Текст книги "Открытие"
Автор книги: Геннадий Машкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
– Правду? – Ксения Николаевна придвинула край косынки к глазам. – Правду?..
Она посмотрела на сына, заметила его растерянность и вдруг сорвала косынку.
– Сынок! – повалилась она перед клетушкой подсудимого. – Сыночек! Надо правду говорить! Люди-то подписались! За что?! Не могу я молчать боле... Надо открыться!
– Мама! – Игорь рванулся из-за барьера, но милиционер поймал его.
– Сынок! – всплеснулся голос Ксении Николаевны. – Люба к нам пришла! Насовсем! Жить надо тебе! А я всю правду открою суду... Как было все!.. Мне самой легче станет – любая каторга лучше, чем на душе все носить!
Она поднялась, вскинула голову, и голос ее заметался по залу:
– За мать свою сынок хотел сесть... Вырвал топор у меня из рук и приказал молчать, иначе руки наложит на себя: «Держаться не за что мне, мама, если ты сядешь в тюрьму – покончу с собой». Вот я и молчала! А Петю я кончила. Это правда!.. Страшный стал он совсем. Пришел пьяный и мне говорит: «Иди к блаженной своей, то есть к Фене, скажи: в последний раз прошу добром отдать план! Не отдаст – отправлю ее вслед за братом!» Взмолилась я: «За что же ты человека изводишь угрозами, Петя?» – «Не человека, а темный элемент! – объявил он. – И справедливости ради убрать его надо с нашей дороги! Не может такого у нас быть, чтобы ученые люди работали вхолостую, а темные да блаженные открытия производили! Да еще выродки, неподдающиеся нашему воспитанию! Очищу дорогу для Куликова и сына, чтоб тени не падало на них! Чтоб торжество у науки полное было, а не у темной силы! Чтобы сын мой ходил в открывателях, а не эта подкулачница!..» Попробовала я угомонить Петю, да где там... «Сейчас же иди да скажи ей: Крутый это передает... Она знает по нашим местам, за что такое прозванье я получил! Крутый ни перед кем в долгу еще не был. Выполнит дело, раз поручено...» Поняла я, покатился Петя – не остановить! А он топор мне кажет: «Иди, как приказываю, а то и тебе хана!»
Вывернулась за дверь я, потряслась в сенях да назад! А тут Игорек заявляется. Я назад в дом, а Петя на меня: «Мое приказанье не хочешь исполнять?!» А сзади Игорь! Побелел – и на отца. А тот с разгону-то продолжает на сына идти. И у меня тут все в голове замешалось: «Убьет Петя сына! Его он хотел убить и убьет сейчас!» Не помню, как и схватила топор и стукнула Петю, чтоб остановить... А получилось-то сильно... И упал он на порог.
Игорь сидел с закрытыми глазами, мучительно повторяя: «Что ты наделала, мать! Что наделала?» У прокурора то появлялся, то пропадал блеск во рту. Люся нервно перебирала листки в своей папке. Две полных женщины-заседателя повернулись к судье, хлопая глазами. Судья сосредоточил всю зрительную силу черных своих глаз на Игоревом лице, молча требуя от него подтверждения материнских признаний.
Но Игорь, закрыв глаза, раскачивался, и глухой стон тянулся из его груди, будто от удара в солнечное сплетение.
– Подтверди, сынок! Скажи, что в уме я сейчас!
Игорь вздрогнул.
– Правда это! – разнесся по залу его полухрип-полустон. – Но он сам довел маму до такого! У нее затмения начались! Она не виновата! Это он со своими приемами! А она не виновата! Он сам ее довел! Вы же слышали! Это чистая правда! От такого и здоровому не поздоровится! И сам он это себя! А мать не виновата!..
Голос Игоря оборвался. По залу разнесся шорох, напоминающий трепет листьев перед бурей в тайге.
Но судья опередил бурю:
– Объявляю перерыв!
От грохота затрещали стропила. И публика, изнемогая от чувства, бросилась к выходу, подхватила Женю и вынесла на середину площади.
Женя отдышался, сосчитал оставшиеся пуговицы и стал высматривать Гарьку.
Людской поток из зала суда становился спокойнее и замедленней. В самом хвосте болтнулся козырек Гарькиной шапки, и Женя бросился к крыльцу.
