Текст книги "Открытие"
Автор книги: Геннадий Машкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Женя кивнул, прикусывая губу.
– Я хотел к Игорю перейти, – сказал Гарька, – да подступ долгий делал... А надо было брать быка за рога!
– Самим-то не поздно! – Женя столкнул Гарьку с площадки, потащил вниз по лестнице и объяснил на ходу: – Только я был уверен, что Куликов использует сегодняшний момент.
– Эх, надо было мне овладеть инициативой! – зашелся Гарька.
– Да, на бога надейся, а сам не плошай, – поддакнул Женя.
На вешалке одиноко маячило Гарькино пальтецо, да Женин полушубок чернел на подоконнике. Они оделись, не прерывая разговора.
– Слава богу, что ты хоть на шаг отступил, – Гарька раскрутил тетрадку и протянул ее Жене. – Подпишешь это!
Женя развернул тетрадь и на первой странице прочитал сочинение, написанное колючим почерком.
«Мы, нижеподписавшиеся, просим освободить Игоря Петровича Бандуреева! Преступление, совершенное им, тяжко – он убил отца. Однако не только отца, но и правонарушителя. Ибо деяния, творимые Бандуреевым Петром Васильевичем в своей семье, а также во вверенном ему доме инвалидов, есть преступления против человечности.
Мы считаем, что Игорь Петрович Бандуреев проявил должную непримиримость к горлохвату, пользовавшемуся своим положением при попустительстве товарищей, которые рекомендовали Петра Васильевича на должность директора дома инвалидов.
Один вид пьяного отца мог переполнить чашу терпения сына и вызвать состояние сильного душевного волнения и даже аффект.
Мы считаем, что суд выразит высшую справедливость, вернув несчастной матери сына, а самому Игорю Бандурееву свободу, которую он, несомненно, оправдает талантливым, творческим и упорным трудом на благо родного края!»
Ниже шла одинокая подпись Гарьки, похожая на ежа.
– Пожалуй, можно и самим начать, сказал Женя, встряхнул авторучку и аккуратно расписался рядом с Гарькой. – Предложат в управлении что-нибудь еще, это приложится.
– А твои друзья подпишутся? – спросил Гарька, закручивая снова тетрадку. – Если пойти сейчас?
– Попытка – не пытка, – уклонился Женя.
Он распахнул перед Гарькой дверь, скрывая лицо от глаз литератора. Женя знал, что на его лице проступает любое волнение, хоть ты намертво стисни зубы. А не волноваться сейчас он не мог – не был уверен, что Слон и Борис Петрович поддержат их.
И Женя поспешил вырваться из управления на мороз. «Эту гору нам не обойти по горизонтали, ребята, – мысленно обратился к своим однокашникам Женя, – тут или подъем – или вниз!..»
– Это, конечно, компромисс, – засипел Гарька, – но докапываться до истины нет ни времени, ни возможностей... А вообще-то я не оставлю так это дело... Ишь ты, первооткрыватель объявился! Угодных к рукам прибрал, неугодных размел, с сильными подружился... и – кум королю!..
Женя не дал разойтись Гарьке на этот раз. Ускорил шаг, а с быстротой появился риск наглотаться воздуха с ледяными колючками. И Гарька поумолк. И заговорил вновь, когда уж вошел в Женину квартиру.
А у Жени сидел Борис Петрович, и Гарьке пришлось смолкнуть под испытующим взглядом Жениного соседа. Хозяин и сам умолк, хлопая заиндевелыми ресницами. Этого он никак не ожидал, чтобы Лилия Ивановна разговорилась без него с соседом! А Борис Петрович уже освоился в роли друга дома, словно давным-давно был на короткой ноге с Лилией Ивановной.
– Грейтесь, – предложил Борис Петрович, но сам духовку не освободил.
Он раскинулся, не раздеваясь, на единственном стуле у печки, вытянув ноги в щегольских ботинках, где по зеленому нерпичьему меху вместо шнурков струились стальные ручейки. Борис Петрович попивал горячий чай из большой фарфоровой чашки, но лицо его хранило синюшный, под цвет фарфора, оттенок. Лилия Ивановна хлопотала у плиты. Увидев Женю и Гарьку, она вспыхнула.
