Текст книги "Открытие"
Автор книги: Геннадий Машкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Подумаешь, испугался, – напыжился Слон.
– Как дам по хоботу – станешь слоником на самом деле.
– Боялись мы вас, нахаловцев! – заартачился Слон. – Возьму сейчас за ноги и вышвырну в форточку!
Теперь уже самому толстокожему гостю ясно бы стало, что он в компании людей, которые настолько сжились, что могут переводить в шутку самый серьезный разговор, а это значит, они щадят друг друга, давая отдых мыслям и чувствам.
Люся знала этот прием. Она спокойно развернула папку и продолжила жизнеописание Игоря Бандуреева.
19
– И сколько мы сюда еще будем ездить? – ныл Слон, приспосабливая зеленый листик к своему носу с облупленной кожей. – Что мы тут потеряли, на этих сопках? У себя делать нечего, что ли? Зато там и солнце как солнце и речек сколь угодно...
Никто из парней не ответил ему, хотя это были общие мысли. Жене после ночной смены не хотелось и пальцем шевелить, не то что языком. Игорь с Борисом тоже отработали свое в первую смену. А Слону даже пришлось взять отгул ради журкинских наблюдений.
Хоть бы здесь позагорать как следует, лежа на брезентовых куртках, в полудреме переворачиваясь с боку на бок. Но Журкин гонял их на своих замерах так, что и загореть не было времени. Только носы облупились.
Слушая Слона, Игорь представил витимскую тайгу. Летнее солнце и там, на севере, палило жарко отвесными лучами. Но там на каждом шагу можно было припасть к чистой холодной воде, пахнущей хвоей и смородинным листом. А тут единственная речка Грязнуха превратилась в мутный шнурок, опоясывающий Рудногорск. Все притоки пересохли, потому что была вырублена тайга вокруг на многие-многие километры.
Если окинуть взглядом соседние сопки, нигде не увидишь ни деревца. Только буровые вышки торчат на голых склонах, залитых мазутом, соляркой и глинистым раствором. Но зато под этими проплешинами разбурены золоторудные залежи. Такое бы Витимску! Жалко, конечно, когда губят тенистую тайгу и синие реки. Но золото дороже. Недаром и они томятся под жарким солнцем в брезентовых робах да таскаются за Журкиным по раскаленным склонам после изнурительной работы на буровых вышках.
– Ну, где же наш старикан? – подал опять свой заспанный голос Слон. – Солнце встало выше ели, время спать, а мы не ели.
– Может, его орел по дороге перехватил? – хихикнув, заметил Борис.
Шутка вызвала смех, но тут же все стали озираться. Бориска напомнил про змей.
И орлы и змеи примелькались им здесь. Они сопровождали в маршрутах. И сейчас в белесом небе над сопкой кругами ходил орлик. Он выискивал добычу. Близость человека, взрывы, грохот буровых вышек, рев машин и бульдозеров отпугивали его. Но больно уж соблазнительны были скалы на склонах сопок. На горячих камнях нежилось много жирных змей. В любой щели тут могла оказаться гадюка. Как будто тайгу вырубали для их размножения.
– Мудрее любой змеи старик наш, – продолжал Слон. – Знал же, как окрутить нас... Дедом Морозом прикинулся...
– Идет! – Борис показал молотком вниз. – Ишь, как кузнечик скачет.
– Бодрый старик, – сказал Слон, – долгожитель.
На желтой, завивающейся в гору дороге мелькала капроновая шляпа Журкина. Он бодро шагал, помахивая молотком. Иногда останавливался, разбивал кусок породы, поднимал образец к глазам и снова шагал в гору.
– И зачем это мы связались с ним? – снова запричитал Слон. – Нашел негров... На буровой ухайдакаешься, да еще по жаре собирай ему тут образцы. У меня в деревне плечи так никогда не болели, как здесь от этих свечей. Надо же, десять метров стальная свечка – ее на вынос по мазутной слизи, не спавши, не евши, а потом на чужую диссертацию материалы набирай... Ну, выбрал специальность, в Тайшете расскажи – засмеют.
– И я бы в гробу видел его диссертацию, – поддакнул Женя. – Он профессора зарабатывает себе, в академики метит, а мы с какой стати на него упираемся?
