Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)

Глава восьмая
СОКРУШЕНЬЕ БОГОВ

Хан Ойрот выводил свою армию к урочищу Куяган, чтобы поставить там, на левом берегу реки, на ночевку. А с утра алыпов надо двинуть через горы на Сарасу, а оттуда – вниз, к югу, на Мыюту, на Семинский перевал. Главным сейчас было – уйти из Ануйских лесов, гор и долин, где его батыры и алыпы не только успели все по-скотски испоганить, но и поднять против себя окрестное население. А там, где стреляет каждый пень и камень, о ночлеге думать невозможно – любая из ночей может оказаться последней…

Недавняя грязная история с русскими хуторами уже мало беспокоила Техтиека: люди забывчивы, забудут и это. Казнив оставшихся друзей Чекурака, пощадив только жадину Чумара за то, что единственный знал тайники, в которых спрятано отобранное у алыпов золото, Техтиек решил, что сделал достаточно для вразумления остальных. Но он чувствовал: люди, склонные к разбою, среди его алыпов есть И они охотно откликнутся не на зов даже, на один только жест! Но были и люди, подобные Эжер-бею, умеющие постоять за свою честь и решительно встать на пути любому разбою.

Такие люди нужны хану Ойроту, но они смертельно опасны для Техтиека! Как поступить?

Подъехал Эжербей с группой своих единомышленников. Вежливо кашлянув в кулак, чтобы обратить внимание великого хана на свою скромную персону. Он никогда ничего не спрашивал первым и никогда, уезжая или уходя, не поворачивался к нему спиной, строго соблюдая древний алтайский этикет.

– Ну, я слушаю тебя!

– Мы нашли на тропе вот это, великий хан.

Эжербей протянул Техтиеку стрелу с медным наконечником, обернутую в красную тряпку. Смутная тревога закралась в душу:

– Знак войны?

– Да, великий хан. Но русские не знают этого обычая!

– Кто же тогда объявил мне войну?

– Разверните тряпку, великий хан. На ней нарисован знак неба!

Руки Техтиека дрогнули. Значит, он не ушел от бурханов, как думал еще в урочище Тоурак?[210]210
  Тоурак уже в 1890 г. – большая русская деревня, переселенческая, входившая в ведение крестьянских начальников, а не «урочище». Через нее проходил тракт.


[Закрыть]

– Где вы нашли стрелу?

– На тропе, что ведет нас в Сарасу.

Значит, бурханы знают его маршрут? И если знают, то где-то на подходе к Семинскому перевалу будут его ждать.

Только к исходу третьего дня они добрались до крохотной речушки, летящей с высоких гор свирепо и стремительно, будто кто хлестал ее изо всех сил нагайкой, торопя неведомо куда.

– Хороша! – восхищенно покрутил Чочуш головой и предложил именно здесь остановиться на дневку, чтобы привести в порядок одежду, сбрую, оружие, обрезать разбитые на камнях копыта коней.

Дельмек и Пунцаг согласились. Начинались места, где они в любую минуту могли наткнуться на людей Техтиека. Надо было заранее подготовиться к встрече: ему теперь будет выгоднее просто убить их, чем раскрывать объятия, что-то объяснять или вступать с ними в переговоры… Но случилось непредвиденное: прятаться им пришлось не от самого Техтиека и его головорезов, а от их врагов и, значит, своих единомышленников!

Уже перейдя вброд буйную речушку и поднимаясь на верховую тропу, ведущую к ущелью Таурак, они лицом к лицу столкнулись с большой группой угрюмых кержаков-бородачей с берданками за плечами и с топорами в руках, чувствовавших себя в Ануйских и Чергинских горах едва ли не полновластными хозяевами. Сдернув ружья с плеч, оттянули курки, заорали, не жалея глоток:

– Стой тама! Жаканами ахнем, ежли что!

Дельмек поднял руку, выдвинулся конем:

– Почему вы останавливаете нас, мужики? Русская речь произвела впечатление – ружья опустились.

– Кто вы есть и куды путь содержите?

– Казахи из Коргона.[211]211
  Коргонские копи были к 1904–1905 гг. заброшены. Такой ответ сразу же возбудил бы подозрения, так же, как и название неизвестного кержакам народа.


[Закрыть] На Чемал пробираемся.

– Другой пути не сыскали? Через Турату и Ильинку? Война тута!

