Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 52 страниц)

Глава двенадцатая
ГРОМОПОДОБНОЕ ИМЯ

Самдан плотно задвинул засов и оглядел лабораторию. Здесь было собрано больше богатств, чем во всех кладовых Гонгора. Ведь любая склянка и любой сосуд с лекарствами в руках знающих людей легко и просто превращались в золото, серебро, драгоценные камни. В таких руках, к примеру, как у Байыра и Монгула… Но он, Самдан, не оставит этих богатств никому! Игра зашла слишком далеко…

Обидно, что так просто и глупо случилось все. Где-то придется начинать заново. Может быть, даже под другим именем. В конце концов, никто не вечен! И Гонгор покинет эту жизнь, и таши-лама, и боги исчезнут из памяти людей, как бы они величественны и несокрушимы ни казались сегодня… Страшна не сама гибель, страшнее, когда вместе с тобой гибнет и твое дело!

Он подошел к очагу с негаснущим огнем, протянул озябшие ладони к живительному теплу, виновато улыбнулся глиняному изображению богини Сарасвати.[93]93
  Сарасвати – древнейшая богиня Индии, олицетворявшая одну из великих рек Индостана – Сарасвати. Позже вошла в буддизм и индуизм, считалась богиней музыки, мудрости.


[Закрыть] Она одна поймет и простит его. Она одна знает, что настоящая мудрость не нуждается в громких словах и не может жить без поступков… Самдану даже показалось на миг, что милая Сарасвати ободряюще улыбнулась ему: начинай, лхрамба, не медли, ты можешь опоздать! Ведь у твоего противника Гонгора всегда наготове головорезы Чижона…

Осторожно постучали в дверь. Кто-то из его учеников.

Но Самдан и головы не повернул: то, что он решил сделать, не одобрят даже Байыр с Монгулом, хотя ради него и пойдут, может быть, на все! Может, увести их с собой? Бродяг и убогих в мире много, а умных и светлых голов не достает… Нет! Он может распоряжаться только собственной судьбой! Он никого не может и не будет ставить под топор палача, кроме, разве что, подлого и ничтожного Нанжина, который, выкрав кинжал и яд, не смог ими правильно воспользоваться… Впрочем, кинжал еще у него, и он может ему пригодиться, когда придет необходимость уйти из жизни!

Самдан взял кочергу, поправил дрова в очаге. Их было мало, но хватит, чтобы осуществить задуманное. К тому же, тут слишком много скопилось сухих трав, порошков, масел… Все это должно и будет хорошо гореть!

В дверь снова постучали – настойчиво и требовательно. Это уже не ховраки! Это – Чижон. Значит, он знает, что лхрамба у себя? И если стучит громко, то пришел не для того, чтобы попросить лекарства, а прислан ширетуем.

Больше ждать нельзя, Сарасвати права…

Самдан двинулся вдоль стены, срывая пучки трав, подвешенные к потолку. Набрав охапку, бросил ее в очаг. Двинулся за новой… Едкий букет запахов вместе с клубами черного дыма начал заволакивать лабораторию. К этому уже привыкли. К тому же знают, что лхрамба готовит лекарства для отправки с караваном, который завтра должен уйти… Гуще дым, резче запахи. От них уже кружится голова, слезятся глаза и душит кашель. Но надо спешить: Чижон ушел, но он вернется с десятком стражников, которые в два счета выбьют дверь и не дадут виновнику случившегося упасть в собственный погребальный костер!

Кажется, все!

Последняя охапка трав брошена в очаг. Самдан размешал ее кочергой, потом ею же начал бить и переворачивать сосуды, стоящие на полках. Покончив с этим, сгреб в кучу свои записки и тоже бросил в огонь…

Пора уходить! Самдан осторожно отодвинул засов, приготовив наган. Галерея была пуста. Закрыв дверь на ключ и повернув его два раза, лхрамба отступил в одну из ниц, переждал немного, двинулся к другой нише… Громыхнули трубы тревоги. Теперь поднимется весь монастырь. Но не все знают, что за третьей нишей есть люк, который ведет в подземелье, имеющее полузасыпанный выход за стены монастыря. Когда-то по этому каналу подавалась вода из Орхона в царские бани, сейчас он сух: река ушла далеко в сторону от бывшей бессмертной столицы самого могучего в мире государства.

Нащупав плиту люка, Самдан ногой сдвинул ее в сторону, опустился на три ступеньки вниз, задвинул камень над головой, ощупью двинулся в темноте…

И в этот момент в галерею ворвались стражники дацана, начали колотить чем-то тяжелым в дверь, изо всех щелей которой полз ядовитый зеленый дым.