– Ну и давайте скажем ему сейчас, – не выдержал Борис. – Так, мол, и так, тема ваша нас не волнует, хотим у себя в Сибири практиковаться, ближе к своим условиям, устройте нас на практику в Витимск...
– Это дело надо спускать на тормозах, ребята, – вмешался Игорь. – Нельзя так открыто – вдруг он рассвирепеет!.. Надо представлять, что такое диссертация для нашего времени!
– Так что, мы должны из-за его диссертации пять лет на одном и том же месте вкалывать? – повысил голос Слон.
– Ни кругозору, ничего! – выкрикнул Женя.
– Так мы здесь и состаримся вместе с ним, – сказал Слон. – Надо заявить ему, пока не поздно.
– Не изменит же он ради нас тему диссертации, – заметил Игорь.
– А почему бы и нет? – спросил Борис. – Пусть он считается с нашими пожеланиями.
– Он столько лет собирает материал, – проговорил Игорь. – И вдруг все это бросить?!
– Пусть бросит, – сказал Женя. – Зато подвинет проблему коренного золота у нас там...
– А вдруг он не успеет на нашем материале защититься? – предупредил Игорь.
– Мы там ему поможем, – ответил Женя. – С большим энтузиазмом, ей-ей!
– Как сейчас, – усмехнулся Игорь.
– Да много ли потеряет наука, если он не защитится совсем? – воскликнул Женя. – На черта ему эта диссертация, когда он там нужнее!
– Ты это и скажи ему, – посоветовал Игорь.
– И скажу! – Женя вскочил и начал одеваться. – Все скажу начистоту. Пусть он не думает, что мы слепые исполнители!
– Правильно, Женя, – поддержал Слон. – Давай правду-матку!
– Давай, Женя, давай, – поддакнул Борис, – со всей принципиальностью!
– Ну, что ж, – сказал Игорь, – попробуй.
– Поддержим, – заверил Слон.
– Только рубить не надо сплеча, – заволновался Борис, – можно и культурно сказать, обходительно, старость надо уважать...
Все поднялись, собирая прожженные, замасленные и порванные брезентовые костюмы. И когда Журкин выбрался на гребень сопки, вся пятерка выстроилась в тени под обнажением.
– Душновато, друзья мои, – заметил Журкин, обмахиваясь шляпой. – Но такова уж судьбина нашего брата полевика – то в жаре, то в холоде, то под дождичком, то под комариками...
Женя твердо взглянул Журкину в глаза и сказал:
– Илларион Борисович, мы не боимся трудностей. Но предпочитаем жариться под своим, сибирским солнышком, и лучше бы нас мочили свои дожди, и комары пусть бы звенели витимские...
– Всего хлебнуть успеете, – ответил Журкин. – Все только начинается у вас, мальчики мои.
– А мы считаем, что теряем здесь время понапрасну, – продолжал Женя. – Канителимся на мелочной работе, в то время как могли бы у себя заниматься более важным делом...
– Я понимаю вас, Евгений Ильич, – проговорил Журкин, набивая трубку. – Но к сожалению, взяться за более важное дело в Сибири не могу, а вас отпустить просто не имею права теперь...
– Почему? – вмешался Слон.
– А вот сейчас я вам объясню, любезные. – Журкин подошел к скале и постучал молотком по глубокой выемке. – Только сначала прошу ответить на один вопрос... В результате какого тектонического нарушения образовалась эта выбоина? Даю вам пять минут, это больше чем достаточно.
Он закурил трубку, хитро косясь на задумавшихся учеников. Все впились глазами в стенки этой выбоины, ища на них следы скольжения, тектонической глины или, на худой конец, ледниковых шрамов. Но не было ни первого, ни второго, ни третьего...
Женя хмурился, понимая, чем все это кончится.
– Пять минут прошло, – подал голос Журкин. – Никто не отгадал?
Женя покрутил головой.
– Ну вот, – сказал Журкин, поблескивая капельками зрачков, – раз такого пустяка не можете определить, как же вы будете искать месторождения?
– Признаков никаких, – промямлил Слон.
– Есть признаки, – заявил Журкин, усмехаясь в бороду. – Поглядите сюда!
Он ткнул ручкой молотка в круглую ямку над головой.
– Что это, по-вашему?
– Так это стакан от шпура, – отозвался Игорь. – Все ясно, Илларион Борисович, скалу эту взрывали!
