Текст книги "Белый Бурхан"
Автор книги: Геннадий Андреев
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)
ЗАПОВЕДИ НЕБА
Всадники не щадили коней.
Всадники подлетали на полном ходу к юртам, аилам, мчались по пастбищам, по долинам и охотничьим тропам в горах.
Всадники несли людям Заповеди Неба, переданные самим ханом Ойротом через непорочную приемную дочь пастуха Чета Челпана:
– Закопать оружие в землю!
– Не рубить сырой лес и не мучить животных!
– Жить мирно и дружно друг с другом!
– Не верить камам и не приносить жертв Эрлику!
– Не смешиваться с русскими!
– Ждать Ак-Бурхана!
Летят с юга на север Алтая всадники.
Летят с востока на запад Алтая всадники.
И солнечным днем.
И темной ночью.
– Ойрот-Каан пришел со своими законами в горы!
– Ак-Бурхан идет навстречу людям гор!
– Долой кровавую веру Эрлика!
– Слава молочной вере Ак-Бурхана!
Летят кони как птицы.
Летят кони быстрее птиц.
Никак Ыныбас не хотел этой встречи, но она все же случилась.
Увидев открытую коляску, он взял в сторону, уступая дорогу, но тройка, едва поравнявшись с ним, замерла. В коляске поднялся отец Никандр, спросил по-алтайски, забыв поздороваться:
– Эйт! Добрый человек! Смогу ли я попасть по этой дороге в урочище Кузя? Или мне вернуться на ту дорогу, что ушла влево?
– Попадете, святой отец! – усмехнулся Ыныбас, узнав чулышманского игумена. – Чуть дальше – камнепад, тропа совсем узкая, вашей тройке не проехать. Надо будет подняться вверх и обойти сухой бом слева…
Русская речь удивила «черного попа»:
– Жил с русскими, что ли?
– Да, святой отец. В вашей обители – тоже.
– Постой-постой… Ты – Назар?
– Да, этим именем был назван при крещении.
Игумен поспешно покинул коляску, направился к встречному с протянутой рукой:
– Мы же обыскались тогда тебя! С ног сбились!
– Зачем? – удивился Ыныбас. – Я же сказал вам, святой отец, что ухожу из обители. И ушел.
– Ты трусливо бежал! Через забор! – Отец Никандр опустил протянутую руку, которую Ыныбас так и не заметил. А может, не знал, что с ней делать поцеловать, пригибая колени для благословения, или протянуть навстречу свою руку.
– Разве обитель – тюрьма, святой отец? Забор, сторож у ворот с ружьем… Я пришел в нее сам и ушел из нее сам! Послушник, не принявший обет монашества, свободен.
– И что теперь? – усмехнулся игумен. – Теплый угол ищешь и хорошую службу?
– Истину ищу, святой отец.
– Истину? – изумился игумен и посмотрел в сторону своего монаха-возницы, как бы ища поддержки у него. – Истину только Христос и нашел, за что поплатился Голгофой!
– Это меня не страшит. Страшит, что не там ищу ее!
– К Белому Бурхану уходи! Там найдешь!
– Найду, – кивнул Ыныбас и взял повод. – Счастливого пути, святой отец! Не забудьте про осыпь – колеса поломаете…
Незажившую рану задел игумен!
Его первой дорогой, действительно, была дорога с русскими. Он вышел на нее сам. И встретил понимание. С ним соглашались, что его народу нужна культура, образование, что алтайцам пора стать оседлыми, а не бродить по горам и долинам, что их надо учить пользоваться не только дарами природы, но и производить самим эти дары…
Священник с миссионерской серебряной звездой на коричневой рясе хорошо говорил по-алтайски и слушал Ыныбаса жадно и заинтересованно. Такому человеку нельзя было не верить И парень поверил архиерею Соломину, как когда-то верил покойному отцу – каму Челапану. Но, оказалось, у отца Алексея была своя цель, и он достиг ее, не затрачивая никаких усилий: чтобы просвещать, надо самому быть другим, а для этого необходимо принять православие и пойти учиться в миссионерскую школу, которая даст не только грамоту, но и правильное понимание жизни. Остальное дополнят книги…
Школа дала Ыныбасу только грамоту и знание русского языка, что само по себе было не так уж и мало, зато запутало и усложнило все остальное. Но Соломин не оставлял своего новообращенца без внимания и опеки, мечтая сделать из него национального священнослужителя, каким был Чевалков… Потому когда отец Алексей умер и Ыныбас попал под влияние других попов, он понял, что все они лгут и не знают дорог к счастью людей, хотя и постоянно твердят об этом верующим! И он ушел от них.