Женя понял, что Борис Петрович рассказал о собрании, а Лилия Ивановна ему – о выходке Гарьки в школе. И Борис Петрович с особенным интересом рассматривал Гарьку, будто перед ним стоял оживший мастодонт.
– Грейтесь, – повторил Борис Петрович шутливо-надменным голосом, – здесь люди добрые живут...
– На это и рассчитываем, – спокойно отозвался Гарька и сразу принялся раскручивать свою тетрадку. – Придумал я, Борис Петрович, одну штуку, чтобы помочь Игорю... В пользу защиты собрать подписи под таким вот воззванием. Не удалось мне, правда, на собрании вашем объявить, да, думаю, дело поправимое.
Борис Петрович взял тетрадку, расправил ее и крикнул в стену:
– Слон, слушай, что придумал Гарий Иосифович, а Женька подписался!
– Угу, – отозвался из-за стены сосед.
И Борис Петрович стал громко читать Гарькино сочинение, явно желая, чтобы его услышала вся Горная улица.
Гарька протянул ему авторучку и натолкнулся на две льдинки – глаза.
– Я подписать такое не могу, – отчеканил Борис Петрович. – Моя фамилия – не расхожий набор букв. Если я подпишусь в вашей бумажке, мне места не будет в серьезном документе, за Игореву судьбу!
– Плохо сформулировано? – спросил Гарька.
– Грамматика здесь на месте,– сказал Борис Петрович.– А вот с другими дисциплинами неувязка получается... Безапелляционный вызов юристам прежде всего! Они трудились в поте лица, чтобы квалифицировать преступление согласно закону, а два каких-то чудака требуют перечеркнуть всю их работу! Серьезную работу, а не суетливые домыслы!
– Почему же два? – обиделся Гарька. – Подпишешься – будет три!
– Нет уж, извините, ребята, – зашелестел тетрадкой Борис Петрович, – у меня не все потеряно, чтобы помочь Игорю по-настоящему! – Он повернул голову к стене и спросил: – А ты, Виктор Самсонович, собираешься подпись ставить под такой бумагой?
– Я – как все,– донесся из-за стены гулкий голос соседа. – Жду, что Матвей Андреич предложит!
– А он с бухты барахты действовать не собирается, – заметил Борис Петрович. – И у вас в школе, кажется, нет дураков, для которых закон не писан...
Женя покосился на Лилию Ивановну – заварник в ее руке клюнул носком. Хозяйка спохватилась и затянула умоляющим голосом:
– Гарий Иосифович, присаживайся, чаю выпей, потом поговорим об этом...
Гарька решительно выпрямился.
– Говорить уже некогда, чаи распивать тем паче, пойду выполнять до конца свой дурацкий долг!
Он по-молодецки развернулся и ткнул дверь так, что она отлетела с жалобным скрипком. Гарька нырнул в налетевший густой вал, Женя устремился за ним.
– Вот так и расплачиваются за компромиссы, – заклокотал в темноте Гарькин голос. – Нет, все! Больше я на вашего брата не надеюсь! Чуть не удержал принципа – и покатилось дело под гору! Так лучше скатиться самому, а принцип пусть останется на высоте и кое-кому житья не дает!
– Что мы с тобой вдвоем? – спросил Женя, двигаясь по белесому следу Гарькиных выдохов. – Две пешки?
– Я не пешка,– огрызнулся Гарька.
– Ну чего ты хорохоришься? – повысил голос и Женя. – Что ты сделаешь в одиночку, без поддержки сверху?
– Я без тебя не сидел сложа руки, – ответил Гарька, – и кое-кого сдвинул с места...
– Знаешь, Гарь, – взмолился Женя, – давай все оставим, как есть! По-моему, так будет лучше для Игоря. Чистосердечные признания, душу вывернул, раскаялся – за такое разбойников миловали! К тому же управление еще скажет свое слово!
– Уже сказало, – замер на полшаге Гарька, – так, что вы припухли, боитесь пошевелиться без команды!
Женя наткнулся на Гарькин козырек носом, отпрянул и стал лепетать насчет того, что врачи тоже скрывают правду о больном, и это делается для пользы человека.
– И для болезни тоже польза в этом есть! – ощерил Гарька свои резцы. – Эх ты, нахаловец!