– Правильно, – поклонился Журкин. – Взорвали навес аммонитом, опасно висел над дорогой...
– Ха-ха, ха-ха-ха! – рассмеялся Игорь.
– Вот это де! Хо-о-о! – раскрыл рот Слон.
Борис залился мелким смешком.
Женя кисло и виновато улыбался.
– Ну что, за работу, мои молодые друзья! – объявил Журкин. – Будем повышать свой геологический уровень, дабы не остаться полуучками, чтоб в учеников моих никто никогда не посмел ткнуть пальцем.
Доцент вынул из накладного кармана старого френча компас в медном футляре и стал объяснять, как надо классифицировать трещины и замерять элементы их залегания.
– Сделаем по пятьдесят замеров и пойдем отдыхать, – сказал Журкин.
Все разбрелись по обнажению, обстукивая молотками каждую плоскость и трещину, спугивая змей.
Игорь пристроился рядом с Журкиным. И Журкин чаще обращал внимание на замеры Бандуреева.
– Обработав замеры разных типов трещиноватости по статистическим законам, – объяснял Журкин громко, чтобы слышно было и отдалившемуся Жене, – мы получим родственные группы трещин. Их взаиморасположение на круговых диаграммах укажет нам направление стресса, основные системы, оперяющие разломы и контролирующие оруденение...
«Бинь!» – раздался стеклянный звон на самом гребешке скального останца, где работал Слон. К ногам Журкина упали осколки компаса.
Блеснули стекляшки, стрелка, кусочки зеркала и пластмассовая крышка.
– Вот черт! – над гребнем появилось лицо Слона под цвет кирпича. – Выскользнул из пальцев, будто угорь. Тоже компасы делают, лишь бы спихнуть...
– Помогайте кому-нибудь записывать, – сказал Журкин. – Придется разбросить вашу норму на остальных.
Слон, чертыхаясь, спустился со скалы. Он потолкался возле одного, другого и пошел с Женей.
Теперь раздавались только их голоса. Женя приставлял компас к поверхности трещины, потом сообщал напарнику азимут и угол падения. Слон записывал элементы залегания в геологический дневник. Вдруг они заспорили насчет какой-то трещины.
– Пиши «гладкая»! – настаивал Женя.
– Где это ты видишь гладкость? – артачился Слоя.
– Я тебе говорю – пиши! – требовал Женя.
– А ты сначала клешней ее ощупай, – советовал Слон.
– Я еще не ослеп, – ответил Женя, – как ты.
– У тебя куриная слепота, – объяснил Слон.
– А у тебя в мозгах одна мысль, – откликнулся Женя, – девочки!..
Не успел Журкин вскарабкаться к ним, чтобы рассудить, как Женя щелкнул Слона по лбу. Слон слетел на один уступ ниже.
– А-а-я-я-яй! – завопил Слон, присев на уступ.
К нему бросился Женя, потом подобрались остальные.
Слон, закатав штанину, держался за ногу.
Журкин ощупал его волосатую ногу.
– Ничего серьезного, – отметил он, – просто ушиб.
– Болит, – жаловался Слон и попробовал наступить на ногу. – Ой!
– Спускайтесь вниз, – сказал Журкин и кивнул Жене: – Помогите страждущему товарищу, Евгений Ильич.
Женя с виноватым видом подставил плечо, и оба друга стали спускаться с обнажения.
– Еще одна сотня замеров ложится на нас, – объявил Журкин, возвращаясь на свое место.
Они замерли над записными книжками и компасами. Орлик парил над головами людей и вдруг взметнулся вверх, как от выстрела. Новый вопль огласил сопку.
– Змея! – закричал Борис мальчишеской фистулой. – Укусила змея-я-я-я!
Игорь бросился к Борису, срываясь с уступа на уступ. Геологический молоток настиг ускользающую гадюку.
– Взялся я за эту вот трещину, а она оттуда, – стал объяснять Борис, выжимая кровь из мякоти возле большого пальца. – И как шилом, гадость такая!
На Борисовом лице не было больше загара, вся его бледность вернулась к нему.
– Давай отсосу кровь, – предложил Игорь.
– Не стоит, – запретил Журкин и перетянул Борисово запястье поясным ремешком. – Быстро вниз! Сам лечить буду!
И Журкин пошел за Борисом, припрыгивая на ходу.
