Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

ЧАСТЬ 3
СКВОЗЬ СТРАХ – К НАДЕЖДЕ

Если хочешь отомстить обидчику, не поднимая руки на него, нарисуй его вниз головой. Так священная книга судеб изображает мертвых…

Уйгурское сказание

Глава первая
КЕЗЕР-ТАШ[148]148
  Кезер-таш – каменная баба.


[Закрыть]

Худой бородатый человек в длинной поношенной шинели, в проголодавшихся сапогах, подвязанных бечевой, в истерзанной шапке-монастырке и с увесистой дубиной в руке шел по суглинку напрямик, выдирая пласты бурой грязи. Сизый его нос взялся испариной, глаза сощурились до щелей, а рот расползся вширь, будто привязанный чем-то за оттопыренные синеватые морщинистые уши.

По всему было видно, что человек отшагал уже немало, но шагать да шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть, а то в горах они падают рано и прошивают землю морозом сразу на аршин. Но человек был спокоен – знал, что дойдет!

Вот он подставил ладонь козырьком к глазам, чертыхнулся без всякой злости, с удивлением:

– Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка?

И сам же себе ответил, присмотревшись:

– Каменюка.

Плюнул, утерся, дальше пошел.

Остановился у серого камня, подравнялся с ним ростом: идол оказался выше. Человек отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит на страже своих владений – в одной руке чашу держит, вторую на пояс положил. Меч у пояса пока недвижим. Лицо хоть и строгое, но доброе. Хороший ты гость – иди в Курайскую степь с миром, испив из чаши дружбы, а если худой – меч для брани припасен!

– Ишь ты! – покачал человек головой. – Каменюка, а будто живым языком разговаривает с тобой! – И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку, вздыбив редкие седоватые волосы. – С миром я! С добрым словом иду!

И снова человек зашагал солдатским строем, будто и не лежали за его плечами сотни чужих и недобрых верст. Но теперь каждая верста была его собственной: отпустили вольнонаемных со строительства дороги в сибирской глухомани для зимовки дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись по своим тропам – потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и Родион Коровин.

Семьи у него не было, а избушонка, которую он срубил шесть лет назад, за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях и лютых весенних паводках. Можно было, конечно, и не топать такую даль несусветную – одинокому человеку у любого куста осесть можно, но в том-то и дело, что Родион не просто шел в свою деревню зимовать, а шел умирать заработанного до весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не имел и никогда не содержал.

Хорошо нажать, с пути не сбиться – к вечеру можно и дымок пустить из трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал. Его пройдет поляна будет, за поляной – снова лес, за ним – опять поляна до самого озера. Где-то в тех местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого глазами Родион? Да только – навряд ли! Отошел в горах сенокос… Да и дожди, вон, вовсю захлестали раньше времени…

Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные с камнем да лесом. А речушек всякого рода, болот – не счесть. Через большие – паромные переправы ставили, на малых – броды да мостки ладили. Долго ли простоят?

И вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом и чашей. Такого сечь – не пикнет! Суровый и крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом забытых…

Раздвинул последние кусты Родион – и, на тебе, поляна! Давно шел по этим местам, а из памяти ничего не выпало и не потерялось. И он зашагал веселее, твердо зная, что в лоб ему не дадут, если какие люди встретятся, а варева какого чашку перед носом, поди, выставят…

И точно – потянуло дымком. Где-то люди костер жгут – после дождей лес сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать…

– А ну, глянь! Эй, Кузеван! Оглох, что ли? Чучел какой-то к твоему балагану навострился! Сграбит!

Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся:

– Мимо идет. Что ему мой балаган!

Макар обтер литовку пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как, мол, теперь Кузеван-темноверец крутиться будет, если прохожий человек и впрямь в его шалаш нырнет да на голбец его с иконкой наткнется? Обмирщит ведь ее, в грех смертный введет Кузевана!

А тот уже и сам обеспокоился – за бороду себя сгреб всей пятерней, книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно:

– Эй, хожалый! Можа, на покос свернешь? Родион остановился, ногу поменял и прямиком – к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь:

– Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином?

– Да откосились уже, – буркнул Кузеван, не поднимая глаз на гостя, остановившегося рядом с ним. – Неудобицы одне остались… А ты куда эт?

– К домку моему путь, – осклабился ходок, – на дымок и свернул, водичкой вареной губы погреть.

– ан уже и ссохлись? – охмурел Кузеван.

Родион вздохнул. Ясней ясного – и сырой воды не даст, не то что вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо чествовал!

– С каких мест дорогу-то топчешь?

– Из дальних, Кузеван. Отсюда не видать! Услышав свое имя, пристыл Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз острее оказался – не по кустам елозил, а по самому гостю. А когда всмотрелся, то и руками всплеснул:

– Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой!

Отшатнулся Кузеван, с лица слинял: единоверца срамотил перед ликом господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как?

– Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя.

– Поторопились! – хохотнул Родион.

Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но опередил его Макар, облапив со спины своими длинными ручищами, по гулкой спине кулаком долбанул:

– Не сгиб, выходит, на царевой работе?

