Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

– Садитесь, я хочу поговорить с вами…

Ховраки переглянулись – грозный и требовательный Самдан не очень-то баловал их своим вниманием в последнее время, занятый тяжбой с хубилганом. Но он их по-своему любил, и они об этом знали, отвечая ему привязанностью и терпением. Они робко присели на скамью, потупились, не зная, куда девать не отмытые от грязи ладони.

– Вы умеете делать лекарства от смерти, – начал Самдан сухо и негромко. – Теперь я вас буду учить делать лекарства от жизни. Мы привезли достаточно трав, собранных в горах и степях, для изготовления этого лекарства. Оно делается только из весенних и осенних трав, а также кореньев, переживших зиму и накопивших достаточное количество лечебных веществ. Лекарство от жизни не менее ценное, чем и лекарство от смерти…

И Самдан рассказал своим ученикам, что в Тибете есть целые семьи, знающие тайны ядов и считающие отравление людей и животных своей профессией, которая передается по наследству. Эти мастера достигли многого в своем искусстве – они умеют отравлять не только пищей и чаем, но и дорогими подношениями – кинжалами, кольцами, четками, тканями… Предосудительной эта профессия не считается, поскольку отравить человека высокого положения даже выгодно… И хотя сама по себе эта профессия опасна, она нужна многим людям, а значит, она – полезна!

У Байыра и Монгула сами собой распахнулись рты от удивления и радости: если они овладеют искусством изготовления хороших лекарств от жизни, то они станут всесильными!

Самдан перебрал специально отложенные травы, показал некоторые из них:

– Вот блекота, или бешеная трава. Лишает человека памяти, вызывает удушье и бесноватость… А это – чистуха, или собачье мыло. Вызывает судороги и удушья… Этот корень – пьяная трава, от которой человека рвет кровью и он лишается разума…

До позднего времени продолжал Самдан свои занятия. Он словно торопился передать ученикам все то, что знал и умел сам. А потом, отпустив ховраков, долго сидел в оцепенении, стиснув голову руками… Ничего еще не случилось, но Самдан чувствовал – все рушится!

Гонгор раза четыре приглашал Бабыя к себе, советуясь по мелочам, связанным не столько с идеологией нового вероучения, сколько с укладом жизни скотоводов и землепашцев, пастухов и охотников, живущих на Алтае. Бабый мало чем мог ему помочь, поскольку общался с этими людьми только у себя в Бурятии. А записи сада Мунко, которые он нашел в дугане, были непонятны: знаки, символы, имена, цифры… Может, ссылки на какие-то книги, может, условное письмо, предназначенное только для таши-ламы, задания которого старик так и не успел назвать…

У Бабыя была смутная надежда, что хубилган Гонгор сам спросит что-нибудь о записях сада Мунко, но тот молчал, интересуясь пустяками, которые вряд ли могли бы ему помочь при составлении документов для Шамбалы…

Однажды он даже поставил Бабыя в тупик:

– Вы знакомы с русскими противниками православия?

– Да, в Бурятии их много.

– Как вы думаете, раскольники чем-то отличаются друг от друга? Или все они молятся Христу?

– Да, они молятся Христу, но по-своему.

– Как вы думаете, лхрамба, эти русские раскольники могли бы принять какие-либо каноны буддизма?

– Я плохо их знаю, хубилган, – растерялся Бабый. – Почти не общался с ними, но я знаю, что у них есть свои святыни: обо, могилы, праздники с огнем, свои жрецы и древние книги, их девушки занимаются тантрическими обрядами перед зеркалом, среди зимы некоторые из них кулают свою молодежь в ледяной воде, и почти все они мечтают о благословенной земле, называя ее Беловодией и Синегорией, которая по своим общим признакам чем-то напоминает нашу Шамбалу, и все они ждут прихода своего мессии, который спасет мир от беды, воздаст праведникам и сурово накажет святотатцев… Вот, пожалуй, все.