Гарька обнял его молча, потерся колючей щекой о Женин висок и сказал:
– Вовремя подоспел ты!
– А ты... ты просто гений... так почувствовать нутром правду!
– Хорошо хоть ты меня не оставил, когда я уже сам колебаться начал...
– А вообще-то получается Слон опять прав: Игорю вроде как хуже сделали...
– Правда никогда не хуже... Я сейчас успел поговорить с прокурором Круглых, он пришел к выводу, что Ксения Николаевна неподсудна: так таить истинные обстоятельства преступления могла только ненормальная... Ее будут лечить в психиатрической клинике... В хорошей клинике...
– И мы, конечно, в стороне остаться не можем, верно?
– Горло бы вылечить не помешало мне самому.
– И так тебя слышно!
– Очки бы новые...
– Видишь и в этих получше других глазастых!
Гарька не выдержал – расплылся в лучистой улыбке.
– Да, чего-то рано зажаловался?.. – Он кивнул на крыльцо, которое осаждала толпа. – Пойдем пробиваться...
– Куда спешить? Все равно возвратят теперь на перерасследование...
– Вот и ты уже успокоился...
– А чего теперь суетиться?
– Теперь-то и надо навостриться: ни одной мелочи не пропустить: помнишь, с кем предстоит столкнуться?
– Еще бы...
Женя сдвинул кулаки и направился к крыльцу, стараясь шагать в ногу с Гарькой.
Народ напирал обратно.
Иркутск
1965—1972 гг.
Рассказы
МЫ – ЗОЛОТОИСКАТЕЛИ
Только я выкинул на аэродроме гигиенический пакет, как меня окружили незнакомые парни.
– Это, ребята, техник-геолог к нам на разведку, – объяснил всем летевший со мной из Бодайбинской главной конторы буровик. – У-у-у, светлая башка, не смотри что молодняк. Докажет тут нашим про золото. Специальный курс заканчивал!
Меня еще мутило, поэтому я не возражал. Парни подхватили нас и поволокли куда-то. Мы очутились в столовой.
Гул, кряк, дым. На столах больше поблескивало бутылок, чем белело тарелок, под ногами снуют разноцветные собаки с ушками торчком и хвостами-вензелями.
Меня усадили за стол. «Буль-буль» – налили спирту чуть не полный стакан. Долили шампанским. Мой веселый попутчик провозгласил тост. Он говорил, что якобы его друг Толя разгонит бюрократов, наладит дело с нарядами в пользу «работяг» и откроет новые месторождения, дабы расширился фронт работ в Дальней Тайге.
– Пора!
– Наконец-то привез ты, Коля, кого надо!
– Самое то!
– До дна!
Мне возразить не дали. Дружно потребовали, чтобы я выпил. Когда я опрокинул в себя адскую смесь и голова моя отуманилась, стал даже поддакивать парням. Видела бы меня в этом состоянии моя мама, она бы схватилась за сердце. А здесь все привело моих приятелей в восторг. Какой-то якут тут же подарил мне охотничью черную, как уголь, собаку Пирата. Лайка с удовольствием легла под стол возле моих ног.
Старик с пронзительными лешачьими глазками подсел ко мне, разогнав парней по углам.
– Цыганов я, – сказал он заманным голосом. – Вся тайга знает Елизара Панкратьевича Цыганова, и ты, юноша, лови момент...
И он рассказал мне, что нашел «кусок шкварца с золотым прожилком». И не в долине где-нибудь, а на гольце. Верная жила где-то там, на Горбыляхе. Да беда: Кирьяков нелегок на подъем, недоверчив и плохо понимает в рудном золоте.
– Проверить бы тот гольчик с тобой, юноша, – взмолился старик. – Чтоб лошадку дали, мешки спальные да аванец... Вдруг подфартит! Тогда на свете не зря жил бродяга Цыганов! И тебе, юноша, почет-уважение с первого шага в Дальней Тайге!
Я горячо поддержал старика. Пообещал вместе с ним сходить и проверить заявку. Только вот освоюсь.
...Через неделю старик принес мне в контору свой «шкварец». Волосовидная жилка золота просекала молочно-белый кусок. Я показал обломок начальнику партии Кирьякову. Тот хмыкнул, встопорщив вислые усы:
– Цыганову верить все равно что небо мерить!
– Не на небе же он нашел образец, – возразил я.