Второй тропой стало монашество. В монастырь на Чулышмане его приняли охотно, заметив его наклонности к рисованию, определили в иконописную мастерскую. Но Ыныбас бросил кисть – канонические лики были похожи друг на друга и не несли в себе даже следов жизни. Да и с игуменом монастыря, отцом Никандром, не получилось той доверительности старшего и младшего, какие были с отцом Алексеем Игумен был прям, как палка: Эрлик – сатана, камы – враги православия, а сами алтайцы должны идти только к православному кресту, не сворачивая никуда с этого натоптанного пути. Если же они сопротивляются этому – их надо вести силой для их же блага! Это было совсем в стороне от цели, к которой стремился молодой алтаец! И он махнул через забор и ушел на Байгол, преодолев по льду Алтын-Келя десятки нелегких верст…
Здесь и началась его третья дорога – скитаний, голода, работы в артели золотодобытчиков, а потом и казенного прииска. Там он и узнал впервые, как свистит плеть Стражника, опускаясь на спину провинившегося или непровинившегося бергала. И этот свист, и эта боль, и эта несправедливость в один миг заглушили сладкоголосие церковных хоров и умиленное бормотание молитв в монастырских кельях. Закрыв слух, эта плеть раскрыла ему глаза. И хотя сама плеть не очень-то разбирала, на чью спину она опустилась – на русскую, качинскую, тубаларскую или теленгитскую, хозяева этих спин разбирались в ее злом языке неплохо… И пришло то восторженное время, когда плеть, вырванная из руки стражника рукой Ыныбаса-Назара, прогулялась уже по спине, затянутой в казенное сукно и перекрещенной казенными ремнями!
Сейчас он встал на четвертый путь – путь Белого Бурхана, Хертека и хана Ойрота Неужели и он окажется ложным, как три предыдущих?
Сабалдай откочевал к Куюсу, но через Катунь перебираться не стал – в урочище Ороктой поднялись хорошие травы, и он надеялся продержаться здесь со своим скотом до середины лета, а к осени уже придется уходить к Урсулу.
Новая перекочевка обрадовала сыновей, подняла настроение у женщин: старое зимовье надоело всем, да и жить здесь было уже трудно. Как только сошел последний снег, в долине появились еще две семьи, бежавшие от бескормицы из сухих степей Тавды и Каянчи. Медлительные и жуликоватые новоселы стали теснить старожилов, не считаясь с тем, что они, по обычаю, хозяева долины. Даже затеяли драку с Орузаком из-за поймы, поросшей осинником, где вольготно себя чувствовали быки и коровы Сабалдая.
Распрей всякого рода старик не любил и обычно уступал нахалам, твердо следуя родовому завету: если нельзя жить мирно соседями, то и не живи кочуй дальше!
Во время перекочевки Кураган похудел, вытянулся еще больше и почти совсем разучился разговаривать. Да и к топшуру не притрагивался с зимы, все время думал о чем-то, и даже в гости к своей Шине перестал ездить.
Зато все увереннее чувствовал себя Орузак, оттирая от хозяйственных забот не только брата, но и отца. О разделе скота и имущества разговор не заводил, но было ясно, что и эту беду Сабалдаю скоро придется расхлебывать пригоршью…
На новом месте начались старые хозяйственные заботы, и постепенно все улеглось, вошло в свои берега: мужчины пасли скот, женщины возились в аиле, внук начал подниматься на ноги, открывая для себя мир трав, цветов, ящериц, лягушек, букашек и таракашек. Но в один день все лопнуло и рассыпалось, как раскаленный на огне камень, опущенный в казан с холодной водой.
Кураган вернулся с пастбища возбужденный, взъерошенный и, отказавшись от еды, сразу же потянулся к топшуру. Орузак коротко хохотнул, подмигнув жене:
– Наш тронутый новую песню петь будет! Сабалдай хмуро посмотрел на старшего сына, но Орузак и бровью не повел, продолжая зубоскалить. А Кураган уже рывком щипнул струны:
– Эту песню и тебе не вредно будет послушать, великий скотовод, рвущийся в баи!