Гонгор долго думал, отвернувшись в окно, потом вздохнул:

– Благодарю вас, лхрамба. Я почему-то так и думал… Шамбала будет принята всеми, она отвечает всем желаниям людей…

Бабый ушел в библиотеку со смешаным чувством растерянности и досады: Гонгор делал что-то не то и не так, а он не мог вмешаться и помочь ему по той простой причине, что не знал сути поручения сада Мунко. Вряд ли старик занимался изучением жизни русских раскольников-семейских![84]84
  Семейские – часть русского населения Забайкалья. С. – потомки старообрядцев, бежавших из-за преследований в Польшу, а после раздела последней в конце XVIII в., переселенных в Восточную Сибирь; часть тех же старообрядцев, выселенная на Алтай, сохранила прежнее название (поляки). Название «С.» характеризует особенности быта и социального уклада: как правило, старообрядцы жили большими патриархальными семьями.


[Закрыть] У него было более важное задание, которое он перепоручил Бабыю, но не успел объяснить его сути… Но ведь о чем-то говорили его степени мудрости, о которых он поведал перед смертью! И как все это связывалось с монетой, с нелепыми вопросами Гонгора, с непонятным ожиданием каких-то бумаг для таши-ламы? В какую игру высоких лам он втянут?

До самого вечера Бабый не находил себе места, без дела перебирал манускрипты, не замечая даже, что некоторые из них написаны китайскими иероглифами. Успокоился он только после того, как нашел монгольскую рукопись и углубился в нее, разом забыв о дацане, о Гонгоре, о самом себе…

А вечером в гости к Бабыю пришел Самдан. Разговор лхрамба начал издалека, с пустяков, стараясь никак и ничем не обеспокоить гостя. Потом начал потихоньку прощупывать Бабыя, очерчивая незримые круги дозволенных и недозволенных тем, грани которых пересекались, давая направления новым мыслям, рождающим неожиданные, порой нелепые обобщения. Но Бабый легко выбрался из дебрей казуистики, в которой поднаторел еще в «Велик сайхана», чем, похоже, немало удивил Самдана, ждавшего легкой победы и почти уверенного в ней. Подумав, лхрамба дацана заговорил о «Ганджуре», но Бабый, уже не очень церемонясь, перебил его:

– Я читал «Ганджур», лхрамба, и нашел, что он устарел для нашего времени настолько, что превратился в нелепость…

– Где же вы читали «Ганджур»? Он ведь довольно редок! Но с вашей оценкой я согласен, хотя и не совсем: пятый и двадцать шестой тома еще живы и интересны, а вот тома Абхидхармы и Дулвы… Впрочем, вы правы в главном: новое время требует новой волны мудрости и новых мудрецов, которых пока нет!

Дальше разговор пошел легче: о знакомых монастырях и высоких ламах, пока не подступили к главному.

– Вы здесь по поручению таши-ламы? – вкрадчиво спросил Самдан. – Вы его видели и говорили с ним?

– Не совсем так, но я выполняю его волю.

– А какое отношение к воле таши-ламы имеет хубилган Гонгор?

– Самое прямое – он выполняет его поручение.

– Какое поручение? – насторожился Самдан. Бабый пожал плечами:

– Это – тайна хубилгана, а не моя.

Самдан ушел ни с чем и сразу же вызвал своего соглядатая. Едва Нанжин переступил порог лаборатории, как лхрамба прошипел зловеще:

– Значит, гость – баньди? Ах ты, червяк!

– Виноват, но ховраки сказали…

– Эти недоноски? Да он – настоящий лхрамба! А ты – фальшивый лама! И тебя пора поставить на твое настоящее место!

Он пнул Нанжина под тощий зад и захлопнул за ним дверь. Подошел к постоянно горящему очагу, поправил дрова, отшвырнул кочергу прочь – Бабый не выдал Гон-гора!

А Бабый в это время стоял перед хамбо-ламой дацана.

– У меня все готово, можете спокойно ехать. Если, разумеется, это не нарушает ваших личных планов. Я найду кого послать, если вы останетесь в «Эрдэнэ-дзу». У меня есть кое-какие планы в отношении вас, лхрамба…

– Я поеду в Таши-Лумпо, хубилган. Эта поездка никак и ничем не вредит моим планам. И у меня долг перед Мунко!

– Другого ответа я от вас и не ждал – вы взяли на себя заботы покойного, и для вас они священны!

Гонгор открыл шкатулку черного дерева с замысловатым перламутровым узором, достал свиток голубого шелка, исписанный гребенчатыми монгольскими буквами, протянул Бабыю:

– Это вы отдадите самому таши-ламе. Никто не должен видеть текста рукописи!

