Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 52 страниц)

– Отчего по домам своим не идете? Сегодня службу более править не буду!

Кашлянул Капсим в кулак, вперед выставился:

– Слух всякий по деревне… Правду скажи людям!

– Я все на проповеди сказал.

– Выходит, грядет Антихрист?

Вздохнул иерей – глубоко и сочувственно:

– Грядет. От самой епархии письмо имею о том!

Но Капсим не отступал:

– С мечом грядет или с крестом?

Посуровел отец Лаврентий:

– Крест – святой символ! Уж это-то надо бы знать даже тебе. Со своим символом грядет, противным вере христианской!

– И меч при нем?

– И меч карающий! В лоно святой православной церкви всем вам поспешать надо, Воронов, под ее кров и защиту!

– Какая же нам защита от нее! – сделал шаг назад Капсим.

– Крест и святая молитва.

Хмыкнул Капсим, нахлобучил шапчонку на самые уши:

– Такая оборона и у нас есть!

Он круто развернулся и пошел от церкви к своему дому, не замечая, что большой хвост однодеревенце? – тотчас увязался за ним.

– В сруб полезете? – крикнул в спину уходящим поп. Никто не отозвался.

Дельмек стоял перед доктором и лил беззвучные слезы. Федор Васильевич хмурился, покашливал, но не решался ни выгнать блудного сына, ни раскрыть ему объятия.

Плохо поступил этот парень два года назад. Но и чинить его в полной мере он тоже не мог – священник был слишком настойчив, а они с женой слишком равнодушны к его домогательствам. Значит, ему, образованному и умному человеку, свои убеждения менять трудно, а этому, необразованному и забитому дикарю, легко? Вот оно, то самое интеллигентское чистоплюйство, против которого так долго и мощно сражалась вся русская культура многие годы, даже десятилетия!

– Ты не мог мне сказать прямо, что убегаешь от попа?

– Я боялся.

– Чего? Что я выгоню тебя? Но ты же все равно сам ушел! Даже не ушел, а трусливо бежал среди ночи!

– Поп меня ругал, Эрлика ругал, народ мой ругал…

– Ты о Христе тоже не очень вежливо отзывался! – Федор Васильевич строго посмотрел на заглянувшую в кабинет жену и она торопливо закрыла дверь. – Что же ты делал все это время? Разбойничал с парнями зайсана или батрачил у русского купца?

– Нет, я лечил людей.

– Лечил?! – Доктор уронил пенсне в ладонь, уставился в переносицу Дельмека беспомощными невооруженными глазами. – То есть? Каким образом?

– Мазал раны, поил травами, резал…

– Даже резал?! Хотел бы я знать, что ты резал!

– Все резал! Нарывы, шишки, кровь пускал…

– Гм! И они у тебя остались все живы?

– Да, я был лекарь… Хороший лекарь!

Неожиданно для Дельмека, убитого стыдом и страхом, Федор Васильевич оглушительно захохотал и громко позвал жену:

– Галя! Ты только послушай, что он говорит! Он лечил в горах людей! А? Как это тебе нравится? Без всяких дипломов, не дав клятвы Гиппократа!.. Он даже занимался хирургией! Но самое удивительное, что никто из его пациентов не умер!

– Один умер, – потупился Дельмек. – Его звали Шонкор. У него была чахотка, я ничего не смог сделать. Скорая чахотка, с гноем!

– Ну, коллега, чахотку и я не всегда могу вылечить! Тем более скоротечную!.. И много ты лечил людей?

– Много. Каждый день.

– Все два года?

Дельмек молча наклонил голову.

– Поразительно! – всплеснул руками Федор Васильевич и крупными шагами заходил по комнате. – Черт знает что!

Он остановился у шкафчика с лекарствами, качнулся на носках, заложив руки за спину, стремительно повернулся к Дельмеку:

– Значит, ты вернулся, чтобы научиться у меня лечить чахотку? Все остальное ты уже умеешь?

Дельмек растерянно захлопал глазами: такого поворота он не ожидал и теперь только по-настоящему испугался:

– Нет-нет! Я не хочу, не буду!..

На выручку Дельмеку поспешила Галина Петровна:

– Ну что ты, Федор, право? Парень и так готов провалиться сквозь землю от стыда!