– Война? – искренне удивился Дельмек. – Барымта?

– Али не слыхивали о бурханах каких-то? – переглянулись бородачи. – Летом друг дружку резали в Теренговой долине, теперич тут на разбой пошли! Техтиешки, видать, дела!

– Нет, – помотал головой Дельмек, – Узун-Кулак ничего не говорил!.. Ты скажи лучше, добрый человек, в какую сторону нам на Ильинку выезжать… Заплутали мы немного.

Просьба – лучший довод. Бородачи расступились, охотно начали объяснять, как выйти, по какую сторону будет одна река, по какую другая. Потом один из них заложил в рот кольцо, свернутое из большого и указательного пальцев, оглушительно свистнул. Ему отозвался свист откуда-то снизу. Когда они углубились в ущелье, Дельмек обернулся. Бородачи исчезли так же внезапно, как и появились.

– Укрыться надо где-то, – сказал Чочуш озабоченно. – Сейчас они вернутся! Уж очень неудачно ты им соврал про Коргон…

– Гнилая башка! – выругался Дельмек. – Как же этот Коргон у меня с языка сорвался? Они же все дороги и тропы не хуже нас знают!.. Уходим с тропы, быстро!..

Кержаки до самого вечера суетились в урочище и его окрестностях, непрерывно перекликались друг с другом голосами и свистом, но им и в голову не пришло подняться по одному из утесов по козьей тропе к небольшой площадке, где трое путников разожгли костер. Это укрытие разглядел Дельмек. Отсюда хорошо просматривались все тропы, выходящие из урманов к ущелью, сам разрыв в горах, выбитый в незапамятные времена истощившей себя речкой, ближайшие вершины обоих хребтов, протыкающие низко плывущие облака, – верные предвестники скорого перелома в погоде…

– Хорошо, что мы ушли от этих русских! – бормотнул Пунцаг, лишая жизни очередного комара, пристроившегося на его шее. – Наткнись на нас они сейчас, разговор мог быть другим…

– Самое простое, бурханы, – вздохнул Дельмек, – с русскими не надо ссориться! Они не драчливы, как монголы, и не хитрят ни с кем из соседей, как китайцы… Со всех сторон на Алтай приходило черное горе, бурханы, и только с севера – никогда.

– Уж не стал ли ты русским, Дельмек? – с улыбкой спросил Чочуш. Испортил тебя твой доктор, добрым сделал!

И тут же смутился, поняв, что сказал не то, что думал.

– Какой я добрый, вы, бурханы, в долине видели!.. Может, я еще буду таким же злым, когда придется воевать с русскими… Но горе на Алтай все-таки принесли сейчас не они, а ваш Белый Бурхан! Он ничего не дал алтайцам, кроме пустых обещаний, но разозлил русских… И они тоже стали недобрыми теперь! Они сейчас хватают всех подряд… И эти русские, что встретили нас внизу, тоже не стали бы разбирать и спрашивать, зачем мы идем по пятам Техтиека!

Пунцаг нахмурился. Ему не понравились слова Дельмека.

– Русские и раньше обижали алтайцев. При чем здесь Белый Бурхан?.. Я не вижу его вины, а вижу только его ошибку! Ханом Ойротом должен был стать Хертек, а не Техтиек!

Но Дельмек упрямо стоял на своем:

– И Хертек и Техтиек были против русских! И эту ненависть им вбил в головы Белый Бурхан!.. Не русские виноваты в том, что на Алтае одно горе сменяет другое… Когда я лежал у русского доктора больной, он часто читал мне газеты, всякие книжки и много рассказывал о большой России, где такое же горе, как и в наших горах! Но там, в России, люди уже поняли, кто их враг. А мы, алтайцы, все еще ищем своих врагов на стороне! А он – внутри нас самих.

Чочуш сдержанно рассмеялся:

– Правая рука против левой, что ли? Ох, Дельмек! Твои раны опять открылись… Только не на ногах и груди, а на голове!

– Не раны у меня открылись, бурхан, – помрачнел Дельмек, – а глаза! Я теперь вижу, кто настоящие враги Алтая! Есть среди них и русские, есть и алтайцы… Я говорю о баях, купцах, зайсанах! О тех волках, что режут овец! Шкура у волков не только серая, как и у овец, но волк – всегда волк!