– Вся корма на тебя падает, Игорь Петрович! – крикнул старик, обращаясь к Игорю. – Да сколько сделаешь теперь?! Не забудь потом захватить мой компас и дневник!
Игорь кивнул и, не теряя времени, направился к своей точке. По пути подобрал компас Журкина, его полевую книжку. «А что, если попытаться сделать все?» – задумался он.
Игорь еще раз взглянул на удаляющуюся вниз по склону фигуру доцента. Взял компас Журкина. Медная коробочка обожгла пальцы, успела нагреться. Игорь приткнул компас, как полагается, короткой стороной к шероховатой трещине. Стрелка забегала по лимбу. Пришлось дожидаться, когда она замрет. Азимут и угол падения Игорь записал в журкинский дневник.
Потом он понес компас к другой плоскости трещины, притормаживая стрелку одним концом о стекло. И теперь отсчет был взят скорее. Так, манипулируя стрелкой, Игорь научился быстро подгонять ее к нужному румбу.
Он заметил, что уже вечер, когда скала под ногами окрасилась в красный цвет. Серый лишайник стал бархатисто-лиловым, исчезли куда-то змеи.
Игорь разогнулся. С хрустом выпрямилась спина. Посмотрел вдаль, а перед глазами плыли трещины: открытые, закрытые, гладкие, шероховатые с зеркалами, скольжения, сцементированные прожилками кварца и растянутые разрывными нарушениями.
Трещинами был устлан и его путь, Игоря Бандуреева. На трещинах споткнулись сегодня ребята. «Расслабились и споткнулись, – решил Игорь. – Мне наука... Расслабляться нельзя до самого финиша!»
20
Из Витимска поступали неутешительные сведения. Коренных источников не нащупали и в этот сезон. С досады запил Митька Шмель, и его даже понизили до промывальщика. Но крест на их тайге было рано ставить. «Надо попытать счастья в последний раз на поисках, – решил Игорь, – если не повезет, с легкой душой уходить в науку». Но главное, с Любой не виделся уже полтора года!
Перед отлетом он волновался как никогда. Люба представлялась через какое-то зыбкое марево. Как она встретит его?
Руки у него дрожали, когда он получал проездные в институтской кассе. И потом, когда покупал билет в агентстве Аэрофлота, пальцы била мелкая дрожь. Парни смеялись над его потерянным видом. А Игорь растерянно улыбался в ответ. Они не понимали, что значит не видеться полтора года с любимым человеком.
Игорь успокоился, когда под тупым крылом Ил-14 зарябила тайга. Он припал к иллюминатору. Тень самолета неслась по неровной земле, пересекая пенные извилины рек, каменные россыпи, ярко-зеленые мари, острия скал. Все ближе, ближе к Любе... А не окажется ли, что летел к ней, но встретился с чужим человеком? Не упустил ли ее за всеми заботами и делами? Раньше не понимал, что она значит для него. А теперь распознал ее гравитационную силу. Жизнь уже не задавить никаким трудом, ни лекциями, ни экзаменами. Жизнь находит лазейку. Она, как река, подтачивает любую плотину, строй ее хоть из самых серьезных мыслей. Жизнь настигает во сне. Кажется по ночам, особенно после разговоров со Слоном, что рядом с тобой на жесткой общежитской кровати лежит Люба. Она загадочно улыбается и потягивается всем своим телом. Протянешь к ней руки – пустота. И сердце загремит, как в пустой бочке. И остро-сладкая истома во всем теле.
А порой, особенно по весне, хочется забросить к чертовой матери конспекты и уйти с парнями на ангарские острова, где гуляют девчата. Проверить себя. Наверно, имел бы успех не меньше, чем Слон-сердцеед. У Слона уже плешка просвечивает, а у него густые волнистые волосы цвета золотистой охры. И лицо узкое, острое, а не оплывшее, как у Слона. А глаза и равнять нечего, они от матери – продолговатые, черные со слюдяной блесткой. Уши великоваты, да веснушки проступают, но это не беда. Не зря же поглядывают на него женщины на улице и девочки в институте. Но у него есть одна заветная звездочка, и дай бог не отпугнуть ее до их грядущего воскресенья. В отличие от однокашников она чует, конечно, его неистовую озабоченность и понимает ее смысл. И пока отвечает молчаливым согласием. Но долго ли будет так продолжаться?