– Пусть проваливается! – сверкнул стеклами пенсне доктор. – Это все же будет лучшим выходом для него, чем тюрьма! Делать профанацию из врачебного искусства, прикрывать моим честным именем шарлатанство и знахарство – хуже! В сто раз! В тысячу! Да-с!

– При чем здесь ты? – пожала плечами Галина Петровна.

– Ему же люди доверяли только потому, что считали его моим учеником! Это же просто!.. Спроси у него, он сам скажет Галина Петровна повернула к Дельмеку бледное лицо растерянными глазами:

– Ты ссылался на Федора Васильевича, Дельмек?

– Нет. Я всем говорил, что учился у русского доктора и потому хороший лекарь. А имя не говорил!

– Вот! – сорвал пенсне Федор Васильевич. – У нас же на Алтае тысячи русских докторов!.. И если он не назвал моего имени, то полиция меня и не найдет! Как же! Конспиратор!

– При чем тут полиция? У него же никто не умер! – рассмеялась Галина Петровна. – Выходит, что Дельмек – хороший ученик русского доктора и только… Перестань, право!

Ударил молоточек в медную тарелку над дверью. Дельмек вздрогнул, боком попятился к плите, столкнулся с кучей дров, которые только что принес со двора, опустился на табурет, сунул в рот пустую трубку, но не смог успокоить дрожи губ. Он узнал звонок попа.

Галина Петровна удивленно посмотрела на дверь, потом на Дельмека:

– Ты что, не слышал?

– Там поп пришел. Я не хочу!

Галина Петровна сама открыла дверь, провела священника в кабинет, вернулась. Вряд ли отец Лаврентий не заметил Дельмека, но не подал вида.

Федор Васильевич встретил гостя радушно. Тем более, что тот сегодня сиял, как хорошо начищенный самовар.

– Ну, святой отец! – развел он руками. – Судя по вашему виду, ваши успехи на стезе Иоанна Крестителя… Кстати, что вы говорили в утренней проповеди? Все село только про это и гудит! Бурхан, Ойрот… Мессия, что ли, объявился у теленгитов?

Отец Лаврентий поблек и вяло отмахнулся:

– Пустое, доктор… Кто-то донес в епархию о слухах, бродящих по горам, а там сочли за благо упредить всех духовных пастырей о необходимости уничтожения оных проповедями и усилением миссионерской деятельности среди местного населения, равно, как и среди схизматов старых толков…

– Гальванизация трупа? – усмехнулся Федор Васильевич.

– Не совсем так, но… Главное – слухи! Слухи о явлении бога Белого Бурхана и хана Ойрота – фигур одиозных и вместе с тем…

– Слухи в горах, – прервал его доктор, – дело весьма и весьма серьезное!.. Что же касается бога Бурхана и хана Ойрота – это легенда. И если кто-то надумал воскресить ее, то это, святой отец, еще серьезнее!

– Не могу разделить ваших опасений! Нынешние слухи – полнейшая ерундистика! Сапоги всмятку или нечто подобное…

– А паника! – поднял палец Федор Васильевич. – Паника-то реальна! И подняла ее ваша проповедь, святой отец! Не думаю, что в епархии будут в восторге… Впрочем, это уже ваша забота! Галя, поставь самовар!

Капсим хотел было снова приняться за свою писанку, но заказ общины был важнее и неотложнее. Сыскав нетрудный обет, он мог бы рассчитывать на вспомоществование в лютой нужде. Да и самому заложить в обет эти требования можно – в уставе-то не сильна братия, враз не докопается, а святое писание можно и не искажать, на грех самому не натыкаться!

В той же «Листвянице» в достатке темных мест и речений, которые по-разному толковать можно… А все ж – неспроста Панфил обеспокоился! С чего бы ему пугаться, если греха перед Спасом нет? Видно, не блюл, как должно, святость и честь, а теперь страхом обуян, тревогами опутан, как муха паутиной.

Все грешны человеки, в том спору нет. Кто свят в душе, тот давно небом помечен – нимб сияет вокруг его лика, как на иконах в храме! Да и на небе, а не на земле живут праведники-то…

– Помогай, господи! На все твоя воля!

Капсим сволок с полатей прадедовский сундук, выудил толстенные книги в коже и с медными застежками с прозеленью, начал с шумом листать их, развоняв на всю избу забытым восковым духом, захлопнул, локтями в стол уперся, голову на ладони сложил, не мигая на лампадный огонь уставился в тяжкой думе.