Такой поворот мыслей был полной неожиданностью для Пунцага. Он сразу вспомнил людей в грязных лохмотьях на камнях Лхасы, стражников Храма Большого Будды с дубинами в руках, лам в шелковых и парчовых одеждах и стражников дацанов с плетями… Все они были детьми разных народов, но их разделяла пропасть: неравенство! На одной стороне этой пропасти были те, кто ползли, на другой – те, к кому ползли накорпы!

– Это очень опасная и очень крутая тропа, Дельмек! – покачал он головой. – Она ведет через моря крови!..

– Да, бурхан. Но она у нас, бедняков, единственная! Только она приведет к справедливости!

С рассветом козья тропа сорвалась с карниза, где они провели ночь, вниз, пугая крутизной и каменной осыпью, идущей чуть ли не до самого берега Семы, втыкающейся в левый бок Катуни, как стальное шило в сыромятный ремень. И там, где воды двух рек сливались вместе, стояла небольшая деревушка с корявой корой крыш на гранях зеленых заплат огородов. Отсюда, сверху, разноцветные воды двух рек, коричнево-серая осыпь, буро-зеленая шкура тайгии атласное синее небо казались невинной картинкой. Но ее портила серая и толстая змея, медленно ползущая к деревне, под ее крыши, на ее огороды, хвост которой терялся в урмане, а голова ложилась на белый накатанный тракт…

– Мы нашли его, бурханы! – сказал Дельмек тихо. Пунцаг и Чочуш не отозвались. Они думали о том, что рассчитали маршрут Техтиека точно и что красная стрела войны, подброшенная ими на этом маршруте, не остановила змею смерти.

– Надо, чтобы он не пошел в деревню, бурханы!

– Мы не успеем, Дельмек. Отсюда до тракта семь, а то и десять верст! Он разграбит ее раньше, чем мы спустимся по тропе… Надо обходить его по горам и встречать в другом месте.

– Теперь он от нас все равно не уйдет!

Дельмек усмехнулся. Бурханы не могут не выпустить Техтиека на колесную дорогу, по которой он будет лететь, как на крыльях, сметая на своем пути все!

Он круто развернул коня и пошел вниз другой тропой, что вела, сделав петлю, на Семинский хребет. Искать удобное место надо было только там!

Отказ от похода на Бийск был для Техтиека вынужденным: его армия совсем разложилась и шла за ним только до колесной дороги по берегу Катуни. Потом она разбежится. Но группа Эжербея, что все плотнее обтекала его, имела другую цель, и он уже догадывался о ней. А тут еще эта красная стрела бурханов!

Он был в кольце и почти физически ощущал, как это кольцо сжималось. Он пережил немало облав и погонь, но ни одна из них не была для него столь мучительной, как эта – вежливая, спокойная, выверенная до вершка… Белый Бурхан держит свое обещание!

Вернулся посланный им в хвост колонны Эжербей, кашлянул бурундуком за спиной.

– Ну? – спросил Техтиек, не оборачиваясь.

– Алыпы ропщут, великий хан! Они не хотят идти на Мыюту.

– Что?! – не сдержал гнева Техтиек. – Три дня назад они не хотели идти на Сычевку и Бийск, сегодня они отказываются идти на Мыюту, завтра им придет в голову разойтись по домам!

У Эжербея не дрогнул ни один мускул:

– Такой приказ они и ждут от тебя, хан Ойрот! Техтиек почувствовал, что к нему снова вернулся тот первый и самый трудный день. Тогда он сломал недовольство с помощью командиров. Потом был другой день, когда ему помогли батыры Чекурака. Что делать теперь, на кого опереться? У дракона слетели все головы… Осталась одна, его собственная! Но ее он не даст срубить!..

– Где моя армия, Эжербей? Почему я не слышу ее хода?

– Она выполнила твой приказ, который ты отдал только что, великий хан! А твой Чумар лежит с проломленной головой на дороге.

Техтиек вздыбил коня, поставил его свечой на задние ноги. Рука привычно легла на эфес меча:

– Я убью тебя! Я разнесу твою плешивую голову!

Эжербей послушно встал на колени и снял шапку. Сверкнул меч на солнце, описывая дугу. Но упасть вниз не успел, остановленный громким и твердым голосом:

– Именем Неба, остановись, хан Ойрот!

Техтиек взметнул голову вверх. На самом срезе высокой скалы стоял белый всадник, и в его руке ослепительно пылал золотой жезл с изломанным крестом в круге. Меч выскользнул из руки Техтиека, со звоном упал на камни, откатился к обрыву, исчез.