Весть о бегстве или возможной гибели лхрамбы «Эрдэнэ-дзу» в огне уничтоженной лаборатории Куулар принял спокойно: что-то подобное должно было случиться, поскольку после первого удара всегда следует второй. Бывает, что и в собственное сердце… Да и не ново все это! Даже родной брат Будды Девадатта – всегда был первым противником шакья-муни, за что и угодил в горячий ад. Конечно, лучше бы сделать Самдана-врага другом, чем оставлять его недругом… Вряд ли он так беспробудно глуп, чтобы погибнуть из-за пустой ссоры с хубилганом! Он, конечно же, бежал… Ведь из дацана невозможно уйти только тем, кто не знает его секретов. Любой дацан – город, а город всегда имеет сотни ворот, кроме главных, охраняемых стражниками. Но Гонгору выгодно и не так стыдно считать Самдана погибшим – пусть так и считает, никто не будет разубеждать его!

Вынужденное безделье помогло черному жрецу изучить «Эрдэнэ-дзу» до мелочей, и это утвердило его в мысли, что Самдан ушел по заранее приготовленной тропе. Судя по тому, с какой легкостью Гонгор обвинил его, а потом согласился обменять на Бабыя, хубилган серьезно боялся конкуренции со стороны лхрамбы и, наверное, имел на то свои основания. А может, они просто мешали друг другу и им следовало бы договориться о власти в монастыре миром. Но они начали враждовать, и один из них оказался наиболее нетерпеливым…

Чьи-то вкрадчивые шаги прошуршали за спиной Куулара. Он обернулся и перехватил руку, занесшую для удара холодно блеснувший клинок, сдавил ее, оттягивая большим пальцем сухожилие, идущее к кисти. Лама крутнулся, взвыл, но хватка черного жреца была мертвой. Кинжал выпал, ударился о тело каменной черепахи, отскочил.

– Ты кто? – спросил Куулар холодно. – Почему ты хотел зарезать меня ножом? Разве я похож на овцу? Я – волк!

– Я выполнял приказ.

– Чей? Хубилгана?

– Лхрамбы Самдана.

– Он погиб в огне!

– Воля покойного священна.

Да, воля покойного священна, тут он прав. Куулар поднял кинжал, протянул его рукоятью вперед:

– Так выполни его волю! Я не буду сопротивляться. По губам черного жреца ползла улыбка, а глаза испепеляли ламу. Нанжин взял кинжал, но тут же выронил его:

– Я не могу!

– Ты умеешь убивать только в спину? Я повернусь спиной.

Куулар снова поднял кинжал и подал ему.

– Я не могу! – взвыл Нанжин и упал на землю, захлебываясь слезами злости и бессилия.

Куулар бросил кинжал, перешагнул через поверженного собственной трусостью человека и ушел.

Нанжин корчился на земле, судорожно загребая песок пальцами, срывая ногти и дрожа всем телом.

Стражники привели Нанжина к Гонгору, коротко доложив:

– Вот его кинжал, ширетуй. Он говорит, что хотел убить кого-то из гостей, но не смог.

Кинжал был хорошо знаком Гонгору – он постоянно висел в лаборатории Самдана и вряд ли кто мог предполагать, что будет кем-то и когда-то пущен в ход.

– Тебе говорили, что ты умрешь постыдной смертью?

– Да, это говорили мне вы, хубилган.

– Тебе не кажется, Нанжин, что это время пришло?

– Пощадите! Я буду есть ваш кал и пить вашу мочу!

– Это охотно сделает каждый, верующий в Будду![94]94
  Даже естественные отправления организма хубилганов считались священными и целительными. Их даже хранили на алтарях. (Примечания автора.)


[Закрыть] Ховрака Базара убил тоже ты?

– Он сам! Он не смог воспользоваться ядом правильно!

Гонгор махнул стражникам:

– Уведите его в подвал. Им займемся, когда уедут гости.

Стражники взяли за шиворот побледневшего, как лист рисовой бумаги, ламу, сорвали с него священные одежды и плетьми погнали голого через двор к полуразрушенной часовне у глухой стены, отгораживающей монастырь от свалки нечистот. Возле этого меньдона нельзя ни молиться, ни думать о жизни…

Теперь Гонгору предстояло улаживать очередной конфуз с бурханами. Странно, но Куулар и на этот раз отказался от своего права казнить или миловать. Он только сказал:

– Не надо никого наказывать. Реакция у лам естественная: мы слишком загостились в «Эрдэнэ-дзу»!

Краска стыда бросилась в лицо Гонгору: Куулар, которого он знал как охотника за человеческими черепами, проявлял доброту и заботу там, где он хубилган – выказывал свою готовность к жестокости ничем не оправданной! Таким оружием владеет не каждый… Что это? Искренность или верх лицемерия?

