Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

– По-моему, – сказал Хертек, проводив очередного встречного внимательным взглядом, – это воины.

Яшканчи вяло усмехнулся: воину Хертеку везде и всюду видятся только воины, как каму – духи. Просто в горах начинается охотничий сезон на пушного зверя!

Стыло небо над их головами, уже подернувшееся снежной белизной. Скоро и сюда придет зима из Курайской степи! Что она принесет и кого отправит на вечный покой? Стар Сабалдай, неосторожен и горяч Кураган, страшен в гневе Хертек, тенью ходит беда за спиной Доможака…

– Пора, – уронил Хертек, первым поднимаясь на ноги, – день кончается, а дороги наши только начинаются!

Мужчины молча соединили руки, встряхнули их, смотря в глаза друг другу.

Яшканчи поймал виноватые глаза Сабалдая:

– Ты прости меня за обиду. Ты правильно сделал, что сжег топшур и спас Курагана… Я не верил в силу его песен и подумал, что он тебе просто надоел.

Яшканчи улыбнулся:

– Может, весной откочуешь в долину Теренг? Там хватит места и для твоего скота!

– До весны надо еще дожить, Яшканчи… Сказал и тут же отвернулся. Зачем так сказал?

Книга вторая
Боги, ставшие людьми

ЧАСТЬ 4
НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ИГРЫ

Тот, кто бережет себя для себя одного, никогда не узнает, что такое настоящее счастье.

Алтайская пословица

Глава первая
НОВЫЙ НАСТАВНИК

На стук никто не отозвался.

Это удивило Самдана. Порядки во всех монастырях одинаковы, вряд ли их поменяли и в этой школе тибетской медицины,[163]163
  Возникновение и практика школы тибетской медицины в Санкт-Петербурге были связаны с деятельностью бурятского врача Бадмаева, который впоследствии играл значительную роль при дворе как личный врач неизлечимо больного наследника Алексея.


[Закрыть] открытой в столице Российской империи два года назад. К тому же, ворота и двери в дацанах только для того и существуют, чтобы ими пользоваться!

Подождав для приличия минуту-другую, Самдан снова постучал подвешенным на цепь бронзовым молотком по специальной пластине с раструбом, обращенным во внутрь двора. Такие резонаторы обычно ставились в монгольских и бурятских храмах, пока не уступили место гонгам из тяжелых медных тарелок.

Лязгнула щеколда, и в открывшемся крохотном оконце показалось безбородое лицо, иссеченное морщинами.

– К кому вы, господин? – спросил сторож по-русски.

– К ширетую Амгалану.

– Кто вы? – перешел старик на бурятский.

– Лхрамба Самдан.

– Ширетуй вас знает, лхрамба? Он назначил вам встречу?

– В этом нет необходимости.

– Вам придется подождать. Я доложу о вас старшему наставнику гэцулу Лувсану. Я не задержу вас, лхрамба!

Да, здесь не Бурятия, не Монголия и не Тибет! Здесь – Россия! В любом другом дацане или храме ламаистского мира вполне хватило бы одного его имени!

Больше двух месяцев добирался Самдан сюда, чуть ли не на край света. Через сотни неприятностей прошел, на трех допросах побывал, в одиночной камере тюрьмы провел почти неделю и вот теперь вынужден дожидаться у ворот дацана какого-то старшего наставника! И здесь корчит свои рожи Хануман, царь обезьян!

Ох, уж этот Хануман… Сначала он изгнал Самдана из «Эрдэнэ-дзу», потом познакомил с контрабандистами, которые помогли ему пробраться в Иркутск, а потом…

Послышались шаги, снова лязгнул засов и ворота распахнулись.

– Я вас приветствую, лхрамба! Мое имя Падма Лувсан. Ширетуй пока не может говорить с вами-занят. Он поручил вас моим заботам и…

Остроконечная шапка, четки в сто восемь бусинок в руках, оранжевый с желтыми полосами халат, на румяном лице доброжелательная улыбка. Судя по выговору – человек из Гоби. Что же он делает здесь, где учат тибетской медицине?