Игорь заглянул в окошечко. Гольцы пошли знакомые – лобастые и горбатые. Самолет пронес свою тень по тысячам километров тайги. Сверкнула наледь в извилистом устье Шаманки, и навстречу ринулись знакомые вершины левого и правого берегов.
Самолет приблизился к голому склону Горбача, залетел в долину и прижался к витимской террасе. Толчок, пробег – и колеса увязли в песке рядом с бревенчатым теремком – аэропортом.
– Земля!
– Спасибо летчикам: живыми довезли.
– Слава богу, долетели.
– Хорошо сели, как на перину...
В борт самолета стукнулся трап. Распахнули дверь, и самолет наполнился светом дня, блеском витимского плеса, запахом тайги и шумом ветра.
Ноги пассажиров застучали по трапу. Игорь надвинул на самые глаза козырек фуражки, чтобы не ослепнуть от блеска витимской воды.
В носу защекотало от смолевого дыма лиственничных поленьев.
Игорь медленно переступал по траве, оглядываясь во все стороны. Он не надеялся, что Люба встретит его, хоть и успел дать телеграмму.
Но она пришла и так же медленно двигалась к нему навстречу по зеленой каемке аэродрома. Подол ее белого платья забивало между ног порывами теплого ветра. Игорь смотрел на гибкие Любины ноги, как зачарованный. Пока она не поприветствовала его:
– Здравствуй, товарищ инженер.
Игорь опустил рюкзак на траву. Люба стояла перед ним и протягивала букетик подснежников. Игорь взял цветы и поцеловал ее пальцы, пахнущие хвоей.
– Добрый день, космачка.
Вместо кос на плечи Любы теперь спадали бронзовые локоны. Спереди волосы нависали над глазами. Казалось, что Люба приглядывается ко всему. Челка придавала ей настороженный вид. И эту настороженность усиливали две красные сережки. Они напоминали костянику.
Игорь долго не мог оторвать взгляда от красных стеклышек, припоминая, где видел эти серьги.
– Это мне знаешь кто подарил?
– Кто?
– Феня.
– Феня! Ты с ней встречаешься до сих пор?
– Да, встречаюсь.
– И она все еще того? – Игорь покрутил букетиком возле лба.
– Все еще ждет братку. Только теперь ее взяли в дом инвалидов...
– В дом инвалидов, – пробормотал Игорь, опуская глаза на свои кеды. – Может, там лучше ей станет – леченье, уход...
– Брата бы ей найти, – ответила Люба, – хоть мертвого...
– Теперь уж до Больших Поисков, – сказал Игорь, – начнут прочесывать тайгу, может быть, что-нибудь найдут...
– А ты не собираешься искать? – прищурилась Люба.
– У меня еще год учебы! – пробормотал Игорь. – Дипломный проект.
– Больше ждали, – заметила Люба и положила руки на его плечи. – И год подождем, Редкий мой Знак!
Кровь прихлынула к вискам Игоря. Он представил, что мочки его ушей сейчас под цвет Любиных сережек.
– Постараюсь в этом сезоне переиначить прозвище, – пробормотал Игорь.
– А по-моему, и так хорошо, – сказала Люба, – если забыть про золото.
– Разве я могу забыть? – Он забросил рюкзак за спину, взял свободной рукой ее руку, и они пошли с аэродрома. Тугой ветер подталкивал их к Витиму, покрытому серебристыми чешуйками зыби.
Они спустились к самой воде. Игорь оперся на валуны, торчащие из воды, и напился. По вкусу вода отличалась от ангарской, вода Витима припахивала мхом.
Игорь дал обсушиться лицу, подставив его ветру, который срывался в долину с Горбача. Потом они, как в детстве, поскакали по валунам. Остановились у старого полузатопленного карбаса и стали решать, куда идти дальше.
– Пойдем к нам, – предложил Игорь, кивая в сторону крутого берега, из-за которого чернела крыша барака, – обрадуем мать...
– Позже, – уперлась Люба. – Когда стемнеет...
– Тогда в тайгу, – согласился Игорь и повел Любу к окраине. – Я забыл уже, как пахнет там весной...