– Никто ничего не увидит, хубилган. Я буду осторожен.

– Не сомневаюсь в вашей преданности! – Гонгор отошел к окну, долго стоял там, рассматривая бессмысленным взором узор решетки, впечатанной в синее небо, потом повернулся к Бабыю, вздохнул: – Не думаю, что я сделал все, как надо, но в рукописи есть мысли, которые заинтересуют таши-ламу… Движение Белой Шамбалы – только начало! – Гонгор резко оборвал себя, дернул за мочку уха, скривился от боли. – Об этом потом, когда вы вернетесь… Ваши знания, лхрамба, очень пригодились… – Гон-гор улыбнулся вымученно, будто кто заставлял его, а ему не хотелось быть вежливым. – Самдан собирается покинуть дацан, я знаю, хоть он и молчит об этом своем решении… Вчера ушел последний караван Агинского дацана, но я вам дам хорошего коня, и вы его нагоните в Нагчу… Вам нужны деньги?

– Да, хубилган. У меня осталось несколько монет, но…

– Деньги вы получите вместе с моим алуном у дарги стражников Чижона. Он вас уже ждет. Счастливого пути, лхрамба!

Глава десятая
ГОСТИ ЮМ-БЕЙСЕ

Таши-лама спешил: в монастыре Юм-Бейсе его ждал человек, настоящее имя которого знал только он – алун с красным камнем Панчен Ринпоче вручил ему пятьдесят лун назад, и настало время получить его обратно. Дело человек сделал (не мог не сделать!), и недостающее звено в цепь дел, воскрешающих полузабытое понятие Шамбалы,[85]85
  Буддистам была известна лишь Северная Шамбала (в истоках архаичнейшие древнеиндийские мифологические представления). «Западная» и «Восточная» Ш. – авторский домысел. По поводу «возникновения» Восточной Ш. нужно иметь в виду следующее: с 60-х годов XIX в. в Японии начинаются бурные преобразования (так называемая «революция Мэйдзи»), носившие буржуазный характер. Их идеологическим инструментом становится активизация национальной религии японцев – синтоизма, одним из главных компонентов которого было обожествление императора и гипертрофированное представление об «избранности» японцев как народа. В таких условиях мысли о «Восточной Шамбале» (учитывая тяжкое положение Тибета) попросту нереальны.


[Закрыть] которое еще недавно успешно путали с западной землей Сукавати, вставлено на свое место!

Совсем недавно таши-лама посетил монастырь Мору-линг, известный своими мудрецами на весь Тибет. В нем мало лам, живут они в аскетизме хинаяны, и каждый из них стоит сотен тех бездарностей, что способны лишь перебирать четки и более или менее четко произносить священное заклинание «Ом мани падме хум!». Три дня прожил Панчен Ринпоче в их среде, говорил со многими с глазу на глаз и убедился, что пора мудрецам Морулинга расходиться по своим тропам, нести свою мудрость людям…

Теперь – Юм-Бейсе. Он будет последним монастырем, где таши-лама еще не был!

За эти пять лет он хорошо потрудился, отыскивая в пещерах Кайласа отшельников и делая из них пророков Шамбалы, выводя из тайных монастырей лам, обладающих большой нервной энергией и способных придать движению новые формы.

Теперь его считают чудотворцем, окружают легендами, пытаются разгадать его тайну, которой нет!

Таши-лама неожиданно протянул руку, останавливая портшез.

– Отдохнем немного. В десяти шагах отсюда должно быть озеро.

Его спутники недоуменно переглянулись: отдыхать посреди раскаленных камней и идти к озеру, которого нет и быть не может в этих местах? Одни посчитали: живой бог чудит; другие, что таши-лама не знает дорогу на Юм-Бейсе и потому думает об удовольствиях путешествия. Но здесь их нет! Каменное плато, низины – разломы в нем, а если когда-то и была тут вода, то ранней весной…

Каково же было их изумление, когда в десяти шагах от дороги, обогнув мрачную скалу, они действительно увидели озеро, обросшее молодой травой, усыпанной цветами! Но каждый из его спутников готов был поклясться, что в этих унылых местах никогда не было оазиса!