– Да ну? – сделал тот круглые глаза.
В долине Теренг, за Ябоганом,
Где горы в небо ушли снегами,
Рождая реки, что землю поят
Чарыш с Урсулом, их сто притоков
Простой аил стоит, как все аилы.
Но в том аиле живут пророки,
Которым волей Бурхана-бога,
Которым словом Ойрот-Каана
Дано сказать вам, глухие люди:
– Живите честно, любите землю,
Гоните камов из мирных гор!..
– Ого! – покрутил Орузак головой. – Да за такие песни Эрлик…
– Помолчи! Ты не кедровка! – прикрикнул на него Сабалдай.
Четом Чалпаном зовут пророка,
Его устами вещает бог:
– Сплетайте руки в одном объятьи,
Сердца сжигайте в одном огне!
Гоните камов, ломайте бубны,
Бросайте ружья, любите мир!
– Чет Чалпан? – переспросил Сабалдай. – Знаю Чета из Кырлыка! Он что, стал пророком молочной веры? Кураган кивнул.
– О Кудай! Да ему же теперь русские стражники голову снимут!
Огни пылают в горах Алтая,
В сердцах пылает призыв веков,
И вспоминают седые люди
О том, что было давным-давно!
В любви и дружбе трудились люди,
Не знали горя, не знали смерть…
Скала Орктоя – престол Ойрота,
С нее вещает он людям всем:
– Живите честно, забудьте ссоры,
Гоните русских попов долой!
Кураган отложил топшур и медленно провел ладонями по лицу.
– Значит, Ойрот-Каан все-таки пришел? – спросил Орузак испуганно. – Ты его видел?
– Я видел ярлыкчи Белого Бурхана. Он сказал, что хан Ойрот пришел в долину Терен-Кообы и говорит с людьми со скалы Орктой! Мне надо ехать, отец!
– Поезжай, – согласился Сабалдай. – Ты нужен хану Ойроту! Заодно и Яшканчи передашь мой большой привет…
«Смелый растет парень! – подумал старик с гордостью. – Побольше бы таких парней Алтаю…»
Бурхана Дельмек выслушал молча.
– Нужны очень надежные парни! – предупредил Пунцаг, настороженный его молчанием.
– Парни у меня надежные, бурхан. Все сделают. В Горбунках о событиях в долине Теренг узнали через два дня. И сразу же Дельмек пошел по аилам: «Ждите приказа! На яйлю не выезжайте, к родственникам не торопитесь…»
И вот приказ бурхана об охране тропы от Сугаша до Кырлыка. Еще бурхан сообщил, что Хертек опасается удара в спину со стороны Бересты.
– Там у меня нет людей. И там – Лапердины.
– Потому и отдана тебе эта тропа!
– Я не пущу их.
Бурхан встал первым, поколебавшись, протянул по-алтайски обе руки:
– Встретимся в долине. Через три дня. Дельмек кивнул, взял ружье, прислоненное к камню, медленно подошел к коню, погладил по морде.
После убийства Торкоша, обвиненного в поджоге, а потом и убийства попа, полицейские и стражники зачастили по всем дорогам и тропам, торопя стада и отары, уходящие в горы. Им, пожалуй, хотелось бы вообще очистить от алтайцев все русские деревни, а для этого нужен был повод.
С началом весны все улеглось и успокоилось. Исчезли и вооруженные русские, разбрелись по приискам и казенным рудникам, запрудив солдатскими и полицейскими мундирами миссионерские центры и большие села по Чуйской дороге…
Белый Бурхан выбрал самое удобное время! А хан Ойрот выбрал самое недоступное и глухое место для своего появления!
Погасла трубка. Дельмек пососал ее, полез за спичками, но передумал. Хорошо, что бесконечное ожидание наконец-то кончилось.
Добрую часть пути отец ехал молча, попыхивая короткой трубкой, с которой теперь почти не расставался. Заговорил с Кураганом, когда аил и скот скрылись за очередным поворотом тропы, загороженные лесом и отодвинутые расстоянием:
– Если Яшканчи еще в долине, пусть осенью приезжает попрощаться. К новой зиме умру.
Кураган удивленно посмотрел на отца и покачал головой – каждую весну собирается умирать отец, будто старую плохую шутку шутит… Зачем? Человек не знает, дня своей смерти!