Хвойный дух разогретых лиственниц набегал вместе с ветром на них, дразня и завлекая в тайгу. И они не сговариваясь шли туда, где хвойный настой был гуще и хмельнее. Под ногами шуршала прошлогодняя трава и листья, пробитые зеленой мелочью. В распадках желтая трава достигала пояса. В одном из таких провалов кеды Игоря запутались в траве. Он споткнулся, рюкзак отлетел в сторону. Вслед за рюкзаком Игорь повалился на землю, увлекая за собой и Любу.
– Ласточка моя... золотинка... бесценная... желанная...
...Они пришли в себя, когда над головой пронзительно крикнула кукша. Игорь заметил, что солнечные пучки покраснели и бьют по верхушкам деревьев, а кукша скачет по верху, и темнеют вмятины на Любиных губах. «Это она прикусывала губы, чтобы не выдать нас криком, – подумал он с нежностью. – Родная космачка... Теперь ты моя навсегда!»
Он поцеловал ее в губы и прошептал:
– Теперь ты моя жена... Никуда от меня не денешься.
– Так уж и твоя? – со слабой улыбкой отозвалась она. – Так уж и никуда?
– Точно, – подтвердил Игорь, – никуда, только со мной... Что прикажу, то и будешь делать. Жена должна слушаться мужа, ясно?
– Ясно, – ответила Люба.
– Жена за мужем, как нитка за иголкой, поняла? – шутливо хмурясь, настаивал он.
– Поняла, – кивнула Люба.
– Куда прикажу, туда и пойдешь! – сказал он.
– Куда же сейчас, мой повелитель? – слабо улыбнулась Люба.
– К родителям! – сказал Игорь. – Признаваться...
– Ты что? – встрепенулась Люба. – С ума сошел?!
– Почему это с ума? – отозвался Игорь. – Мы с тобой поженились...
– Мы-то да, а они – порознь, – печально сказала Люба. – Отец мой узнает – умрет.
– Рано или поздно ему придется с этим смириться, – заметил Игорь.
– Лучше позже, – сказала она. – А сейчас только одному человеку можно признаться... который выше всего...
Она поднялась и сорвала синий подснежник, выросший рядом с пеньком. Игорь вскинул рюкзак на спину и побрел за Любой между деревьями. Она шла впереди, оглядывая полянки и прогалины. Плавно нагибалась, и в ее пальцах как бы вырастал подснежник. Скоро букет потяжелел. Люба поворошила его носом и двинулась в ту сторону, откуда доносились гудки автомобилей, лязг портального крана, лай собак и постук моторных лодок.
Игорь незряче шел за Любой. Перед ним сияли сполохи, как в тот раз, когда они впервые поцеловались. Игорь думал, что теперь долго он будет ходить с этим сиянием в глазах, как после электрической сварки. Но вдруг он зачуял что-то неладное, и сполохи пропали.
– Осторожно, – предупредила Люба, покусывая горящие губы, – не споткнись!
И тогда Игорь остановился и увидел, что Люба привела его на кладбище. Его словно дернуло током: он не любил этого места. Но деваться было некуда. Пришлось нагонять Любу.
Шел, спотыкаясь о могильные холмики, поваленные кресты и сопревшие венки. Люба вела его мимо цементного надгробия с распятием, серого покосившегося креста, рельса, вбитого на неизвестной могиле, памятника освободителям Витимска от банд Пепеляева, ржавых табличек, исписанных еврейскими письменами, штыря с узкой полоской полумесяца, серого камня со стершейся надписью, холмика охотника-якута и тумбочки со звездой.
Могилка Софьи Григорьевны располагалась среди безвестных холмиков и покосившихся лиственничных крестов.
Игорь остановился перед знакомой пришлифованной гранитной глыбкой на холмике Любиной матери. «Софья Григорьевна Лукина. Родилась в 1912 году, умерла в 1944 году. Вечный покой, мать и жена».
Люба опустилась на колени перед камнем и провела по нему рукой, смахивая прошлогодние листья. Ее ресницы заблестели от слез. Она разделила букет на две части и половину рассыпала на могиле матери.
«А куда другую половину? – подумал Игорь. – Оставит себе?»
– Иди за мной! – приказала Люба.
Игорь последовал за ней, ничего не подозревая. А она вела его к краю кладбища, где тополя уже смыкались кронами, а кусты под ними шелестели так, что казалось, в них кто-то прячется.