– Я не в силах ускорить ваш отъезд. Многое не готово.

– Мы уходим с тем, что есть. Твой дацан, Гонгор, становится для нас опаснее, чем вся русская полиция Алтая!

Побитой собакой явился хубилган в свои покои. Все его планы раскрыты, а сам он высмеян жестоко и оскорбительно. Осталось последнее средство что-то исправить и изменить. Подняв колокольчик, он вызвал даргу Чижона.

– У тебя есть связь с тангутами Цэдэна Шууна?

– Что вы, хубилган! – дарга стражников сделал обиженное лицо. – Его подкупают караван-бажи, а не Ламы!

– Он мне нужен.

Чижон заколебался, выдавил неуверенно:

– Я попробую, хубилган…

– Утром я должен услышать твой ответ! Нам необходимо задержать гостей еще на два дня, пока не вернется Дарчин. Пообещай Цэдэну Шууну все, что только ему может присниться во сне!

– Ему хватит вашего имени, хубилган.

Хорошо и сладко спал эту ночь Гонгор. Утром, как было условлено, пришел Чижон:

– Баторы Шууны на подходе к дацану. Они согласны встретить наших гостей на любой дороге и вернуть их под ваше покровительство, хубилган.

Потом, помявшись, сообщил, что крысы, живущие в подвале, оставили от баньди Нанжина только хорошо обглоданный скелет.

Гонгор кивнул:

– Благодарю вас, Чижон. Я доволен вашей службой.

…Бабый утонул в думах.

Только вчера Гонгор сообщил ему, что он не может оставить лхрамбу в дацане, поскольку Самдан погиб во время пожара в лаборатории, а миссии Белого Бурхана необходим мудрец и философ: многие законы новой веры надо будет составлять на месте, в горах. К тому же, вернулся гонец Гонгора Дарчин, не принятый таши-ламой: Панчен Ринпоче не собирался менять своего решения.

У Бабыя не было выбора, как не было его и у Гонгора. Да и скрываться от миссии больше уже не имело смысла: с мудрецом или без него Куулар уведет своих людей, а таши-лама за самовольство спросит очень строго. Потому и поник головой хубилган, завершая их последнюю беседу с глазу на глаз:

– Мы оба потерпели поражение…

Гонгор ошибался: поражение потерпел он один, а Бабий не просто отсиживался в библиотеке, а готовился, по совету таши-ламы, к предстоящему специальному экзамену на звание лхрамбы, обещанное ему после возвращения с Алтая.

Таши-лама был странно добр к нему и не удивился, узнав, что Бабый исполнял волю покойного Мунко. Панчен Ринпоче его хорошо помнил и сожалел, что тот не оправдал возлагаемые на него надежды: удалился из Тибета, поссорился с ширетуем Иволгинского дацана, не сдал положенных экзаменов на высокие ученые звания и зачах в своем дугане, не принеся никому ощутимой пользы. Последнее поручение Мунко выполнял добросовестно и полно, обеспечивая таши-ламу всеми необходимыми сведениями и, если бы он довел работу до конца, то стал бы ширетуем и хубилганом самого большого монастыря не только в Бурятии или Монголии, но и в самом Тибете.

– Не повтори его судьбу, Бабый! – сказал таши-лама. – Самое простое в жизни – лень, а убежать от нее – самое сложное…

Вместе с письмом к Гонгору Панчен Ринпоче дал Бабыю один-единственный документ и посоветовал внимательно изучить его.

– В этой молитве соединено все, что необходимо. Эти идеи и мысли надо развивать, к ним уже ничего нового добавлять не надо.

 
«Раз, два три – вижу три народа.
Раз, два три – вижу три книги.
Первую – самого Благословенного,
Вторую – явленную Асвогошею,
Третью – данную Цзонхавой.
 

 
Раз, два, три – вижу три рубежа прихода Майтрейи.
Первый изложен в книге, написанной на Западе,
Второй намечен в книге, написанной на Востоке,
Третий изложен в книге, что будет создана на Севере.
 

 
Раз, два, три – вижу три явления.
Первое – с мечом, второе – с законом, третье со светом.
 

 
Раз, два, три – вижу три коня.
Первый – черный, второй – под водой, третий – над землей.
 

 
Раз, два, три – вижу три орла.
Один – сидящий на камне,
Второй – клюющий добычу,
Третий – летящий к солнцу.
 

 
Раз, два, три – вижу ищущих свет.
Луч красный, луч синий, луч белый…»
 

Если даже это и канва, то как и чем по ней вышивать?