– Я бы поехал с тобой на Ак-Бурхана посмотрегь и Ойрот-Каана послушать, но не поднимусь на перевал. Да и Орузака нельзя оставлять одного со скотом… Совсем плохой стал сын: матери грубит, со мной спорит, на тебя волком глядит…
– Хозяином ему пора быть, отец!
– Я уже думал об этом. Скота мало, как делить его?
– А делить надо, отец.
– Надо. Вернешься из Терен-Кообы – решать будем.
У старого, поросшего мохом менгира отец остановил коня:
– Дальше поедешь один. За урочищем Ороктой будет долина. Там пасет свои стада Мендеш. Он всегда любил тебя. Не откажись выкурить со стариком трубку, не обижай его…
Кураган насторожился: что это с отцом? Никогда еще и никого он не провожал с такой печалью в глазах… Может, не шутит и на самом деле собрался за горькой солью?
– Я заеду к Мендешу, отец. Передам ему твой привет. Но лучше бы тебе самому съездить к нему до стрижки!
– Нет, Кураган. Я отъездился по гостям!
И Сабалдай круто повернул коня.
И опять с охоты Дельмек вернулся с пустыми руками. Галина Петровна покачала головой совсем по-алтайски, переняв этот жест от своего помощника и ученика:
– А я слышала, что ты – хороший охотник.
– Кто сказал? – улыбнулся Дельмек. – Я не говорил!
– Твой друг сказал. Учур.
– Кам Учур?!
– Он уже не кам. Если я правильно его поняла, то он почему-то сжег свой бубен, когда погибла его жена.
Дельмек покосился на пустующий табурет у погасшей на все лето печки. Если к нему приехал гость, то, по обычаю, он должен сидеть возле очага.
– Где же Учур?
– Пошел к соседям. Сказал, что должен поискать родственников или знакомых.
– У него здесь нет родственников!
«Ыныбаса ищет, – понял Дельмек. – А через дядю – молодую жену своего отца. Значит, он уже знает, что Оинчы погиб в южных горах Тарбагатая?»
Пойти и поискать Учура? А зачем? О чем им говорить сейчас, когда от их дружбы и золы не осталось?
– Ты не рад своему гостю? – удивилась Галина Петровна. – А он называл тебя своим лучшим другом!
Дельмек скупо и вымученно улыбнулся:
– Я рад гостю, но он приехал не вовремя.
– Гости всегда появляются не вовремя, Дельмек…
Из кабинета выглянул Федор Васильевич:
– Вернулся? Зайди ко мне.
Дельмек понял, о чем собирается говорить с ним доктор уже по сердитому выражению его лица и не хотел бы вести разговор именно сейчас, когда объявился этот бывший кам… Завтра бы он сам пришел к Федору Васильевичу. Но сегодня рано еще!
Доктор стоял у окна и смотрел на пустынную улицу, раскачиваясь с носка на пятку и с пятки на носок. Услышав шаги Дельмека, не обернулся, а только повел плечом, как будто вместе с вошедшим в комнату ворвался ледяной ветер.
– Твой друг Учур сказал, что хан Ойрот приказал…
– Учур врет. Хан Ойрот приказал другое!
Федор Васильевич резко обернулся:
– Но ты даже не выслушал меня!
– Я хорошо знаю Учура. Он всегда и всем врет. Дельмек сел на кушетку, уперся в скользкую клеенку руками, готовый вскочить в любой момент, чтобы поддержать падающего в обморок доктора, когда тот услышит то, что ему скажет сегодня его санитар.
– И вы не будете выгонять русских из Алтая? Не будете крушить церкви, магазины и школы, размахивая дубинами направо и налево?
– Вас это не касается. Это касается только русских попов, купцов, солдат и полицейских!
– Вот как?! Ну спасибо!.. Я так рад, что даже и высказать не могу… Нет уж, батенька, если приказано гнать русских, то надо их гнать всех до единого! Даже тех, кто родился на Алтае и живет здесь уже вторую сотню лет!.. Это будет более разумно, чем любая половинчатая акция! Ну-с, что же ты молчишь?
Дельмек поднялся с кушетки, сказал хмуро:
– Не надо на меня кричать, доктор. Я не хан Ойрот.