– Хорошо, гэцул, – прервал его лхрамба, – я готов говорить с вами, хотя в русской полиции меня уже допросили.

Самдан перешагнул через цепь, миновал, крохотный дворик, пошел длинным и темным коридором с двумя рядами узких, окрашенных желтой краской дверей… Остальные цвета гелукпы не в чести в этом дацане?

Одну из дверей Падма открыл, пропустил гостя вперед, вошел сам. Узкое окно, забранное решеткой, под самым потолком. Два этажа нар со скатками постелей. Стол, привинченный к полу с помощью толстых железных скоб. Над ним – полки, заставленные темными склянками и чугунными ступками разных размеров, груда рукописей и книг, сваленных в углу, рядом с клеенчатой кушеткой, на которой покоился муляж в рост человека, утыканный разнокалиберными и разноцветными иглами… Скорее тюремная камера, в которой Самдан отсиживался у Синеокова, чем жилая или рабочая комната ученого ламы!

– Здесь живу я и еще один наставник, – пояснил Падма. – Сейчас он проводит занятия со своими учениками по сбору и определению трав… Садитесь прямо на нары, лхрамба, у нас нет другой мебели!

– Почему? Неужели ваша школа так бедна, что…

– Совсем нет! Таково пожелание ширетуя. Он – йог и считает, что человек должен менять вертикальное положение на какое-либо другое, когда он болен или отходит ко сну.

– Хм! Какую же из четырех йог[164]164
  Йога (санскр. «связь, соединение») – религиозно-идеалистические учения, возникшие в Древней Индии; система мистических методов физического и духовного воспитания личности. Последнее имеет определяющее значение как средство достижения высшей степени самосовершенствования, познания мира, «просветления». Наиболее известны четыре направления Йоги, которые дополняют друг друга: джнана-йога (метод познания), карма-йога (путь действия), бхакти-йога (путь любви к богу) и раджа-йога, более известная как хатха-йога (путь господства над собственным телом). Последняя, по воззрениям «йогинов», самостоятельного значения не имеет, а лишь помогает сосредоточию и внутреннему самоуглублению.


[Закрыть] он исповедует?

– Карма-йогу, лхрамба.

– В его положении лучше бы выбрать раджа-йогу! – усмехнулся Самдан одними губами. – Иглоукалыванием кто из вас занимается?

Один из хозяев комнаты-каземата несколько смутился:

– Это-новинка, привезенная ширетуем год назад. Не думаю, что она достойна вашего высокого внимания, лхрамба…

– Отчего же? – возразил Самдан. – Этот метод лечения мне хорошо знаком, как и прижигание. Он дает неплохие результаты, если его применять правильно…

– Я в этом ничего не понимаю, лхрамба, – признался Падма. – В своем дацане я учился врачеванию травами, минералами и водой.

– Сколько же вы учились?

– Пять лет.

– Не так много… А чему учился ширетуй Амгалан?

– Вы знаете его имя? – изумился старший наставник.

– Я знаю не только его имя, гэцул…

Наступила неловкая пауза. Самдан ждал вопросов, но Лувсан, судя по его растерянности, ждал какой-то исповеди гостя. Хорошо зная, что высокое звание ученого ламы дается только с высокой монашеской ступенью святости, гэцул явно робел перед Самданом и, наверное, проклинал в глубине души своего ширетуя, давшего ему столь щекотливое поручение. Человек, для которого даже ступень гэлуна-полного ламы-была почти недостижимой в этой школе, не знал о чем говорить с лхрамбой, который может оказаться даже архатом,[165]165
  Архат – (санскр. «достойный») – в буддизме человек, достигший высшего совершенства путем аскезы, самоограничения и подвижничества. Архата наделялся различными сверхъестественными способностями. Ему приписывали, в частности, господство над волей богов.


[Закрыть] а то и хубилганом!

