«Катушка! Катушка миллиметровой лески! Это же коня можно вытащить из трясины! А Чирка запросто! Быстрей!»
– Сейчас, брат, я тебя, – крикнул я Василию взбудораженным голосом. – Не хватало, чтоб мы так просто... Не выйдет! Не дадим!.. Черта с два!..
Теперь я знал, что делать, и все мои жесты стали как бы сами по себе – скупы, точны, неотразимы. Я размотал напрочь катушку, привязал свободный конец к лиственнице и перетянул леску втрое. Ко второму концу приспособил ружье.
– Сейчас вытягивать буду тебя, Вась!
«Теперь точно попасть... подбросить ружье к Чирку... на расстояние вытянутой руки...» Я размахнулся и швырнул свой снаряд в сторону притихшего Василия.
– Недолет! – простонал утопающий.
Я и сам видел, что ружье шлепнулось далеко перед Василием – даже капли не долетели до Чирка. «Ничего, время еще есть, спокойней и отстраненней!»
Я подтащил ружье, взялся за скользкий ствол и швырнул посильнее.
– Перелет! – вырвался крик у Василия.
– Пристреляемся, – пробормотал я, – попадем, минутку терпения, Чирочек!
Ружье мое забилось грязью. Пришлось встряхнуть его, оттереть и тогда уж я прицелился как следует. И на этот раз метнул свой снаряд плавно, как спиннинговый настрой, как бы отрывая от себя часть, но продолжая руководить ружьем в полете.
И оно шлепнулось прямо перед бледным ликом Василия. Веер грязи хлестнул в глаза утопающего, но Чирок мгновенно перехватил и выдохнул:
– Тяни!
Но я сообразил, что надо сдернуть Василия с мертвой точки, а тут необходимо значительное усилие. И я быстро замотал свободные кольца лески вокруг двух рожек на лиственнице. Леска натянулась. Теперь по закону физики навалиться на ближнее колено рычага, и момент усилия преодолеет страшную инерцию трясины.
Так и случилось. Стоило мне поднажать, как леска поддалась, коснулась болота, и Василий закричал:
– Поехал!
Я и сам почувствовал, как чаруса с неохотой, но отпускает Чирка. А он уже стал командовать, чтобы я не переусердствовал, не рванул спасительную леску и не порвал ее. Его деловитости в такой обстановке можно было позавидовать. Василий успел захватить за ремень свое ружье, и оно стало ощутимым тормозом.
– Брось свое ружье! – заорал я благим матом.
– Такое ружье? – откричался Василий, выплевывая болотную грязь. – Тащи помаленьку!
– Чертов куркуль!
– Какой-такой куль?
– Куль дурости!
– Дурость веса не имеет, можно сказать.
– Твоя тяжелей свинца!
– Тащишь же...
– Утопить тебя мало с твоим лабазом!
– Мы еще найдем тот лабаз, Иваныч!
– Я тебе покажу лабаз, широколобка! Хочешь подвести буровую под монастырь?
– Навести на Улачин захорон!
– Самому будет захорон, чудак!
– А что... и найду... мне очень надо найти!
– Будешь сидеть на буровой как миленький!
– Если буду сидеть, миленьким не быть мне!
– Что? Что ты там мелешь? Уф...
За перепалкой мы незаметно сближались. Василий уже помогал мне толчками ног. Когда леска наполовину была скручена, он встал и побрел ко мне. Грязные потоки сползали с моего Чирка, падали дробинами в болото, и кладоискатель уже щерил зубы в улыбке.
– Не леска – канат у тебя, Иваныч!
– Давай сюда, Чирок, сухой взлобок! Костер разводить надо, можешь пневмонию схлопотать.
– Чай пить надо, – согласился Василий.
