Текст книги "Белый Бурхан"

Автор книги: Геннадий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 52 страниц)

Чем же сущностно характеризуется «белая вера», «молочная вера» алтайцев, каковы ее основные «догматы» и обряды? Уже первые исследователи бурханизма обратили внимание на его синкретический характер, на переплетение в нем шаманистских, дошаманских и ламаистских черт Все это вместе взятое может быть сведено к следующей краткой характеристике Важнейшим постулатом бурханизма является отказ от кровавых жертвоприношений, которые, как известно, были неотъемлемой частью шаманского ритуала. Вместо них вводилось возжигание «арчына» (горного можжевельника), кропление (возлияние) молоком, маслом или аракой, повязывание на деревья белых лент или конского волоса, возложение белых, голубых, желтых цветов на жертвенники и т. п. Моления (коллективные!) должны были проходить в определенное время на открытых местах, где нужно было ставить березки и украшать их белыми же лентами (кыйра). В молитвах должно было обращаться к Бурхану, «который живет на небе». Верующие обязаны были ожидать прихода Ойрот-хана – героя, судии и спасителя.

Для раннего бурханизма было типично резкое неприятие шаманизма и шаманистов (вплоть до их избиения, уничтожения бубнов и других атрибутов «камов»). С приверженцами «черной веры» вообще старались не поддерживать никаких контактов. Это и понятно: выйдя из шаманизма, тысячами нитей связанный с ним как с определенной стадией ранней религии, бурханизм был направлен на отрицание своих истоков, стремясь отмежеваться от той системы, которая его, по сути дела, породила. Явление это универсальное, как и всякое иное проявление закона «отрицания отрицания»; таковы же, вспомним, были отношения между ранним христианство и и иудаизмом. Впоследствии, однако, начинается процесс возвращения в «белую веру» собственно шаманистских представлений, разрастается его пантеон, единобожие фактически заменяется политеизмом. Основой бурханизма является все же мощный дошаманский пласт местного происхождения (почитание «эези» – духов-хозяев конкретной местности, слившихся в образ «Алтайдынг-эези» – Хозяина Алтая; обязательное привязывание лент к деревьям на перевалах, у источников как выражение благодарности их «хозяевам», почитание «От-эне» – Матери-Огня, которое здесь даже возрастает; система запретов, связанных с культом огня, поскольку в бурханизме велика роль идеи «ритуальной чистоты»; особое отношение к «арчыну», связанное с представлением об «очистительных» свойствах этого растения, «арчын» вообще становится символом принадлежности к «новой вере»: им обменивались при встрече, его клали в огонь, обеспечивая себе, таким образом, покровительство благих духов и, конечно же, Бурхана) Список такого рода архаизмов можно было бы значительно увеличить.