– Сдюжил, вот…

– Оно и видать, что озолотился! Как же ты, Кузеван, одноверца-то отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его языком с земли слизнуть, ровно ягоду: дармовой работник ведь притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим живорезом останешься?

– С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана.

– Вот и ладно! – кивнул Макар. – Поможешь толком – в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то?

– А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась… Лучше уж тут, на людях!

– Вот и ладно, – снова кивнул Макар, – становись в рядок! – Он протянул ему свою литовку. – Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе?

– Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана.

Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше:

– Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана! Потому, видно, что у Кузевана они – христовой веры, а у калмыков – эрликовой!

Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит – пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой…

Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил:

– Отлепись, Кузеван! Довольно уж…

Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала.

Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу.

На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме – свой бог, у каждого в душе – свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и Отец Небесный!

И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому – покладистее? И хотя, само собой, святой душе – ущерб, хозяйству от того веротерпения – прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех.

Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие – где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится… Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов – дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и – молись! Не крещен ежели сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью… С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала – чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели…

Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван:

– Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду!

– Работать и жить с ним веселее, – усмехнулся Родион, – ас тобой тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар…

За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком:

– Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному – где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть?

– Родион – человек вольный, – отмахнулся Макар, – как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог – и спасибо на том…

Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку:

– А коли я ему скотинку подешевше продам, а?

– Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит.

– Борони, господь! – перепугался Кузеван. – Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве!

Посуровел Макар, брови напустил на глаза:

– Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б… Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион – ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет.

А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел…

Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми… Воды там текут белые, потому – Беловодия! Горы там стоят синие – Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть… Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой – там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо!

Чихнул Родион, в себя пришел – и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара:

– Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь – вся ночь наша!

Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено – и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах… Может, и балагурил дед Матвей от скуки!

Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху!

В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком… Богатей, что ему!

– Значит, сызнова в путь-дорогу? – спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. – В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю?

Родион только усмехнулся: про такое разве спрашивают? Хочешь – дари, не хочешь – не дразни попусту!

Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя – сточилась вся. Новую не купит! Жаден.

– Может, свою литовку дашь завершить косьбу?

– Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал!

– У меня и скотинки поболее… Да, жаден Кузеван… До безбожия жаден!

– Уйдет этот бродяг? – спросил тот, не бросая работы.

– Его воля.

– А ты не пускай!

– К ноге привязать, что ли? – рассердился Макар. – Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы – по нонешным ценам и на порты добрые не хватит…

– Лих, бродяг! – покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. – Не всяк так-то может: встал – да пошел…

– Тебе-то что за печаль? – удивился Макар.

– Если б не хозяйство… – вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет.

У Макара враз встали уши топориком:

– С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет?

– Тянет, Макар… – признался Кузеван. – Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть!

Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то что вшей в исподней рубахе!

Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то – баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами.

Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, – чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках… Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица – и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить… Жена, что божья пчела в доме – муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает!

Встретили его соседи душевно – самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная…

– Ну, чего порешил? – спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. – Идешь аль тут зимуешь?

– Не пошел бы, да нужда гонит! – вздохнул Родион, примеряя обновку. Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь – зима ляжет за спиной, а там – тепло, завсегда лето!

– Эт – как? – удивился Макар. – Без снегу, что ли?

– Само собой, ежли – лето!

Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко – не жмут и слабины нету.

– Ну, бог тебе помогай, Макар! – отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. – И тебе, хозяйка, тож.

– К Кузевану пойдешь? – насупился Макар.

– Мало ль? Мои пути не запечатанные!

– К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую!

– Меня не ограбит! – глухо уронил гордые слова Родион. – Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня – сама красненькая! Потому – трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!..

– Хочешь, напрямик все скажу? – насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку:

– Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком…

– Возьмешь нас в свой путь с Акулиной?

– Эх, Макар… Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет?

– Зачем дразнишь его? – спросила Акулина и осуждающе покачала головой. – Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят – пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось?

Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать… Люди – не камни, мохом обрастать не любят!

– На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном?[149]149
  Монета с глухим звоном – фальшивая. (Примечания автора.)


[Закрыть]

– Кто тебя держит? – вздохнула Акулина. – Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине!

– Не могу я на него ярма надевать! – вспылил Макар. – Не из тех он, не из безгласных! Язык – бритва, ничего не боится… Сам не пойму – не то из святых он, не то из придурков…

Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло.

Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть… Вот Родиону – есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там – издавна… От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой… А может, и не один!

Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью: а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали – не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке со скотом не хлопотать…

«А Родион с нами пойдет! Погонщиком, а?»

И сам себе ответил:

– Вот и ладно. Все лишнего человека не нанимать!

Погода ломалась, то обещая ровное тепло бабьего лета, то попугивая ледяными дождями и уже ослабевшими грозами. Отчетливая рыжинка пошла по лесам и полям, но травы было еще вдосталь, и скот не приходил с пастбищ голодным. Но грядущая слякотная осень и тяжелая зима пугали не только Родиона, но и крепких хозяев. Летняя жара и сушь подломили их надежды, заставили подумать о сокращении поголовья убоиной или продажей. Те, кто имел свободные деньги и запасся сеном, могли по этой тревоге и дешевого скота подкупить, и мясом запастись на всю зиму, хотя бы и в солонине.