– Я слышал о вашей учености, лхрамба… – робко начал Падма вторую часть необходимой беседы. – Вы, кажется, учились в дацане «Сера», работали в крупных храмах Монголии?

– Может быть, гэцул…

– Вы прибыли к нам по поручению Тибета?

– Нет, гэцул. Я прибыл по собственной воле… Я любопытен и хочу знать, зачем русским понадобилась тибетская медицина, хотя у них есть свои традиции и принципы врачевания… Если вы знаете ответ на этот мой вопрос, гэцул, я сегодня же вернусь в свой дацан «Эрдэнэ-дзу»!

– Не нравится мне этот гость! – Амгалан покачал круглой и голой головой. – Он явился к нам неспроста! Что-то в Тибете произошло, кто-то на нас донес… Он не показал тебе алун кого-либо из пяти высоких лам?

– У него нет алуна.

– Для нас нет! Но отослать обратно мы его не сможем, это кончится плохо… Он пойдет к русским, и нас просто вышвырнут отсюда!.. Я уже служил в одном зачуханном дацане и не хотел бы в него вернуться… Он вежлив хотя бы?

– Он очень вежлив, ширетуй. И очень хитер. Ни на один из вопросов не ответил, хотя о школе разузнал уже все.

Амгалан нахмурился:

– Это плохо, Падма… Когда высокий лама вежлив и улыбается, это всегда плохо!.. Что же он узнал о нашей школе? Вы что-то разболтали ему?

– Нет, ширетуй. Он знает о школе не от меня…

– Делать нечего. Зови его, Падма!

Амгалан хмуро прошелся от двери до окна, остановился у постели, раскатал матрац, закрывая доску, утыканную гвоздями. Подобное ложе йоги производит впечатление на русских, лхрамбу этим не удивишь…

Зачем все-таки пожаловал этот знаменитый монгольский мудрец, и откуда он знает так много о школе? Слова о любопытстве – чушь! Он приехал в столицу России, исполняя чью-то волю! Кто из пяти великих лам Тибета прислал его? Узнать это – узнать все!..

Далай-лама и таши-лама отпадают сразу же. Они всегда действуют открыто. Им не надо хитрить с Россией, тем более, что наметилось некоторое сближение… Рядом с далай-ламой стоит бурят Агван Доржиев. Тот самый, что добился отправки послов Тибета к русскому царю… Он может послать своего человека… Есть свои люди и у таши-ламы… Может, он от него?

Осторожно открылась дверь. Человек в безупречной европейской одежде перешагнул порог, остановился, щурясь от яркого света, бьющего в огромные зеркальные окна покоев ширетуя. Улыбнулся, склонил голову в приветствии:

– Я постараюсь не отнимать у вас времени, ширетуй. Предупреждаю заранее, что я никем не послан и советую не ломать голову над причинами моего появления. Их нет, и мой визит в столицу России случаен… Более того, ширетуй, я готов остаться на службе в вашей школе в любой должности, какую вы сочтете возможным мне предложить! Даже наставником ховраков.

Тирада гостя смутила Амгалана. Возьми его! Теперь можно не сомневаться, что он прислан таши-ламой! Но как быть с его просьбой? Согласен работать в любой должности… Может, сторожем у ворот? Нет, он точно знает, что должность сторожа ему не посмеют предложить!..

– Ваши знания и ваш опыт, лхрамба, так велики, что у меня и должности для вас не найдется… – Амгалан сокрушенно развел руками и покачал головой. – Разве уступить вам свою! – Он рассмеялся. – Но это уже решаю не я…

Самдан снисходительно усмехнулся. Он хорошо знал, кто и что решал в этой школе.

– Хорошо, Амгалан. Скажу по-другому: я послан в вашу конюшню главным наставником, и я им буду, если даже для этого придется кое-кому дать под зад!.. Что касается тебя, то кандалы давно уже звенят на твоих руках, ты их просто не видишь!