Ведь все это тоже было! От пророчества Будды – к орлу, что летит к солнцу по белому лучу правды и справедливости! Но где они, те лучи? Что они несут? Каким взором их увидеть, не имея третьего глаза Будды?..

Мир сложен и неуклюж. И не надо его усложнять еще больше. Не проще ли перечеркнуть все старые догмы и попробовать на их пепелище взрастить новые, что ближе к жизни, к людям, а значит, к истине?.. Нельзя! Уж если этого боится сам таши-лама, то что может сделать Бабый?

Да и где создавать новую догматику бурханизма?

Здесь, в «Эрдэнэ-дзу», как это пытался Гонгор?

В темноте дугана с его ядовитым воздухом, как торопился, но все равно не успел, Мунко?

Там, на горячих камнях Алтая, где не будет ничего, кроме неба над головой?

Ничего, в сущности, не готово. И их миссия поедет с голыми руками и пустой головой. То, что хорошо для Тибета, где даже камни несут в себе тайну веков, не годится для Алтая!..

Гонгор ничем не мог помешать Куулару готовиться к походу своей миссии на запад! Черный жрец не был новичком в каких бы то ни было интригах, по характеру своему никогда никому ничего не доверял и потому к походу на Алтай подготовился более тщательно, чем Гонгор мог предполагать. И если Бабыя удручала теоретическая и идеологическая неподготовленность белого бурханизма, а Гонгора в глубине души радовал ее возможный практический провал, то на самом деле все обстояло совсем иначе: бурханы с первых же дней полностью вышли из-под контроля хамбо-ламы «Эрдэнэ-дзу» и были готовы покинуть дацан в любое время дня и ночи.

Все дни вынужденной отсидки Куулар использовал полностью, обзаведясь знакомствами с необходимыми людьми не только в самом дацане, но и за его стенами.

Ему пригодилось все – и рассказ Пунцага о путешествии в священную Лхасу, в котором обычный караван был превращен Жамцем в хорошо вооруженный отряд; и мимоходом брошенная самим Жамцем хвастливая фраза о деньгах, которые у него еще остались, и он готов их использовать более разумно; и жалобы Гонгора на своих лам, которых не назовешь благочестивыми и преданными вере; и даже жадность, с какой схватил золотую монету стражник дацана, когда они с Чочушем прибыли в «Эрдэнэ-дзу»…

Пока Гонгор строил свои козни и делил сферы влияния на лам с Самданом, Куулар все взял на себя, сведя подготовку к главному – оружие, кони, бумаги.

Необходимое оружие Куулар купил у стражников, выходы из дацана разведал сам, а о покупке коней договорился через аратов, доставлявших продовольствие в «Эрдэнэ-дзу». Дело стало только за русскими документами, деньгами и картами. Но эти бумаги Гонгор не задержал – они давно были у него приготовлены и сомнений в подлинности не вызывали. Хоть за это спасибо! Впрочем, вряд ли будет в них нужда – Куулар хаживал без каких-либо бумаг и в более населенные районы, чем Тува и Алтай!

На Алтай было два выверенных пути.

Первый – по Чуйской дороге, караванной тропой, облюбованной с незапамятных времен разбойниками и купцами. Она минует благословенную Туву, родину Куулара, хотя и подходит временами вплотную к ее горам.

Второй – через леса и горы Тувы по Усинскому тракту, степями Минусы и Абакана, лесами и горами Шории, через Салаир.

И если первая дорога выводила на юг Алтая, а потом к Уймонской долине, то вторая – на Алтын-Кель и в северные районы, особо облюбованными русскими.

Юг до Уймона был печенью, а Алтын-Кель – сердцем Алтая.

Куда бить?

Куулар развернул карту Гонгора и ухмыльнулся – художники дацана копировали ее с китайского оригинала, а потом исправляли, советуясь с караван-бажи и купцами… Вполне возможно, что некоторые искажения добавил и сам Гонгор… Карта стала никуда не годной: Уймонская долина на ней отодвинулась далеко на запад, Алтын-Кель перекочевал к югу, а Бийск столица русских на Алтае – стал своеобразной пуповиной, связывающей сердце и печень Алтая в один узел несуществующей поперечной рекой, не имеющей названия. А такие большие реки, как Катурь и Бия, на ней не были даже помечены, не говоря уже о хребтах и перевалах через них…

Куулар сложил карту, отбросил ее на край стола. Она ему не нужна: к Алтын-Келю может провести Чочуш, а дорогу в Уймонскую долину и дальше на юг он знает сам!

Медленно темнело. Приближалась та минута, когда надо идти к воротам монастыря, где гостей должны были проводить Гонгор, Чижон и десяток стражников. Там пятеро ховраков уже держали белых коней в поводу, выжидательно поглядывая на двери боковой пристройки…

Пора… Куулар надел серый плащ, поднял капюшон, надвинул его на глаза, шагнул через порог.