Без лишних разговоров мы принялись обдирать лиственницу, складывая шалашиком на сухом гребешке кусочки коры, клочки лишайника и сучки. Я поджег скудный наш выклад, а Василий походил по болоту, принес охапку сырых веток и уложил все на огонь. Дым пополз по болоту, цепляясь за редколесье, разгоняя гнус и застя краснеющее солнце. А Василий, не обращая внимания на едкий смог, набрал из чистой ямки воды в котелок и устроил его на костер. Я споро открывал банки, нарезал хлеб и косился на кровавый проблеск чарусы, отражавшей солнце. Василий же бросал долгие взгляды на островок, который, кажется, затягивал само солнце.
– Все, браток, сидеть тебе как миленькому в балке и не рыпаться, – повторил я.
– А я тебе говорю – никаким миленьким не быть мне тогда! – нажал на голосишко Василий.
– Чего ты прикапываешься к слову, Чирок, – возмутился я. – Не играй в отсталого туземца! Русский знаешь не хуже меня!
– С детства знаю, можно сказать, – согласился Василий и устремил вдаль щуристый взгляд. – Наша Таньша-то урожденная Соколова, русачка, золотистая головка и коноплюшки на носу. – Мой Чирок порылся за пазухой, достал пакетик в целлофановом мешочке и благоговейно извлек из паспортной книжечки фотокарточку. – Наша Таньша! Не раскисла фотка!
На фото улыбалась девчонка с вскинутым подбородком, шальными локонами из-под капюшона кухлянки и рассеянными зернышками веснушек.
– Как в вашей семье оказалась эта красавица? Из детдома?!
– Какого детдома, – отмахнулся Василий. – Семьища у ее отца была девять голов! Сам Соколов трудяга, да жена у него померла от последних родов – вот он и поклонился соседям по нашему поселку, покормите хоть трех-четырех меньших, товарищи. Ну разобрали детишек те, у кого достаток был. У нас в семье Таньша осела. Да так ей понравилось у нас, что и не хочет возвращаться к родным. Охотничает сейчас, тоже рыбачит да с оленями возится. А я хочу подняться над олешками, не хуже чтоб других, с главным делом сродниться, и тогда уж Таньша пусть ахает: обо мне сюдбабц[9]9
Сюдбабц (ненецк.) – сказочная песня.
[Закрыть] запоется!
Он рассказывал, как хочет поразить приемную сестру разными подвигами, где находка ценного лабаза занимала видное место, а еще важнее было бы отличное ружье, изготовленное на основе старинной фузеи.
– Да вот беда – чуть сам не ушел к Улаче, можно сказать, – обескураженно докончил Василий. – Спасибо тебе, Иваныч.
– Это моей Лельке спасибо, – отозвался я, учащенно мигая, хотя костер разгорелся и дым тянуло в другую сторону. – Она мне подарила на прощанье катушку. Сама поехала на практику в Ленскую экспедицию.
– Выходит, мы оба вдали от них, – затянул Василий, – а они вроде как с нами...
– Это они нам оттуда концы шлют, Чирок, крепкие неощутимые канаты, чтоб мы тверже стояли в этих болотах!
– Выходит, надо их такую поддержку все-таки оправдать, Иваныч, фузею бы добыть, и я бы сам такое ружьецо сделал Таньше... На загляденье б!
– Не будем мелочиться, Чирок... Их нитка, они должны помочь нам в главном, понимаешь.
– Две нитки, можно тогда сказать.
– Вот именно, Чирочек, это важнее какого-то клада. И мы будем подплетать к ним другие крепкие снасти...
Вода забулькала в котелке, зашипела на жарких углях, а мы продолжали наш душевный разговор. Отлетело вместе с дымом утреннее завистливое наваждение. Мы сошлись с Василием на том, что в нас еще много от мелких старателей, которых питает призрачная надежда на счастливый случай. И это недостойно буровика, работающего по инженерным законам. Даже приносит вред нашему большому, напряженному, глубинному делу. А если это дело мы доведем до конца, над болотами ударит горючий фонтан, к которому притянутся взгляды многих-многих.