Амгалан втянул голову в плечи, узнав голос. Он принадлежал переводчику в полиции, где ширетуя допрашивали по поводу смерти двух мальчиков, что умерли при испытании нового лекарства из белены. Чиновник был дотошным, разбирался в тонкостях приготовления лекарств, но не арестовал Амгалана, а отпустил его, добившись признания, что лекарство готовила лаборатория Падмы Лувсана. А вызванный другим чиновником старший наставник школы все свалил на Амгалана.

– Я возьму вас на службу, лхрамба… – Амгалан отер обильный пот с голого черепа и улыбнулся горько и вымученно:-Ошибки возможны, я понимаю… Но что я сообщу в Лхасу?

– В Лхасу ничего пока сообщать не надо. И не потому, что тебя немедленно заменят другим ламой. Положение Тибета сейчас тяжелое, и далай-лама не намерен ссориться с русскими… И хотя смертная казнь отменена, для тебя, Амгалан, могут сделать исключение. Доказать свою правоту ты не сможешь, а твою вину русские докажут очень просто… Думай! Иногда это полезно.

Самдан вплотную подошел к ширетую, насмешливо поглядел в его испуганное и встревоженное лицо:

– Я помогу тебе, Амгалан. Но – услуга за услугу!

– Я слушаю вас, лхрамба.

– Никто не должен знать, что я направлен в твою школу русской полицией.

Еще в Иркутске, выпуская его из тюрьмы, ротмистр Синеоков, поглаживая свои щеголеватые усики и глядя на него глазами цвета бутылочного стекла, сказал на безупречном английском языке:

– Все ваши сведения весьма любопытны, но они выпадают из моей компетенции. Поедете в Санкт-Петербург! Там советую вам сразу же посетить департамент полиции и лично побеседовать с его высокопревосходительством Алексеем Александровичем Лопухиным. Человек он весьма влиятельный, облечен необходимой властью и охотно использует вашу информацию. Разумеется, если вы, профессор, не будете излишне щепетильны кое в каких мелочах конфиденциального порядка. Тибет находится в сфере интересов русского правительства, как равно Китай, Монголия, Урянхай, хотя эти интересы и перекрещиваются с английскими и японскими… В общем, вы можете помочь и, естественно, помогут вам!

У Самдана не было выбора и он дал согласие на сотрудничество. Ротмистр Синеоков был вполне удовлетворен, выдал гостю проездные документы, временное проходное свидетельство с ограниченным сроком действия, письмо конфиденциального содержания на имя Лопухина, немного денег, прибавив с той же официальной улыбкой на безразличном лице:

– Я сделал для вас все, что в моих силах, не беспокоя понапрасну его высокопревосходительство генерал-губернатора. Думаю, что не следует втягивать в это большой круг административных лиц. Да это, мне кажется, и в ваших интересах, профессор, тоже…

Самдан сделал, как советовал Синеоков. А попав на прием к Лопухину, передал и пакет от ротмистра. Не раскрывая послания, Лопухин в крайнем изумлении смотрел на ламу – такие гости его департамент посещали нечасто. Потом спросил по-русски:

– Вы прямо из Тибета?

Услышав знакомое название страны, Самдан кивнул, потом объяснил ему на английском суть дела. Лопухин изумленно пошевелил пальцами, прочел письмо ротмистра, более заинтересованно посмотрел на Самдана:

– Вы владеете только английским, профессор?

– Плохо, как и другими европейскими языками. Вам легче найти бурятского переводчика.

– Бурятского? Найдем… Сейчас вас проводят на квартиру, где вы будете жить. Мы с вами скоро встретимся.

– Хорошо, генерал.

Вызвав дежурного офицера и поручив ему далекого гостя, Лопухин достал чистую папку с черным государственным орлом, собственноручно написал «Бурханизм в России», вложил письмо Синеокова и документы Самдана, бросил в сейф. Особого значения этому новому делу Алексей Александрович не придавал, считая его скорее информационным, чем имеющим какое-либо практическое значение для России.