Они были правы: озеро появилось несколько дней назад, еще через несколько дней оно исчезнет, как только солнце выпьет всю его воду, а ручьи, породившие его, иссякнут. Панчен Ринпоче знал то, чего не знали его спутники: такие озера иногда появляются на плато. Зима была многоснежной, весна плохой и холодной, лето пришло поздно, и разломы дальних скал были забиты льдом, который только сейчас начал по-настоящему таять… Проследив глазами сеть горных складок, таши-лама определил места скоплений этой талой воды, а одно из них просто увидел с портшеза…

Так произошло еще одно чудо, породив еще одну легенду…

Солнце стояло высоко, но таши-лама приказал разбить палатки. Спутники повиновались с радостью: впереди был еще долгий и нелегкий путь, которому одно маленькое удовольствие не только не повредит, но и поможет его скрасить.

Куулар Сарыг-оол ждал таши-ламу уже два дня. И все это время провалялся на постели, что было совершенно необычным для него, пропуская в каморку только Чочуша, вежливо, но достаточно настойчиво отклоняя все приглашения хамбо-ламы Юм-Бейсе. Его отношения с Дондогом разладились сразу же, как только он постучал бронзовым молотком в ворота монастыря и предъявил алун таши-ламы. Стражник грубо закрыл ворота:

– Для красных и черных лам Юм-Бейсе закрыт!

– Кто распорядился? Дарга стражников? – мрачно спросил Куулар. – Пусть выйдет! Я – гонец таши-ламы.

– Сейчас я ему доложу…

Услышав удаляющиеся шаги, Куулар кошкой вскарабкался на стену, спрыгнул с нее вниз, распахнул ворота, пропуская коней и Чочуша, снова задвинул засов. Увидев приближающихся стражника и даргу, подмигнул:

– Сейчас они у меня по-другому заговорят! Не доходя нескольких шагов, дарга и стражник как-то обмякли и рухнули на колени. Дугпа Мунхийн снова подмигнул Чочушу:

– Видел? Приказывай!

– Я не умею говорить по-вашему, а теленгитский они не поймут, дугпа… Лучше уж вы сами…

– Тот, кто не умеет повелевать, никогда не научится подчиняться! Эй, вы! Возьмите коней и отведите на место!

Стражник и его начальник с неожиданной резвостью бросились исполнять приказание, а вернувшись, заняли прежние позы.

– И долго они так будут стоять? – спросил Чочуш испуганно.

– Пока сам Дондог не упросит меня простить их. А я торопиться не буду…

Хамбо-лама не заставил себя ждать, но Куулар отказался говорить с ним:

– Твои стражники оскорбили самого таши-ламу!

– Я накажу их, гонец…

– Это уже сделано. Спокойной ночи, хубилган! Пожав плечами, Дондог ушел, чтобы прислать ховраков. Но их дугпа Мунхийн тоже выгнал. Потом отправил Чочуша сторожить входную дверь со строгим приказом ни с кем не разговаривать и никого близко не подпускать:

– Мычи как немой! Пусть думают, что и на тебе мое заклятие!

Ховраки и свободные от службы стражники возились во дворе монастыря, пытаясь увести с собой оцепеневших, но те вырывались и вновь возвращались на прежнее место, где их поставил на колени черный колдун.

И только насладившись устроенным переполохом, Куулар вышел к наказанным и вывел их из транса. Возвращаясь в свою келью, хотел нанести визит Дондогу, даже остановился у его дверей, но потом передумал.

Остаток дня и ночь Куулар не сомкнул глаз и не дал спать Чочушу: боялся нападения. А утром к нему снова постучал хамбо-лама и был впущен, но разговора у них не получилось.

– Мне приказано быть в Юм-Бейсе, хубилган, и я здесь. Когда будет таши-лама и с какой целью – не знаю. Накормите моего ховрака, а я сыт…

Слова черного колдуна устроили новый переполох – монастырь стал срочно готовиться к приезду высокого ламы: все скребли и чистили, молитвы и трубы гремели по три раза на день, а у ворот Юм-Бейсе дежурили не только стражники, но и полные ламы – гэлуны. Всех ховраков, баньди и гэцулов переселили в другие помещения, запретив им даже появляться поблизости от главного храма…

А к исходу третьего дня в дверь кельи Куулар а снова постучали. Чочуш вопросительно взглянул на дугпу Мунхийна и, поймав его кивок, отодвинул засов.