У Макара, как и у Кузевана, концы с концами сводились, и на ярмарку они собирались только ради денег и товаров, которых не доставало в их справных домах. Акулина мечтала о сепараторе и лавошной посуде, о новых тряпках и фабричных обутках, а сам Макар надежду о ружье держал с патронным припасом. Зима долгая, зверя окрест хватает, почему бы и охотничьей удачи не попытать? Кузеван же смотрел еще дальше: лаковую коляску хотел себе завести, коней-чистокровок!

Собирался в путь-дорогу и Родион. Из двора в двор шмыгал, друзей-приятелей для дальней дороги подбирал, да немного их находилось, а когда срок подоспел – совсем не осталось. Всем хотелось на Беловодию посмотреть, да никому не хотелось ноги на длинной и тяжелой дороге бить! Вот если бы она сама по себе под окна их изб подкатилась! Макар первый изготовился к дороге, к Кузевану заглянул. Тот на широком крыльце стоял, расставив ноги, и глаза в небо пялил.

– Ты чего, Кузеван? – изумился Макар. – Али в ангелы метишь?

– Да вот, гадаю: быть ведру аль не быть?

– Сентябрь уж на закате! Какое тебе ведро!

– По всякому случается, – вздохнул Кузеван. – Рано приедешь – в большом убытке окажешься, прохарчишься. Поздно – того хужей… Мало ли там мастаков цены сбивать?

– Смотри! – пригрозил Макар. – За пятаком погонишься, а полтину обронишь: в дороге достанет непогодь, всю скотину переморишь!

– И так случается, – охотно согласился Кузеван, – с недельку обожду. Скот-то и по снежку гнать можно…

– Ну, Кузеван, больше я тебе в рот не заглядчик! Завтра же выхожу на тракт!

Кузеван вздохнул и снова задрал бороду к небу.

Обратным счетом теперь Родион поляны да лесные колки считал: один-единственный лесок по левую руку, до озерка – степь, потом три леска с двумя полянами кряду, речушка…

Родион, как знаток этих мест, головным шел. За ним – Акулина, хвостом стадо с Макаром и еще двумя одно-деревенцами – Фролом и Кузьмой. Узнали, что Макар со скотом на ярмарку к Чуе пошел, Родиона взяв в погонщики, к ним со своими котомками пристроились, заявили:

– На своем харче мы, своей силой. Ни вы нам, ни мы вам помешкой не станем. А в гурте идти не так боязно…

Макару – что? Пусть идут, дороги не жалкой Кузевана не дождались, сызнова все отложил. И с Акулиной – смех. Только они выгнали с Родионом скот на дорогу, как и жена Макара за ними бегом. Зашелся было он от злости:

– А хозяйство, коров, кур на кого кидаешь?

– Сговорилась с соседками, приглядят! Развел Макар руками: баба, что твой репей – прицепилась ежли, сразу не отдерешь!

Махнул рукой:

– Ладно уж!

А Родион больше Макара понял, что к чему: не в тряпках ярманкиных дело, а боится Акулина, как бы ее беспутный мужичонка и вправду с беловодцами на край света не убег!

Так и двинулись в дальний путь впятером. Одно и не нравилось им, что темноверцы припутались. Идут – вроде бы люди, а в лицо им заглянешь увидишь пустые глаза, как от нечистой силы отшатнешься! Они не только в душе, но и в жизни такие же темные – во всем и везде у них – тайна! И в хлебе, что втихомолку жуют; и в воде, что только своими кружками черпают из ручья; и в молитве, что кладется лишь на свою иконку, а та в голбце-ларце хранится от чужих глаз. Взглянет кто на нее по нечаянности – испортил, осквернил! Крошку после трапезы темноверца склюнула птичка какая – беда, утробу святую опоганила! Потому и едят одной рукой, а другую под нижней губой держат, как бы не оскоромиться…

– Ниче! – успокоил Родион Макара. – Знаем их! Дорога-то вылечит от любой дури, не до строгих толков будет в болотах да горах! А в самой Беловодии – никакой вере чести нет!

Высветлился день, ушло в голубую высь небо, потянув за собой высокие горы. И засияли, засверкали они белыми, серыми, золотистыми и голубыми головами, радуя глаз и веселя сердце. Хорошая погода идет, любому путнику шелковый путь стелет!

Показался знакомый Родиону каменный истукан. Такой же молчаливый и строгий, но доброприветливый – чашу к людям тянет и за ремень держится, на котором – каменный меч в ножнах. Не поменялся: значит, не виновен перед ним недавний ходок! С миром пришел в Курайскую степь, с миром из нее и уходит…

Родион остановился возле каменного хозяина степи и снова снял перед ним шапку, удивив не только темноверцев, но и Макара с Акулиной. Не тронулся ли бродяга бездомный, не переметнулся ли в другую веру, когда дома не был?

– Прощай! – сказал Родион тихо. – Сторожи степь!

И низко поклонился каменному человеку.