Потом последовала серия бесед с Самданом через переводчика-бурята, и Лопухину пришлось многое поменять в своей первоначальной точке зрения: какая-то серьезная ситуация, действительно, вызревала. Тибет все еще оставался тайной за семью печатями, хотя кое-что за последние годы и приоткрылось. Когда же внимание Лопухина переключилось с таинственной миссии, отправленной куда-то в район Алтая, на школу тибетской медицины, открытой недавно в столице, Самдан покачал головой:

– Это бессмысленное предприятие. Тибетская медицина строится не столько на методах лечения и лекарствах, сколько на психологии и философии веры. Не думаю, что эта школа что-то серьезное, если только она не выполняет в России какую-то иную роль.

Лопухин нашел замечание профессора справедливым:

– Да, эта таинственная школа уже сделала определенный шум в кругах, близких ко двору, и иметь там своего человека нам не повредит. Если у вас есть желание, профессор, займитесь ею сами… Я дам необходимые распоряжения.

Лувсан был даже не удивлен, а поражен решением ширетуя. Но тот быстро и резко осадил его:

– Он послан Тибетом. И там знают о нас больше, чей мы думаем… Я ничего не мог поделать, если бы даже и захотел.

Лувсан ушел обиженным. Этого и следовало ожидать – на чувство благодарности старший наставник не был способен. Самдан вставал теперь нерушимой стеной между ним и ширетуем. Это не могло не задеть самолюбия Падмы: новый наставник вправе запретить его непосредственное общение с Амгаланом. К тому же, и самому Амгалану, судя по всему, теперь было не до самолюбия и интересов Лувсана, поскольку его собственная судьба была подвешена русскими за волосок. Хорошо еще, что Самдан не отказал ему в своей помощи!

А новый наставник, облачившись в белый халат и белую шапочку, осмотрел все лаборатории, мастерские и помещения для занятий, с горечью вспоминая свое хозяйство в «Эрдэнэ-дзу». Нищета и никчемность оборудования и инструментария школы были изумительны: не было даже точных весов, не говоря уже о микроскопе! Мудрено ли, что дети, на которых Падма испытывал свои лекарственные препараты, в лучшем случае становились калеками?

Там, где необходима точная дозировка, действовали на глазок, отмеряя исходные препараты крупинками, щепотью, пригоршней! Кровь из вены брали не шприцем, а выдавливали из надреза и высасывали пипеткой. Готовые лекарства выдерживались неопределенное время: когда выпадет осадок, когда исчезнет муть, когда изменится цвет раствора или у него появится определенный запах…

Да, генерал Лопухин имел все основания подозревать заведение Амгалана в каких-то иных делах, не имеющих никакого отношения к медицине, да еще тибетской!..

Возвращаясь, Самдан чуть не прошел мимо своей двери – их похожесть уже не смущала, а раздражала. Падма был в комнате один и разбирал ворох бумаг, сваленных в углу. Увидев Самдана, почтительно поднялся и склонил голову:

– Ширетуй отдал эту комнату нам с вами, лхрамба, и я хочу выбросить из нее все лишнее.

«Много же тебе придется выбрасывать! – усмехнулся Самдан. – Куда проще будет поменять помещение…»

– Хочу пригласить вас, гэцул, в город. Я еще плохо разбираюсь в русских вывесках, а мне надо где-то обменять ланы и рупии на рубли… Где это делается и как?

Падма Лувсан поджал губы:

– Мне не приходилось менять деньги, лхрамба. Наверное, это у русских делается в банке, я не видел у них на базарах менял… А зачем вам превращать ланы и рупии в рубли?

– Надо купить лабораторную посуду и инструмент.

– И на это вы собираетесь истратить свои деньги?! – изумился Лувсан.

– Ну и что? – теперь уже удивился Самдан.

Падма вылетел из комнаты, как будто его ошпарили кипятком.

А удивление Самдана было искренним: деньги в его понимании только для того и существовали, чтобы на них покупать необходимые вещи. Сегодня ими стали реторты, колбы, градусники, весы…

Он нагнулся к куче рукописей, которые разбирал Падма. Наугад поднял несколько листков, поднес к глазам. «Искусство врачевания гнойных нарывов с помощью заклинаний, написанных на скрижали благословенного махатмы Гоом-Рудана Пот», «Искусство врачевания открытых переломов берцовой кости с помощью сырой бараньей шкуры, разработанное доромбой Батбаяром и записанное с его слов сричжанге Насанжаргалом», «Искусство врачевания выпадающих волос по способу йоги Бат-Оча из Урги»…

– Чепуха какая! – скривился Самдан и брезгливо отбросил листы.

Похоже, что шарлатанство в этой школе в особом почете! И какому идиоту пришло в голову организовывать в столице России подобную школу? Не проще ли было пригласить в Тибет несколько русских врачей, распределить их по знаменитым монастырям и научить настоящему делу? Разве они не знают Жамсарана Бадмаева, который был в Тибете и вывез все материалы по врачебной науке и даже, кажется, перевел их на русский язык? Эмчи-лама степной думы Сультим Бадмаев тоже был крупным знатоком тибетской врачебной науки и даже помогал русскому генералу Муравьеву-Амурскому победить тиф-бугорчатку![166]166
  Самдан рассуждает о сыновьях бурятского пастуха Засогола Батмы Сультиме и Жамсаране, известных знатоках тибетской медицины в России во второй половине XIX и начале XX веков. Их мастерство не было признано официальной медициной того времени, хотя и давало не только практические результаты, но и широко использовалось. (Примечания автора.)


[Закрыть]

– Поразительно! – пробормотал Самдан. – Настоящее учение не ценится, а это, – он пнул кучу бумаг, – взято за основу!

Вернулся Падма, с сияющим лицом протянул несколько синих и зеленых бумажек:

– Вот! Ширетуй выдал вам на расходы из кассы школы!

– Этого мало, – покачал Самдан головой, пересчитав деньги. – Один микроскоп может стоить в десять раз дороже!

– Микроскоп? – закатил глаза гэцул. – Зачем вам микроскоп?

– И на тигельную печь не хватит. И на вакуумный насос. И на спиртовки… Придется все-таки менять собственные деньги!

Утром следующего дня Самдан был на занятиях, которые вел сам Амгалан. Двенадцать мальчиков сидели на скамьях, расставленных вдоль стен, отгороженные друг от друга фанерными экранами, окрашенными в тот же неистребимый желтый цвет. Посреди комнаты на металлические скобы был привинчен к полу огромный стол, заваленный муляжами, изображающими различные части человеческого тела. Между узкими окнами-бойницами, забранными в такие же решетки, как и окно в комнате Самдана и Падмы, висела большая аспидная доска, на которой ширетуй быстро и ловко изобразил силуэт мужской фигуры с растопыренными в разные стороны руками и широко расставленными ногами.

– Человек, как и любое животное, создание космическое и устроено по образцу самого мирозданья. На него израсходован тот же материал, что на звезды, молнии и огонь…

Самдан насторожился: Амгалан излагал догматы тантризма, которые имели отношение ко всем четырем йогам, но вряд ли в них нуждалось настоящее врачевание! Но, как оказалось, Амгалан, заметив усмешку на лице главного наставника, довольно ловко вернулся к сути своих занятий:

– Голова – это небо, где обитает высший огонь – мысль; грудь и живот мирская суета, питаемая водой и пищей; а таз и все остальное – ад, где мучаются грешники, пожирая смрад и гадость верхних миров… Отсюда и приемы лечения: голова и ее недуги лечатся словом и силой воли, грудь и живот травами, а таз и все остальное – ваннами из настоев и рассолов…

Большей дикости Самдан давно уже не слышал, хотя и знал, что она существует и даже поддерживается высокими ламами. Но что хорошо для споров и диспутов ученых лам, надо ли выносить в форме поучений для неискушенных? Или этот спектакль устроен специально для него? Дескать, смотри и слушай, мы тоже кое-что знаем и кое в чем разбираемся!..

Испещрив условными знаками свой рисунок на доске, Амгалан подошел к столу с муляжами:

– Кто из вас сможет собрать из этих частей живот?

Мальчики поежились. Никто из них не изъявил желания проделать эту бесхитростную процедуру. Тогда Амгалан начал вызывать их по именам. Мальчики шли к привинченному столу, как на казнь, и никто из них не добился успеха. Но каждый получил свое наказание от наставника:

– Ты, Пурба, будешь работать до конца недели на кухне.

– Ты, Чемид, будешь рубить дрова на зиму.

– Ты, Очир, пойдешь в карцер до утра.

Самдан заметил, что бурятских и монгольских мальчиков ширетуй наказывал более строго, чем татарских, калмыцких или русских. Может, потому, что у тех родители были далеко, а у этих – близко, возможно даже жили здесь, в столице?..

Закончились занятия Амгалана тем, что всех его мальчишек разобрали другие наставники, растащив их по своим лабораториям и мастерским, где они не только будут растирать высушенные травы, топить печи, но и, возможно, пробовать сомнительные зелья…

Самдану достался прыщеватый мальчуган с быстрыми озорными глазами. Его ширетуй почему-то к своему столу с муляжами не вызывал, и он не получил никакого наказания.

– Как тебя зовут? – спросил Самдан.

– Меня зовут Олчон, багша.

– Ты бурят? Откуда ты хорошо знаешь монгольский язык?

– Нет, я уйгур. У меня отец – монгол, багша.

– Если у тебя отец монгол, то и ты – монгол, а не уйгур!

– Нет, я – уйгур, багша. А мать у меня – бурятка.

– О! Каким же образом ты – уйгур? Разве от коровы и быка может родиться конь? – Он попытался заглянуть в глаза мальчишки, но это не удалось – они ускользали, как ящерицы. – Ладно, иди, поиграй во дворе…

К Самдану подошел Амгалан, слышавший весь этот разговор:

– Здесь не простой случай, лхрамба… Дело в том, что его мать, оставшись вдовой, вышла замуж за уйгура. И этот второй отец Олчона очень богат, всячески балует мальчишку… В его семье все дети – уйгуры, он один монгол. И ему не хочется выделяться. Мы считаем его уйгуром…

– Пусть будет уйгур, – кивнул Самдан. – Мне все равно.

– Он, знаете, ли шалун, – замялся Амгалан. – Мы стараемся не наказывать Олчона за его шалости-щедрость отца окупает все наши утраты… И я прошу ваг, лхрамба…

– Я не буду его выделять! – сказал Самдан сухо. – Провинится – накажу, будет стараться – похвалю… А ваши денежные отношения с его отцом меня не интересуют.

Самдан уже начал думать, что люди Лопухина забыли о нем, когда на улице во время прогулки его остановил человек в черной рясе и, не представившись, приказал следовать за собой. Они шли какими-то переулками, проходными дворами, поднимались и опускались по наружным и внутренним лестницам. Наконец, человек в рясе толкнул дверь и посторонился, пропуская Самдана вперед. В небольшой и полутемной комнате сидели двое: сам Лопухин в партикулярной одежде и сухощавый длинноносый человек с худыми нервными руками. Он что-то чертил в блокноте, и Самдан понял, что это – художник, геше-ларива. Но зачем полицейскому генералу художник?

Сухощавый человек посмотрел на Самдана, улыбка пробежала по его губам и стаяла, будто льдинка под солнцем:

– Мне приказано нарисовать портреты тех людей, что ушли из монастыря на Орхоне, как вы предполагаете, на Алтай. Начнем с главной фигуры. Кто он?

Художник хорошо говорил по-бурятски, хотя бурятом не был.

– Он-жрец Бонпо. Зовут его дугпа Мунхийн. Но я не думаю, что это его настоящее имя…

– Эти данные интересны для генерала, а не для меня! – усмехнулся геше-ларива. – Мне нужна его внешность. Постарайтесь не упустить ни одной мелочи. Это важно. Итак, рост, полнота, стройность фигуры, тип головы, черты лица…

Самдан прикрыл глаза рукой от жесткого света настольной электрической лампы, освещающей только лист бумаги и толстый графитный карандаш, пытаясь воскресить в памяти образ черного колдуна. Но вспоминались почему-то только его глаза-тяжелые, мрачные, словно прибивающие человека к стене.

– Сухощав, строен. Голова вытянутая… Глаза… У него – ужасные глаза!

– Ужасные глаза? Мне надо точнее! Глаза убийцы?

– Хуже. У него – глаза зверя, в которых светится дикий необузданный ум и железная, несокрушимая воля! Он жжет ими, уничтожает… Это даже не гипноз, а что-то более сильное, необъяснимое!

– Так… Это уже лучше.

– Лицо длинное, сухощавое, с выпирающими скулами и острым клинообразным подбородком. Приплюснутые к черепу уши, которые, однако, могут оттопыриваться и двигаться… Очень подвижные уши!

– Так! Нос, брови, рот?

Через минуту рисунок был готов. Художник протянул его Самдану, коротко взглянул на молчавшего Лопухина.

– Что – похоже, что – нет?

– И-похож и не похож… – Самдан повернул несколько раз рисунок перед глазами. – Если вот тут добавить складки, а губы слегка удлинить, придать им презрительный вид…

Художник быстро исправил рисунок.

– А теперь?

На Самдана пристально, презрительно и зло смотрело лицо гостя Гонгора, жреца Бонпо, Белого Бурхана.

– Он! Ловко вы это делаете, геше-ларива…

– Ну, – усмехнулся художник, – без вас я бы ничего не смог сделать! – Он протянул готовый рисунок генералу, добавив по-русски: – Это главарь шайки, ваше превосходительство. Главный бурхан… Глаз у этого ламы – острый!

– Отлично, Кузьма Леонардович! Нанизывайте и других на свой волшебный карандаш… Дело там закручивается, кажется, серьезное.

Лишь часа через четыре, измотав и измучив Самдана, они отпустили его. Тот же черный человек вывел его на улицу и, посадив на извозчика, махнул рукой, будто взял под козырек:

– Гони!

В глазах у Падмы стояла растерянность, если не испуг.

– Что-то случилось? – спросил Самдан равнодушно.

– Пропал ваш новый микроскоп…

– Пропал? Как же он мог пропасть? Через ворота школы и муха не пролетит, а в заборе нет дыр… Кто убирал мою лабораторию?

– Ховрак Олчон.

– Вы у него спрашивали о микроскопе, гэцул? Падма отвел глаза, забормотал:

– Его отец… Он возьмет сына, если мы накажем Олчона! А он так щедр для школы и ее наставников!

– Я его щедростью не пользуюсь и пользоваться не собираюсь! А мальчишка должен быть наказан.

Самдан нашел Олчона в ванной комнате. Напустив полный таз мыльной воды, он выдувал через бумажную трубочку радужные пузыри и, не давая им подняться к потолку, разбивал их мокрой ладошкой и беззвучно хохотал. Самдан решительно взял его за оттопыренное ухо и притянул к себе.

– Слушай, ты! Уйгур, рожденный от монгола! Где мой новый микроскоп?

– Отпустите, багша, – сказал мальчик с угрозой. – Я пожалуюсь своему отцу и он заберет меня отсюда.

– Прежде я оторву тебе уши и отрежу нос! У нас в Тибете с ворами поступают только так.

Он взял его за второе ухо и круто развернул затылком к себе. Мальчишка дернулся, стремясь вырваться, задел таз, который с грохотом упал на каменный пол. Самдан снова развернул мальчишку лицом к себе. В глазах того стоял ужас:

– Я вам принесу его, багша!

– Ты его поставишь на место, где он стоял! Иди. Мальчишка отлетел от увесистой затрещины на середину комнаты и, поскользнувшись, растянулся на полу в мыльной луже.