Дверь широко распахнулась, за ней стоял улыбаясь Панчен Ринпоче, таши-лама. Черный колдун побледнел и кулем свалился к его ногам:

– Бог Амитаба, я вернулся…

Приезд таши-ламы в любой монастырь – событие. Многие чтут таши-ламу даже выше далай-ламы: Панчен Ринпоче, хоть и живой бог, бодисатва Амитабы, все же ближе к людям – с ним можно говорить, как с простым смертным, к нему легче проникнуть, от него всегда исходят доброта и справедливость. И хотя земля Сукавати – место перевоплощений – его западная страна, к которой теперь Прибавилась и Шамбала, таши-лама не обладает административной властью. И как бы человек ни стремился к хорошим перерождениям, эта жизнь для него важнее, чем та, будущая! Потому и праздник в честь его приезда готовился в Юм-Бейсе не столь пышно, как он бы готовился, надумай заглянуть в этот далекий монастырь далай-лама!

Гремят трубы монастыря. Дондог из шкуры вон лезет, чтобы убедить высокого гостя в святости своих бездельников, истекающих сейчас мучительным потом на вынужденной молитве. Они и не догадываются, что на этот раз не святость и мудрость их приехал проверять Панчен Ринпоче, а кладовые! Со святостью дацана и его жителей как-нибудь управится и далай-лама через своих помощников и доверенных лам!

Наконец-то явился и сам хамбо-лама Дондог в сопровождении трех рослых ховраков. Приложил ладонь к сердцу, опускаясь на колени, чтобы поцеловать полы одежды драгоценного гостя.

Таши-лама удивленно оглядел ховраков, похожих на каменотесов, подумал с иронией, что Дондог, пожалуй, уже самого себя боится, сидя на своем золоте. Кто ему угрожает за высокими стенами монастыря, какие такие разбойники объявились в этих глухих местах?

– Отпусти ховраков, хубилган. Нам надо поговорить наедине.

– Слушаюсь, бодисатва.

Дондог сделал знак, и парни ушли – медленно и величественно, раскачивая задами. Таши-лама усмехнулся:

– Не слишком ли ты раскормил их, ширетуй?

– Я не повар, бодисатва, – пожал Дондог плечами. – Я не готовлю для них обедов. К тому же, все они из богатых китайских семей, промышляющих золотом в русской тайге за Байкалом.

Панчен Ринпоче знал об этом. Китайские старатели давно уже проникали к Колыме, Юм-Бейсе не был единственным монастырем, превращенным ими в постоялый двор, но его ширетуй – единственным, кто брал непомерную дань с этой разбойной братии.

– Я знаю, что ты сделал дацан притоном, и за нарушение святости тебе платят золотом! Сколько золота в твоих кладовых, Дондог?

Хамбо-лама вздрогнул, переступил с ноги на ногу, лихорадочно соображая: донес кто-то или таши-лама все понял сам? А может, вмешался этот черный колдун?

– Не ломай голову, ширетуй! – сказал Панчен Ринпоче жестко. – У меня нет в твоем дацане осведомителей и наушников. Я знаю и так, что ты – вор! Ты скрываешь от Тибета, от Лхасы, от Поталы то, что принадлежит только небу!

– Сколько я должен дать Потале золота, бодисатва?

– Все, что ты накопил!

Волна радости захлестнула сердце Дондога: не знает! Не проболтались, выходит, ламы и стражники! Значит, можно откупиться, не отдавать все ключи…

Поздно вечером таши-лама пришел к Куулару Сарыг-оолу, и они проговорили чуть ли не до утра.

– Верни алун, архат, и выстави своего ховрака вон.

– Он не ховрак, бог Амитаба. Он – теленгит с Алтая.

– Настоящий?

– Самый настоящий. Он ни слова не знает ни по-монгольски, ни по-тибетски, и при нем можно говорить все.

– Нас могут подслушать другие…

– Пусть только попробуют! – буркнул Куулар, но отослал Чочуша в коридор, приказав: – Смотри в оба! И не вздумай спать! Если кто-то подойдет к тебе, заговорит – пнешь в дверь. Иди!

Таши-лама подозрительно осмотрел келью жреца Бонпо, неуверенно пошевелил пальцами:

– Все стены имеют уши. Может, пойдем ко мне?