Он врезал каблук в снежный нарост тротуара и зашагал бодрой походкой, будто не сомневался в окончательной удаче. Женя затрусил вслед за Гарькой, будто мальчонка за старшим самоуверенным братом.
– Нет, я не вижу надежды, Гарька, – бормотал Женя, – ни черта не вижу, что можно такими предположениями да подписями поднять волну!
– Вон надежда, – остановился вдруг Гарька и показал на домик Шмелей. – Мы с ней поднимем такую волну, что некоторым потом придется самим обращаться за спасательными кругами!
Женя увидел на ледяном узоре окна профиль женщины в островерхой шапке. По этой соболиной шапке Люсю можно было различить издалека. И теперь не стоило гадать – это была Люся Слоникова!
– Я ей сейчас подскажу, как надо действовать, чтобы завесу порвать! – заговорил Гарька. – Чтобы вскрыть всю подноготную! Чтобы суд дорасследовал то, чего не сделал следователь!
– Гарька! – Женя схватил его за грудки и с силой подтянул к себе. – Ты понимаешь, что делаешь?! Столько может рухнуть! И все на Игоря! На его мать!
– Ты не хочешь грозы? – спросил Гарька.
– Не надо ее сейчас! – стал заклинать его Женя. – Лучше будет без всякого шума. Шум, он нам не на пользу, ты же сам знаешь!
– Я знаю, молчать нельзя! – скрипнул зубами Гарька. – Можешь ударить меня, но молчать я не буду!
Женя разжал пальцы.
– Нет, Гарик, наоборот, умоляю тебя! – забормотал он. – Ты подведешь Игоря под удар! Растравишь суд и наделаешь дел! На коленях прошу тебя, будь благоразумен!
– Это ты возвращайся к своим благоразумным друзьям, – ответил Гарька, повернулся и зашагал к Митькиному домику.
Женя смотрел ему вслед так, что другой бы обернулся. Но этот фанатик шагал себе и шагал.
Женя развернулся, срубая подошвами наросты с тротуара, и зашагал дальше. Он пытался идти, как Гарька, уверенной походкой, но тень на дороге горбилась и раскачивалась, как у пьяного. А состояние было – забейся подальше в тайгу и не показывайся людям на глаза.
Кому теперь что докажешь? Те оттолкнули его к Гарьке, а этот отбросил назад.
И в результате Женька Солонцов оказался между разных убеждений, не имея твердого своего. Только страстное желание помочь Игорю и его матери было у него.
Женя обвел взглядом Горбач, отыскивая тюрьму. Огоньки над тюремным забором весело пятнили снежную целину. Под покрытием этих огней терзался сейчас Игорь. Он ходил, наверное, из угла в угол камеры и думал до мути в глазах. Думал, что друзья не подведут. Он дал направление защите своей исповедью. С полуслова же научились отгадывать мысли, настроение. Был случай, когда Женя пришел на лекции, выпив лишь кипяток. Так получилось, что отцу задержали зарплату, и мать перешла на пайки. А ребятне эти пайки на зубок. И когда Женя сел за свой обед, братишки и сестренка обступили его. «Я ливерку люблю больше всего!» – сказал младший, Юрка. «А я картошечки хочу», – сообщила Маринка, притираясь к Жене кудлатой головкой. «А хлеб так сытнее всего, – сказал баском Никитка. – Солдат от хлеба здоровый!»
Пришлось отдать малышне и хлеб, и весь обед. С томливым ощущением в желудке Женя пошел на лекции. И уже на второй перестал писать, тупо глядел на лектора и думал, у кого бы на перемене занять рублишко. Стыдно было обращаться иркутянину к иногородним. Борис Петрович выручал общежитских, Игоря и Слона. Им оставалось до стипендии три дня.
Но просить у ребят, которые жили сами на хлебе и чае «Белые ночи», мог только последний дубина. И Женя решил, что упадет, но не попросит. И он не поднялся, как все, на захлебистую трель звонка. Темные пузырьки роились перед глазами. Женя лениво следил, как лопаются эти пузырьки, а новые всплывают на их место. И удивлялся еще, как обостряется обоняние у голодного человека. Буфет был в конце коридора, а запах горячих пончиков с ливером доносило в актовый зал. Может быть, этот запах опошлял старинную обстановку зала бывшего дворянского собрания, но Женю он оживил и заставил встряхнуться. И в это время коридорный сквозняк донес прямо-таки жаркий дух теста, пропитанного маслом.