…Ховраки, стражники, Чижон и Гонгор прождали гостей едва ли не до полуночи, пока хубилган не распорядился поторопить их. Но досланные стражники обнаружили пустые комнаты: Куулар вывел свою миссию другими воротами, которые почти не охранялись.

Гонгор сам обошел все комнаты, поднял скомканную карту, развернул ее, увидел тщательно прорисованный лик обезьяны и все понял: Хануман был не только царем обезьян, но и хитрецов.[95]95
  «Тот, чей лик ужасен, а сокровища неисчислимы; тот, кому не удалось купить за золото жизнь и радость, достоинство и покой». Эти характеристики царя обезьян Ханумана осуждают жадность, обман и коварство, какими тот отличался.


[Закрыть]

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Этот клич еще не гремит над горами, степями, лесами и пустынями, но он гремит в душе каждого из пятерых, отныне и навсегда утративших свои имена и прошлые ступени святости и мудрости. У них сейчас одно звание и одно имя бурханы!

Они несут за своими плечами знамя, которое невидимо, но шум которого каждый слышит сердцем:

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Этот клич-пароль и есть пропуск в страну будущего, в ту великолепную страну, какую им первыми суждено создать на земле. Создать сразу и на века!

Их белые одежды шумят по ветру, а их белые кони летят во весь опор, и их копыта высекают из камней искры:

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Да будет отныне так, как говорит основная ведическая заповедь: для людей благородных деяний весь мир – их семья! Да будет таи, как начертано в эдикте Ашоки: все есть ты! Да будет так, как завещено самим небом!

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Закрыли свои толстые книги мудрецы, поправили колчаны со стрелами воины, стиснули древки боевых стягов знаменосцы, положили набрякшие кулаки на эфесы своих мечей Гэссэр-хан и Ригден-Джапо.

Все должны слышать клич, поднимающий из небытия четыре стороны света, заставляющий взмывать в небо орлов, летящих своими путями, очертанными в мироздании незримыми линиями:

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Этот клич был рожден в глубине веков. Через гранитные толщи времени он катился глухим гулом, слышимым только для великих сердец. Но сейчас он громоподобен и рвется в объятия неба, призвавшего его:

– Калагия!

– Приди в Шамбалу!

Медленно укладывалась пыль на свое привычное ложе, застилая следы белых всадников. Но завтрашний свежий ветер сорвет ее, как завесу, обнажит следы, вбитые в камень, и каждый прочтет громоподобное имя будущего:

– Шам-ба-ла…

ЧАСТЬ 2
НЕСУЩИЕ ФАКЕЛ ИСТИНЫ

Даже убитого зверя нельзя мучить – иначе горный дух рассердится и не даст удачи охотнику.

Алтайское поверье

Глава первая
КАМ УЧУР

Духи и бесы раздирали кама Учура уже не первую ночь. И если еще вчера они кривлялись и прыгали вдали от него, то теперь нахально лезли в глаза, уши, нос, путались в волосах… Бесы всякие бывают и во что угодно могут превратиться, стать неузнаваемыми. Но Учура им не обмануть! Он их в любом облике узнает, хоть те и в камень, неожиданно подкатившийся к аилу, обернутся; хоть и в корову, пасущуюся в ближнем осиннике; хоть и в лоскут старой покорежившейся кожи в дальнем углу на мужской половине. Но чаще всего бесы приходят в сны, где они – полные хозяева. Там они и горы ломают, и реки останавливают, и костяной иглой сшивают тучи с лесом.

Есть и совсем крохотные бесы, пожирающие ячмень, растертый для лепешек, проедающие шубы и сармыги, портящие чсгень. Они чаще всего похожи на жучков, червячков, бабочек. Их легко поймать и раздавить: под ноготь большого пальца правой руки положи, надави немного – и полезли кишки из беса!..

А вот духи – те страшнее и всегда похожи на зверей, птиц и людей. Они выходят после полуночи из мрака аила и дразнят кама, грозят ему, пугают. Под их ногами прогибается земля, от их дыхания и хохота сотрясаются крепкие стены жилища. Их придавить ногтем большого пальца нельзя, их даже из ружья-кырлы не убить и ножом не зарезать. Их можно только уговорить или напугать гневом Эрлика…

– Пур-пыр! – бормотал Учур и чмокал губами, пуская слюну на шкуру. Уходи!.. Нет, не уходи… Иди ко мне, я – добрый…

Заворочалась Барагаа на постели, разбуженная тревожным сном мужа. Прислушалась, но осталась на орыне: Учур – кам, а каму всегда тяжело ночью. И умирать ему будет тяжело… И зачем он согласился бубен взять?