Эжербей вскочил, бросился к коню, чтобы подхватить заваливающуюся набок грузную фигуру хана Ойрота, но не успел…

По горам раскатывался, дробясь, удар грома, хотя небо было по-прежнему чистым и девственно-голубым.

Солнце медленно уходило вправо.

Оно было тусклым, подернутым розовой пеленой и казалось незрячим.

Такими же незрячими глазами, подернутыми влагой забытья, смотрел в черное око озера Мара-Нур и сидящий на его берегу человек, отшагавший не один десяток верст. И его дорога еще была не окончена, а эта задержка только необходимость…

Его, могущественного жреца Бонпо, остановила у этого мертвого озера еще неосознанная тревога. Почему таши-лама вызывал его в Урумчи? Разве мало в Тибете и во всем ламаистском мире монастырей, о которых знают немногие?

И эта тревога зародилась не вчера и даже не десять дней назад, когда на глаза попался тюк со знаками приказа. Она зародилась во время последнего моления Агни Йоге, огонь которого был непривычно тусклым и не перекрасился в другой цвет после магнетического пасса, а просто угас. Энергия рук жреца, на которых он сосредоточил свою волю, совпала по знаку с энергией пламени… Он знал это свойство однополюсных зарядов: небо, поняв мысль жреца, оттолкнуло ее… И это был страшный знак близкой беды! Похоже, что его антипод в одном из ашрамов махатм, помешал Куулару Сарыг-оолу, и теперь надо идти на его поиск.[212]212
  Антипод – жрец могучей энергии, противник жреца. В данном случае им мог быть и сам таши-лама, задание которого Куулар Сарыг-оол исказил. (Примечания автора.)


[Закрыть]

У него за плечами уже 699 появлений Мае, сегодня к нему придет 700-я богиня времени и луны… Что попросить у нее? Чтобы назвала имя того, кто ему помешал на последней молитве? Но она может назвать и его собственное имя, чтобы он принял смерть в плотном теле, и потом возродился в тонком, а потом огненном… Не рано ли просить Мае об этом?[213]213
  Согласно философии восточных религий, умирая в плотном теле, человек воскресает сначала в тонком, а затем огненном. Тонкое тело – дух, огненное мысль. (Примечания автора.)


[Закрыть]

Ему стало нехорошо: слегка закружилась голова, дрогнули мышцы живота, больно кольнуло под левой лопаткой… Спазмы голода он легко подавлял силой воли, но это было что-то другое.

Он снова поднял глаза к солнцу, диск которого стал уже багровым, хотя до линии горизонта, куда он должен упасть, было еще далеко. Но уже сейчас солнце было негреющим: тепло, которое оно отдавало этой белой земле, сразу же возвращалось обратно вместе с тонкой пылью разрушенных кристаллов соли. Они-то и делали взгляд дневного светила все более и более зловещим. Но он силой воли, вскормленной духом противоречия, заложенным в каждом жреце Бонпо самой системой воспитания, заставил себя думать и размышлять о запретном и трудном для освоения мыслью. Куулару Сарыг-оолу вдруг мучительно захотелось вырваться из собственной божественной духовности, отойти в сторону и посмотреть со стороны на ее корчи! Могучие махатмы умеют это, но ведь его могущество никогда не уступало им!

Но и это было опасно. Вдруг увидишь, что ты уступаешь своим желаниям и они низвергают тебя с небес духовности в прах обыденности, как это случается со всеми, кто потерял веру в себя или только чуть-чуть в этой вере поколебался…

Мертво и недвижно озеро, равнодушна и спокойна его гладь. Нет таких ветров в природе, которые могли бы всколыхнуть его тяжелые каменные воды. Монголы и тувинцы верят, что их нельзя разбить даже брошенным сильной рукой камнем… И это озеро никогда не стоит на одном месте – оно кочует по белой пустыне, как одинокое облако по сухому небу! И, увидев его этим летом, можно не найти следующим и встретить здесь же через десять или сто лет…

Куулар Сарыг-оол начертил посохом Знак Идама, воткнул его в центр слившихся энергий и торжественно усмехнулся: там, где стихии переходят одна в другую, всегда рождаются монстры! Как это озеро, к примеру, как он сам бог, застрявший между землей и небом…

Хертек уходил через Цаган-Нур на Улыгэй, чтобы там, перевалив через горы, выйти на Черный Иртыш и через сыпучие пески Бурчуна – на Зайсан, откуда уже рукой подать до Бухтармы, где его заждалась Савык. Он бросил свой боевой меч в Катунь, как только понял, что борьба за чуждые ему идеи бессмысленна и ничего не даст, кроме новых несчастий и новых рек крови.

