Текст книги "Открытие"
Автор книги: Геннадий Машкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Сначала проверим заявку, – оборвал я старика голосом старшего. – Потом можно будет посмотреть россыпь на предмет рекомендации под разведку.
Я пошел к зимовью. Цыганов, шурша сзади, доказывал, какой я глупый юноша. Под конец он плюнул и заявил:
– Можешь весь голец перерыть. Я вольная птаха, дуракам не подмога – буду стараться здесь.
Я приостановился, скрестив руки на груди.
– Нам надо искать коренное золото. Иначе ты полетишь по статье!
Он опередил меня, упал на колени и воздел кверху руки.
– Не найдем ничего на этом гольце, слово Цыгана, – прохрипел он. – Только время зря потеряем... Потом будешь на хлеб получать, воду и соду, чтобы изжоги не было.
– Чего ты пристал ко мне, душа твоя копейка! – заорал я на него, сжал кулаки и осекся.
Зрачки его глаз увеличились. Я опять видел в них свое совсем несуровое лицо под несуразным накомарником. Губы старика дергались в мучительном тике. Я выпалил ему в лицо оскорбление, хуже которого трудно придумать у бодайбинских копачей. За такое расплачиваются дорого... И Цыганов прытко бросился к зимовью – молодому не угнаться. До ушей долетело только:
– Кончу, как Пирата... В тайге ищи-свищи...
А у меня ноги стали, точно деревяшки. Момент догнать его я упустил... Вот Цыганов скрылся за зимовьишком. Я представлял, как он выхватывает свой Зауэр из-под веревок вьюка и взводит курки. Я как будто услышал легкое клацанье пружин. Подумалось, что не поздно убежать. Дать крюк по тайге и выйти к Перевозу. Сначала забежать за ту лиственницу, потом зигзагами до тех кустов, а там... Я в мыслях бежал, как кабарга, а сам шел к зимовью. Нельзя было назад – тогда бы за мою душу и копейки не дали. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.
Цыганов сидел на пеньке и сворачивал цигарку трясучими пальцами. Сначала я не заметил отсутствия Лисы. Потом увидел березу с желтым следом веревки...
– А ты... ты каким узлом веревку вязал, юноша?
– Простым...
И он начал костерить меня на чем свет стоит, какой я никчемный, неумелый, растяпистый юноша...
Я лег на жесткую траву и стал рассматривать двух муравьев. Они тащили золотую хвоинку. Каждый норовил волочь ее своей дорогой. И все-таки хвоинка подвигалась к муравейнику: один из муравьев оказался сильнее. И в нашем отряде произошло то же. Старик все-таки был старик. На месть его не хватило, побег Лисы выбил из колеи, и теперь он отбрехивался, как старый пес. Вот мысли угадывал он чужие запросто. И сейчас он смолк, выпуская целую дымовую завесу.
– Ночуй у костра, – вдруг предложил Цыганов. – В зимовье балкой убьет гнилой.
Он понуристо встал, забросил на плечо свой Зауэр и зашагал по лошадиным следам, залитым водой.
– Без советов обойдусь, – пробормотал я, с ненавистью глядя в синюю заплату. – Скатертью дорожка.
Три раза я поднимался на голец с серпиком снега. Обошел его вдоль и поперек, разгоняя стаи белых уже куропаток. Расколотил все глыбы кварца, которые встретил на своих маршрутных зигзагах, но не обнаружил ни мелкой блестинки металла.
В третий вечер я спускался к зимовью голодный и злющий. Знал, что на четвертый день не смогу подняться на голец. Охотиться на шнырливых куропаток уже не было сил. А от голубицы, брусники и стланиковых орехов у меня расстроился живот. От этого ноги дрожали и в глазах зыбились гольцы: мозаика из ярких и темных пятен. Если бы выпить сладкого крепкого чаю, можно бы и на четвертый раз подняться. Но кончились спички. А чертов напарник не удосужился мне, некурящему, оставить запасную коробку. Я бы этого старика разорвал сейчас на тысячи кусочков! Нет, не хватило бы сил. Если бы попить крепкого чайку...