– Ты один из людей хана Ойрота!.. Думаешь, я совсем отупел и не понимаю, чем ты занимаешься и на какую охоту ходишь?.. Вот и передай этому своему хану, будь добр, что я думаю о его новых законах!.. Они – глупы к тупы, как зад его коня!.. С такими законами ему надо было заявляться на Алтай лет триста назад! А может, и четыреста!.. Их никто не примет, даже тебе, человеку хана Ойрота, они не по душе! И ты исправляешь их!.. Хан говорят о русских вообще, не разделяя их по рангам и чинам!.. Что-с? Опять молчите, милостивый государь?
– Я думаю…
– Поздно, батенька мой! Поздно! Хан Ойрот огласил за-ко-ны! Над законами не думают, их исполняют!.. Что же ты не приказываешь мне и Гале убираться из Горбунков ко всем чертям?
Дельмек побледнел, отчаянно мотнул головой:
– Я не буду исполнять такие законы!
– Тогда хан Ойрот посадит тебя на кол, подвесит за ребро, отрубит башку… Какие там еще у него есть казни средневекового набора?.. Да и, скажи на милость, имея такие законы, зачем вам врачи, учителя, агрономы, инженеры, ветеринары? Зачем вам высоты мировой культуры – музыка, книги, живопись?.. Выгоняйте русских, выбрасывайте фабричные вещи, закапывайте в землю оружие и начинайте ловить кошек – своих главных врагов!..
Дельмек сдержанно рассмеялся.
Чочуш приехал в тот день, когда тетка Курагана Алтынай хоронила мужа, дождавшегося-таки первого голоса кукушки. Глаза женщины были сухи, только глубже стали складки у губ да сильнее обычного ввалились глаза.
– Как он умер, Алтынай? – спросил Чочуш тихо.
– Он умер счастливым. Он и сейчас улыбается. Чочуш взглянул на покойного и тут же отвел глаза. Что там ни говори, а улыбающийся мертвец довольно неприятное зрелище…
К удивлению гостя, провожать Челюжека на долгий отдых пришли чуть ли не все жители деревни. Даже древние старики покинули свои шкуры у очага и отложили в сторону инструменты для мелких поделок. По всему чувствовалось, что покойного не только уважали, но и по-настоящему любили. И на поминках о муже Алтынай говорили только хорошее…
К вечеру гости разошлись, оставив вдове подарки: кто доброе слово, кто монету, кто тряпичный лоскут, кто мешочек с мукой или курутом. Никто ничем не попрекнул вдову, только у одной скрюченной болезнями старухи вырвалось:
– Кама не позвала!..
Чочуш снял со стены топшур Алтынай и с удивлением обнаружил, что она срезала с него струны.
– Песни должны литься ив сердца, – сказала женщина, поймав его вопросительный взгляд. – А мое сердце навеки умерло для песен!
Чочуш кивнул и повесил топшур на место. Алтынай права: песни поет сердце. И этому главному она научила своего племянника Курагана. И потому он стал хорошим кайчи, а скоро станет лучшим кайчи обновленного Алтая, превращенного Белым Бурханом в Шамбалу!
– Я буду помогать тебе, Алтынай. Твои дети должны вырасти счастливыми… – Чочуш осторожно погладил женщину по плечу.
– И, если ты захочешь, я останусь для них вместо Челюжека…
Алтынай коротко взглянула на него и опустила голову.
Не летят больше птицами кони.
Не торопят их больше плети всадников.
Не спешат навстречу гостям занятые своими хлопотами и заботами люди, не хотят терять попусту золотое время.
Затих в горах недавний восторг.
Потускнела и начала лупиться недавняя позолота на Заповедях Неба, объявленных ханом Ойротом в долине Теренг со скалы Орктой.
Мучают, терзают людей сомнения…
Родились в умах и никак не сходят с языка проклятые вопросы, вертятся, как змея под вилами…
Может, сам Ак-Бурхан ответит на них, если захочет?
А если не захочет?
Не дымят трубки, воткнутые в запечатанные рты. Тускло смотрят глаза на остывший пепел очагов.
Испуганно вздрагивают люди, когда кто-то слишком громко произносит имя Ойрот-Каана…
Не того ждал Алтай от слухов и легенд!
Глава пятаяСАМООБОРОНЦЫ
Игнат Лапердин вернулся из Бийска разбитым физически, опустошенным духовно, разочарованным морально и крепко напуганным тем, что начало нарастать на их семью, как гриб-чага на здоровое тело дерева. Во всех своих планах он потерпел крушение!.. Деньги уплыли, как весенние льдины по половодной воде; торговые дела почти не сдвинулись с места, куда их загнал своими хвастливыми посулами проклятущий Винтяй; репутация самого старика Лапердина, как честного и лояльного по отношению к властям человека, разлетелась в пух и прах!