– В ваших покоях, бог Амитаба, уши непременно торчат везде! – засмеялся черный колдун. – А здесь – вряд ли. Я нарочно выбрал помещение для ховраков, гостей которых не подслушивают. В соседних помещениях тоже никого нет, а окно я заткнул одеялом…

Панчен Ринпоче сел на стул, положил на колени усталые ладони, вздохнул:

– Не будем терять времени, архат. Готовы ли там, на западе, принять нашу миссию Шамбалы?

– Да.

– Сильны ли там наши противники?

– Их нет, хотя православие на севере Алтая достаточно сильно.

– Север нам не нужен. К тому же, России скоро будет не до Алтая.

– Война с Японией? – нахмурился Куулар. – Не рано ли говорить об этом, бодисатва?

– Война назревает и без нашего нажима на жрецов Синто[86]86
  Синтоизм – национальная религия японцев. В ее основе лежат древние анимистические представления.
  Шаманизм – одна из ранних форм религии, имеющая, видимо, универсальный характер. Основа шаманизма – анимистические представления, а также вера в возможность влияния человека на мир духов. Такие действия совершаются особой категорией лиц, называемых шаманами, камами, боо. Возникновение шаманизма связано с разложением родового общества, с началом отделения умственного труда от физического, хотя отдельные шаманистские представления могут сохраняться в более развитых религиях (в том числе и мировых) в течение долгого времени, вплоть до наших дней.


[Закрыть] и дзэн! Хорошо бы вклиниться в тело Алтая до ее начала… Там знают о ламах?

– Да, во многих их легендах поминаются ламы-мудрецы,[87]87
  Ламы (вернее, «намы») фигурируют в алтайском эпосе, где они наделены мудростью и даром предвидения. Как уже говорилось, проникновение ламаизма в Горный Алтай связано с джунгарским периодом его истории.


[Закрыть] знающие будущее. К ним идут за советом, ищут защиты и покровительства даже герои. Ламы всесильны у алтайцев! Но настоящего союза с ламами Халки у Алтая нет, только случайные встречи охотников и скотоводов, хотя урянхайцы живут рядом…

– Ты прав, архат. Ламаизм Тувы менее активен, чем Бурятии и Монголии. Но ведь калмыки – тоже выходцы из Джунгарии!

– Это было давно, бодисатва. И хотя калмыки и алтайцы – кровные родственники, связей друг с другом у них нет.

Панчен Ринпоче вздохнул и обескураженно развел руками:

– Я не устаю говорить о союзе всех буддистов, о их особой роли в истории востока, но порой мне кажется, что я говорю это шепотом и меня не слышат… Даже далай-лама! А ведь укрепление веры – прямая его обязанность!

– Не надо о нем, бодисатва, – попросил Куулар. – Нам нельзя ждать! Если война зреет, то я хотел бы знать причину и сроки.

– Сроки мне неизвестны, о причинах я могу только догадываться. Япония ищет повод, а может, его ищет Россия… И как только такой повод будет найден, все встанет по своим местам.

– Разве плохим поводом был случай с русским императором в Японии, где он получил удар мечом по голове? – удивился Куулар.

– Тогда он еще не был императором. Да это и не может быть поводом!

– Оскорбление не может быть поводом? – изумился жрец Бонпо. – Какой же тогда повод нужен для войны? Таши-лама рассмеялся:

– Деньги, архат! Деньги. Мы вступили в век иных ценностей, где мерилом является не честь, а чистоган. Главным лицом теперь становится торговец и фабрикант! И не только в Японии… Восток загнивает, архат, как и запад… Война остановит этот распад, но ненадолго. Нас ждут трудные времена, и поэтому нам нужны силы, которые еще спят… Тебе придется вернуться на Алтай, архат.

Куулар покачал головой:

– Я покинул Алтай его врагом, бог Амитаба.

– Ты боишься? – удивился Панчен Ринпоче. – Куулар, который не боится богов и который считает себя равным небу, испугался русских попов?

– Я не боюсь. Но мне не нравится соседство Шамбалы с землей Сукавати! Шамбала должна воссиять на востоке! И богиня Аматэрасу-омиками[88]88
  Аматэрасу-омиками – синтоистская богиня солнца, прародительница японцев в синтоизме.