– Так он тебе и покажет, где нашел,– сказал начальник и шмыгнул приплюснутым носом. – Цель свою преследует старый копач.
– Можно ведь попробовать расколоть хитростью, – ответил я, перебрасывая камень из руки в руку. – Для чего нас учили в техникуме?
– Ну если учили – сходи, – сказал Кирьяков, смешасто поводя глазами в косых надрезах. – Не найдете золота – слуплю с тебя стоимость всей затеи. Прими к сведению, лошади здесь дороже золота. А вам лошадь нужна... Ну ничего – за год рассчитаешься. И впредь будешь умнее.
...Моему отряду придали лошадь по кличке Лиса. Она была наполовину пегая, наполовину гнедая. Лиса великолепно развязывала зубами всякие узлы. Делала это она с одной целью – удрать назад, на прииск, к кормушке с овсом. С какой лошадиной тоской глядела Лиса на поселок, когда мы переправились на ту сторону Жуи.
Стоя в лодке, начальник партии говорил мне напутственные слова:
– Смотри в оба... Цыганов может из тебя веревку свить и достать ею фарт себе. Вычетом не отделаешься тогда...
– Ладно, счастливо оставаться.
Я разозлился не на шутку. Этот самоучка все время опекал и поучал меня. Точно я пришел в тайгу из детского сада. Слава богу, я в тайге уже отработал пять месяцев. На практиках. Были под моим началом бывшие правонарушители. Вот то ребята – да! Оторви и брось! А этот старикашка... На серых штанах его синяя заплатка. Только называет себя важно «копач», «таежный бродяга». Смешно, и только!
Я оттолкнул лодку с начальником от берега. Вода подхватила и понесла ее. В какие-нибудь минуты лодку могло унести за километр от поселка. Но Кирьяков уперся шестом в галечное дно. Он повел лодку по шивере против течения. Ловкий черт! Меня бы унесло вместе с шестом. Я глядеть-то на шиверу не могу – голова кружится. Но в золоте разбираюсь, наверно, получше здешних грамотеев.
Цыганов оторвал меня от размышлений, затянув дребезжащим голосом:
– Я не варвар какой, чтоб меня опасаться. Было время – земля в глазах вертелась, а теперь для людей я мягче травы...
Я сочувственно молчал. Вскинув «тозовку-мелкашку» на плечо, свистнув Пирата, я зашагал по тропе. Цыганов поправил вьюк, взял Лису за уздечку и пошел вслед за мной.
Навстречу нам из-за хребта Шаман выходили чистые облака, от которых ощутимо веяло холодом. Осень в разгаре... Поздно мы вышли. Если снег нас накроет внезапно, придется мне расплачиваться за эту незапланированную экспедицию. Интересно, найдутся тогда сочувствующие мне или все отхлынут от молодого зарвавшегося специалиста? Вернусь фартовым золотоискателем или останется мне уповать на учительскую зарплату мамы да охотничьи способности Пирата?
– Давно вы здесь, Елизар Панкратьич? – спросил я Цыганова. Мне надоели тревожные мысли. – Сколько уже промышляете в Дальней Тайге?
– В двадцать пятом дядя, упокойничек, привез меня сюда, – ответил старик, и глаза его сверкнули зеленой слюдкой, – посвятил в старательское дело. Уж я-то поимел терзания по старательскому сектору, юноша! И сколько золотишка ни выносил в жилое место – все растранжиривал. А теперь близок локоть... Надо бы домик купить на юге да косточки на солнце погреть, ан не на что...
– Ну, дальнетайгинцам грешно жаловаться... Неплохо получаете и на старых россыпях, особенно опытные разведчики.
– А-а, слезы это – не заработки по старым временам. – Он осторожно уложил на место плитку песчаника, которую я свернул сапогом. Под нею была колония муравьев. – Фарт сорвать надо, а сил нет, и времена старые отошли.
– Вот и пора зацепиться за коренное золото, хотя бы маленькое рудопроявление, позарез необходимо оно району, Елизар Панкратьич!
– Району?..
Но я не смог ответить на усмешистый вопрос спутника: как назло залаял Пират. На золотистой лиственнице я увидел легкого зверька. Выстрелил из мелкашки и неожиданно попал. Белка хваталась за зыбкие ветки, пока не упала на землю. За нею тянулась струйка желтой хвои.