Озадачил его Панфил, что греха таить! Сыщи попробуй в одну ночь тот нужный позарез обет, ежели уже утром всей общине твердый ответ давать надо!

«Листвяница» – книга мудрая. От души говорить, так и Капсим ей не чтей: он только полуустав с пятое на десятое разбирает, а «Листвяница» вся скорым письмом написана. Каждое слово Капсиму полдня разбирать надо, а при свече и ночи не хватит. Да и крест на ней стоит не об осьми концах, а с крышею и подставой! Сочти все – двенадцать концов и выйдет! Отсюда и пляши: коли выписывать обет, то на двенадцать поклонов и молебствий раскладывай его…

Отложил Капсим «Листвяницу», другие книги сызнова в сундук сложил, на место ткнул – в самый дальний угол полатей. Слез вниз, долго стоял, со страхом смотря на мудрую книжищу в полпуда весом, в бороде пальцем ответ выскребая… Притихла и Аграфена, присмирела: никак в уставщики ее муженек выходит? Хорошо бы! К месту и ко времени тот Антихрист-Бурхан по горам заскакал! Для кого и горе в общине, а для кого и наоборот… Эх, осилить ба!

– Может, свечку тебе запалить, Капсим?

– Светло еще.

– Детишков спать разогнать?

– Рано еще. Пускай колготятся!

Отошла жена в сторонку, перст к губам приложив: великое и многотрудное дело у Капсима, лучше не мешать!

А Капсим барабанил пальцами по столешнице и хмыкал, поглядывая с тоской в сереющее окно…

Есть в «Листвянице» сказ про голого младенца, устами которого Спас глаголил: не заспите, людишки, судьбу свою, коли в образе зверевом и обманном она явится к вам! И что-то там еще… Цепи какие-то… Не упомнишь враз – вот грех! Двенадцать треб на обет… Не многовато ли? Не много! И по одной на брата не приходится… Та-ак… Обет – схима общая! Первой требой чистотел телесный и духовный… Второй…

Капсим потянул к себе толстенную книжищу и снова начал ее листать.

А Панфил в это самое время задами и огородами пробирался к домику отца Лаврентия, держа в правой руке посох резной, а в левой – тяжеленную корзину, нагруженную всякой снедью.

На задушевную беседу с попом Панфил не рассчитывал, но про нечистую силу, что на белом коне по горам скачет, надеялся узнать побольше, чем отец Лаврентий на проповеди своей сказал. Так ли уж велика беда, чтобы готовиться к ней с полным серьезом? Если она вконец неминучая, то можно и крещение принять… А если так, разговор один, то и капсимовского обета с требами хватит!

Иерей открыл двери сам и, похоже, не удивился:

– Милости прошу! – И лишь разглядев, что Панфил пришел один, несколько разочаровался. – А остальные твои единоверцы где?

– Спасу молятся.

Посмурнел немного отец Лаврентий, но в комнаты провел, крикнув попадье, чтоб самовар сготовила.

На малый иконостас священника Панфил смотрел широко распахнув глаза иконы все были новые, красочные, под лаком и стеклом, на их золотых и серебряных окладах белыми, розовыми и красными огнями подрагивали языки трех лампадок. Да, это не медная позеленевшая иконка прадеда Панфила! На такой иконостас и креститься-то боязно!

Отец Лаврентий был в нанковом подряснике и в черной ермолке на голове, на ногах – мягкие домашние туфли без пяток, в руках – недочитанная газета, свернутая в трубочку. Покосившись на свои смазные сапоги, Панфил смущенно протянул корзину попу:

– Вот, сопруженница моя собрала подарочек. Уж не побрезгуйте!

Священник усмехнулся:

– Дары мирян – благо! Да не оскудеет рука дающего! Прошу.

– Покорнейше благодарю, – смутился Панфил, присаживаясь на краешек стула, не зная с чего начать и как приступить к делу, ради которого пришел, – покорнейше благодарю, батюшка.

Священник сам поспешил к нему на выручку:

– Общиной ко мне послан или сам по себе заявился?

– Своим умом и желаньем.

– Сказывай, с какой такой докукой?