Оставив Алтай за спиной, старый воин переночевал на берегу неизвестной ему монгольской реки, полной рыбы. И хотя он никогда раньше не ловил ее и не употреблял в пищу, понял, что там, где есть сочная трава, а в водах разная живность, в достатке должно быть и зверя, и птицы. Так оно и оказалось: уже в нескольких шагах от своей стоянки Хертек подстрелил курана, а как только освежевал его, обогатился гостем, вышедшим из противоположного леса, как из собственного жилища, с готовой улыбкой на лице:

– Да будет благословенен горный дух, пославший тебе добычу!

– Садись к моему огню. Сейчас мы хорошо поужинаем. Если хочешь – назови свое имя. Меня зовут Хертек.

– А меня зовут Самдан. Ты монгол?

– Нет, я уйгур. К жене иду, в Бухтарму.

Гость кивнул и присел к огню, ничего не сообщив о себе. Но Хертек этого и не требовал – придет время, скажет. А не скажет, хватит и имени…

Оба проснулись рано и сразу же, оседлав коней, двинулись в глубину гор, которые и здесь, в чужой стране, мало чем отличались от родных для Хертека, а может, и для Самдана. Но чем дальше они уходили к юго-западу, тем круче и внушительнее становились горы, тем глуше и безлюднее места… К вечеру их тропа обошла пологим склоном одну из гор, опустилась ниже, уводя всадников в узкое ущелье, заставленное причудливыми скалами, сплошь изрисованными фигурами животных, людьми с луками и копьями, повозками на колесах, крылатыми львами, знаками огня и вселенной…

Уже в глубоких сумерках ущелье снова начало подниматься, выводя всадников на перевал, за которым их ждала соляная пустыня, на теле ее одиноким мертвым глазом светилось озеро.

На седловине путники остановили коней, чтобы в полумраке начинающейся ночи разглядеть спуск вниз, но увидели только зловещий багровый огонек, подрагивающий в сгущающейся темноте.

Хертек поднял глаза вверх и удивленно вскрикнул – выплывающую из-за дымного края пустыни луну медленно пожирало багрово-черной пастью какое-то чудовище пустыни,[214]214
  Древнейшее представление о затмении Луны и Солнца как о съедении их драконоподобным существом (Раха, Араха – санскр., Дьел-беген – алт. и т. п.). Чтобы облегчить их освобождение, считалось необходимым бить в тазы, кастрюли, стрелять, бить собак и т. д. Имело всеобщее распространение среди народов мира.


[Закрыть] предвещая беду не только всадникам на перевале, но и всему живущему в этих заколдованных горах и долинах.

– Что это, Самдан? – спросил Хертек хрипло.

– Лунное затмение. На ночное светило надвинулась тень нашей земли, и значит, нас с тобой, Хертек.

– И что теперь? – насторожился воин.

– А ничего особенного, – сказал Самдан равнодушно, оставляя седло. – Как тень надвинулась, так и сдвинется… Давай лучше подумаем о ночлеге, Хертек.

Уже совсем стемнело и даже самые мелкие звезды высветились в фиолетово-синем небе… Пора! Сейчас богиня Мае должна явить свой тонкий божественный лик, поздравив своего старого поклонника с днем рождения и осветив своей робкой улыбкой весь его дальнейший страдный путь!..

Черный колдун медленно поднялся и с удивлением обнаружил, что у него подрагивают колени и какой-то раскаленный тесный обруч тяжело и упорно сдавливает грудь, мешая воздуху до отказа заполнять легкие, лишая его живительного кислорода. Снизу, откуда-то со стороны кишечника, двинулась ледяная волна, покрывая тело липким потом.

– Мае, скорее! – прошептал он сухими губами.

Оглушающе ударила боль, разламывая грудь.