Цыганов смурно посмотрел на меня и спросил:
– Белка невыхоженная, зачем стрелил?
Мне стало как-то не по себе. Зачем, в самом деле? Но не мог же я допустить, чтоб мой подчиненный читал мне мораль. Хватит того, что начальник укалывал меня, будто я ни черта не смыслю в тайге.
– На шапку сойдет, – ответил я. – Матери пора беличью справить, а то ей не по карману. Если разведчики жалуются на заработки, что остается бедным учителям?
– Тайга, она добрая, – жестко сказал старик, – но не нужно, юноша, злоупотреблять. Спроси – и я скажу, где брать можно, когда, зачем. А так вот – тайга беднее стала птицей, зверьем. – Он посмотрел на Пирата колюче, словно приговаривал его к смерти. – Собака дурная – ей на бурундуков лаять. Хорошую кто же подарит?
Я подозвал Пирата к себе, дал обнюхать белку и ласково потрепал его стойкие черные уши.
– Для начала неплохо... А дальше будем осваиваться... каждый в своем жанре...
– Черного кобеля не отмоешь добела, – буркнул Цыганов.
– А он позолотится вместе с нами на этих гольцах, – ловко намекнул я, обсыпая пса золотыми иголками.
Тайга до самой вершины Шамана рыжая, лиственничная, и только долина Хомолхо, где пролегал наш путь, змеилась чернотой елок. Мы поднимались на Шаман за веселым Пиратом чуть ли не на четвереньках. Дышали как загнанные олени. Я ждал, когда старик остановится. Но он не сдавался. Наконец Цыганов привалился к одинокой корявой лиственнице. На ней трепыхались разноцветные тряпочки, шкурки, позвякивали консервные банки, раскачивались бутылки и две кожаные рваные сумки. Старик вытащил из кармана кусочек зеленого ситца и завязал повыше. Потом он вытер с лица пот и закурил, свернув цигарку с добрый сучок.
– Зачем? – спросил я, выдыхая парок на разукрашенное дерево. – Какой смысл?
– Скоро перевал, – ответил он. – Так у нас полагается, юноша. Чтоб фарт подвалил и согласье меж нами было.
– Мудрая штука, – я нашел в кармане куртки недействующую зажигалку и прищемил ее к веточке шаман-дерева. – Чтоб согласье крепло меж нами!
Цыганов поглядел на блестящую игрушку, и правая половина его сухого лица страдальчески искривилась. Я почувствовал, что такая щедрость ему не по нутру.
Мы передохнули и после этого быстро вышли на перевал. Оттуда я увидел гольцы с высоты птичьего полета. С южной стороны они были выкрашены в золотые и розовые тона, а с северной – в черно-зеленые. Даже внешне они были необычайно разнообразны, хомолхинские гольцы. А сколько дорогого металла еще скрыто в них?!
– Зажигалку ты зря повесил, – проворчал старик и зорко вгляделся в изгибы новой долины. – Мало ли что может случиться... А ты не куришь, стало быть, спичек нет?
– Да зажигалка-то сломанная, – ответил я и подмигнул. – Зато на фарт повезет, может быть, настоящий, а?
Пронзительный взгляд старателя потеплел. Цыганов сорвал со своей головы седую шапку, обмахнулся ею и призадумался.
– Настоящий фарт от настоящего бывает...
– Идем-то по-настоящему, цель достойная и риск немалый!
– Тогда барда, как говорят якуты, вперед то есть, юноша!
Спуск был не легче подъема. Марь вымотала из меня последние силы. Вязкая и хлипкая, она покрывала весь северный склон Шамана. Когда мы спустились к Молвушке, я упал на траву возле воды и сказал, что здесь будет привал. Цыганов суетливо согласился. Он развьючил и стреножил лошадь. Затем собрался поохотиться. Старик пошел вдоль речки. За ним побежал Пират.
Я отдыхал, уткнувшись лицом в желтую осоку. Слышал тихое клокотание ручья. За полчаса охоты раздался только один выстрел.
Вернулся Цыганов без Пирата.
– Ничего не убил?
– Два пустых да порожний.
– А где Пират?
– Назад удрал... Понял – объедать нас не стоит. – Он подсмеивался, но в глаза взглянуть не торопился.