А обратная дорога превратилась вообще в какой-то сплошной кошмар, сотканный из слухов, страхов, небылиц и совершенно невероятных кривотолков. Одно было ясно Игнату до жути: старое золотое время кончилось!
Еще там, в Бийске, отирая пороги всякого рода канцелярий, куда никак не закатывались круглые купеческие рубли, догнал Игната новый вал слухов о явлении хана Ойротова и об ожидаемом скором приходе поганого бога Бурханова… И хотя шептунам купец по старой привычке не очень-то доверял, эти разговоры в полный голос окончательно выбили старика из колеи…
– Чем черт не шутит, когда бог спит! – вспомнил он старую срамную поговорку и по-своему перетолковал теперь ее горький смысл. – Ко всему надо быть готовым, на дожидаясь крепкой заступы от властей и начальников!
В тот же день, будучи в гостях у знакомого купца, продающего охотникам ружья и огневой припас к ним, затеял невиданный торг на всю партию разом. Купец изумился и скинул гривенник с каждого ружья. Столковались быстро, и Игнат забил до отказа свой, сменивший полоз на колеса, экипаж, вооружившись не только до зубов, но и до ногтей. А изумленному купцу пояснил:
– Пастухов хочу вооружить. Воруют скот, окаянные! Прошлой осенью варнак Техтиек целый табун племенных коней угнал…
Дорога показала, что сделку он выгадал с любой стороны: дела в горах заворачивались столь круто, что скоро за каждый ружейный ствол будут давать тройную цену, а то и пятикратную! Шутка сказать: войной хан Ойротов решил идти на всех русских!..
Не успел закатиться в собственные настежь распахнутые ворота, как ошарашил выскочивший на крыльцо Феофил:
– Вота и хорошо, что возвернулся быстрым спехом! У нас тута не сегодня, так завтрева – резня пойдет!
В обед повстречал Игнат старшего сына и воочию убедился, что поиссяк на роже Винтяя издевательский ухмыл – от него уже сбежало к хану Ойротову несколько работников, прихвативших не только коней и оружие, но и потаенную кубышку с золотишком, зарытую на огороде…
А вечером, уже после молитвы, на которую Игнат все свое семейство поставил, Винтяй заявился с мировой:
– Покуражились и – будет! Совместно нам теперич господь велит держаться…
– Не трогай господа! – притопнул Игнат ногой. – Не товар он у нас, не в продаже! Дело говори.
– Ладно! – отмахнулся Винтяй от его строгости. – Что-то нам с ордой, мужики, делать надо… На цепь с замком кажного не посадишь-от!
Игнат не отозвался – только бровями шевельнул.
– Люди сказывают, – осмелел Винтяй, – ружьишки ты привез… Уступи половину в двойной цене!
Игнат опять не отозвался.
Попробовал было поддержать разговор старшего брата Серапион, но отец прицыкнул на него. Феофил же вообще смотрел мимо головы Винтяя и только ждал момента, чтобы сгрести его за шиворот и вышвырнуть на этот раз в распахнутое кухонное окно.
Но заговор молчания не обескуражил Винтяя:
– Не волки жа мы в лесу, родня в деревне! Али не так? Ну, посерчали друг на дружку, показали карахтеры и – хватит! Не глоть жа нам друг другу рвать! Теперь всех и кажнова одна беда гнет-от!
И снова никто уст не раскрыл в ответ на его речь.
– Аль позапечатали уста? Онемели?.. Я жа с душой к вам-от, ей-богу…
– Бога не трожь! – снова не выдержал старик. – У нас он свой – чистый, а у тебя – лжа, щепотниками выдуманная!..
Винтяй махнул рукой и ушел как побитый.
Игнат строго взглянул на сыновей:
– Замириться вам всем приспичило с ним? Миритесь! А меня, вота, от срама такого – отставьте… Я одних штанов на двух базарах ишшо не продавал!
Он удалился в келью и допоздна простоял на коленях перед иконами, но внутренний голос опять не отозвался на его искренность.
«Злопамятен стал, гнев содержу! От того все. – Игнат привычно повернул ключ, закрывая келью. – А в том ли истинная стойкость веры-то?»