Щелкнула сырая ветка в очаге. Крохотный уголек попал на спящего, ожег его, разбудил. Учур сел, протер глаза. Голова была тяжелой, во рту сухо, судорожно проглоченная слюна оказалась кислой до горечи. Но сон еще не ушел и помнился хорошо…

Опять эта Чеине, молодая жена отца, пришла к нему в виде духа! К добру ли это, к худу?

Пожалуй, к добру… Сама зовет, выходит? Думает о нем, вспоминает? Отчего же в тот вечер испуганно шарахнулась от его объятий, точно конь от дохлого волка? Пойми их, этих женщин!..

Учур упал лицом в ладони, медленно, через ноздри, втянул в себя дымный воздух аила. Не до нее сейчас, не до Чейне! Другая и теперь уже давняя беда висит над камом Учуром, как грозовая туча над головой. А в тучах тех ущербная луна, как судьба… Совсем плохо.

Он получил свой бубен пять лун назад, зимой. А еще раньше расстался со своим бубном отец. Низверглись люди в тот сырой осенний день лицами вниз, заплакали – старый Оинчы был хороший кам, добрый, зря никого не обижал и не наказывал. А тут и зима готова была с соседних гор скатиться, и на такое тяжелое время без кама людям никак нельзя было! И решили они – пусть уж лучше плохой кам будет у людей, неумелый и глупый, чем никакого… И старики смастерили новый остов, натянули на него свежую кожу, освятили бубен у огня и священного дерева, расписали его знаками вечной тайны тройного мира и передали тому, кто больше других подходил для кама – падал с пеной у рта и был не только сыном, но и внуком великого кама!

Сам Учур не хотел быть камом – головой мотал, отказывался; руками разводил, недоумевая; говорил, что охотником решил стать и уйти в горы. Да и не делались люди камами сразу, с детства надо было готовить их. А Учур с детства только в кости играл да с соседскими мальчишками дрался, сусликов ловил да озорничал… И вдруг – кам, хозяин над духами! Какой он кам? Вот дед Челапан и отец Оинчы – настоящие камы. Их в очередь звали окрестные пастухи, из дальних гор и долин приезжали совсем чужие люди. Все своих сроков ждали, как услышат суровое: «Луна не та. Эрлик злой, сердится. Нельзя камлать!» И – все, больше ничего людям говорить не надо. Если Эрлик злой, то и кермесов вокруг много. Значит, и от камлания проку не будет, хоть какой подарок каму пообещай!..

Эта зависть к славе отца и деда не давала Учуру тйер-дости для отказов. К тому же, он знал, что охотником, как и пастухом, жить тяжело, ходить много яадо, ноги бить, у костров в горах и долинах мерзнуть… А камом быть хорошо! У кама – власть и сила! Кам всегда дома сидит, а люди к нему сами идут!

Но к Учуру давно уже никто не шел. Не верили в его силу, не видели пользы от его плохих камланий… А ведь он – сын прославленного кама Оинчы и внук великого кама Челапана! Двойные приученные духи у него под рукой, вдвое больше помощников, чем у обычного кама![96]96
  У алтайцев, как и у других шаманистов, различали духов покровителей шамана (алт. «кам»), «вручавших» ему шаманский дар, и духов-помощников, называемых «кормос», «курмос». Основные духи-помощники «передавались по наследству», что является отражением в фантастической форме реальной генетической предрасположенности «камов» к особому состоянию психики, время от времени проявляющейся у представителей их «семейной линии». Становлению шамана, как лица, занимавшегося специфической деятельностью, предшествовало особое физическое его состояние и целый ряд сложных обрядов. Употребление араки перед камланием и во время него категорически запрещалось (как и у других шаманистов Сибири). Всеобщее угощение начиналось после кампания.


[Закрыть] Одно только это должно было тащить к нему людей со всего Алтая как на аркане!

Или хорошо люди жить стали? Кто же так быстро сделал их такими богатыми-и счастливыми? Свои зайсаны, купцы-чуйцы, люди русского царя, попы? А, может, кто-то из них уже нашел тот перевал, за которым каждого человека ждут вечное лето, тучные стада и молочные реки, по которым плавают горы масла, а на деревьях и кустах сами по себе растут теертпеки и покупные сладости?

Учур сдержанно рассмеялся и погладил себя ладонями по тугим щекам.

Опять шевельнулась Барагаа за занавеской, темной от копоти.

– Арака[97]97
  Арака – молочная водка. Продукт перегонки сыворотки от чегеня при изготовлении пресного сыра «пыштак». Обычная крепость– 11–13 град. Употребление араки сопровождалось определенным ритуалом.
  Кабак-арака – русская водка (кабацкая).