– Странно получилось: то не сбегал, а то вдруг...
– Нрав у наших собак неопределенный, а эта хуже всех, Пиратка-то...
– У людей здесь, похоже, не лучше характерцы...
– В тайге зазря никто не бросит тебя, юноша.
– Зато с первых шагов здесь пытаются подмять меня под себя, как малолетку, что ли?
– В тайге тот старший, кто опытней...
– Не выйдет, Елизар Панкратьич, все-таки у меня диплом техника-геолога, кое-какие права имею и директивы на поиски рудного золота, и зря ты собаку мою прогнал, если не хуже...
– Собака эта во вред нам. – Не убирая ружья с колен, старик начал заряжать стреляную гильзу картечью. – Как пить, медведя приведет и бросится под ноги к тебе спасаться, юноша.
– Испугался! – Я хмыкнул со злостью. – Копач, таежник, разведчик!
Цыганов спокойно ответил мне:
– А чего мне бояться с таким ружьем? Зауэр хорошего бою. Одного охотничка на горбачей я срезал за полсотни метров в те еще времена...
Я уставился на беззубый рот старика, словно на живой дульный срез.
– Был такой зимовщик на Нечере. Через устье Нечеры шли раньше, когда не было самолетов, копачи-горбачи на прииск Светлый, оттуда на Бодайбо. И как узнает Кирсаныч, что человек с золотом идет, – не быть тому живу... Много мертвецов Жуя приносила к Перевозу. А и Кирсаныча принесла однажды. Прямо в лодке... Плыл он на Перевоз торгонуть хариуском, а я, на грех, вышел к Жуе с Балаганаха, где старался тогда. Сижу, отдыхаю, вижу – плывет. Я кричу: «Посади в лодку». Он отвечает: «Сыпь два золотника... Не хочешь – плыви на чем стоишь». Я ему и всыпал картечью из обоих стволов...
Меня зазнобило. Старик увидел, что я нахохлился, и расценил это по-простому; пошел собирать сухие хворостины, развешенные полой водой на кустах тальника. Насобирав охапку, Цыганов развел костер. Я не отставал, сбегал к ручью с чайником и поставил на костер чайник. Огонь обтекал его со всех сторон и взвивался в холодное небо.
– Без собаки на шапку белок не набить, – сказал я, глядя в прыгучий огонь. – А так хотелось сделать маме подарок в день моего рождения... Без отца-стервеца вырастила меня, думать научила, в тайге ориентироваться.
– Зачем нам бить? – откликнулся Цыганов. – Мы – золотоискатели. Фарт будет – из соболей шапки пошьем.
– Если выпадет удача – для матери уже праздник, – сказал я. – Она из семьи золотоискателей – понимает толк в рудном золоте. С детства мне внушала переплюнуть отца. Тот искал, искал да и бросил. Сломался и оставил поиски, а заодно и нас с мамой... Вот была бы штука, открой мы с тобой хоть жилешку, Елизар Панкратьич.
Смешок у старика – как у Кащея Бесссмертного. Он пошуровал в костре, давая ход внутреннему жару, и заметил:
– По мне теперь лучше не журавля в небе, а синицу, да в рукавицу, юноша!
– Нет, Елизар Панкратьич, настало время журавля, и никуда от этого не денешься!
– Я-то денусь. – Глаза старика вызолотились огнем. – В южные края, в свой домик у теплого моря...
– Да что за блажь у тебя, Панкратьич, когда не знаешь еще, как тот климат подействует на тебя! – завозмущался я. – А тут здоровая природа, хвойный воздух, хрустальная вода... И люди привычные...
– Хорошо тебе говорить, – закряхтел Цыганов. – С молодыми костями и я так рассуждал, а теперь по теплу тоскую...
– Здесь ты знаменитый старик, – польстил я напарнику, – а там превратишься в обыкновенного пенсионеришку.
– В обыкновенного? – заикнулся Цыганов и нахохлился.
– В заурядность и посредственность, – подтвердил я. – Как мой отец... Он поселился в Туапсе и стал кассиром...
Мы замолчали, готовясь к чаепитию. Но костер выдавал растерянные взгляды Цыганова из-под бровей, напоминающих болотные кочки в осеннем убранстве.