И вдруг я почуял запах чая. Хорошего индийского чая. Такой мы заваривали со стариком. Галлюцинация?.. Но и костром пахнуло. Я сглотнул слюну и побежал к зимовью. Все ближе ржавая скобка. Теперь я чуял явственно запах костра и чая. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и вышел успокоенный.
У костерка на корточках сидел старик с синей заплатой на штанах. Я так обрадовался ему, что не заметил Лисы. Потом увидел огромный узел на веревке, обмотанной дважды вокруг березы.
Я упал возле костра.
– До самого шаман-дерева гнался, – сказал Цыганов, наливая мне чай в кружку. – Хитрющая ведьма.
Я кинул в чай большой кусок сахару, размешал палочкой и стал пить маленькими глоточками.
– Зачем вел назад ее? – Я пожал плечами. – Лишние коне-дни подвесят мне, и только.
– Не подвесят, – ответил старик, ковыряя прутиком в костре. – Должен фарт подвалить...
– Поздно ты кинулся, – сказал я сухо. – Обшарил твой голец – два пустых да порожний.
– Это не тот голец, – ответил старик. – Я показал тебе самый высокий, чтоб сбить охотку. А тот гольчик правее...
Я даже не поднял головы – какое-то отупение навалилось на меня вместе с чаем. Лишь вспомнил, что снежные косяки с каждым днем все уверенней затягивают склоны гольцов. И вот они, мохнатые снежинки, словно по вызову, прилетели к самому костру.
– Погода-то больше не даст нам резвиться, – заметил я.
– Придется оставить поиск на будущий год, – согласился Цыганов.
– Даст ли теперь «добро» Кирьяков?
– А чего же не дать? – загорячился Цыганов. – За такую-то россыпь! Да дома у меня второй отломок шкварца с золотым тараканом!.. Да сам Кирьяков Миха не такой уж хищник, заверяю тебя! Наш он, дальнетайгинский, понятие к настойчивости разумеет и на фарт нюх у него имеется... Нет, не хищник он, чтоб не выпустить нас на будущее лето!..
Старик, подшуровывая костер, продолжал яростно доказывать, каковы достоинства у нашего начальника. А я сквозь полудрему думал, что достоинства есть, несомненно, и у самого Цыганова. Не застрелил бы он меня, как Пирата, даже не сбеги Лиса: хозяйственный мужик. А хозяйственный, он понимает толк в смене. Работать с ним сложно, но можно. И мы еще с Елизаром Панкратьевичем Цыгановым выйдем на поиски коренного золота. Мы с ним – золотоискатели.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СПОСОБ
Сеня Карликов прямо после службы на Тихом океане поступил в геологическую партию. Его взяли завхозом. Но ключи, бренчавшие у Сени на поясе, вызывали у геологов смех. Ключи никак не соответствовали тельняшке и лихой мичманке с высокой тульей и крохотным козырьком. Об этом несоответствии намекал повар Талаталов, бывший капитан дальнего плавания. Но Сеня отмахивался от старика, будто от комара, и еще рьяней справлял свою складскую службу. Однажды он ответил:
– Откомандовался, кэп, отойди в сторонку – не мешай дело делать.
– Салага ты, Сеня, – возразил Талаталов, – человек всю жизнь остается на своем боевом посту, уважь его – он тебе душу в дело вдохнет, душу своего большого опыта.
– Отстань, старый, спирта, доверенного мне, тебе все равно не видать...
Речь шла о спирте, который стоял у Сени на складе. Его получили для протирания геофизических приборов. Обычно спирт списывался по акту в самом начале сезона, а приборы протирались водой из таежного ручья. Но на сей раз спирт стоял целехонький, хоть была уже середина сезона. Объяснялось это строгостью начальника партии, верной службой завхоза и еще неудачным течением поисковых дел.