– Узнать захотел про Бурхана самолично! Велика ли беда от него будет? Как оборониться от нее ловчее…

Иерей хмыкнул. Резонанс от его проповеди оказался более гулким, чем ожидал! Уж не переборщил ли в гневных словесах своих?.. И доктор не доволен… ан донесут в епархию, сукины дети, свет не мил станет!.. Но и отмахнуться, как от пустого дела, от хана Ойрота, ведомого Белым Бур-ханом, тоже нельзя! Газеты-то вон не скрываясь пишут об оживлении буддизма, о японцах, что накапливают военные силы на Ляодуне, о русской концессии на постройку дороги в Маньчжурии под самым носом у китайцев, только что сокрушенных теми же японцами, о строительстве укреплений в Порт-Артуре, об англичанах, которые до сих пор вспоминают русскую миссию Доржиева с бурятами и выражают по сему поводу свое неудовольствие, думая, что неспроста посланцы далай-ламы были приняты государем, хотя и прошло с того события более трех лет… Что-то все к одному вяжется, даже мурашки по коже… То японцы, то англичане! А теперь этот Бурхан возник из небытия с ханом Ойротом на поводке собачьем… Тьфу!

– Беда велика, Панфил, врать не стану! – помахал газетой иерей, хотя и знал, что гость к ней не потянется трепетной рукой – неграмотен. – Возможно, что на Алтай будут введены даже войска для усмирения зреющей среди калмыков смуты. Потому и зову вас, агнецов заблудших, в лоно церкви православной, бо солдаты разбирать не будут…

– Спаси и помилуй!

Иерей сглотнул улыбку торжества и продолжил тем же менторским бесстрастным тоном:

– Кому будет нужно вас спасать? Вы же от православия шарахаетесь, потому и выходит – руку Бурхана того держать будете, поцелуями оную осыпая…

– У нас – Спас!

– Для солдата все едино: что Спас, что Бурхан…

Панфил переступил ногами – не натекло ли дегтя на желтый крашеный пол? Не пора ли надевать шапку и кланяться?

А отец Лаврентий ждал, убежденный, что достиг желаемой цели: «У других с вами не вышло, у меня – выйдет! Ну! Ну же!»

– Я все обскажу братьям по вере, как оно есть, – встал Панфил. – Как общиной порешим, значит… Я им не указчик, а они мне – завсегда!

Иерей отлично знал, кто кому сейчас указчик в говорковской общине, но счел за благо отмолчаться: пусть их поскребут в бороденках!

– Можете и опоздать… Панфил вздохнул и надел шапку:

– Веру, батюшка, поменять никогда не поздно. А вот с душой-то расколотой как быть потом?

Глава пятая
ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ

Буран задержал не только Сабалдая и Яшканчи, но и другие стада и отары, растянувшиеся от долины Яломана до урочища Чече в Курайской степи. Там снег лег глубоко, забив своей рыхлой массой не только траву и кустарники, но и обходные тропы, каменные осыпи, сделав путь опасным даже для верховых.

Курай вообще славился своими заносами, в которых нередко застревали целые купеческие караваны и стада. Но так рано здесь снег еще не ложился. И необычность природного явления вызвала лавину предположений, тревог и пророчеств. На всей дороге, идущей по правому берегу Чуй, теперь только и было разговоров, что о приходе на Алтай хана Ойрота, ведомого древним богом Бурханом, о нетерпеливо ожидаемых новых чудесах.

Кураган, тащившийся за отарами, догнал отца и Яшканчи, сказал торжественно и громко, поблескивая глазами:

– Само небо говорит людям: пришел новый свет на Алтай! Пришел хан Ойрот! Ждите теперь и светлого лица самого бога!

Новые друзья – Хертек и Доможак, идущие конями рядом с Сабалдаем и Яшканчи, переглянулись. Ни тот, ни другой уже не верили в чудеса и не ждали их.

– Я поеду вперед, чтобы сказать эту новость всем!

– Ты можешь сказать об этом в кае, – нахмурился Яшканчи, – зачем же орать об этом?

Кураган изумленно и обиженно посмотрел на Яшканчи, оглянулся на Хертека с Доможаком, но не нашел поддержки и у них. Повернул коня обратно, растерянно обтирая облепленное снегом лицо.

– Яшканчи прав, – сказал Хертек, – осадить надо парня!