Спал Игнат плохо, и снились ему пни в лесу. Много-много пней, будто лес кто литовкой косил, а не топором рубил. Рассказал свой сон жене. Ульяна сразу же заревела в голос:
– Ой, беда грядет, батюшка! Это же мы сами с тобой повырубили-повыкосили наш лесок-то!.. Ой, быть черной беде, чует мое сердце!
Как кипятком обдала! Игнат выскользнул из-под одеяла, босой, в одних кальсонах побрел через весь дом к келье и только тут, у запертых дверей, вспомнил, что при нем нет ключа.
«Вот и господа стал на замок закрывать! А хорошо ли это, не великий ли это грех?..»
Мысли текли липкие, чужие какие-то, будто взятые у кого в долг. Игнат понял, что это – страх.
Долго ломал голову отец Капитон, как бы ему сподручнее подступиться к старику Лапердину, прибывшему из главного миссионерского центра с ворохом новостей и прелюбопытных покупок. У иерея сверлила мозг одна идейка, которая никак не могла быть реализована без главы кержацкого корабля. Вообще-то идейка была даже и не его – она вытекала из очередной епархиальной бумаги, но велик был соблазн угадать в тех строках больше, чем написано…
Случай выдался нежданный. Игнат Лапердин сам пожаловал к православному попу! Но не взошел на крыльцо, а постучал батогом в глухо застегнутый ставень:
– Выйди на миг, Капитон! Разговор у меня к тебе есть…
Отец Капитон занозы выдавил наружу, распахнул окно вместе со ставнем:
– Помилуй бог, Игнатий Селиванович! Зачем на уд удице-то? В дом заходите! Не турок я – христианин!
– Нет, Капитошка. Дело у меня – греховное, срамное, при образах про него глаголить никак не могу… Выйди до ветра!
Иерей благодарно обмахнулся на домовой иконостас, едва не подмигнув апостолу Иоанну со скрижалью в руках. Выметнулся на крыльцо, поклонившись чуть ли не в поя:
– Рад, зело рад, Игнатий Селиванович!
«Ишь ты! – ухмыльнулся в седую бороду старик Лапердин. – Даже навеличивает от радости! Не трепещи, Капитошка, не в православие твое перекрещиваться пришел, по нужде проклятущей осрамился!»
– Вот я зачем к тебе, поп… Надобно с паствой твоей на весь сурьез поговорить о калмыках наших. Гнать они собрались нас с тобой в пески, к китайцам… И Бурхан-басурман этот со своим новым ханом Ойротовым на веру христианскую и власть давят! От них крестом да кадилом не отмашешься… Дубье, а то и посильнее что пришла крепкая нужда в руки брать!
– Ваша правда, Игнатии Селиванович! – вздохнул иерей. – Прямая смертная беда грядет! Епархия и та умнее писать стала приходам своим о той беде…
– Твоя епархия мне не указ! – отрезал Игнат. – Я пока что, слава господу, своим худым умишком живу, а не чужим богатым умом!.. Мои людишки с сынами идут днями отбивать христову веру у хана Ойротова, сукинова сына!.. Ну а ты, поп, как знаешь… Можешь теперич свою артель сколачивать, можешь с людишками к нашей артели прибиваться… Дубье и ружьишки, само собой, сыщем. Не с голыми руками воины пойдут в бой тот!
– Приход, у меня сам знаешь, Игнатий Селиванович, – отвел глаза в сторону отец Капитон, – на одних подаяниях маюсь… Не то, что на ружьишки на вилы-тройчатки не сыщу капиталов в моей скудной наличности!
Игнат понял: и тут нужен рубль-колесо, чтоб дело покатилось-поехало! Он усмехнулся лукаво в бороду: никак продается поп-то? Можно и купить!.. И тотчас стер рукой ту не к месту пришедшую улыбку:
– В святом деле помочь-не грех! Ладно, подошлю к тебе свово Яшку… Токмо и ты, Капитошка, не сиди в лопухах, а жару поддавай с амвона своим православникам! Завтра же заглаголь, что положено! И с Винтяем, сыном моим окаянным, потолкуй… Тебе сподручней, ты не в раздоре с ним… Хучь и супротивник он мой во всем, а токмо и он святое дело веры нашей порушить супостату не даст!