На второй день мы вышли в долину Молво. Тропа соединяла закрытые прииски. Это были таежные городки с инеем на крышах и с черными провалами окон. Как острова тропических морей, они имели пестрые названия: «Эфемерный», «Радостный», «Хрустальный», «Тихоно-Задонский», «Александро-Невский», «Красноармейский».
– Эх, жизнь была когда-то! – воскликнул Цыганов, когда мы проходили «Эфемерный». – У фартовых земля в глазах вертелась.
– Чувствуется... – осенним эхом отозвался я, склонив голову в сторону русла, где бесконечной грядою тянулись отвалы перемытой породы. На лысых макушках отвалов сохранились лиственничные кресты. То были могилы золотоискателей. Между крестами выросли кривее березки. – Только многие ли пользовались тем золотишком?
– Ну если головы на плечах не иметь... – буркнул Цыганов.
– Сдается мне, тут ее мало кто имел, раз до тебя не было жильных находок, Панкратьич.
От такого шага на затянутом как бы лице моего спутника заиграла улыбка. Надо потоньше с ним. Честолюбивый старик. Забыть пока про Пирата! Ради дела. Золото должно быть здесь – неглубокая россыпь-то. Откуда-то металл неиздалека приносился в россыпь. Конечно, по всем курсам геологии – коренные источники трудно найти. Ищут годами целые экспедиции. Земля сибирская велика... Но можно наткнуться случайно на жилу. Вот старик набрел на кварцевый обломок с золотом. Где-то близко должна быть и сама жила. Если найдем, целый переворот в жизни Дальней Тайги! Всего района! В геологических умах! Слух докатится и до Туапсе...
– Золото здесь есть! – вырвалось у меня как заклятие, и Лиса даже дернулась от вскрика. – Еще оживут эти поселки, Панкратьич!
– Есть золотишко, как не быть, – согласился он, и кадык на морщинистой шее выпятился. – Кое-где остались целички под старыми выкладками. Отводили, к примеру, копачи русло, выбирали золотой пласт, а под кладкой и не выбрали. Забыли... Однажды я под таким вот серым крестом двадцать золотников наскреб... Косточки промыл до последнего позвонка... Не попользовался горемыка-копач золотом. Унес в могилу... А поселушки эти не оживлять, сжечь и сажу и верхний слой почвы промыть – вот где озолотишься! Понапрятал народишко, а по большей части не попользовался!
– Я не про то золото, – сморщившись, ответил я. – Говорю о кварцевых жилах. Нам бы хоть одну найти. Зацепка чтоб была для поисковых работ и разведки.
– Думаешь, хозяева дураки были, что не открыли ни одной жилы?
– Умными не назовешь!
– Вот умник нашелся. – Старик хлестнул себя прутиком по резиновым широким голенищам сапог. – Да такого, как ты, они на пушечный выстрел к делам бы не подпустили! Хозяин – он без гарантий со мной не пошел бы.
– Вот поэтому и потеряли здесь все твои хозяева!
– А вы много нашли, изничтожив их? – Во рту старика все-таки ощерилось несколько бурых зубов. – Два пустых да порожний?!
– Откроем, – ответил я и рванул ветку, загородившую дорогу. – Не сейчас, так в следующий раз!
– Посмотрю, как заговоришь, когда Кирьяков начнет драть с тебя пятьдесят процентов, юноша!
Я остановился, словно ожгло пулей. Повернулся на каблуках и загородил тропу.
– У тебя взаймы не попрошу! – сквозь зубы отчеканил я. – А голодать не привыкать!
В буро-зеленых глазах Цыганова запестрели слюдинки. Я даже увидел в них отражение покрасневшего заостренного своего лица. Старик не дал мне долго смотреться в себя, как в зеркало, и проскрипел с примирительным смешком:
– Знавал я одного повара, который среди продуктов от голоду помер...
– Ну, я еще оскомины не набил... – зашагал я дальше.
– Эх, юноша мой драгоценный, тут англичане работали в концессию. А они, парень, головы...
– Плевал я на англичан, – ответил я. – У меня русская башка на плечах.
– Раньше и я плевал кой на какие вещи, – сказал старик мне в спину. – А теперь близок локоть... И снятся мне домик беленький, солнце горячее, виноград и бабенка светленькая ставит самовар... И черт с ней, со славой таежной да знаменитостью!