– Да-да, – кивнул и Доможак, – как бы беды не наделал своим длинным языком…

Но Сабалдай заступился за Курагана:

– Ничего, пусть покричит. Стражников пока не видать. Он ничего не замечал, кроме дороги. Не замечал и того, что возле Курагана постоянно отирались подозрительные люди – то знакомый уже перекупщик из Тувы, то алтаец без скота и в русской солдатской фуражке, то русский старовер-кержак, хорошо говоривший по-теленгитски и постоянно пристающий ко всем с разными вопросами, один глупее другого. Они потом, когда с ними круто поговорил Хертек, ушли вперед и исчезли в буране, а возле Курагана скоро оказался раскосый и рябоватый тубалар в рыжей замусоленной шубе. Он скалил гнилые зубы и, похохатывая, лез к Курагану, явно задираясь:

– А зачем тебе такой большой топшур, парень? Ты на нем ногами играешь, да? А почему у твоего отца русская борода растет? А зачем твоему дохлому скоту столько погонщиков – у баранов твоих золото в курдюках, а?

Болтовня назойливого тубалара надоела Яшканчи, и он поставил своего коня поперек его дороги:

– Скажи все сразу, не сходя с места, а потом уезжай! Ну!

Тот оскалился и поднял плеть:

– Эй, ты! Всю жизнь косоротый! Давай дорогу! – Но, увидев подъехавших следом Хертека и Доможака, опустил плеть. – Вперед я ушел, попутчиков своих жду. Вот и болтаю от скуки. Разве нельзя?

– Нет у тебя никаких попутчиков и никакой дороги, Хомушка! – строго сказал Хертек. – На переправе ты ехал в другую сторону и вернулся. Зачем ты вернулся, Хомушка? Бабинас-перекупщик тебя вместо себя оставил? Зачем? Каким скотом вы с ним торгуете? А может, не скотом, а честными алтайцами?

Смертельная бледность покрыла лицо тубалара.

– Я тебя не знаю! – закричал он. – Чего пристаешь! У тебя своя дорога, у меня – своя!

– А я тебя хорошо знаю, Хомушка. Русским стражникам помогаешь Техтиека ловить? Ну и лови его!

У Хомушки испуганно забегали глаза и перекосился рот:

– Какие стражники? Зачем мне русские стражники? И Техтиека я не знаю!

– Может, других пастухов позвать? – предложил Яшканчи. – Они поговорят с ним!

– Не надо. Он уже выдал себя. Уступи ему, Яшканчи, дорогу! Пусть едет навстречу своей смерти сам!

– Я тебя узнал, – сказал Хомушка мрачно, – ты – Хертек! Тебя ловит Тува!

Родиона и его сопутчиков буран подстерег на выходе из Курайской степи. Упал, закружил, затянул все белесой мокрой мутью.

– Не то зима этакую рань пожаловала? – удивился Родион, поджидая Акулину и Макара со стадом. – В Курай надо поворачивать! И не мешкая! До Чагана – большой путь! Перемрем и скотину погубим!

Вот и Макар. Лицо усталое, под глазами – мешки от бессонницы, хоть и не спал всего одну ночь. Остановился рядом, мотнул головой, прохрипел:

– Метет, язви его! Вота увязались в путь не ко времени! А все Кузеван: успеется!.. Что кумекаешь-то, Родион?

– Вернуться и переждать непогодь в Курае.

– Ждут нас тама! – скривился Макар. – Держи карман, навалят!

Подошли Фрол с Кузьмой, но держатся по-прежнему сторонкой, лишь поглядывая изредка на Родиона, признавая в нем главного и как бы опасаясь, что это он и напустил непогоду.

– Чего шары пялите? – прикрикнул на них тот. – Бабе бы лучше помогли со скотиной! Не до святости, коль беда!

Не отозвались, повернулись, пошли навстречу стаду.

– За что ты их лаял-то? – попрекнул Макар. – Слово дали молчать, вот и блюдут свой обет. С этим у их – строго!

– А ну их! – отмахнулся Родион с сердцем. – Будто цепи на ногах! Кандалы государевы.

Подошло стадо. Акулина укуталась в платок – только нос и глаза торчали. Острые, как иголки. Но молчала пока: ее дело бабье – как мужик распорядится, так и будет. Сама увязалась – никто не звал!

– В Курай надо вернуться. Не в степи ж околевать!

– Мне все едино, – вздохнула Акулина. – Как ты, так и я…

У темноверцев не спрашивали – их дело сторона. Не хотят ежли обратно в Курай, то пусть себе одни идут, куда их кривая заведет!