Исследователям бурханизма не удалось разрешить кажущийся парадокс новая религия с явными ламаистскими элементами возникла на глазах современников отнюдь не в зоне контакта с Монголией (скажем, в Курайской или Чуйской степях), а в глубинном, довольно компактном, географически обособленном регионе. Вместе с тем ламаистский пласт в «белой вере» весьма значителен, к тому же он достаточно «размыт» и не производит впечатления недавно воспринятой новации. Каково же разрешение противоречия? Здесь на помощь снова приходит обращение к историческому пути населения Центрального и Западного Алтая Вспомним, что «Кан-каракольская землица» – ядро будущей народности алтай-кижи – долгое время входила в состав Джунгарии, где ламаизм в качестве государственной религии был принят уже в 1616 г., а проникать туда он стал гораздо раньше. Именно давними традициями ламаизма, «осевшего» в западноалтайских горных степях (Канской, Теньгинской), и объясняется наличие его элементов в бурханизме. Эти элементы, по ряду важных признаков, соотносятся именно с джунгарским (ойратским), а не с восточномонгольским (халхаским) ламаизмом начала XX в. Население области, где спустя три столетия вспыхнет пламя «новой веры», подвергалось ламаистскому воздействию, начиная, по крайней мере, с первой половины XVII в.; известны попытки джунгарских правителей насильственно ввести здесь «желтую веру» (т. е. ламаизм). Помимо исторических документов об этом говорят широко распространенные среди алтайцев сказания о сожжении в прошлом «камов», о том, что «в старину молились по-другому», без кровавых жертвоприношений, зато с молочными возлияниями. Немаловажно, что в XVII–XVIII веках на территории предков алтайцев (Рахмановские ключи), либо вблизи от их кочевьев (на р. Аблай кетке, у современного Усть-Каменогорска) располагались мощные западномонгольские религиозные центры – монастыри. Постоянное взаимодействие с Джунгарией и проникновение ойратов в Горный Алтай еще более усиливали влияние ламаизма. Известную роль в закреплении этой религии здесь сыграло бегство джунгар после разгрома ханства и оседание их на территории былых данников и союзников (кан-каракольцев). Попавши в XVII–XVIII вв. на местную религиозную почву, ламаизм не был воспринят целиком (на это имелись свои причины) Постепенно, в процессе «взаимоассимиляции», он перестал осмысливаться как нечто инородное, адаптировался к местной религиозной среде Будучи поначалу «чужим», поначалу (в период расцвета Джунгарии) навязываемым, за 150 лет ламаизм ойратского происхождения стал восприниматься уже как часть собственной, алтайской культуры инновация стала традицией.

Бурханизм и ламаизм близки по следующим основным признакам признание (особенно в раннем бурханизме) единого божества Бурхана; здесь заметим, что слово это как имя бога издревле известно алтайцам и является универсальным центральноазиатским понятием В ламаизме же Бурханом называют как Будду, так и его изображения Название бурханистских молений – «мургуль» (слово западномонгольского корня) – известное и в ламаистском мире Наименование культовых сооружений бурханистов «куре», «суме» (прямоугольные жертвенники и алтари из дикого камня) – не что иное как «калька» с названий ламаистских монастырей (хурээ, суме) Наиболее ярким воплощением ламаистского влияния является резко изменившееся отношение бурханистов к воде Если шаманисты старались избегать соприкосновений с нею, то адепты «белой веры» широко использовали воду в ритуале (омовения, купания в источниках-аржанах, сопровождавшиеся восхвалениями «целебной», «очистительной» силы воды).

Возникнув как отражение определенного состояния общества, бурханизм мало-помалу сам начал влиять на быт и мораль своих последователей: изменяются интерьер жилищ, поведение людей, трансформируются некоторые обряды. У приверженцев «белой веры» появляется чувство «избранности», превосходства как над иноверцами, так и над людьми другой национальности вообще, гипертрофируется убеждение в своей «ритуальной чистоте». Все это закрепилось и подчеркивалось измененным приветствием («дьакшы лар» вместо традиционного «эзень» и т. п.), отсчетом событий от даты трагедии в Теренг (1904 г.) – подобно тому, как произошло с «рождеством христовым» в европейском летосчислении. Такая «сектантская замкнутость» универсальна, она присуща всем национальным религиям в начальный период их становления и призвана жестко обозначать в своем и чужом сознании рождение нового, особого, народа.

Для такого «самоутверждения» среди массы родственного по происхождению населения, группа (уже народность!) алтай-кижи стремилась исторически обосновать свое собственное место внутри него, свое право на существование в новом качестве. Отсюда обращение к историческим преданиям и легендам, как к доказательству этого. Устный фольклор переживает небывалый расцвет.

Народная память содержала огромное число фактов и имен из прошлого. Чаще всего они были связаны со сравнительно недавно исчезнувшим Джунгарским ханством, хотя рассказчики начала XX в. убежденно относили их к собственно алтайской истории. Само имя «спасителя и судии» Ойрот-хана было не чем иным как идеализированным осмыслением прошлого могущества (а оно-таки было!) ойратского государства. В имени алтайского «мессии» сохранился полузабытый этноним, а в титуле «хан» как бы сфокусировалась реальная мощь былых владетелей – сюзеренов Алтая – Галдан-Бошокту-хана, Галдан-Церена, Амурсаны. Они теперь воспринимаются как чисто алтайские исторические персонажи, а верховья Иртыша и Тарбагатай воспеваются как «родная земля» (что, в общем, не противоречит исторической истине).

Словом, в бурханизме с помощью исторических преданий и через образ справедливого Ойрот-хана «великое», «идеальное» прошлое как бы переносится на будущее. Именно этим объясняется страстное ожидание Ойрот-хана – давнего благого правителя, ушедшего куда-то после разгрома его государства, но обещавшего вернуться; с его возвращением якобы вновь наступит эра всеобщего благоденствия. Важно подчеркнуть, что мессианистские настроения совсем не обязательно вызываются воздействием других религий – будь то ламаизм или христианство. Алтайский Ойрот-хан – это не Майтрейя буддистов и не христианский Иисус. Это свой, древний, национальный герой, обладающий множеством характерных, специфически алтайских черт. Для движений, складывающихся, как бурханизм, в условиях жесткого национального угнетения, характерно ожидание скорейшего прихода Спасителя, который и установит новый порядок, справедливые отношения; раз так, значит, ничего не следует делать сейчас, не нужны ни деньги, ни богатство; вот почему некоторые алтайские баи раздавали свои состояния. В обновленном мире все будет по-новому, требуется лишь ждать и молиться, уповая на высшую силу – что и пытались делать бурханисты, что и объясняет их пассивность, непротивление. Бурханизм не просто «новая фаза» развития шаманизма или деградация какой-либо мировой религии, это совершенно своеобразная религиозная система, в основе которой культ своей национальности, своей истории. Вот почему его следует считать еще одной национальной религией, существовавшей на нашей планете. Горько сознавать, что наука, имея возможность наблюдать генезис и эволюцию этого феномена, практически потеряла этот шанс, хотя уже в наши дни религиозная идеология, во многом сходная с алтайским бурханизмом, возникла и широко распространилась совсем на другом конце Земного Шара – в Меланезии. Человечество едино, едины законы его развития, похожи результаты развития, протекавшего в аналогичных условиях, сходны по сути своей этнические процессы…

Думается, читатель мог убедиться, что для возникновения бурханизма не нужны были ни тайная миссия «сверхчеловека» из Тибета, ни происки китайских или японских спецслужб. Что же касается той трактовки возникновения «веры в Белого Бурхана», которая, как мы видели, впервые появляется в отчетах Алтайской духовной миссии, а потом продолжается в научной литературе (да и в книге, лежащей перед читателем), то, обращаясь к ней, следует учитывать два важных момента. Первый: из показаний Чета Челпанова на суде следует, что никаких всадников ни он, ни его дочь не видели, а сказать о якобы состоявшейся «встрече» с ними просил его один из родственников Кульджиных (очень влиятельного и богатого семейства; об одном из них, Аргымае, уже шла речь). Истина, как обычно, весьма проста и прозаична: все тот же вопрос «кому выгодно?» Кому выгодно иметь идеологическое обоснование своего бытия внутри «молодой народности»? Разумеется, не менее «молодой» национальной буржуазии, представителями которой и были братья Аргымай и Манжи Кульджины. Так тает весь мистический ореол вокруг «таинственной передачи догматов новой веры» трепещущему от восторга неофиту.

Момент второй проистекает из особенностей мифологического мышления, пережиточно сохраняющегося в умах людей достаточно долго. Миф при пересказах или при повторении в соответствующих ритуалах воспринимается как реальность и исполнителями, и аудиторией (или участниками). Миф о чудесном белом всаднике на белом коне универсален (вспомним, к примеру, русские волшебные сказки); человек, повстречавший его якобы может стать хранителем новых знаний, заповедей, великих истин. Образ всадника на белом коне, провозвестника «истинного пути», как известно, уходит корнями в глубины истории населения Азии (да и не только ее). Длительное бытование мифа в человеческой практике, его передача из поколения в поколение как бы овеществляет, объективирует его. Поэтому еще задолго до 1904 г. жители Горного Алтая не удивлялись появлению лиц, выдававших себя за Ойрот-хана (а такие случаи зафиксированы документально); более того, эти «явления» укрепляли веру в мифологическую реальность, а слухи о прибытии Ойрот-хана воспринимались не просто как таковые, а как действительный факт.

В свою очередь, зададимся «обратным вопросом»: какое же необходимо время, чтобы реальность стала мифом? Наверно, не такое уж долгое, как может показаться на первый взгляд: если в данной народной среде устойчиво бытует миф, если совершаются какие-то события, словно повторяющие его сюжет, персонажей, то они (эти события), освященные авторитетом мифа, сами приобретают его облик, обрастая всеми присущими мифу «волшебными» деталями и стереотипами. Именно так следует воспринимать бесконечные рассказы о появлении Бур-ханов, о золоте, оказавшемся под камнем после удара по нему «девицей-бурханом», о «столбах огня и радуге», стоявших над Теренг в часы молений и т. д. Все перечисленное – набор древнейших всеобщих мифологем, придающих мифу ярко эмоциональный характер и сильно воздействующих на традиционное мышление. В таких обстоятельствах, если даже какой-то реальный человек по тем или иным причинам называет себя Ойрот-ханом, он вовсе не создавал мифа заново, а всего лишь «вписывался» в него.

И еще одно, последнее. Многолетний опыт исследований показывает практически полное отсутствие утонченной мистики как в религиозных представлениях, так и в культовой практике бурханизма. Это очень «приземленная», можно сказать, «практичная» вера, направленная на торжество добра и благоденствия для своего народа (в традиционном освещении этих понятий). В этом смысле она резко отличается как от ортодоксального буддизма, так и от тибетского ламаизма.

В заслугу автору романа «Белый Бурхан» можно поставить смелую попытку цельно осветить интересный отрезок истории Центральной Азии, частью которой является Горный Алтай, хотя содержание книги мало в чем согласуется с приведенными в послесловии фактами, материалами, суждениями. Это приключенческий роман, написанный со значительной долей фантастики и авторского вымысла, история здесь – лишь канва, по которой проходит его прихотливая вязь. Автор очарован красивыми и страшными центральноазиатскими и тибетскими легендами, мудрыми аллегориями и философскими раздумьями Н. К. Рериха, иногда понимаемыми буквально. Что ж – художественный вымысел – право писателя, только, обращаясь к событиям конкретной истории, к судьбам действительно живших людей, следует строже придерживаться реалий, не терять чувства меры. Это не вполне удалось Г. Андрееву: ряд сюжетных линий, образов, явлений, событий, поступков героев не имеют под собой реальной основы, а иногда и просто противоречат реальной истории. Так, целиком вымышлена вся «тибетская» сюжетная линия книги, легендарны горные мастера-«бергалы», чеканящие монеты со «знаком Идама»; не существовали в действительности ни Техтиек, ни «вооруженные отряды Ойрот-хана»; ни монахи, ни миссионеры непосредственного участия в «теренгском погроме» не принимали, равно как не текли там «кровавые реки» и не гремела перестрелка; не имеет под собою почвы представление о «клеймении» новообращенных бурханистов и т. д. Осведомленный читатель может обнаружить значительные географические неувязки, несоответствия, натяжки, просто ошибки этнографического характера, исторические анахронизмы. Видимо, это издержки полета фантазии автора, их нужно не упускать из виду при чтении книги, которая, быть может, хороша уже тем, что сможет пробудить в читателе интерес к истории края, к событиям, еще недостаточно ясным, к вопросам спорным. Не исключено, что, закончив чтение, читатель сам попытается найти ответы на оставшиеся загадочными вопросы, самостоятельно решить неясные проблемы. И автор романа, и автор предисловия были бы только рады этому пробуждению пытливой мысли.

Л. Шерстова, к. и. н., этнограф