Женя повернул нос на эту приманку и увидел Игоря. Редкий Знак нес что-то обжигающее руки в промасленной бумаге и бутылку «Крем-соды».
«Хватай! – приказал он Жене, опуская на стол ношу. – Заправляться будем».
В бумаге оказалось три пончика, благоухающих и сочных.
«Да я обедал!» – пробовал отбиться Женя, глотая слюну.
«Брось темнить! – хмыкнул Игорь. – Посмотри на себя, в какую мумию превратился!»
«У тебя же последняя трешка!» – простонал Женя.
«Проживем», – отмахнулся Игорь и сунул пончик в руку Жене. Сам отпил из горлышка крем-соды, потом дал Жене запить огнистую начинку. А проглотив свой пончик, третий разломил поровну. На двоих голодных парней этот пай был как быку горошина. Но странное дело: стеклянные бусины перестали скакать перед глазами, на душе потеплело, и оба начали болтать какую-то веселую чепуху. Тогда Женя открыл, что такое кусок, разделенный с другом!
Женя скрипнул зубами от бессилия и тут столкнулся с прохожим.
– Извините, пожалуйста, – отступил он под забор.
– Не за что, – отозвался знакомый гортанный голос. – Куда ты так спешишь, Женя?
Женя разодрал заледенелые ресницы и увидел перед собой Любу Лукину. Она была в своей новой ондатровой шубе, а под рысьим мехом шапки сияли отчаянные глаза.
– Я-то домой тороплюсь, – объяснил Женя и покосился на чемодан в Любиной руке, – дров – ни полена, колоть нужно...
– Мне бы твои заботы, – Люба качнула чемоданчиком, и на его уголках празднично засиял свет.
– А куда ты вырядилась на ночь глядя?
– Пошла по своему маршруту...
– Что-то не пойму...
– А помнишь, вчера я говорила на крыльце...
– Ну, и?..
– Пошла к Ксении Николаевне!
– Это как же ты?..
– Нашелся человек, который меня надоумил...
– Кто?
– Друг твой Гарий Иосифович...
Женя ощутил, как струйка пота катится из-под шапки на висок, леденея на ходу.
– Значит, он посоветовал поговорить тебе с ней насчет дела?
– Нет, остаться!
– Остаться?!
– Конечно...
Люба засмеялась, выталкивая ртом мелкие клубочки.
– А если, – дохнул Женя, как паровоз, – если что случится с отцом?
– Ты-то чего боишься? – удивилась Люба.
– Я боюсь и за Игоря, – объяснил Женя, – может все так повернуться, что дело пересмотрят и дадут вышку!
Глаза Любы на миг заволокло метельной пеленой, но тут же вызвездило вновь, как небо после бурана.
– Знаешь что, Жень, – сказала она, – иди-ка дрова колоть...
Она махнула чемоданчиком и помчалась, как на свидание с освобожденным Игорем.
А Женя показался самому себе мельче и бессильнее. «Нет, я не могу тащить кого-то в ущерб кому-то, – рассуждал он, слизывая иней со щетины над верхней губой. – Я только и могу подставить собственную шею! А кому она нужна в этом случае?»
Женя нырнул в кромешную тьму под стенами управления, и здесь закутанная фигура выросла на его пути. Из щелки в пуховом платке торчал знакомый нос с вмятинкой на конце, а брови вздымались над переносицей, и глаза поблескивали, будто вода в зарослях ивняка.
– Тетя Феня!
– Я, Женечка, я!
– Кого дожидаетесь на таком морозе?
– Тебя, Женечка, поджидаю.
– Меня?
– Тебя, сердечный!
Женя заглянул в самые глаза страдалицы – не тронулась ли она теперь на самом деле? Но Феня спокойно объяснила:
– Домой к тебе ходила с маетой своей...
– Ну, пойдемте тогда опять, что же на морозе стоять.
– Нет, Женечка, лучше здесь говорить с глазу на глаз.
– А в чем дело, тетя Феня?
– После вчерашнего прихода вашего заснуть не могла я... Все думаю: грех или нет, что затаила я про Матвея Андреевича?
– Затаили?!