– Салага ты, – ответил Талаталов Сене. – Я к тому говорю, чтоб ты чуток пошурупил мозгами да не превратился в ключника. Лучше клади ключи на видное место. Во-первых, доверие людям нашего таежного экипажа. Во-вторых, вдруг до ветру в тайгу пойдешь и заблудишься. А у меня, сам знаешь, запас продуктов какой – на одну-две засыпки.
Сеня сложил губы трубочкой, так что усы его затопорщились, словно лапки лиственницы под осенним ветром.
– Начальник предупредил, ключи никому не доверять. – Сеня постучал ребром ладони по своей тугой, словно кнехт, шее. – По-до-т-чет! А начальника и так вон залихотило от всех наших неважных дел.
– И все же не верится, что ты был мореманом. – Талаталов сморщил нос, покрытый ажурной сеточкой лиловых жилок. – Не знаешь, чем на флотах разряжают накаленную обстановку?!
Сеня снял мичманку и начал раскручивать ее на пальце.
– Примерным исполнением уставных обязанностей!
– Нет, ты не мореман. – Талаталов сплюнул. – И за что тебя любит твоя Милка?
Сеня заалел, как саранка, задышал всей грудью и по-медвежьи заворочал глазами. Было отчего. Молодая жена его таборщица Милка отличалась статью и красивостью. Две блеклые геологини не шли ни в какое сравнение с его жар-птицей. И в партии Сеня стал перехватывать продолжительные взгляды мужчин, направленные на его жену. Намек бывалого капитана насторожил его, заставил прикусить кончик уса и по-медвежьи засопеть. Но Сеня быстро сообразил, что в таком деле со стариком надо дружить. И сбил свой молодецкий гонор.
– Ладно, – проговорив Сеня и напялил мичманку на потную голову. – Пойдем к начальнику. Если спишет поллитровочку, не буду возражать – угощу.
– Для его же пользы, с ним же, Сенюшка, нужен задушевный разговор. Без пригубления тут никак не обойтись.
Десятиместная палатка начальника партии Бориса Эдмундовича Рытвина находилась в центре табора. Она возвышалась над мелкими палатками наподобие шатра полководца.
Отправив геологов в маршруты, Рытвин вернулся в палатку. Он подтащил раскладушку в угол, где солнечный поток из двери отсекался откидным тентом, и, раздевшись до трусов, улегся на нее.
– Опять клептомания? – спросил геофизик Вася. Его рыжая борода тряслась в такт оборотам ручки арифмометра не то от смеха, не то по инерции.
Рытвин болезненно повел черными бровями, вздохнул и похлопал себя по волосатой груди. На животе всколыхнулись белые складки.
– Медицина, она не стоит на месте, Васятка, в отличие от нас...
У начальника партии была необычайная справка. На желтой бумажке размашистым врачебным почерком сообщалось, что Борис Эдмундович Рытвин болен. И дальше – длинное слово по-латыни. В партии никто не мог запомнить эту мудреную болезнь. С Васиной легкой руки болезнь начальника стали называть непонятным, но красивым словом «клептомания». Рытвин не обижался, потому что суть его болезни все уяснили хорошо. Хворь наваливалась приступами, когда не клеились дела или хромала дисциплина. Заключалась болезнь в полном отсутствии работоспособности. Вася, правда, после каждого приступа вежливо просил у начальника справку, объясняя это тем, что секрет лечения надо искать в самой справке.
Вот и сейчас геофизик протянул руку, и Рытвин великодушно вложил ему в ладонь справку: в таежном отряде все должно быть на доверительном уровне. Вася нахмурил сизый от загара лоб и сосредоточил взгляд на печати и подписях. Если бы они были фальшивые, то испепелились бы в один момент: замечание начальника о плохом темпе работ партии било по нервам всех, подхлестывало и разобщало.
– Что приуныли, адмиралы? – раздался в этот момент бодрый голос отставного капитана.