[Закрыть] еще есть, – сказала она хрипло. – Выпей, если хочешь.

Учур и сам знает, что арака еще есть. И без ее советов нашел бы тажуур, не велика хитрость! Что можно спрятать в тесном аиле, кроме своих мыслей и тревог? Дура женщина и говорит мужу не те слова, что нужны сейчас Учуру! Выпьет араки, а тут люди за советом или с просьбами придут… Нельзя пьяному камлать, потом только можно будет! А если не придут? Так и сидеть у очага с больной головой и сохнущим ртом?.. Могла бы и сама о муже позаботиться! Что с того, что рожать скоро? Другие женщины работают и с большим животом: у очага сидят, с иглой и ниткой возятся, а его Барагаа на орыне отлеживается! Десять детей сразу рожать будет, что ли?

– Едет кто-то, конь заржал. Далеко пика. Учур усмехнулся. Мало ли что сквозь сон послышится и привидится!.. Вот он, проклятый тажуур… Мало араки! Да и эта – последняя… Может, сегодня Барагаа чегень заведет?

Странный звук заставил поднять голову, прислушаться. Права Барагаа, едет кто-то… Гость. А гостя положено встречать пиалой, полной до краев. Жалко… И так араки мало. Вот если бы чегень был! Есть ли в доме чегень?

– Чаю налей гостю. Вечером я давила талкан, не засох еще…

– Молчи, женщина! – прошипел Учур.

Гость уже подъехал и сполз с седла, топтался у коня, поправляя упряжь. Учур пригляделся к всаднику и, несмотря на густые еще сумерки, узнал его:

– Отец? Так рано?

– Разговор у меня большой с тобой будет! – пообещал Оинчы, принял чашку с чаем, выпил, вытер губы. – Барагаа не родила еще? Не порадовала меня внуком?

– Нет. На орыне лежит.

Учур взял коня за повод, привязал к южному колу, как положено по традиции – долго не загостится всадник и не обидит на злом нечаянном слове.

– Камлал вчера, в гостях был?

– Нет, – покачал Учур головой. – Не едут.

– А пьяный почему?

Затихла Барагаа, притаилась. А казан на тулге стоит, скоро закипит. Когда успела суп поставить?

Учур усадил отца выше огня, налил вторую порцию араки себе, а чаю отцу. Но Оинчы головой мотнул, отказался. Учур один выпил и почувствовал, что арака стала горше и сильнее дымом отдает. Подогревать надо, теплая арака мягче пьется…

Погасла трубка у отца. Учур взял ее, раскурил, вернул обратно. Оинчы кивнул и молча начал пускать облако за облаком, думая о чем-то. Потом выбил пепел, сунул трубку за опояску, вздохнул:

– Мне обидно, сын, что к тебе не идут люди. Учур молча проглотил шершавый комок злости. Ему обидно! А что ему стоило провести два-три камлания вместе с сыном? На людях передать ему бубен и шубу? Испугался? Чего и кого бояться знаменитому на всю округу каму? Может, русских попов испугался? Но их здесь нет поблизости, они живут там, где много русских деревень и где некоторые алтайцы, обрезав косичку, кланяются Ёське Кристу!

– Ко мне люди не идут потому, отец, – не вытерпел собственного молчания Учур, – что ты не захотел помочь мне. В чем я виноват, что меня не знают люди? Ты – большой кам, но твоего имени мне мало, мне надо научиться камлать, как ты!

Оинчы вяло улыбнулся. Этот мальчишка не знает еще, что кам – не профессия, что кам – не скотовод и не охотник. И один кам передать другому может только знаки Эрлика, своих духов-помощников, знаки тайны на бубне, объяснить расположение звезд на небе, счет времени и кое-какие заклинания… Сколько камов – столько камланий!.. Как случилось, что Учур, который вырос в роду камов, не знает этих простых истин? Oн, Оинчы, знал о них еще ребенком, хотя Челапан с ним тоже не делился своими тайнами и никогда не разрешал сыну бывать на его камланиях…

– К тебе, сын, люди долго еще не придут, – сказал Оинчы тихо. – До тех пор не придут, пока ты не посетишь голубые леса Толубая и не обогатишься силой земли и неба.

Учур вздрогнул. Леса Толубая? Те опасные места, где растет волшебное дерево камов? Но Кам-Агач[98]98
  Кам-агач (кам-агаш) – доел. «шаманское дерево». Архаичное представление, отголосок культа деревьев, поверье о связи между деревьями и людьми. В Южном Алтае распространено было мало.