– Так, Женечка, так... Он это сам появился передо мной с Петром Васильевичем, когда план мой отнес уже Ваня Дмитрию Гурычу. Чуял, видно, Матвей, жила ускользает из рук евонных... Тут он мне и пригрозил: «Отдашь кому другому план, все одно расквитаемся!..» Вот и хотел, видно, бить меня до конца Петр Васильевич в последний вечер, да Игорек и приди ненароком... Что же делать теперь мне, Женечка: дале молчать или суду предъявить такой факт?
Женя покосился по сторонам, нагнул голову к Фениному платку и сказал:
– Но Игорь-то до убийства об этом не знал!
– Выходит, зря я ждала тебя, Женечка, Игорю не поможешь этим?
– Игорю, видно, нет, – ответил Женя, сталкивая, по обыкновению, кулаки, – а вот Матвею Андреевичу не удастся больше отвертеться! Найдется и на него суд: общественный, товарищеский, партийный!
– За грехи пусть его!..
Она сложила крестом руки в вязаных варежках и побрела вниз, бормоча не то молитву, не то жалобу своему богу. И Жене вдруг явственно представилась его мать, которая за многие сотни километров отсюда по-своему молится за старшего своего, Женьку, чтобы все у него было в жизни хорошо, лучше, чем у них с отцом.
«Помолилась бы она, чтобы мне пришло озаренье, – подумал Женя, – и сила моя собралась ко мне, добрая сила, что никого не угнетает, а только спасает!»
Он глубоко затянулся и ощутил запах дровяного дыма, ползущего по склону Горбача вверх.
В день суда
В камералке было шумно. Долгожданный приказ белел на доске объявлений. Черным по белому было написано: «Форсировать проект на производство геологоразведочных работ по выявлению запасов рудного золота на Шаманском месторождении!» Но проектировщики об этом приказе как будто забыли. Разговоры шли о суде над Игорем Бандуреевым и о поступке Любы Лукиной, которая накануне суда ушла из дому к матери Игоря.
– Надо же, какая смелая...
– Надоест ждать – назад притащится...
– Понимал бы ты в женском сердце, Тетеря!
– Держу пари на бутылку шампанского!
– Давай на ящик?
– Чем будешь расплачиваться, куколка?
– Обо мне ты не беспокойся, Тетеря!
– Нет, я реалист – бутылка с тебя, и точка...
Заключить пари техники не успели – в красном углу затрещал арифмометр. Борис Петрович, назначенный в приказе главным по проектированию, нашел способ заявить о себе. Он принес на свой стол старинный арифмометр и завертел ручку устройства с такой силой, словно давал в воздух предупредительную очередь из пулемета.
Техники пригнулись к картам. Но работа не двигалась с места. Все поглядывали на геологов: как они настроены насчет суда?
Однокашники Игоря приоделись сегодня по-праздничному. Но и словом не перебросились друг с другом. Все думали о своем.
Борис Петрович размышлял, как заставить крутиться машину проекта? Надо было подтолкнуть геологов, чтобы они дали задание техникам, а потом и сами сели за геологическое обоснование проекта. Но пока здесь арифмометр не помогал. Виной всему был сегодняшний суд. Пока он не закончится, камералка будет работать вхолостую, это Борис Петрович понимал. Потом-то они наверстают все равно упущенное, но если об этом промедлении узнает Куликов – быть беде! Сейчас у него такое настроение, что судят вроде как их самих. А следовательно, надо крепить дисциплину и порядок. Трудом доказывать случайность Игорева преступления. А уж управление само позаботится о защите Игоря Бандуреева. И Куликов может даже прибегнуть к форме большого обращения с подписями. А пока надо работать – каждый должен оставаться на своем посту!
Борис Петрович строго оглядел своих однокашников и опять вцепился в ручку арифмометра. Энергичное клацанье разнеслось над столами.
«Эта машина придумана скорее не для счета, – подумал про арифмометр Женя, – а чтобы будить конторских засонь».
Он встряхнулся и сделал попытку сосредоточить внимание на геологической основе, разложенной перед ним на конторском столе. Но зрение рассеивалось, путались контакты толщ, индексы свит и поверх всего вставало укоризненное лицо Игоря с горько сомкнутой складкой рта, проступившими веснушками и первыми настоящими морщинами.