– Скорее, Мае…

Боль нарастала, заволакивая кровавым туманом всегда зоркие глаза жреца Бонпо. Куулар Сарыг-оол с трудом разлепил окаменевшие губы, скорее простонал, чем выговорил:

– Мае…

И молодая богиня, будто и в самом деле услышала его призыв, показала тонкий рожок между дымным краем земли и чистым краем неба. Сияющий, голубой, окутанный нежной серебряной вуалью, все более и более всплывающий к звездам, как бы выталкиваемый по просьбе черного колдуна незримыми и нежными руками Сома – бога неба ночи.

По лицу Куулара Сарыг-оола скользнула просветленная улыбка.

Потом он покачнулся, судорожно рванул грязный засаленный воротник халата на груди и стал опускаться на белую от соли землю, ставшую вдруг багрово-черной, как подсыхающая кровь.

И тотчас из-за горизонта выползло коричневое чудовище и начало пожирать молодую богиню, заглатывая ее целиком, захлебываясь черной слюной вожделения и сытости…

Тревожным был их ночлег, хотя они и устали за последний отрезок пути в горах. Последний ли?

Проснулись они опять почти одновременно. Хертек торопливо посмотрел на небо: оно было блеклым и выцветшим. Он взял кожаную фляжку, чтобы спуститься к озеру, но Самдан остановил его:

– Там нет воды. То озеро мертвое, в нем только соленый кисель.

Позавтракав остатками мяса и затоптав огонь, всадники снова двинулись в путь, думая теперь уже не о той дороге, что ими пройдена, а тревожась о предстоящей.

Растаяли, слившись с небом горы.

Сероватой полоской заколебался в жарком мареве разгорающегося дня последний таежный лоскут, а под копыта коней все упрямее стлалась белая солончаковая пустыня – жаркая, сухая, тревожная, заставляющая слезиться глаза от едкой пыли, высушивающая рот и горло. Если так будет продолжаться до вечера, то путники могут и не доехать до настоящих гор Тарбагатая, свалившись в этот белый прах и распарывая ножами глотки коней, чтобы, захлебываясь, пить их горячую кровь, спасаясь от сухой смерти, ужаснее которой нет на земле!

Наконец, что-то блеснуло на горизонте, леревернув и раздвоив солнце. Все ближе и шире черное зеркало, воды которого не рябит легкий ветерок, завихряющий за хвостами их коней белую, не падающую наземь пыль.

Хлюпнула вода под копытами коня Хертека, и тотчас всадник отпрянул дыра, образовавшаяся в земле, клокотала, затягиваясь чем-то черным и густым медленно и лениво Захрапел испуганно конь, встал на дыбы.

– Назад! – закричал не своим голосом Самдан. – Мы пришли к Озеру Смерти! У него нет берегов!

Хертек побледнел, хотя этой бледности под белой маской из соли и не мог заметить его спутник. Про страшное, кочующее по пустыне озеро, ходило много легенд, хотя и не всем доводилось видеть его своими глазами, тем более, стать его пленником.

Самдан медленно и осторожно разворачивал своего коня, выводя его на чуть приметную тропу, идущую в обход озера к каменистому плато, за которым, возможно, и лежит начало их главной дороги: одному навстречу своему каравану, другому – навстречу родному очагу. Его примеру последовал Хертек, но тут же натянул поводья – в десяти шагах от тропы чернело тело человека, умирающего или уже умершего от жажды, обманутого озером, в котором нет воды.

Всадники спешились одновременно и приблизились к несчастному. Человек лежал лицом вниз на обломках своего собственного посоха, упираясь обнаженной головой в магический герб Шамбалы, выцарапанный на белом песке.

Самдан осторожно перевернул тело и отшатнулся, поспешно сдирая с головы кошемную шляпу:

– Куулар Сарыг-оол…

– Белый Бурхан?! – поразился Хертек и тотчас замолчал.

Но у Самдана уже изумленно взметнулись брови, вырвался какой-то клокочущий звук, но он прихлопнул рот ладонью и натуженно закашлялся, искусственно выдавливая слезьг на глаза.

Хертек обыскал труп, но в одежде мертвого не нашел ничего существенного, кроме револьвера, золотой крупной монеты и плоской мужской серьги с фиолетовым камнем и неясными письменами на ребре.

– Закопать бы надо беднягу! – подал голос Самдан, справившись с кашлем, но по-прежнему обескураженно мотая головой.

Хертек крутнул барабан нагана, пересчитывая патроны. Шесть. Седьмой в стволе. Значит, наган покойному богу так и не понадобился? Зачем же он выпросил его у стража бурханов?