– Тонус падает, – прокряхтел Рытвин, и раскладушка подтверждающе заскрипела под начальником.
– Чем она лечится, эта чертова клептомания? – Вася всей пятерней залез в свою бороду. – Нервирует ведь. Опять же, капитанская улыбка – это флаг корабля, а тут кислая физия!
– По расшифровке, как я вычитал в словарике, клептомания – психическое заболевание, когда человека тянет к воровству, – стал бойко делиться своими познаниями Талаталов. – А воровство, знаете, бывает всякое-разное...
– Пока воруют у меня, – включился в треп Рытвин с жалостной самоиронией на массивном лице. – Растаскивают авторитет, надежды на удачу в этом сезоне и, как видите, психологическую уравновешенность!
– Надо бороться с любой болезнью, Борис, – с юморным жаром заговорил Вася. – Где сила воли? Бег трусцой? Аутотренинг?
– Это все не для моей болезни, братцы.
– Смотри, а то народ тоже опустит руки, уважаемый начальник.
– Нет, шутки в сторону, Василий Тимофеевич, этого нельзя допускать! – рванулся с раскладушки Рытвин. – Вы должны поднажать, расшурупиться, подтянуться! Если хоть чуточку, по-человечески жалеете начальника...
– Поэтому и хотим, чтобы ты и дня не лежал пластом, Борис! – буркнул Вася в огненную бороду. – Поднимайся-ка и сходи в маршрут!
– Нет, парнята, меня теперь бульдозером не снять с мертвой точки, – вздохнул Рытвин и подкатил глаза под синюшные веки. – Только сильный шок, вызванный крупной удачей, к примеру, может расшевелить. Так сказал мне один медик-светило.
– Есть, по-моему, эффективные простые средства, – сказал Талаталов, уперев указательный палец в седой висок. – Простые человеческие способы для поднятия духа.
Рытвин повернул свое белое тело на бок, приподнялся на локте и уставился на бодрого старичка томным взглядом болящего.
– Интересно, товарищи... Мне как начальнику это и на будущее...
– Случилось со мной подобное же, – начал старый капитан, садясь на раскладной стул, – когда спровадили меня на пенсию. Крутился всю жизнь, как в мальстреме, и вдруг – тихая гавань... Хожу по городу, глазею, покупаю газеты, ем, смотрю кино, выпиваю. Вроде живу. А почему же люди сторонятся меня, точно я неполноценный? Встретишь такого же, как ты, горемыку-пенсионера, улыбнешься ему, потреплешься о погоде и разойдешься, как в море корабли. Пить стал сильнее, чем в былые годы. Не то что разом, а за счет ритмичности. Вижу – грузнею, замедляюсь, коснею, руки дрожать стали, как от тропической лихорадки. Значит, ракушки облепили... Тоска навалилась свинцовая. Что делать? На флот уже не возьмут на мало-мальскую должность. В сторожа идти – душа не позволяет... Сижу однажды в ресторане, жую какой-то лангет и думаю невеселую свою думу. Подсаживается к моему столику девица. Заказала себе лимонаду, потягивает из фужерчика и посматривает на соседние столики, кто бы пригласил. На меня не глядит, точно я человек-невидимка. Эх, и обидно стало мне. Говорю ей: «Красавица, а вы мне нравитесь». Она в ответ: «Старичок, видишь вон тех парней... Так вот – не мельтеши у меня перед глазами, не засти мальчиков». Ух и злость взяла меня! Выпрямился я этак и говорю: «Думаешь, кровь во мне застыла, у капитана дальнего плаванья?» Она сощурила глаза, плутовка, и отвечает: «Пойдем, капитан, потанцуем. Только условие – пять танцев подряд! Не выдержишь – пойдешь к тем парням и представишь им меня в наилучшем виде...» Ну, кашалоты, показал я ей! Будто в шторм хороший со мной она попала. Я заказываю вальсы, вальсы... И точно молодею с каждым туром! А она, шалунья, уже сама ко мне липнет. На тех парней ноль внимания...