Вчера, ложась спать, думал, что утро вечера мудренее, проснется – и ясное сильное решение придет в голову. Но ничего не шло до сих пор. «Вот и получилось: с самым благим порывом оказался с Борисом Петровичем и Слоном, – соображал Женя. – Сиди, слушай теперь сладчайшую музыку арифмометра и подчиняйся Борису Петровичу! И не подумай сбежать на процесс! Какой смысл стоять в толпе и глазеть на остриженную макушку подсудимого! Разве что-нибудь изменится в приговоре от твоего присутствия на суде? Сиди, упирайся и больше не мельтеши! Попытался быть первой скрипкой среди своих и оскользнулся! А больше ничего не знаешь и не умеешь! Выходит, прав Борис Петрович – надо положиться на закон и продвигать открытие коренного золота, искупляя вину Игоря. Коротышка оказался самым прозорливым среди однокашников. И по праву назначен старшим по Большому Проекту.
Женя опять склонился над картой, пытаясь вызвать эффект перемещения на местность. Он научился уходить от конторской стрекотни в распадки, по которым летом продирался сквозь стланики, на гольцы, где залегают нестаявшие снега и дышишь, как рыба подо льдом от недостачи кислорода, на берега речек, где припадал к воде в последнем порыве, и она обмывала пот и рипудин[6]6
Рипудин – средство против гнуса.
[Закрыть] и налипший гнус с твоего лица...
Женя выбрал мысок, где был его первый табор на берегу Шаманки и где он выловил первого в жизни хариуса-марсовика, но тут алый клинышек лег на карту: заря пробила льдистые россыпи на окне. Было уже около десяти.
Женя представил, как собирается народ в здание нарсуда, как скрипят половицы под ногами, и изо ртов идет пар – какие печи могут натопить такое помещение?
Женя вздрогнул, огляделся, у кого бы взять покурить? Бросил курево ради Андрейки, чтобы не задымлять воздух в доме. А сейчас захотелось сильно затянуться дымом. Но курящий был только Слон. Однако вид его не предвещал добра. Слон напоминал большого обиженного ребенка. Он переживал, что Люся вышла из-под его контроля, советуется не с Куликовым, а с этим учителишкой. «Слишком я много дал воли ей, – читалось на обвислом лице Слона. – Что-то она там мудрит... Запижонилась. Не повернула бы свои адвокатские полномочия на суде против управления и лично Куликова по наущению этого Гарьки!»
«Не выйдет жизни у вас с ней, Слоник! – сказал ему взглядом Женя. – Слишком толстые уши! И еще ты по ним получишь как следует, подожди!»
Слон понял и кивнул: «Пойдем выйдем, поговорим!» Но Жене было не до открытого спора со Слоном. Он снова уткнулся в карту, похожую на цветную тельняшку. Но вместо шумящей речки и темных скал представился ему судья, зачитывающий обвинительное заключение. Ясно просвечивал парок, вырывающийся изо рта председателя: зал еще не нагрелся дыханием публики.
«У кого бы из соседних отделов разжиться папироской?» – встряхнулся Женя.
И вдруг дверь прираскрылась. Сразу же в камералке затих арифмометр, и все глаза уставились на входящего. Борис Петрович вскочил, одергивая костюм и поправляя очки. Мало ли какое начальство могло пожаловать в это утро к геологам в камералку! Все же пора бы и Куликову прийти с подписным листом.
Но в дверь просунулась голова Лилии Ивановны. Узел на затылке рассыпался, щеки пылали, точно она переколола все до одной чурки.
– Жень! – позвала Лилия Ивановна, кивнув остальным.
«С Андрейкой что-нибудь?» Женя в три прыжка оказался у двери.
Лилия Ивановна поймала его за руку и вытащила в коридор.
– Держи! – она сунула ему в руку знакомую скрученную тетрадку. – Семнадцать подписей в школе!
– Семнадцать... в школе? – забормотал Женя, разворачивая тетрадку Гарьки.
– Начиная с директрисы, кончая уборщицей, – добавила Лилия Ивановна. – Пришлось, правда, времени много потерять на уговоры. – Она смахнула бисеринки с ресниц. – Напортил Гарий Иосифович вчера, но ничего...