– Закопать… Куда здесь закопаешь! Бросим в Мертвое Озеро. Он шел и пришел к нему. Значит, тут был конец его жизненного пути.

Самдан не возражал.

Самдан спешился первым, подвел коня к коновязи, бросил небрежно поводья на руки какому-то услужливо улыбающемуся китайцу, повернулся к своему спутнику:

– Здесь мы передохнем, Хертек. Я был твоим гостем у огня, теперь приглашаю тебя…

Хертек кивнул, хотя этот крючок на Урумчи удлинял его дорогу и на день, а то и на два отодвигал встречу с Савык.

Комната была большой и прохладной. Тот же китаец, что прислуживал им с Самданом у коновязи, внес небольшой столик, быстро накрыл его и, низко кланяясь, пошел спиной к дверям, сложив ладошки маленьких рук и выставив их вперед.

– Надо бы умыться, – вздохнул Хертек. – Я не привык есть грязными руками!

Самдан сдержанно рассмеялся, кивнул на большую фарфоровую чашку, наполненную розовой водой, стоящую посреди стола.

– Кто вам мешает, Хертек? – Он первым зачерпнул пригоршню воды, бросил ее в лицо. – Русских умывальников в караван-сарае востока не бывает… Только кувшин или чаша!

Потом он наполнил пиалу Хертека какой-то темной жидкостью, плеснул из того же сосуда с узким горлом и в свою чашку:

– Это нас освежит.

Самдан еще не решил, как ему поступить со своим попутчиком, который, несомненно, знал жреца Бонпо как Белого Бурхана и, возможно, участвовал в его авантюре на Алтае. Арестовать и отправить в Россию, чтобы хоть в малой степени оправдать свой невольный промах перед генералом Лопухиным? Но что конкретного он о нем знает? Одни догадки!..

И даст ли Хертек себя арестовать? Наган Куулара Сарыг-оола од взял себе, у него боевая винтовка приторочена к седлу, не исключено, что есть и другое оружие… Да и сам выглядит крепким и физически сильным человеком, который просто так не позволит защелкнуть на своих руках наручники!

Хороший в общем-то план захвата Белого Бурхана стал трещать по всем швам с самого начала: Амгалан наотрез отказался вести караван в Китай, и его пришлось упрятать в тюрьму, используя не только имеющиеся в распоряжении русской полиции документы о таинственных смертях мальчишек в школе тибетской медицины, но и жалобу отца того скверного мальчишки, наказанного в свое время Самданом за кражу микроскопа. Организация самого каравана непростительно затянулась, а его путь к Семипалатинску, а потом и к Зайсану был вообще до безобразия медлительным. Самдан вынужден был группой полицейских обогнать его, а потом, оставив отряд для захвата Белого Бурхана в Урумчи, самому добираться до караванной тропы и ставить необходимые знаки приказа. Вдобавок к этим мытарствам, Самдан при возвращении в Урумчи умудрился заблудиться и уйти далеко в сторону другой тропой…

Встреча с Хертеком была для него, по сути дела, счастливой случайностью, тогда как встреча с мертвым Кууларом Сарыг-оолом на берегу Мару-Нура, катастрофой.

– Ты был в Туве? – осторожно спросил Самдан, когда они насытились и служка-китаец унес столик с грязной посудой. – У тебя там родственники?

Но доверительный тон Хертек не принял.

– Нет, Самдан, – покачал он головой, – я обходил караванную тропу, где разгуливают бандитские шайки Техтиека…

Самдан коротко рассмеялся, пряча свою бестактность.

– Насколько мне известно, Техтиек действует на Алтае, а не в Урянхае!

– У меня были свои причины опасаться его и на границах Танны-Тувы! К тому же, Самдан, я ведь не спрашиваю, почему и вы отстали от своего каравана, который ушел в Урумчи, бросив вас на границе с пустыней…

Самдан нахмурился: а этот Хертек не так прост, как показался ему там, на перевале, где они вместе наблюдали лунное аатмение!

– Вы правы, Хертек. Мы с вами встретились случайно, как чужие люди, и так же случайно должны разойтись по своим дорогам! – Он хлопнул в ладоши, вызывая служку караван-сарая. И когда тот склонился на пороге в вопросительном поклоне, бросил небрежно: – Наш гость едет дальше, Лу! Скажи, чтобы ему дали еды на дорогу. Я заплачу за все. Иди.