[Закрыть] – это же сказка! Кто же ходит за сказками так далеко? Да и зачем Учуру то дерево, которому уже поклонялись многие камы? Для себя он может выбрать и-что-нибудь другое: гору-покровительницу, священный ручей, скалу… А Кам-Агач жен дает. Отломишь от колдовского дерева веточку, махнешь ею, и любая красавица гор пойдет за тобой, как овца, привязанная к седлу. Но в эту же пору в каком-то аиле умрет очень хороший человек… Нет, Учуру жена не нужна, у него есть жена!

– Нет, отец, я не пойду к Кам-Агачу. Не хочу.

Оинчы кивнул сонно и равнодушно. Его дело предложить, дело сына решать. Он – мужчина и, значит, хозяин своей судьбы.

Но Учур пока плохой хозяин: не стал его аил богаче за то время, когда Оинчы был у него в гостях последний раз, осенью. Но в аиле[99]99
  У алтайцев выделяют три типа жилищ. Первый – «чадыр» – шалаш, представляющий собой конус из жердей, покрытый корой лиственницы или войлоком. Как правило, чадыр – летний тип постройки; при перекочевке покрышки снимали, а жерди оставляли на месте. Наиболее распространенный тип. Второй – «аил» – многоугольный сруб (что свидетельствует о хорошем владении деревообработкой, имеющей давние корни; вспомним Пазырык), с куполообразной крышей из лиственничной коры. Обычно зимник. Этот тип получает все большее распространение к началу XX в. Третий тип – «кереге» – цилиндрическая юрта на решетчатом каркасе, крытая кошмой. Кереге у алтай-кижи (алтайцев) встречалась редко, подчеркивая высокий социальный статус ее владельцев. Будучи приспособленной к иным природно-климатическим и хозяйственным условиям, юрта-кереге, удобная при частых перекочевках в безлесных районах, и по сей день встречается там, где она сравнительно недавно была основным жилищем – в Восточном и Юго-Восточном Алтае у теленгитов и у пришлых казахов Курайской степи.


[Закрыть] порядок. Значит, Барагаа заботится о своем доме, старается. И о нем, своем муже, тоже заботится. Родить вот собралась. Что ему еще надо? Работай, наживай свое богатство!

Одно богатство у него уже есть – Барагаа. Хорошую жену ни за какое золото не купишь, у хорошей жены все горит в руках… Вот ему, Оинчы, действительно, не повезло с женой, хотя у него в доме все есть – и жирный кече[100]100
  Кочо (кече) – у южных алтайцев мясной бульон, заправленный крупой, обычно ячменной, позже перловой.


[Закрыть] не выводится, и уделы не бывают пустыми, и чегедеки у Чей-не один другого краше… А вот любви, даже простой привязанности, нет и не будет. Не любит молодая жена старого мужа, и тут уже ничего не поделаешь! Надо терпеть и радоваться, что к другому пока еще не ушла, плюнув на порог…

Оинчы пристально взглянул на сына и тут же спрятал глаза, прикрыв их лохматыми бровями. Но заметил, что Учур сидел как-то косо, неуверенно, будто не в собственном аиле, а в гостях. Чего ему тужить и вздыхать? Не голоден, сыт. Не раздет и не разут… Арака вот, и та не выводится: уже третью пиалу, не стесняясь отца, выпил… Одна беда, на камлания не зовут. Позовут, никуда не денутся! Без кама жизнь у алтайца короче заячьего хвоста: с коня упадет, в реке утонет, камнем, упавшим со скалы, на горной тропе пришибет… Без кама никак нельзя алтайцу! Даже без такого плохого кама, который ничего не умеет, как Учур…

– И все-таки, сын, в леса Толубая тебе надо бы сходить. И к горе Уженю – тоже. А может, и на Адыган съездить… А пока скажи жене, чтобы тажуур с аракой от тебя спрятала. А еам в горы уходи, найди там обо, подожди – горный дух Ту-Эези явится. Условься с ним о времени признания… Не смотри на меня удивленно, я дело тебе говорю!

– Я – ничего, – смутился Учур и отвел глаза. – Я так…

– Ту-Эези – сильный дух, добрый. Не обижай его, не проси о пустом. Не говори с ним громко, обувь сними с ног, чтобы не топать… Да и не любит он, когда люди попирают его камни ногами! Помни обо всем этом. Ружье или нож с собой не бери, трубку и табак оставь дома… У зверя один дух, у человека другой… И Ту-Эези может перепутать тебя с козлом или маралом, чтобы накормить своего голодного друга – волка… Не лукавь с ним и не проси большего, чем он может дать. А то вообще ничего не получишь… А просить ты должен только огня для души! Больше каму ничего не нужно, все остальное ему дадут сами люди…