Она стала рассказывать, как уламывала Диану Степановну, потом еще кого-то, но Женя слышал ее голос так, будто стоял в воде. Тетрадка никак не хотела раскручиваться: или пальцы плохо действовали? Лилия Ивановна помогла ему, и Женя увидел две страницы подписей за Гарькиным воззванием. Несколько учителей расписались красными чернилами, и эти подписи были особенно внушительны, точно расписывались кровью.
– Лилька! – У Жени оборвался голос, и он замигал ресницами, как бы выговаривая слова глазами. – Ты, знаешь, кто у меня?!
– Жена, – сощурилась Лилия Ивановна.
– Нет, больше! – заорал Женя. – Ты жила моя золотая!
Он прижал ее к стене и поцеловал в жесткие губы, посмотрел в глаза и еще раз припал к ее разгоряченному лицу.
– Беги! – шепнула Лилия Ивановна. – Теперь-то и ваши подпишутся!
Женя медлил:
– Старшим назначили Бориса Петровича, и он надеется на Куликова...
– Бориса Петровича! – воскликнула она, вырвала у Жени тетрадь и впорхнула в камералку. – Тогда я сама!
Лилия Ивановна на миг замерла под взглядами инженеров и техников-геологов. Потом нашла среди голов лобастую Бориса Петровича и улыбнулась ему такой улыбкой, что у Жени побежали по сердцу колючие мураши.
– Борис Петрович! – обратилась Лилия Ивановна к старшему, раскрывая тетрадь, словно лучшую контрольную работу. – Ребята, девушки! Школа наша вся подписалась за Игоря, не останемся в стороне!
Бледное лицо Бориса Петровича вдруг стало краснеть, пунцоветь, багроветь. Казалось, очки его вот-вот сползут на лицо двумя каплями воды. А Лилия Ивановна уже шла к нему и протягивала с улыбкой свою авторучку с огоньком чернил на конце.
– Как самый главный ты должен первый подписаться, – ворковала Лилия Ивановна, – каждая подпись сейчас на вес золота!
Борис Петрович взял авторучку и подписался.
– Пожалуй, на другое уже поздно рассчитывать, – добавил он. – Надо хоть это донести до суда.
Пока он подписывал, Слон взял у него со стола арифмометр, поставил к себе и застрекотал на все управление, точно отстреливаясь от противника.
Лилия Ивановна постояла секунду возле него с раскрытой тетрадью, но Слон вроде ее не увидел. Тогда она двинулась дальше, подставляя тетрадь под авторучки, карандаши и чертежные перья камеральщиков.
А Женя оделся и начал командовать:
– Быстрее, быстрее. Уже там в разгаре, наверно...
Он вырвал тетрадь из-под синего карандаша Тетери и быстрым шагом двинулся в коридор. Он выскочил из управления и помчался вниз по самой середине улицы Мира, по самой наезженной части. Где скользя, где пробегая, он быстро добрался до центра и свернул к главной площади Витимска.
Здание нарсуда чернело в глубине своими стенами из вечных лиственниц. Сегодня сюда стеклось много народу. Все не смогли уместиться внутри и теперь обсуждали ход процесса возле крыльца.
– Прокурор на всю катушку просит!
– Эх-ма! Да это ж десяткой пахнет!
– Там и загнется сердечный!
– Ничо, аблакат не даст в обиду...
– Кто, девчулька энта?
– Нашли кого против Круглыха поставить!..
– Тише, свидетель выступает!
– Лукин сам!
– Да, это он свидетель!..
Женя пробился сквозь толпу и кинулся на приступ крыльца. Пробка из человеческих тел сначала вроде подалась, но тут же расправилась, и Женя слетел назад.
– Товарищи! – взмолился он, поднимая над головой тетрадку. – Пустите, ради бога! У меня дело к защитнику!
– Како дело может счас быть со стороны?
– Сдурел ли, чо ли, парень?
Женя потряс тетрадкой:
– Товарищи, документ несу защитнику! Пустите! Прошу! От геологов документ, от учителей!..
– От геологов?
– От учителей!..
Сзади подперли, и Женя пошел на второй приступ. Впереди дали ему узкую щель. Он затиснулся на крыльцо и начал ввинчиваться в сени. Со всех сторон летели охи и вздохи.
– Ну, паря!..
– Откуда такой?
– Железный, что ли?
– Чертушка, не парень!
Женя взопрел, как после сотни кулей тяжелого груза. Но наконец-то показались двери в зал. В дверях стояли плечом к плечу плотные парни, у них только вертелись чубатые головы с крепкими затылками.