Повернули. Теперь буран хлестал в спины и подгонял их белой хворостиной. Версты через две показались темные избушенки, пахнуло дымком и кислятиной, послышался собачий брех. Скоро и жилье сыскали – чье-то заброшенное зимовье, судя по постройке, теленгитское: ни окон, ни крыши, только дверь… Им-то что – костер запалили и тепло и светло!

Акулина сразу же занялась по бабьей части обживать жилье, а Фрол и Кузьма из дров поленницы начали себе шалашик ладить с подветренной стороны.

– И чего дуруют? – покрутил Макар головой. – Аль тут им было бы тесно с нами? Ух, темнота!

– Вера у них такая, – вздохнул Родион, – на все запрет.

– Ну и сидели бы дома!

Скоро буран утих, а к вечеру начал иссыхать и выпавший снег. Тучи ушли, выкатило солнце и можно было сызнова собираться в дорогу, но Макар вдруг загрустил. Сел на порожке и, сцепив руки на коленях, мучительно и напряженно морщил лоб. В глубине души он уже клял и ярмарку, и дорогу, и Кузевана, и самого Родиона, заторопившего его. Акулина старалась не влезать ни во что, ожидая, когда с мужика ее целиком слезет торгашеская дурь и он сам предложит заворачивать стадо обратно, домой…

Родион заглянул в шалашик к темноверцам. Фрол и Кузьма стояли головами к выходу на коленях, их ладони лежали на грязной от подтаявшего снега земле, а лбы покоились на тыльных сторонах ладоней. Почуяв чужака, поднялись, обтерли ладони о штаны, уставились на гостя.

– Нечего лбами землю мять! – сказал Родион строго. – Идти пора, пока ведро!

Обе головы кивнули враз, оба рта раскрылись, как по команде:

– Посейчас, тово…

Макар с Акулиной уже сбили свое стадо в кучу и о чем-то тихо перешептывались. Взглянув на них, Родион от души пожалел горемык: он-то с темноверцами за счастьем лыжи навострил в дальний путь, а эти-то – куда и зачем? Тряпка лишняя бабе понадобилась? Жизни им без той окаянной тряпки нет, что ли? К месту буран! ан, дурь-то малость и повыдуло? Ничего, дальше дорога слаще этой будет – ни жилья, ни лесочка поблизости, одни скалы! Да и на ночную стоянку Родион больше не рассчитывал: убегать надо из Алтая, пока зима колуном не трахнула по дурной башке! Там, по ту сторону Сайлюгема, путь иной!..

Встали рядком все трое, наспех помолились за себя, за единоверцев, за весь мир. Особую молитву счел Макар за сохранность живота скотского и за благополучный путь… Поди, сам ту молитву и придумал? Не было ведь такой, не помнил Родион…

– С богом! – подбил сборы Макар и первым вышагнул на дорогу.

Едва прошли с версту, как пришлось остановиться. Во всю ширину езжей части текли стада овец, коз, быков, коней…

– Батюшки-светы! – ахнула Акулина и перекрестилась на ближний коровий зад. – Никак к кочевникам, к калмыкам пристали!

– Какие кочевники? – хохотнул Родион. – Ярманка идет!

– Ну и слава господу! – обрадовался Макар. – Все – попутчики! А я уж подумал, что одним дураком оказался…

Доктор был дома, но отца Лаврентия Галина Петровна к нему не впустила:

– Прием больных. Пока нельзя. Можно заразиться. Иерей поморщился и присел на табурет Дельмека.

– Как же вы сами-то не боитесь заразы? – спросил он, выдержав паузу. Ведь они всего могут к вам в дом натащить!

– Я – жена врача, первый санитар. Чего же мне бояться!.. Да и заразы мало, все – простуды… Сегодня вот мальчика привезли из Ябогана с признаками скарлатины… Давно не было!

– Да-да, – отозвался отец Лаврентий рассеянно, – эти их ужасные ямы, в которых они держат младенцев… Бр-р! Тысячами ведь мрут! Родился – и сразу в могилу…

Галина Петровна рассмеялась:

– Кто это вам таких страхов наговорил? Ямки сейчас редко у кого выкопаны в аиле. Чаще в колыбельках младенцев держат… Уж только самый отъявленный дикарь или лодырь такое позволит!

– Но дети-то мрут? Мрут как мухи!

– Да, смертность высокая. Но тут не только быт теленгитов виной…

– Надолго эта бессмыслица у него?