У меня отмокло на сердце. Я подождал Цыганова и пошел рядом с ним. Тропа была здесь широкая. Я ликовал в душе: мне показалось, что я переломил старика. С удовольствием прислушивался, как холостыми выстрелами хлопали его свободные резиновые голенища. Лиса два раза наступила ему на пятки. Цыганов отхлестал ее по морде прутом. Я решил поговорить с ним поласковей: надо крепить дух отряда перед главной операцией.
– Ты думаешь, Панкратьич, я такой уж бодрячок... Ха! Мне совсем не хочется, чтобы Кирьяков стриг мне зарплату. Хочу накопить на путевку в Индию. Сам знаешь про мечту: маме ко дню рождения – меховую шапку. А в Бодайбо у меня стоит огромный книжный шкаф. Увы, пока пустой.
– Если с умом, то мечтанья сбудутся... – Голос Цыганова затянулся наподобие ветра в потайных скалах. Из-под старой шапки выбился клок платиновых волос, блестевших от пота. – Тайга, она щедрая... Выдать может фарт и бодрячку, и старичку.
– И общественному сундучку? – добавил я.
Старик отвел глаза. Видно, я сказал не то, что хотел бы Цыганов.
Мы перешли на темную сторону гольца в новую падь. Старик благоговейно произнес:
– Вот ручей Веселый.
Не успел я подумать о привале, как он развьючил и спутал Лису и пошел куда-то с ружьем и лотком.
Через пару часов Цыганов возвратился возбужденный. Он вывернул на кусок бересты маленький кожаный мешочек и высыпал щепотку золота. Лепешечки и чешуйки металла были сырые, зеленовато-соломенные. Он долго ссыпал их с бересты в мешочек и обратно, словно дразнил меня. А я и не скрывал своего удивления: за два часа граммов десять намыл старик! Нет, видно, не зря у Цыганова слава большого мастера на золото.
А старик поел разогретого колбасного фарша и, кажется, не заметил, что ел. Напарник мой глядел в одну точку костра, но глаза были то темные, то вдруг позлащались. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
– На золото выходим. Знаешь, что будет на Горбыляхе, юноша? Вспоминаю одну ямку, брошенную по глупости моей. Хорошее было золото, да искал богаче...
– Пласт глубоко?
– Метра два, не больше...
– Это за неделю можно мешочек твой набить?
– По тем местам за неделю легковушку можно заробить. – Он сладко зевнул и полез в спальный мешок прямо в телогрейке, штанах, и шапке, будто не хотел терять поутру лишнего времени на одевание.
На третий день мы вышли к Горбыляхе.
Тропа уползла в щетину желтых кочек. Ветерок развеивал в воздухе оранжевые иголки с лиственниц. Они сверкали в осеннем солнце, как золотые сростки, и отчаянно кололись, когда попадали за шиворот. Но выбирать их не было времени – мы шли с самыми необходимыми остановками.
Цыганов подпирал меня сзади. Он вел Лису, которая по обыкновению хватала траву справа и слева. Но сегодня ей редко удавалось пожевать на ходу: возчик рвал недоуздок, как сумасшедший.
– Но-о, недоделанная!
Старик торопился и нервничал. Он пристально оглядывал русло мелкой речушки и каждую старательскую яму с зеленой водой. У одинокого зимовья с прогнившей крышей он вдруг остановился, схватил лоток и рысцой побежал к речке. «Шлеп, шлеп, шлеп», – хлестко стучали его голенища, а эхо отзывалось ружейными выстрелами.
«Неужели близко жила?!» – скакнуло сердце в самое горло. Я наспех обмотал поводок вокруг березки, сбросил вьюки и выдернул из связки лопату. Со штыковой этой лопаткой наперевес я бросился за Цыгановым, треск от которого несся по всей пади.
Ветки лиственниц хлестали меня по лицу и стряхивали иголки за шиворот. Но я старался не упускать из виду синюю заплатку на штанах напарника. Мы бежали от зимовья метров триста. Наконец Цыганов опустился на колени перед затопленным древним шурфом, словно собирался молиться на него.
Когда я подоспел к старику, он ползал по траве и горстями набирал в лоток мелкий галечник. Я помог ему лопаткой.
– Не домыл тогда, бросил, теперь жалею!
Цыганов промывал породу тут же в шурфе. Он покачивал лоток, словно люльку с ребенком. Старик выплескивал муть через борт, а крупную гальку выбирал красными пальцами в толстых наростах суставов.