Иерей с поклоном проводил гостя и удовлетворенно потер руки:
– И его крепость размочили Бурхан с Ойротом! – Он прошел к окну, закрыл ставень, вернулся на крыльцо. – Сокрушу желтую ересь, за кержаков примусь! Пора…
Говорил поп с Винтяем или нет, но только тот снова пришел, так подгадав, чтобы отец на молитве стоял и ничего, кроме огоньков плошек да темных ликов никем не обмирщенных икон, не видел и, кроме внутреннего голоса своего, не слышал. Дверь открыла мать.
– На молитве, отец?
– Да. У Спаса в гостях.
– Ну и слава господу! Братья где?
– Посейчас кликну.
Зябко кутаясь в платок, ушла, шаркая ногами. Острая волна жалости подкатила к сердцу: остарела мать! Забрать бы ее к себе, в новый дом, да разве супостат отпустит?.. Всю жизнь не замечал Винтяй мать – недосуг было в трудах да сварах с отцом. Да и сама она на глаза никому понапрасну не лезла. Ради них жила. Да и жила ли вообще?
Первым вошел Серапион, за ним боком протиснулся Феофил, неслышно скользнули младшие. Феофил, знающий в доме свою власть и силу, заслонил спиной Серапиона, насупился, тяжело вздыхая, будто воз в гору впер, а смыть пота не успел:
– Ну? Каво сейчас скажешь?
– Мириться с вами пришел, – вздохнул Винтяй, оглядывая братьев. – Не до ссор-драк, когда беда лютая пришла…
– И тебе приспичило, выходит? – ухмыльнулся Феофил.
– А вам всем не приспичило? Вы в ту окаянную долину потемну богу молиться ихнему двинетесь?
– Не твоя печаль-забота, каво мы там делать будем!
– Да я смекалистый, сам понимаю…
Феофил с Серапионом переглянулись: откуда узнал, кто из братьев проболтался? Винтяй отвел глаза на окно, через которое зимой вылетел, поморщился:
– Отец был у попа вечор. Сам сказывал ему про вашу задумку.
– Врешь!
– Вины на вас нет, темных. Яшка знает. Спросите его.
Феофил скалой двинулся на лавочника:
– Ну?! Врет Винтяй?
– Посылал меня отец к попу, – пролепетал Яшка, – деньги ему прибитого Винтяем калмыка отнес. На ружья.
Феофил грязно выругался.
– Вона как! – дернул себя Серапион за отвисшую в удивлении губу. – Нам, значит, рты на замок, а – сам?..
– Мы отцу не указ! – отрезал Феофил.
– Дураки вы, – сказал Винтяй с горечью. – В седой волос скоро входить, а вы за его порты держитесь, ровно клещуки какие…
– Не лай отца! – взревел Феофил, не столько злой на Винтяя, сколько на его правоту. – Зашибу!
Он рванул тяжелую скамью на себя, задрал ее к самому потолку, но тут же с грохотом уронил – братья повисли на нем, как шишки на кедре.
– Тьфу на вас! – плюнул Винтяй себе под ноги. – Что воду толочь в ступе, что с вами толковать!.. Своей силой обойдусь.
Разложив веером двенадцать новеньких десяток, принесенных приказчиком Яшкой от Игнатия Лапердина, отец Капитон удрученно думал о том, что купец-кержак охотно швыряет деньги, оплачивая свой страх, рожденный реальной угрозой. А когда была прямая нужда храму помочь и Бересте, и пальцем не шевельнул! Что это – очередная причуда человека, которому некуда деньги девать, или первый робкий шаг примирения с православием? Предпочтительнее было бы второе, но – вряд ли! Кержацкие корабли от страха чаще огнем полыхают, чем смиренно к паперти идут…
Остановилась попадья Анна за спиной, сопит. Что за манера, ей-богу! Надо что – спроси голосом, чего в ухо-то дуть?
– Что тебе, матушка, надобно?
– Боюсь я этого Брюхана, Капитоша! А ну и тебя привезут, как отца Лаврентия, убиенным по дороге басурманами?
– Нет, матушка, меня так не привезут… Широков сам себя запутал в окаянстве, за что и поплатился гневом отца Макария, а засим – и головой! Потому в лукавство непотребное влез… Православию сейчас, матушка, нужны не апостолы и пророки, а ломовые лошади!.. Иди, матушка, читай свои романы и не мешай мне думать.