– Трудно сказать уверенно… Хотите чаю? Завозился в сенях Дельмек, поскребся в дверь, нерешительно открыл ее, шагнул было через порог, но тут же испуганно попятился, едва не рассыпав охапку только что наколотых дров.

– Входи, входи! – засмеялся священник. – Я тебя не съем.

– Драстуй, поп.

– Не поп, балда, а – батюшка, святой отче! – поморщился отец Лаврентий.

– Помер. Медведь задрал.

– Кто помер? – не понял иерей.

– Отец, мои батюшка, помер. Давно.

Галина Петровна прыснула в кулачок. Но совсем иначе воспринял слова Дельмека священник. Он встал и грозно шагнул навстречу алтайцу-санитару:

– Издеваешься, дикарь? Над саном моим смеешься?.. Да я тебя, сатану, в порошок сотру!

– Успокойтесь, Лаврентий Егорович! – поспешила на выручку хозяйка дома. – Он вас не понял всего-навсего!

Отец Лаврентий топнул ногой, погрозил Дельмеку пальцем:

– Все он понял, каналья! Не любишь меня, боишься, все едино – терпи! Понял?

– Извиняй, поп-отец! – пролепетал Дельмек и, схватив с лавки полные ведра, устремился на улицу. – Плохой стала вода! Новой принесу!

Иерей усмехнулся победно и строго посмотрел на дверь кабинета Федора Васильевича, которая, будто загипнотизированная, тотчас распахнулась. Молча кивнув гостю, доктор прошел к умывальнику и забрякал соском. Галина Петровна протянула полотенце:

– Что с мальчиком?

– Умрет. Поздно привезли.

И сделал знак иерею, приглашая в кабинет.

– Ну, какие новости из епархии?

Иерей брезгливо отогнул двумя пальцами простыню на клеенчатой кушетке, неуверенно сел. Широко развел руками:

– Епархия молчит. Но одна новость есть: в наших краях объявился сам Техтиек!

– Ого! Фигура крупная… Надеюсь, он объявился не для того, чтобы грабить нас с вами?

– Нас с вами ему грабить резону нет. А вот прииски Сосновские или Благословский, что поблизости, возможно… Да и к купцу Лапердину может в гости заглянуть… Ожидается приезд полицмейстера из Бийска – местные военные чины уже оповещены!

– Меня это мало интересует, – отмахнулся Федор Васильевич. – Бандиты, прииски, полицейские, лавки купцов… Одно и радует: имея в вашем лице, святой отец, столь информированного человека, газет можно и не выписывать! Тем более, что приходят они сюда спустя неделю и более…

Иерей обиженно засопел:

– Ну, знаете ли! Вам ничего нельзя сказать, вы сразу начинаете ерничать…

– Ладно, не сердитесь, – рассмеялся доктор, – я пошутил. Я, знаете ли, всегда шучу, когда у меня скверное настроение… М-да! Хандра – это всегда протест против собственного бессилия…

– Мальчишку не могли спасти? Полноте! При их чадородности, доктор, к весне появится уже десятка три таких мальчишек!

– Да, вы правы. Только высокая рождаемость и спасает этот несчастный народ от полного исчезновения… Нужны больницы! Хотя бы пять-шесть… Я писал владыке в Томск, но – ни ответа, ни привета! Может, к миссии обратиться?

Отец Лаврентий смущенно отвел глаза:

– У православной миссии, доктор, свои задачи и возможности ее ограничены. Приходы почти убыточны, даже священнослужители живут, как пустынники, питаясь манной небесной, как наши праотцы. Да и окажите, ради Христа, что дадут местным дикарям все эти ваши больницы? От Эрлика их отодрать не можем, а вы от дикости надумали оттаскивать… Пустое, доктор!

– Вы думаете? – Федор Васильевич прошел к шкафчику, налил себе спирта в мензурку, глотнул, поморщился. – Что же мне теперь делать прикажете, святой отец? Говорить прямо: идите и умирайте?.. Правда в моем деле, как и в вашем, весьма и весьма опасная штука! А я могу вам загнуть по пальцам: йода нет, бинтов нет, марли нет, хлороформ – проблема, стрептоцид – на вес золота!.. Вот и остаются одни мази, настойки и отвары… Жену в провизора превратил! Сам за травами хожу в лес! Мои письма остаются без ответа, а посылки от друзей таинственно теряются… – Он повертел в руках пробирку, будто не зная, что с ней делать. – Вот и извольте тут выкручиваться… Дельмека ругаю за шарлатанство, а сам я – лучше?