Породы на обнаженном дне лотка становилось все меньше. И вдруг я увидел в углу на черном фоне несколько желтых лепешек, комочков и много чешуек, зернышек. Золото! Покопался, намыл сколько надо и делай, что хочешь... Пусть Кирьяков наваливается, а ты – в институт! Будет на что учиться и матери помочь заодно... И никакого обмана – жилу можно параллельно поискать. Но едва ли оправдаются надежды. Действительно, почему ее раньше не нашли? А тут некий Анатолий Сергеевич Муськин, техник-геолог Муся, сосунок, вдруг наталкивается на открытие, которое за двести лет не могли сделать другие?!
Цыганов оставил лоток плавать в воде и, счастливый, смахнул со лба пот. Он свернул цигарку и мне дал махорочки и газетку. Я сделал кривую «козью ножку» и затянулся. В голове будто рой комаров зазвенел. И тут-то стали больно впиваться эти комары изнутри – не собьешь. Отбросил цигарку, а они – настойчивей. И пришлось напрячь память, чтобы разогнать угар. «Получилось по-цыгановски, – растерянно собирался я теперь с мыслями. – Сам стал на позиции старика, юноша! Выходит, не ты его, а он тебя?!»
А Цыганов как будто и не сомневался, какой эффект произвело на меня золото.
– Сидело давно в башке это место. – Стариковы глаза залучились зеленым счастливым светом. – Да лошади не было и напарника. Попробуй ямку выбей один. А теперь вдвоем мы гору свернем. С пятидневку постараемся: домик мне обеспечен, тебе – что хочешь.
По бесшабашным интонациям в его голосе я понял, что пятидневкой тут не обойдешься. Стоит только начать шурф, потом не бросишь, а там увязнешь, может, насовсем...
– Слушай, Елизар Панкратьич, а где ты нашел свой «шкварец»? – спросил я его, усиленно коверкая слово «кварц», чтобы охолонуть старика.
– Да брось ты, – ответил Цыганов. – Какой нам еще кварец!
– А все-таки? – угрюмо спросил я.
Старик без раздумий показал мне самый высокий голец. На вершине его лежал серпик раннего снега. Ветер дул оттуда. Даже кольнуло меня снежинкой в лоб. Я долго смотрел на снежный серп, продумывая свои дальнейшие действия. Отрадного было мало: за несколько дней до большого снега такой гольчище трудно обыскать. Сама обстановка толкала в этот вот шурф с реальным золотом...
– Ты не сомневайся, – пытался успокоить меня Цыганов, – ордерок на старание я получил. Золото сдам честь по чести. Куш поровну, слово – олово. А если захочешь, кое-что припрятать можно – комар носа не подточит...
– Я думаю лишь об одном, – отмахнулся я. – Успеем ли проверить заявку до снега?
– Да на кой ляд нужна та проверка нам, – он хохотнул. – Чего камни в гольцах ворочать? Здесь карымцы все облазили за столько-то лет. Концессия работала. Англичаны, они тебе не наш брат... Шкварцевые жиленки все обстучали и плюнули на будущность этого края. Здесь только прошлость одна!
Лучше бы он молчал. Но напарник доказывал и доказывал, что золотоносных кварцевых жил никто во всей Дальней Тайге не находил. Его обломок случайный. Набрел он на него на этом гольце, да точно не помнит где. И за эти дни надо по-умному здесь помыть для себя золотишко, а потом выдать место Кирьякову, покрыв тем самым расходы на экспедицию.
Пока он говорил, брызгая слюной, я думал о матери. Знала бы она, как я чуть не сошелся со стариком в одном намерении! И можно было сделать так, что действительно комар носа не подточил бы, не то что милиция. Я еще могу взять это золото... ценой потери того, что всю жизнь накапливалось матерью в моей душе, как в копилке. И не только матерью... Вот отец ничего туда не бросил, ни золотника, ни золотой хвоинки. Он обрадовался бы, конечно, моему искушению. Встретил бы меня с золотом в своем Туапсе как родного. Во всем родного! Тогда бы мы породнились втроем: этот дед, отец и сын. А маму пришлось бы потерять. Но этого я не сделаю, хоть усыпь меня золотом всего мира. Никогда не сделаю!..