– Какие женщины, отец! – перебил его Рытвин загробным голосом. – При такой производственной пробуксовке не хватает еще легкомыслия! За пол-лета никаких результатов, ни крупицы киновари, какие могут быть разговоры о женщинах!
Все опустили глаза, словно безрезультатность работ Горбушинской партии зависела именно от него. И в свете такой невезучести болезнь Рытвина показалась совсем неизлечимой.
Все видели, как начальник был оживлен при отъезде в тайгу, как объяснял полевикам вплоть до маршрутного рабочего про скрытые богатства ленского края, намекал на особую перспективность их Горбушинского листа, на котором обязательно должны были «выскочить» проявления киновари. А теперь Рытвин сник, и странная болезнь приковала его к раскладушке. Хорошо бы геологи и геофизики что-нибудь открыли в ближайшее время и поставили бы начальника на ноги. Но удача такая зыбкая вещь... Может, все-таки простым человеческим способом можно оживить начальство? Про женщин стал хорошо говорить Талаталов. Но этим Рытвина не проймешь. Не то что какой аскет начальник, нет! Даже любит женский уход за собой, особенно во время болезни. Нравится ему, когда таборщица Милка приносит в палатку немудреный полевой обед. Рытвин улыбается тогда ей, жмет руку и заводит разговор о молодом житье-бытье. Но это доверительность по-производственному, без заигрывания. Сам расскажет какой-нибудь назидательный случай из жизни своей жены, замотанной директорши универмага, и ребятенка троечника. По его словам, отключается он здесь, на производстве, жертвенно от семейных забот. Некоторым нравится отдыхать среди смолистых сосен, ласковых речек и красноцветных ленских берегов. Для них уютнее нет палаточного городка с банькой на берегу и рубленым складом чуть на отшибе. Прямо курорт. А для Рытвина это прежде всего производство – за него он в ответе перед высшим начальством. «Хотелось бы, чтоб поинтенсивней народ работал на главную задачу, – вздыхал Рытвин. – А то ведь начальник не стальной, сначала душа изноется, потом наваливается мой персональный недуг, Милаша».
Милка, как может, успокаивает начальника, приносит ему щи понаваристей, котлетку порумяней и чай покрепче. «Путь к сердцу начальства, – как частенько выражается Талаталов, – тоже через желудок!»
Сейчас ему пришлось напрячь все капитанские морщины, чтобы сделать новый заход на начальничью болезнь, мысленно перебрав известные ему средства человеческого арсенала.
– Тогда вот что, – изрек старый морской волк, самозабвенно стукнул себя по груди, обтянутой поношенным кителем, и сияющие пуговицы звякнули. – Я из спирта такой ликер могу приготовить, что от твоей хвори, Борис, и духу не останется. Отметить середину лета сам бог велел! Как переход через экватор! Вот чем снимаем мы на флотах всякую дурноту!
– Пьянка! – Рытвин скрестил на груди руки с вислыми мышцами. – Пьянка в разгар полевого сезона?! Вы меня доконать хотите?!
– Под хорошее блюдо! Товарищеский сход для дела! Праздник для общей встряски! Выяснение ошибок! Претензий друг к другу! Снятие ракушек! Обсуждение дальнейшего плаванья!..
– Под хорошее блюдо? – задумался Рытвин.
– Едали когда-нибудь чахохбили?
Рытвин сел. Раскладушка веселее заскрипела под ним. По горлу начальника прокатился клубок.
– Какие ингредиенты, Виктор Петрович, необходимы для этого вашего блюда?
– Грузинское блюдо это, Борис Эдмундович, в основе его курица... Нужна курица. Я сварю тебе такое блюдо, что ты будешь плясать вокруг котла, как дикарь с Соломоновых островов.
– Сеня! – Начальник болезненно изогнул бровь. – Это ведь идея. Общая встряска!
– Есть! – Завхоз отдал честь и бросился к берегу Горбушихи. И пока Талаталов объяснял, как украсит общий стол под большим тентом, взревел мотор.
– Ключи, служака! – закричал повар и побежал на берег. – Ключи-и-и!
Но лодка с дюралевым корпусом неслась уже по плесу, касаясь воды лишь кормой.
– Да он вернется к вечеру, – крикнул Талаталову начальник. – Долго ли до деревни слетать и обратно такому орлу? Все бы работали так четко!
– У меня крупы на одну засыпку! – простонал старик, опустился на белый горячий валун и забормотал: – Чем людей кормить в случае чего?!
Сеня к вечеру не вернулся. И на следующий день не возвратился... На четвертый день партия уже не работала по причине выходного и голода. Все разлеглись на берегу и поглядывали на плесо, пока солнечные змеи не начинали зыбиться в глазах. Тогда переводили взгляды на склад, где под большим, смазанным сливочным маслом замком скрывались банки с атлантическими сардинами, тушенкой, томатным соусом.
– Не до чахохбили теперь, – громко изрекал Вася, – кашки б из шрапнели!
– Баклажановой икры бы...
– Любой бы концервы...
Голоса геологов и рабочих доносились в палатку-десятиместку, и лицо Рытвина подергивалось, будто от укуса слепня. Талаталов, который пришел к постели больного начальника за советом, заботливо наклонился к лицу страдальца.
– Не переживай, Борис, – посоветовал Талаталов. – Голод, он полезен, как пишут теперь ученые... По себе знаю... Как попощусь, молодым себя чувствую.
– Мне этот голод поперек горла, – застонал Рытвин под согласный поскрип раскладушки. – Сам я все перенесу... Но план-то горит! Какой может быть выходной в ясный день?! О-о-ох!
– Вызывай срочный вертолет с продуктами, – предложил Талаталов.
– Вы меня совсем хотите в гроб уложить! – слабо вскинулся Рытвин. – Может, завхоз просто пьянствует в деревне, а я сам на ЧП напрошусь! Потом на все управление слава!.. О-о-ой!
Стон Рытвина непочтительно оборвали таборные собаки хоровым лаем. В прорез палаточного входа было видно, как собаки пестрой стайкой кинулись к опушке, точно зачуяли зверя.
Но из чащобы выдрались люди в рваной спецовке, с топорами в руках. Они еле волочили ноги.
– Какой-то отрядишко, как видно, заплутался! – определил Талаталов и выскочил навстречу оборванным людям. – Похоже, натуральное кораблекрушение!
Зачуяв неладное, с берега тоже заспешили к странным оборвышам. Окружили пришельцев, обменялись приветствиями и через минуту знали, что стряслось с парнями из соседнего геологического отряда. Сплавляясь по Горбушихе на плоту, наскочили на порог и утопили продукты, провиант, приборы.
– Неделю рубимся от самого порога, – объяснил, как видно, старший с исхудалым лицом под козырьком форменной фуражки с молоточками. – Без крошки хлеба...
– И у нас нелепая штуковина вышла, коллеги, – взволнованно заговорил Вася, теребя бороду. – Как назло, завхоз с ключами от продсклада уплыл на единственной моторке и как в воду канул...
Громкий всхлип подтвердил Васины слова. Милка закрыла бледное лицо ладошками, скрючилась от мучительных рыданий и помчалась в свою палатку, не разбирая тропы.
– Завхоз ее муж, – объяснил Талаталов. Он взял старшего под руку и легко повел его к штабной десятиместке. – Ну ничего... Сейчас мы все образуем. Убедим нашего начальника. Не камень же он у нас. Просто приболел. Болезнь такая редкая – с голодухи не выговоришь. Но понять-то должен товарищей по несчастью. Склад-то вот он... Наши продукты, не американские!
– О-о-ох! – простонал в ответ Рытвин, и стон, усиленный пустой палаткой, заставил всех замереть у входа. – Что склад без завхоза?
– Борис Эдмундыч, – обратился Талаталов, покручивая пуговицу на кителе. – Ребята вот падают с голоду.
– Соседи мы ваши, – выступил вперед старший. – Все утонуло в Дивном пороге. Если можно, хоть что-нибудь поесть... Взаимообразно...
– Сами на подсосе, извините, товарищи, – отрешенно ответил Рытвин. – Рацию можем предоставить. Ждите вечернего сеанса.
– Да это же только завтра вертолет, – воскликнул Вася. – И то при условии погоды!
– Рация рацией, – заметил Талаталов. – А мы будем придумывать свой способ.
Он поманил Васю из палатки, кивнул на склад и сказал:
– Надо сбивать замок.
– Что ты, Петрович, кто решится?
– Эти замки открываются от сильной встряски.
– Кто же будет встряхивать?
– Коллективно!
– Как это, Петрович?
– Собирай всех стрелков!
– А-а-а! Если откроется замок, никто конкретно... Понял!
Вася догадливо похлопал себя по лбу, мотнул рыжей шевелюрой и быстро обежал круг своих коллег, которые почти все имели оружие. Геологи и несколько горных рабочих быстро сбегали в свои палатки, захватили наганы, карабины и ружья. Заряжая их на ходу, добровольцы с ухмылками выстраивались подле Талаталова, в десятке шагов от могучего замка на двери с коваными скобами, прошитыми анкерными болтами.
– Приготовьсь! – скомандовал Талаталов.
Стрелки вскинули оружие, целясь в замок.
Собаки, зачуяв неладное, кинулись подальше от склада. Пришельцы следили за хозяевами с голодной отрешенностью.
Вдруг из-за их спин, из глубины палатки, раздался вопль, и сам Рытвин выскочил из полутьмы на солнце. Одна лямка его желтой майки спала с плеча, трусы непомерной величины запузырили на ходу, но прыткость начальника поразила всех. В несколько прыжков Рытвин достиг двери склада, распялся на ней, как Христос, и заголосил:
– Это что за самоуправство? Здесь еще есть материально ответственные! Подотчет на тысячи рублей! Анархию мне устроить! Чтоб не расхлебался до конца своих дней! Да я вас всех в тюрягу! Разгоню – новых наберу! По статье! А зачинщиков под суд!
Рытвин задохнулся, но явно не от слабости, а от бурного выхлеста чувств. И в наступившей тишине выстрелом прозвучал спокойный голос Васи:
– Вот и вся болезнь!
– Прошла твоя клептомания, Борис Эдмундыч? – поинтересовался Талаталов и огорчительно сплюнул. – Совсем ведь простое леченье, а я – чахохбили!
– Товарищи, уймитесь! – раздался голос старшего. – Мы дойдем так до деревни. Не представляли, что у вас такие сложности... Мы сейчас дальше... Только оставим у вас вот эти камушки, сдается – в них что-то есть, так нам показалось. Нести дальше тяжело. И так перли от самого порога.
Старший потянул за лямки свой рюкзак, раскрыл его и вывалил на траву куски породы, на которых будто бы запеклись капли крови. По трещинкам густели алые натеки, кроваво-красные прожилки густо просекали массивные образцы.
– Киноварь! – вскрикнул Рытвин, опустился на колени перед камнями и стал перещупывать их, точно слепец. – Какая насыщенная минерализация!
– Черт побери, – пробормотал Вася, – рудопроявление с неба!
– Из тайги, – поправил старший, – ниже Дивного порога в трехстах метрах прямо в обрыве краснеет. Мы и решили прихватить несколько камешков.
– Правильно решили, хлопцы! – воскликнул Талаталов. – Никуда мы вас не отпустим! Раскурочим замок и накормим до отвала! – Он засунул пальцы в рот и Молодецки свистнул: – А ну, стрелки, на линию огня!
Но стрелки на этот раз не торопились. Озираясь на Рытвина, они прятались друг за друга. Наконец начальник почуял на себе взгляды своих и гостей. Он вдруг выронил самый большой образец, мученически сморщил лицо и схватился за живот. Потом вскочил, выдавил виноватую улыбку и рысцой направился к тропинке, которая вела в дальние кусты.
– Наконец-то человеческая болезнь объявилась у нашего Бори, – объяснил Талаталов и скомандовал: – Становись в цепь, громодяне!
Стрелки зашевелились, выстраиваясь вновь перед складом. И тут по табору разнесся женский крик:
– Едет! Сеня! Родной!
Милка выскочила из своей двухместной палаточки и побежала к берегу, теряя на кусты косынку, фартук и простенький браслет.
«Дук-дук-дук...» – донеслось с реки задорное пение «Вихря». И вот из-за зеленого клина ближнего мыса вырулила знакомая синяя «Казанка». На корме затаился рулевой в тельняшке. Он словно боялся сглазить свой мотор, не поднимал высоко головы, пока не уткнулся в берег против табора.
Милка повисла на шее мужа, а тот ласково отнял ее от себя: недостойно мужчине выражать чересчур бурные чувства к жене на людях. Сеня тут же достал куль с какими-то кругляками, взвалил его на себя и понес к складу.
Все оставались на своих местах, словно прибыл следователь.
А Сеня улыбался во всю ширь своего лица, усы его дыбились от удовольствия, хоть глаза чуть подвело серым налетом.
– Мотор забарахлил, пришлось проваландаться в Воронцовке, зато достал вот... куриц... двенадцать штук! – Сеня тряхнул кулем, передал его жене и потянулся к десятиместке. – Ну теперь, Борис Эдмундыч, пир на весь мир с этим самым... чихохбили... И вашу болезню, товарищ начальник, собьем. – Сеня вдруг пригляделся к раскладушке и подбил мичманку на нос. – Да он, я вижу, того... уже и без блюда на ногах...
– Еще бы, – усмехнулся, шатнувшись, Вася, – такой шок устроили ему, что покойника б на ноги подняли, будь он материально ответственный!
– Это что же такое? – Сеня озадаченно крутнул головой на шее-кнехте, оглядывая вооруженных своих и незнакомых оборвышей. – Что за аврал тут случился?
– Хотели замок сбить со склада, не дождав тебя, – объяснил Вася. – Поверил бы ты, старшина, своим сотоварищам?
– Люди-то живые, Сеня, а ты ключи по инерции с собой!
– Как же так, Виктор Петрович? – заныл Сеня, с трудом шевеля губами. – Моряк моряка подводить?
– Это ты, Сеня, подвел наше человеческое достоинство!
– Люди нам открытие принесли, – буркнул Вася, – а мы им бюрократический стриптиз кажем!
– Что же получается, – забормотал Сеня, – при начальнике... Бунт на корабле...
– Открывай быстрей склад, ключник! – рявкнул Талаталов. – Треп потом... Не видишь – люди с голоду помирают! Да какие люди! Молиться на них надо, а мы колупаемся в носах!
– Сеня, они неделю пробивались к нам из тайги, – выдохнула Милка. – Их вон сколько, а ты один... Чего только я не передумала, как их увидела! Одному сгинуть в тайге – плевое дело!
Лицо Сени порябело, он звякнул ключами и незряче уткнулся в дверь.
– Ничего бы не случилось, Борис Эдмундыч, – вдруг огрызнулся Сеня, будто начальник стоял рядом, – раз Талаталов взялся за дело. Мы на море доверяем друг другу. Если даже чужой корабль терпит бедствие, то идем на все!
– Сухопутные тоже не все ухищрены – иной раз по-человечески способствуют друг другу, – высказался Вася. – Иначе трудно рассчитывать на удачу.
Вася говорил громко, чтобы слышал Рытвин. Начальник с видом мученика возвращался из кустов к своей палатке, где у него была спасительная справка.