– Чо судья-то спросил?
– Угроз, проклятий никаких не было, спрашивает...
– Тихо, грит, прореагировал на фотокарточки и на золото...
Женя подбился к стене и стал продвигаться в зал вдоль нее, рискуя быть расплющенным.
– Товарищи, у меня документ к защитнику!..
– О-ох...
– Чтоб тебя!..
– Лезь!..
Женя прижался к парням на входе. В просвет между их головами он увидел зал, в котором не то что яблоку упасть, а и дышать уже нечем было. На балках низкого потолка висели капельки измороси – растаял куржак. Но тишина в зале была такая, что капельки спокойно висели на потолке. И голоса долетали до самых дальних углов.
Дмитрий Гурович стоял на свободном пятачке, опираясь на костылик. Женя в первый раз видел костыль в руках Любиного отца.
Женя сделал попытку пробиться сквозь парней, но не тут-то было: в узком проходе они сами не могли шелохнуться. Тогда Женя стал выискивать взглядом Гарьку.
Он увидел его во втором ряду, у стены. Гарька выбрал такую позицию, что видел весь суд, зал, свидетелей, подсудимого и, главное, до Люси ему было рукой подать. И та иногда обращала взгляд в сторону Гарьки, и он чуть заметно кивал ей, подбадривая.
– Свидетель, вы настаиваете на том, что подсудимый находился в состоянии душевного спокойствия, когда уходил от вас? – раздался мерный будничный голос судьи Гречаного.
– Да, я не заметил ни в лице его, ни в жестах, ни в походке признаков сильного волнения, – ответил Лукин. – Он являл собой образец выдержки и мужества.
– Не хотите ли вы сказать, Дмитрий Гурыч, – заблестели зубы во рту прокурора, – что подсудимому свойственна холодная расчетливость и эгоизм высшей степени?
– Нет, я выразился точно, – прозвучал в тишине голос Лукина. – Игорь Бандуреев натура волевая, сильная и целеустремленная...
– И нужна была более мощная встряска, чтобы вывести его из себя, нежели ваше открытие? – проговорила Люся с сердечной открытой улыбкой. – Так, Дмитрий Гурыч?
– Я прошу вас задавать конкретные вопросы, – остановил Люсю судья.
Женя вдруг вспомнил, зачем он здесь, и бешено заработал локтями.
– Ты чо такой-то, парень? – зашикали на него. – За колбасой стоишь, чо ли?
– Мне надо передать... защитнику! – задыхался Женя. – А то поздно будет!
– Давай, передадим, подумаешь, дело како…
Женя посмотрел на многоголовую плоть впереди и на сплющенную тетрадку. Поколебался еще минуту и отдал скрутку ближайшему парню.
– Сначала вот тому, в очках который, а он уже адвокату передаст...
– Будет в ажуре, не боись...
Тетрадь замелькала над головами, Женя следил за нею так, будто в этой ученической тетрадке был оправдательный приговор. Два раза ему казалось, что скрутка выпала из рук в самую гущу народа, и у него пересыхало во рту. Но все же тетрадь добралась до Гарьки, и тот с удивлением развернул ее. Мгновенно оценил.
Женя приподнялся на цыпочки и показал рукой в сторону Люси: «Передавай!»
Гарька кивнул и потянулся к Люсе со скруткой. Она приняла тетрадь, развернула, радостно кивнула в сторону входа. Встала, воспользовавшись минутой в смене свидетелей и объявила:
– Товарищ председатель, прошу приобщить к делу обращение геологов приискового управления и учителей средней школы. – Люся зачитала своим мягким голосом текст и добавила: – Под обращением подписи двадцати семи человек...
– Еще можно, если надо! – прокричал кто-то в зале, и тут поднялся шум.
– Парню жить надо!
– Освободить!
Судья застучал авторучкой по графину с водой. Игорь, сидевший до этого в глубокой задумчивости, вдруг словно пробудился. Он завертел стриженой головой, и рот его закривился, как у мальчишки, сдерживающего слезы. Глаза его засеребрились, будто он только что увидел людей и свою мать на свидетельском месте.
– Бандуреева Ксения Николаевна, вы вызваны в качестве свидетеля и обязаны говорить только правду...