– С кем равняетесь-то? – воздел руки иерей. – С дикарем Дельмеком! Вы же – образованный, культурный человек!..

– Да-да, с дикарем Дельмеком… Потому, что необразован и неокультурен! – Федор Васильевич сунул мензурку в стакан, захлопнул дверцу шкафчика. Здесь и таится наша с ваши ошибка, святой отец! И не только наша… Все люди орды – дикари! И на этом мы ставим, если не восклицательный знак, то непременно – точку. А надо бы ставить знак вопросительный: дикари ли? Может, они носители культуры, которая нам просто-напросто недоступна, святой отец?

– Ну, знаете ли! – развел отец Лаврентий руками. – С вами говорить, что воду решетом носить!.. Я готов понять вас, но принять – никогда! Сие противно моему духу и потому – ложно!

– М-да, святой отец… Вы не одиноки в своей позиции. Вас – легион! Одиноки такие люди, как я…

– Чего тащимся? Этим же гуртам да отарам конца не будет! Обходить их надо! – Родион нырнул в первый же просвет между отарами, оглянулся на Макара с Акулиной, прощально помахал им рукой, поискал глазами темноверцев. – Фрол! Кузьма!

– Тута мы. Поспешаем.

– Я думал, за хвосты скотов держитесь… Двигай ногами!

И Родион с такой поспешностью пошел прошивать стада, отары, табуны и гурты, что за ним и конному было не угнаться! Скоро Родион оставил за спиной затор и вышел на чистую дорогу, убегающую вверх на подъем, чуть ли не в самое небо. Фрол и Кузьма еле настигли его, остановились, чтобы отдышаться.

– Что случилось? – повернулся к ним Родион.

– Молитве время, тово!

– Ну и молитесь на здоровье, а я пошел! Родион знал, что впереди одна, много – две деревни, а версты немеренные. Ночевать же посреди дороги из-за темноверцев ему не было никакого резона. Да и кто знал, какую погоду подарит тот или иной хребет, из-за какой горы ударит ледяным ветром или хлестанет дождем? Он уже отшагал версты полторы, когда, оглянувшись, заметил две крохотные человеческие фигурки, нагоняющие его. Может, подшутить над дураками? Присесть вон за тем камнем и пусть себе ищут!

Вспомнились оставленные среди гуртов и стад Макар с Акулиной. Может, бросили свою затею и вернулись? Родион на их месте всенепременно бы вернулся! Такая дорога только для страстотерпцев и пригодна!

Подбежали Фрол с Кузьмой. Дышали тяжело, сипло, как загнанные лошади. Пробегись-ка в гору полторы версты! Не-ет, они Родиону не попутчики! Да и что им делать в Беловодии с их каторжной верой? Манна небесная падать мешками начнет, а они над своими потайными иконками губами шевелить будут?

– Разойтись нам надо! – мрачно уронил Родион. Темноверцы испуганно переглянулись:

– А мы как же?

– Не ходоки вы! С вами и до весны не дойдешь до нужного места!

Потупились оба, сопят. Может, что и высопят?

– Хозяин дома?

От звона шпор поморщились оба – и доктор, и иерей. Переглянулись, глянули на дверь, но та распахнулась сама и через порог шагнул высокий, несколько полноватый мужчина, затянутый в мундир, в наброшенной на одно плечо шинели. Пригладил франтоватые усы, сбросил шинель на кушетку, гулко кашлянул в кулак:

– Имею честь представиться…

Доктор отмахнулся и первым протянул руку:

– Не надо, Кирилл Аркадьевич, мы с отцом Лаврентием вас хорошо и давно знаем. Больше того – осведомлены о вашем прибытии по леотложным делам службы…

Богомолов прошел к столу, поправил ножны шашки, сел в кресло хозяина, удовлетворенно вытянул ноги:

– Дорога, знаете ли… Чайком не угостите? Федор Васильевич улыбнулся:

– Разумеется. Может, рюмочку?

– Не откажусь.

– Шустовского не держу, но спирт в наличии имею. Священник внимательно рассматривал гостя и не находил в нем каких-либо заметных перемен, хотя прошло уже пять лет со дня их последней, не совсем приятной встречи.