[Закрыть] поможет ей. Да и русский император помнит удар японского меча, если он даже и был нанесен ему плашмя, что еще оскорбительнее!

Таши-лама встал:

– Нет, архат. Шамбала будет провозглашена на западе! И, если это не сделаешь ты, то белым бурханом на Алтай поедет другой архат или хубилган! Подумай.

Гнев таши-ламы был понятен, но непонятны были его слова. О каком белом бурхане он говорил? Бурхан – это статуя бога или бодисатвы, которую можно изготовить из белого материала: серебра, дерева, слоновой кости, каолина… Но ведь он сказал – поедет! Значит, Панчен Ринпоче имел в виду человека? Человека, которому будут даны права бога, который будет воплощением бога на Алтае?

Куулару стало не по себе. Не следовало навязываться таши-ламе в советчики и настаивать на Шамбале, которой должно воссиять на востоке! Если он решил, что Шамбала должна быть провозглашена на западе, то его уже никто не переубедит…

Шамбала…

Шамбала – это легенда и рождена легендами древности. В ней воедино собрано все сверхъестественное и чудесное, что есть в мире, и видится Куулару Сарыг-оолу, как золотая паучья сеть, накинутая на весь буддийский и ламаистский мир, в которую непременно должны угодить все, кто воспринял это звучное песенное слово неравнодушным слухом. Шамбала необходима Тибету, чтобы слить воедино все философии и легенды, чтобы взрастить на ней своих вождей и пророков, вооружив их не только идеей и знаменем, но и огнем настоящей мысли.

Когда-то тайное бесформенное понятие, Шамбала сейчас навязла в зубах у многих, и ее имя перестало быть великой тайной Тибета. И, если идти и дальше в открытую, то можно переиграть самих себя: идея мессии, каким мыслится Майтрейя, второе пришествие спасителя – идея всех религий, даже самых древних, и в эту идею повсюду вложен чисто человеческий смысл – тот, кто проиграл, всегда стремится к реваншу! Вот почему такая мысль и не могла прийти к богам: они – объективны. Тысячи религий исчезли, и не все они мечтали о возрождении…

Таши-лама рвется в те края, где умы и души людей спят. Но он уже опоздал, а скоро опоздает окончательно… Надо спешить! Надо скупать умы и души, пока русские попы топчутся на месте, не решаясь продвигаться к южным границам; пока старые верования глохнут, теряя своих былых приверженцев, а грозные имена богов уже ничего не говорят людям! Ореол Ойрот-хана в горах Алтая велик, хотя и возвеличивают его только зайсаны. Эрлик-хан превращен ими же в орудие запугивания непокорных, которым они не всегда правильно и умело пользуются. Потому и Эрлик-хан уже пугает не всех, как и не всех воодушевляет хан Ойрот!

И если русские попы остановятся на левом берегу Катуни и не пойдут дальше, то место Эрлика и Ойрота займет пустота.

Фактически исчезли оба кумира. Но Ойрот-хан еще имеет живую плоть: ради него мужчины носят косичку, не моют тела и не меняют одежд, объясняя все это очень просто – мы не должны быть похожими на других людей, чтобы хан Ойрот, когда он вторично придет в наши горы, легко узнал своих подданных! Хана Ойрота они примут. Но примут не как мессию новой веры, а как героя-законодателя, спасителя гибнущего народа…

Куулар мотнул головой: «Надо было выслушать таши-ламу до конца! Кто же тот белый бурхан, что поедет на Алтай?»

Не скоро успокоился и Панчен Ринпоче. Он столько вложил в свою идею Шамбалы на Алтае, столько возлагал надежд на умного и энергичного жреца Бонпо, а тот не нашел терпения даже выслушать его. Но так просто он не вернется в Шаругене, чтобы занять место Темного Владыки у его алтаря! Он слишком много знает и не в меру своеволен, чтобы отпустить его с миром…

Да и кем заменишь его? Гонгор – глуп, нетороплив и чересчур исполнителен; Мунко – стар и немощен, излишне долго жил в удалении; на урянхайских лам вообще нет надежд… Остается Куулар, единственный, кому по плечу тяжесть миссии белого бурханизма! Надо поговорить с ним еще раз, но пока надо дать ему время подумать… Может, провозгласить его хубилганом, чтобы оракул далай-ламы назвал его имя на весь Тибет? Нет! Тайна миссии должна быть сохранена! Раскрыв связь, раскроешь смысл… Назвав миссию белым бурханизмом, таши-лама и так многим рискует. Этот риск будет оправдан, если в основе его – большая политика не сегодняшнего дня, а завтрашнего! А то, что устремлено в будущее, всегда имеет шанс выжить и утвердиться!

В пантеоне алтайских шаманистских божеств есть несколько имен, на которые можно было бы опереться; Ульген, Юч-Курбустан, серебряный бог Бурхан, хан Алтай… Все они олицетворяли доброту и мудрость. Пожалуй, одно божество с разными именами… Добрый бог, мудрый седой бог, серебряный бог…

Белый цвет только здесь, на юге, траурный. Там, на севере, он – цвет чистоты, свежести, святости! Так и сложилось имя нового божества – Белый Бурхан…

Солнце только взошло, а трубы Юм-Бейсе уже затребовали лам монастыря на молитву. Таши-лама нахмурился: подозрительно упорно Дондог убеждает высокого гостя в святости своего дацана! Конечно, три моления для лам обязательны, прославление трех сокровищ ламаизма необходимо, но ведь сегодня не середина и не конец месяца, чтобы так усердствовать![89]89
  15 и 30 числа каждого месяца в монастырях были дни, которые следовало проводить в посте и покаянии. Богослужение в такие дни шло почти круглые сутки. В обычные же дни – трехразовое. (Примечания автора.)


[Закрыть]

Панчен Ринпоче поднялся с ложа, прошел в умывальню, плеснул розовой ароматной водой в лицо. Вздохнул: надо готовиться к отъезду. Но предварительно завершить начатое.

Осушив лицо и руки о поданную ему простыню, таши-лама вежливо поблагодарил прислуживавшего ламу, попросил тихо:

– Сообщите хубилгану Дондогу, что я жду его.

– Хубилган на молитве, бодисатва.

– Его усердие похвально, но он мне нужен.

Лама ушел с ненужной поспешностью, огорчив взглядом недоумения. Вот и близкие люди уже с трудом понимают его… Может, он действительно делает что-то не так?

Дондог вошел, вытирая пот со лба. Молитва только началась, а он уже изнемог?

– Прости меня, хубилган, но ты не доложил о готовности золотого каравана! – Таши-лама покосился на массивную золотую цепь на груди хамбо-ламы, поморщился: – Я уйду вместе с ним.

– Какой караван, бодисатва? – спросил Дондог плачущим голосом. – В дацане есть золото, но его мало!

– Если его мало, то почему ты, хамбо-лама, позволяешь себе носить золотое гау, мыть грешное тело в чане с золотыми обручами и есть только на золотом подносе? Лам украшают лохмотья, а не роскошь!

Панчен Ринпоче сорвал цепь с Дондога и бросил ее на пол. Потом хлопнул в ладоши, вызывая сопровождающих его в поездках лам. Но вместо них на пороге появился жрец Бонпо.

– Я слышал ваш разговор с хубилганом, бог Амитаба, и хочу вам помочь. Мне нужен хороший габал, разрешите я сделаю его из головы Дондога!

– Я еще не умер! – вздрогнул тот.

– Этому легко помочь, хубилган.

– Но тогда моя голова не подойдет для габала![90]90
  Габал мог быть изготовлен только из черепа человека, который умер ненасильственной смертью. Это же касалось и использования берцовых костей непорочных девушек для труб монастырского оркестра. (Примечания автора.)


[Закрыть]

– Не беспокойтесь. Вы умрете естественной смертью. Дондог умоляюще взглянул на таши-ламу. Тот улыбнулся:

– Ты что-то решил, архат?

– Да. Я согласен.

– Хорошо, архат. Я сегодня покидаю Юм-Бейсе и возьму тебя с собой… Да, кстати! Как ты думаешь, сколько золота в Юм-Бейсе?

– Много, бог Амитаба. Очень много!

– А Дондог говорит, что он – нищ.

– Он лжет! – Куулар резко повернулся к хамбо-ламе монастыря, строго и медленно сказал: – Грузи караван за воротами. После молитвы мы с таши-ламой покинем дацан.

Дондог вздрогнул и распростерся у ног жреца Бонпо.