Острый сук царапнул Игоря по виску. Земля на могилах становилась все свежее, оградки – ярче.
– Куда же мы еще? – спросил он.
– Пришли, – отозвалась Люба.
Игорь прорвался на поляну и замер. В мягкой зеленой полутьме увидел он самые свежие могильные холмики. Оградки здесь были выстроены четкими рядами, а земля не успела обрасти травой. Прямо перед ними краснела тумба со звездой.
Игорь автоматически наклонился и прочитал: «Шмель Павел Иванович...» Он попятился, но Люба придержала его за рукав.
– Весной умер, – сказала она и положила цветы на тумбу. – Старая простуда сидела в нем...
Игорь подумал о быстрых годах. Земля забирала старших, им оставались заботы, все, что не сделано, и горечь жизни, потому что радость – легко улетучивающийся материал.
Он бы долго так простоял у этой могилы, не замечая надвигающихся сумерек. Но Люба потянула его с кладбища.
– Теперь можно и к вам, – заметила она тихо.
И они молча отступили от свежих могил на старое кладбище и вышли потихоньку к двум лиственничным столбам по краям дороги. Из зарослей черемухи, свиного багульника и мелколистной березы дорога вырывалась на пустырь. Здесь начинались первые строения города – темнел длинный дом инвалидов.
На завалинке инвалидного дома сидели несколько обитателей. Инвалиды грелись в лучах заходящего солнца и вели неторопливый разговор, который сводился к тому, что солнце на лето, зима на мороз.
– Любушка! – раздался вдруг вскрик, и с завалинки соскочила Феня. – Голубушка моя, раскрасавица ты писаная!
– Поздороваемся да пойдем, – шепнул Игорь Любе.
Но Люба шагнула навстречу Фене, и они обнялись.
Феня как будто похорошела в инвалидном доме. Глаза у нее синели, как два глубоких улова, а на самой было надето красное праздничное платье. Словно пламя охватило Любин белый шелк.
– Как ты чувствуешь себя, Феня? – спросила Люба.
– Лучше, моя душечка, – отозвалась Феня. – С людьми я тут, в обиду не дадут.
– Да кто тебя обидеть может, родная ты моя? – спросила Люба.
– Тс-с-с! – приложила палец к губам Феня и выглянула из-за Любы. – Услышит... Петр Васильевич!.. Вон молодой какой он, поджарый! Пришел по новой раскулачивать!
– Да это же Игорь! – воскликнула Люба. – Из института прилетел на практику!
– Здравствуй, Феня, – подал голос Игорь.
– А-ах, Игорек, – поморщилась Феня, – не признала в тебе я Ксениного... Отец и отец...
– Закончу институт, – забормотал Игорь, – к себе тебя жить возьму, Феня...
– Нет, Игорек, – расплавились складки на Фенином лице. – В тягость такая любому...
– А может, к нам перейти надумаешь, Феня? – спросила Люба.
– Нет, Любушка, – покрутила головой Феня, и темный узелок волос заблестел, точно проволочный. – Здесь дожидаться надо братку...
– Да не все ли равно? – удивилась Люба.
Феня помотала головой.
– Золотая Матушка с Батюшкой не отпустят братку, – объяснила она.
– Ты все еще надеешься? – спросила тихо Люба.
– А как же? – вскинулась Феня. – Увидят Матушка с Батюшкой, в какой я живу юдоли, смилостивятся, отпустят Васю из своего зимовья. – Она вздохнула, обратив дальний взгляд на тайгу. – Хрустальное зимовье у него, да скучно в нем, к людям хочется...
Из двери барака вышла на крыльцо старуха в белом переднике и закричала бодрым голосом:
– На ужин! Товарки, товарищи, ужинать!
Инвалиды, скрипя костылями, начали подниматься с завалинки. Поддерживая друг друга, они потянулись к крыльцу.
На завалинке остался только Ваня. В руках у него была сетка с большими пучками лука и редиски.
«Здесь продает, что ли? – подумал про огородника Игорь. – Неужели хватает совести у человека?»
– Хватит говорить! – прикрикнул вдруг Ваня на них. – Овощи надо нести на ужин, Феня! Витамин! Всем витамин!
– Сейчас, Ваня, иду, – заторопилась к нему Феня. – Ну, дай вам бог счастья, детки!.. Поклон передайте Ксене да Дмитрию Гурычу...
– Мы еще к тебе придем, Феня, – пообещала Люба, отходя на середину дороги.
Игорь подхватил наконец Любу под руку и повел быстрым шагом вниз. Как будто нарочно встречалось им то, что портило праздник их встречи. Игорь решил, что лучше всего будет идти по самому берегу Витима. Здесь шелестела вода, сияло красное солнце в каждом всплеске да позванивали цепи на лодках. Перед самым обрывом по песчаной тропке вывел Игорь Любу к своему дому. И тут они натолкнулись на соседей. Как назло, сегодня все они высыпали на свои грядки.
Соседи выпрямились, разглядывая Игоря и Любу.
– Привет, Игореша!
– Здравствуйте, Люба.
– Добрый день, Игорь!
– Как дела, Любушка?
– С праздником, Игорек!
– Заходите в гости, Любовь Дмитриевна!
Игорь поклонился, всем соседям-бедолагам. «Ничего, – подумал он, – скоро взойдет над Витимском второе солнце из золота, вы забудете свои огородики и станете сады разводить!»
Под взглядом соседских глаз они прошли вдоль забора до улицы, потом до калитки, словно сквозь строй. У Любы зарделись щеки и сбилась походка. Она отвешивала поклон каждому.
– Черта с два что скроешь, как в деревне...
– От людей ничего не утаишь, – отозвалась Люба. – Все равно узнают...
– А мы и не собираемся ни от кого скрывать своих отношений, верно?
Люба кивнула.
Он рванул перед Любой легкую дверь на дощатых сенцах, потом тяжелую, утепленную, и пропустил в квартиру.
Здесь было сумрачно, вкусно пахло жареным луком. В кухне, как и прежде, стоял его топчан, этажерка с книгами, старыми игрушками и рыболовными принадлежностями.
– Гостей принимаете? – воскликнул Игорь.
– Сын, – раздался из комнаты голос матери. – Прилетел! Наконец-то!
Игорь кинулся в сумрак большой комнаты. Мать вставала навстречу ему с кровати. Голова ее была замотана черной косынкой. Белел лишь квадратик лица. И под глазом синело подозрительное пятно.
Игорь метнулся к выключателю.
– Не надо, сынка! – взмолилась мать. – Об поленницу стукнулась я вчера, лицом прямо... Зажги в кухне – светло мне и так будет. Я вас увижу, а меня вам сейчас – ни к чему.
Игорь отступил. Нажал кнопку выключателя. Люба растерянно озиралась посреди кухни.
– Боже мой, на этот случай и мне подгадало! – зашевелилась снова мать. – Чай поставить надо... Варенье брусничное есть... Сберегла я...
– Лежите, Ксения Николаевна, лежите, – сказала Люба напрягшим голосом. – Мы сами...
Мать не настаивала. А Игорь пометался по кухне, махнул рукой и сказал:
– Я не хочу чаю, мама.
– Я пила перед тем, как идти к самолету, – поддержала его Люба.
– Где же Петр? – забеспокоилась мать. – Должен был уж прийти. Однако снова напарник не вышел на смену...
– Я схожу, узнаю, – предложил Игорь.
– И я с тобой, – сказала Люба.
– А может, останешься? – спросил Игорь. – Я быстро сбегаю... Соберемся все, поговорим...
– Посиди, Любушка, – попросила и мать. – Давно тебя не видели.
– Нет, мне пора, – ответила Люба. – Ужин готовить мужчинам.
Игорь потер висок и поднял на нее глаза: «Мужчинам?»
– У папы гости должны быть сегодня, – начала объяснять Люба виноватым голосом. – Проводины справляем Гречаному: в областной суд его переводят членом коллегии. Будет приезжать теперь к нам на особо сложные процессы, председателем...
– Ну, тогда пойдем, – сказал Игорь, распахивая перед Любой двери, – поговорим обо всем позже?
– Да, – облегченно ответила Люба, – позже!
Они вышли из сеней и снова попали под перекрестные взгляды соседей. Но Игорь больше не обращал на них внимания. Не до соседей было сейчас.
Однако они не собирались по-быстрому браться за свои лопаты, будто договорились сообщить ему что-то важное. И впрямь вперед выступил Гусаков, одернул куцую душегрейку и заговорил прокуренным голосом:
