Текст книги "Дорога во тьму (СИ)"

Автор книги: Гай Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц)

========== Часть 1. Начало ==========

Один известный человек сказал: “Увидеть Париж и умереть”. Мечта сбылась, предел достигнут. Не соглашаясь с классиком, для себя решил, что я хочу жить здесь вечно, а мои желания, как правило, всегда исполняются. Меня зовут Джорджес Блэр Ансело – истинный француз, аристократ по происхождению, джентльмен по воспитанию и вампир по своему собственному выбору. Впервые за долгие годы я согласился поделиться с кем-то последствиями своего решения, подробностями личной жизни, своим становлением, стремительными взлетами и жесткими падениями, мыслями и тайнами. Есть ли в этом смысл – судить не мне, но чрезмерно раздутое эго не позволяет кануть в Лету моей памяти, стертой вечной жизнью вампира. Поэтому считаю нужным начать с самого начала.

Мой отец, Гаэтан Ансело, родился в Лотарингии в 1846 году в семье обнищавшего дворянина шевалье Луи Д`Ансело. В те годы немногие люди доживали до старости и умирали своей смертью. Старуха с косой собирала урожаи без особого разбора, а уж из новорожденных едва ли половина имела шанс дожить до года, так что жизнь человеческая стоила не слишком дорого. Так уж получилось, что эпидемия легочной чумы унесла жизни троих его старших братьев и двух сестер, но девятилетнего Гаэтана не коснулась. Больше у его родителей не было детей, поэтому со стороны отца у меня не осталось близких родственников. Свою мать – мою бабушку – он потерял в возрасте семнадцати лет, а через год ушел из жизни и его отец, беспробудно пивший после похорон своей обожаемой жены, кажется, даже не вспоминая о сыне или считая его достаточно взрослым для самостоятельной жизни. Рассчитывать ему было не на кого, поэтому, оставшись в одиночестве, молодой Гаэтан логично рассудил, что теперь единственным источником благосостояния для него сможет стать только собственный труд, поскольку отец умудрился пропить, промотать и проиграть в карты почти все его наследство. А, значит, Гаэтану необходимо было получить образование и забыть дворянские замашки предшественников. Для осуществления своего замысла он продал практически все, что еще оставалось от семейного имущества, оставив лишь самое ценное: небольшую, но тщательно подобранную библиотеку, которую начал собирать еще его дед, старинное обручальное кольцо матери, а также орден Почетного легиона и золотую саблю «Armes d’honneur» – наградное оружие, которое его деду, молодому офицеру, за мужество и храбрость, проявленные в боях, вручил Наполеон Бонапарт. Таким образом, на вырученные средства Гаэтан смог поступить, выучиться и закончить престижный юридический факультет Парижского университета Сорбонны.

Однако, не успел мой отец примерить юридическую мантию вместо студенческой, как ему, в соответствии с законами тех лет, пришлось отдавать долг родине в качестве боевого офицера. Тяготы военной службы не помешали молодому красивому офицеру разбивать не только врага, но и девичьи сердца. Там же, в полку, он встретил одного из своих лучших друзей – Гюстава Легранта, с которым потом на всю жизнь сохранил теплые отношения. А вскоре начался военный конфликт между империей Наполеона III и германскими государствами во главе с Пруссией, и, к сожалению, эта война закончилась для моей родины совсем не так, как мечтали мои соотечественники. Опасность голода и эпидемии в отрезанном и запертом, охваченном кровавым восстанием Париже заставила французов заключить перемирие. Наша страна лишилась части своих территорий, включая родину отца – Лотарингию, а также вынуждена была выплатить огромную контрибуцию. Но главным в тяжелом поражении Франции была потеря более миллиона человеческих жизней.

В отличие от своего друга Гюстава, решившего посвятить жизнь служению израненному отечеству, отец после войны предпочел вернуться к мирной профессии. Как и всем остальным горожанам, Гаэтану пришлось тогда очень нелегко: экономика страны была почти полностью уничтожена, обстановка и времена наступили не самые подходящие для карьеры начинающего помощника адвоката. Иногда ему буквально приходилось голодать, и вскоре он понял, что на этом поприще вряд ли сможет заработать большие деньги. Несмотря на то, что архивная картотека клиентов в их конторе была достаточно обширна, он осознавал, что ему, являясь лишь мелкой сошкой, финансовый взлет в ближайшем будущем не светит.

А когда отцу исполнилось тридцать лет, ему посчастливилось познакомиться с прекрасной девушкой – худенькой и темноглазой восемнадцатилетней бельгийкой Селестой, и он буквально потерял голову. Со всей страстностью и галантностью он принялся ухаживать за своей возлюбленной, которая вскоре, к его величайшей радости, согласилась стать его женой.

Теперь Гаэтану было необходимо содержать семью, тем более, что моя мама вскоре забеременела. Отец крутился как мог, хватался за любые, в том числе невыгодные дела, но денег все равно явно не хватало даже на самое необходимое. Гаэтану повезло, что жена ему досталась просто ангельского нрава, никогда ни словом не попрекнувшая вязнувшего в делах и с трудом справляющегося с финансовой нуждой мужа.

Но однажды произошло событие, в корне изменившее жизнь нашей семьи. В один самый обычный день к отцу обратился незнакомый человек с просьбой весьма специфического характера, которому нужны были фальшивые документы. Гаэтан, отчаявшийся дать своей семье если не все самое лучшее, то хотя бы все необходимое, согласился и быстро понял, что на этом поприще крутятся немалые деньги. Вскоре за первым заказом последовали новые, еще более щекотливого характера. Молодой предприимчивый француз приобрел хватку, открыл свою юридическую контору, и дела его пошли в гору. Вот только из своей фамилии он убрал приставку Д‘, чтобы не пятнать честь своих предков, занимаясь не самыми благовидными делами. Хотя, может быть, он сделал это еще раньше, потому что не покидал Париж даже в те дни, когда над ним вместо триколора развевалось красное знамя коммунаров, а в то время одно только дворянское происхождение могло послужить основанием для казни.

Итак, материальных проблем семья Ансело больше не испытывала, вот только с появлением наследника ничего не получалось почти двенадцать лет, что принесло много горя моим тогда еще совсем молодым родителям. До моего рождения у матери случилось несколько выкидышей, и ей так ни разу и не удавалось доносить беременность.

И когда мой отец почти смирился и принял решение не доставлять больше такие немыслимые страдания своей несчастной жене, он решился на последний отчаянный поступок, видя, как Селеста мечтает стать матерью, и обратился за помощью к темным силам, а, точнее, к тому, кто в дальнейшем станет моим создателем.

В результате всего этого восьмого августа 1888 года на свет появился я – первенец семьи Ансело, здоровый и крепкий младенец, к тому же, копия Гаэтана. Это было истинное счастье для моих родителей. Надо ли говорить, что они не чаяли во мне души, и, конечно же, отец возлагал самые большие надежды на моё будущее. Рос я настоящим озорником и обладал немыслимым любопытством и морем энергии, поэтому постоянно попадал в какие-то переделки и заставлял маму хвататься за сердце, а отца хмурить брови. Довольно долго я оставался единственным ребенком в семье, порядком избалованным, надо сказать, но добрым и веселым. В то время я был просто убежден, что весь мир вертится вокруг меня одного. Впрочем, в последующие годы и до сих пор это убеждение претерпело лишь незначительные изменения. И только почти через восемь лет после моего рождения, к огромной радости родителей, появилась на свет моя сестренка Наоми.

Отец прилагал все усилия, чтобы дать мне приличное воспитание и образование, обучая всему, чему только было возможно обучить юного аристократа: от фехтования и танцев до иностранных языков и литературы. Учеба давалась мне очень легко: я никогда не просиживал за уроками, а к тому же любил пошалить, приводя в отчаяние моих гувернеров. То же продолжилось и в престижном лицее, куда я был зачислен вскоре после рождения Наоми. Вот только обучение игре на фортепьяно вызвало во мне бурный протест, и занятия вскоре пришлось прекратить, поскольку я, обладая отличным слухом, не чувствовал в себе тяги к музыке и категорически не желал тратить время на мучения за инструментом.

В лицее я подружился с Лукой – сыном успешного банкира месье Дюкре, найдя в парне лучшего друга и прекрасного соратника в своих мальчишеских играх. Я всегда был выше и сильнее, чем он, и мне нередко приходилось объяснять одноклассникам кулаками, что задира Лука находится под моей защитой. Вдвоем мы были просто неистощимы на шалости. Наверное, это было еще и потому, что на уроках я нередко откровенно скучал, так как имел отменную долицейскую подготовку, да и новый материал понимал и запоминал с первого раза. Конечно, были у меня и серьезные увлечения. Например, на Рождество я получил от родителей свой первый фотоаппарат – техническую новинку того времени, на зависть и искреннее восхищение одноклассников, и очень быстро научился им пользоваться.

Однако, доказать багровому от возмущения учителю, что он в чем-то неправ, или попросту сорвать урок дурацким розыгрышем было нашим с Лукой привычным и наиболее любимым занятием. Но, когда приходилось отвечать за содеянное, я всегда брал ответственность на себя, прикрывая Луку, потому что его отец имел тяжелую руку и весьма суровые и консервативные взгляды на воспитание отпрыска. Я уже тогда ничего не боялся и был остёр на язык. Вместе с приличными отметками по успеваемости я имел низший балл по поведению, постоянные письменные и устные жалобы буквально от каждого преподавателя и славу просто невыносимого ученика.

И только отличные успехи в учебе и, наверняка, немалые денежные взносы отца удерживали руководство лицея от моего позорного отчисления. И хотя в учебных заведениях Франции телесные наказания уже много лет были запрещены законом, в те времена большинство родителей, как и отец Луки, ничего плохого и лишнего в них не видели. И многих моих одноклассников отцы жестоко пороли и за гораздо меньшие шалости, чем позволял себе я. Однако отец ни разу в жизни не поднял на меня руку, не пытался силой добиться подчинения, оставаясь при этом самым большим авторитетом в моей жизни. А мама вообще по своей природе была человеком чрезвычайно мягким и добрым, и мы с Наоми просто купались в ее любви и ласке. Именно такая теплая атмосфера и обоюдная поддержка, царившие в нашем доме, пожалуй, сформировали мое представление об истинных семейных ценностях, об идеальных отношениях между супругами. Родители были очень счастливы в браке и обо всем имели единое мнение, несмотря на то, что в доме вполне определенно царил патриархат. Отец являлся настоящим добытчиком и каменной стеной, а мама – хранительницей семейного очага. Весь уют в доме, прекрасный интерьер, ведение хозяйства – все это было результатом маминой заботы, здесь Гаэтан полностью доверял ее высокому вкусу. По крайней мере, до того момента, когда из-за разногласий с отцом, уже взрослым, мне пришлось покинуть его дом, я не мог припомнить ни одного случая, чтобы мама хоть в чем-то возразила ему, или отец хоть немного повысил на нее голос. Благодаря родителям, я вспоминаю свое детство как самую безоблачную и полную радости пору.

И, конечно же, это было время первых детских влюбленностей. Раздельное обучение, когда я всю неделю находился в лицее, возвращаясь домой лишь в субботу после уроков на выходные, трепетное отношение отца к маме и нежная любовь к сестренке – это порождало довольно светлые и романтические чувства к девочкам, существам, почти незнакомым из-за ограниченного общения. Они казались нам тогда чем-то неземным и возвышенным – сродни сказочным ангелам. Их воздушные платьица и кружевные шляпки, маленькие ножки в туфельках и застенчивые взгляды – все это рождало смутные томления в мальчишеских сердцах.

В то время нам с Лукой было лет по двенадцать. Так уж получилось, что, крайне разгневанный нашими многочисленными выходками, учитель математики месье Тузельбобель-Марлинский категорически запретил нам появляться на его уроках до самого окончания учебного года, отказавшись даже от внушительных взяток. А для того, чтобы написать пропущенные контрольные и сдать переходной экзамен, нам пришлось уже после начала каникул (подозреваю, что при активном посредничестве отцов) наверстывать программу в индивидуальном порядке на дому обиженного педагога. Надо сказать, придирался и отыгрывался он, как мог. Происходило все это в его домашнем кабинете: он рассаживал нас на противоположные торцы большого стола, сам усаживался посредине, лишая Луку таким образом малейшей возможности у меня списать или воспользоваться подсказкой, хотя, конечно, мы и в этом были неистощимыми выдумщиками.

Кроме того, очевидно, в виде мести, месье Тузельбобель-Марлинский, назначив время, регулярно сам надолго опаздывал, причем вполне сознательно, заставляя нас часами просиживать в его гостиной. Наверное, он наивно предполагал, что мы будем трястись от волнения и раздумывать над нашими нехорошими поступками. Мы же в это время нашли себе занятие куда интереснее. У нашего зануды-математика подрастала дочь Жеральдин – наша с Лукой ровесница, хорошенькая и миленькая, как фарфоровая куколка у Наоми. И пока наш ментор был очень занят, мы, наконец-то, получили возможность поближе познакомиться с представительницей прекрасного пола в неформальной обстановке. И, само собой, мы оба почувствовали себя влюбленными.

Вначале наше восхищение было достаточно заочным. Мы с Лукой с упоением обсуждали достоинства девочки, словно соревнуясь, кто из нас больше ее обожает. Хотя, конечно, сейчас я прекрасно понимаю, что она не отличалась ни особым умом, ни какими-то еще ценными качествами. Потом наши детские ухаживания обрели более материальные черты в виде конфет, сладостей или цветка, сорванного на ближайшей клумбе, а также стихов собственного сочинения, как сейчас понимаю – просто ужасных. Но вот однажды у Луки в разговоре со мной проскользнуло мечтательно, что когда он вырастет, то женится на Жеральдин.. Я уже не помню, что он там думал дальше, но в этот момент меня впервые укололо чувство сильной ревности. Мне еще не приходили в голову никакие мысли о женитьбе, но сам факт, что кто-то покушается на то, что я подсознательно считал своим, меня сильно задел. Интуитивно, я ничего не сказал в тот момент другу, а он продолжал разливаться соловьем, не замечая той трещинки, которая вдруг пролегла между нами.

Я тогда продумал и осуществил хитроумный план, решив вдруг проявить к математике неожиданный сильнейший интерес – на удивление профессора – и в конце концов сумел добиться того, чтобы отец договорился с месье Тузельбобелем-Марлинским о дополнительных занятиях для меня, из-за чего родители даже отложили на месяц поездку на Лазурный берег. Однако и Лука тоже не дремал. Ему-то занятия математикой были нужны куда больше, чем мне, так что и он весь июль старательно учился, а Жеральдин тем временем, вполне разобравшись в ситуации и почувствовав свою женскую власть над глупыми мальчишками, но не желая терять поклонников, не отдавала предпочтения ни одному из нас.

К сожалению, в середине лета отец заявил, что мои математические увлечения вполне подождут до осени, а пока всей семье необходим отдых. Морские прогулки и купания, золотые пляжи, новые знакомства, в том числе с девочками, постепенно вытеснили из моих мыслей Жеральдин. Может быть, на этом все и закончилось бы, но по возвращении я узнал, что, оставаясь в Париже, мой друг не терял времени даром. Добиваясь ответного чувства нашего с ним объекта воздыхания, он стащил из шкатулки своей матери кольцо с бриллиантами и подарил девочке. Уж не знаю, возымело ли это ожидаемое действие на Жеральдин, хотя, как хвастался Лука, она позволила ему чмокнуть себя в щечку. Однако, мадам Дюкре вскоре хватилась пропажи, было проведено домашнее расследование и допрос с пристрастием. В итоге приговор был суров и приведен в исполнение недрогнувшей рукой месье Дюкре, после чего дом месье Тузельбобеля-Марлинского был навсегда закрыт для Луки.

Пока мой влюбленный товарищ страдал морально и физически, я получил приглашение на день рождения Жеральдин. Поделившись с другом этой новостью, я даже не сообразил, что это могло его сильно задеть. Эх, если бы он только попросил меня не ходить, отказаться, я бы обязательно пошел ему навстречу, ведь друг для меня значил несоизмеримо больше, чем любая девчонка! Но он ничего не сказал, только немного переменился в лице и, отвернувшись, буркнул: «Поздравь ее и от меня тоже». Памятуя о печальном опыте Луки, я подошел к выбору подарка более ответственно и постарался разузнать у своих приятелей, имеющих сестер, о чем могут мечтать двенадцатилетние девочки, и без проблем попросил у отца деньги на подарок.

Бархотка с медальоном не шею оказалась именно тем, что нужно. Жеральдин была счастлива и, кажется, готова была позволить не только поцеловать ее, но и сама броситься мне на шею. Но, к сожалению, теперь все оказалось гораздо сложнее для меня самого. За те почти два месяца, что я ее не видел, во внешности девушки произошли какие-то странные, неприятные перемены. Она вдруг резко вытянулась, догнав по росту меня, и вот-вот грозя перегнать, стала какой-то нескладной, даже внешне утратив кукольные черты, которые нам с Лукой так нравились. Но самое ужасное, все ее лицо, недавно идеально чистое, с бархатистой кожей, сейчас было покрыто многочисленными воспаленными прыщиками, а на носу, на самом кончике красовался особенно большой и отвратительный. Кажется, она пыталась его запудрить, но, пока обнималась с подругами, не заметила, как стёрла пудру. Все мое обожание моментально куда-то испарилось, уступив место врожденной брезгливости. Быстро вручив имениннице подарок, я пробормотал какие-то приличествующие комплименты и пожелания. Конечно, уже тогда мне вполне хватило воспитания сделать вид, что все в порядке и я рад приглашению. Отец не зря тратил время на то, чтобы сделать из меня настоящего джентльмена. Я отошел подальше в сторонку и, как только это стало удобно, покинул праздник, не собираясь больше никогда появляться у Тузельбобель-Марлинских.

Это было мое первое серьезное разочарование, на многое открывшее мне глаза, несмотря на мой юный возраст. Но когда я поделился с Лукой своими впечатлениями, мы с ним поссорились в первый раз в жизни.

– Ты ничего не понимаешь, – кричал он мне, не желая верить. – Она самая лучшая, самая красивая девочка!

А я в ответ жестоко высмеял его дурной вкус и посоветовал ему жениться на жабе, раз ему так нравятся прыщи. Дня три мы после этого не разговаривали, но нам было очень скучно друг без друга, даже озорничать не хотелось. В конце концов мы помирились, решив, что мужская дружба дороже, а девчонки нам вообще даром больше не нужны. Словно наигрались в игру и забросили ее. Хотя, так оно для меня и было. Еще, наверное, целый год, а то и больше, для меня имела значение только одна чудесная девочка – сестренка Наоми. И именно тогда у меня возникли совсем новые интересы и произошли события, которые перевернули представление о мире, оказали на меня огромное влияние и определили всю мою дальнейшую жизнь.

После разочарования в Жеральдин прошло некоторое время, прежде чем противоположный пол снова стал меня привлекать. Только милые романтичные девочки-подростки больше меня не интересовали. Мне куда интереснее стало наблюдать за девушками постарше и не только любоваться их формами, подчеркнутыми корсетами, но и все чаще воображать себе, что именно скрывается под их платьями. Конечно, я не мог говорить с родителями об отношении полов – тогда подобное казалось мне немыслимым, хотя отец, наверное, как никто другой смог бы дать мне правильный совет в этом вопросе. Большую часть подобной информации я вынес из общения с товарищами-лицеистами, особенно теми, что постарше. Семейная библиотека также позволяла мне удовлетворять свое любопытство в этой сфере. Золя, Боккаччо, Мопассан – отец никогда не пытался прятать или запирать книги. Но до поры до времени все это было скорее теоретическими познаниями.

В первый раз я испробовал вкус женщины в 16 лет. По тем временам это считалось довольно рано, но мои внешние данные сыграли в этом свою роль. Уже в этом возрасте я почти вошел в свой полный рост, выше среднего, имел идеальную аристократическую осанку, широкий разворот плеч при узких бедрах и, вкупе с костюмами от самых лучших модельеров, производил весьма сильное впечатление на слабый пол. Я постоянно ловил на себе заинтересованные, а порой даже горящие взгляды девушек, молодых (и не слишком) женщин, и мне это чрезвычайно льстило.

Мои старшие друзья из лицея хвастались, что свой первый сексуальный опыт получили у жриц любви, попросту в борделях. И я уже сам вполне серьезно обдумывал такую перспективу, когда судьба подарила мне отличный шанс, который я просто не смог упустить.

Однажды, когда я вернулся в родительский дом из лицея на выходные, мне представили новую гувернантку моей сестренки. Наоми обучалась дома, и у нее были хорошие преподаватели, но эта, мадемуазель Розен, сразила меня наповал, причем далеко не своей ученостью. Вспоминая ее сейчас, я осознаю, что это была достаточно заурядная, молодящаяся особа лет двадцати восьми, сохранившая хорошую фигуру, с пышным бюстом, создававшая внешний вид благопристойности со скрытыми демонами неудовлетворенности внутри.

Поначалу я не обратил на нее особого внимания, хотя и отметил мельком ее загоревшийся при моем появлении взгляд. Но когда я находился в родительском доме, грязные мысли не спешили меня посещать. Потом на меня налетела сестренка, соскучившись за неделю и пытаясь выложить скороговоркой все свои новости, и я совершенно забыл про новую учительницу, с удовольствием общаясь с Наоми, которая в свои восемь лет казалась мне самой прелестной и милой девочкой на свете.

Позже, когда мадемуазель Розен усадила ее за вышивание, а родители отправились на премьеру спектакля в театр, я устроился в домашней библиотеке, подозревая обычные скучные выходные и надеясь скоротать время за интересной книгой. И, кажется, увлекся, потому что даже не заметил приоткрывшейся двери и скользнувшей в полумрак комнаты, освещаемой только моей настольной лампой, женской фигуры.

Опомнился я, лишь когда она была уже рядом со мной и так близко, что не выдерживали никакие рамки приличия. Сидя в удобном кожаном кресле, я поднял глаза, и мой взгляд уткнулся прямиком в женскую грудь. Верхние пуговицы строгой блузы гувернантка предусмотрительно расстегнула так, что моему взгляду предоставлялся отличный обзор, при этом сохраняя простор для фантазии. Помню, как непроизвольно сглотнул, хотя во рту и пересохло от волнения и неожиданно напавшей робости. Соблазнительница это явно понимала, потому что сразу же все взяла в свои руки. В прямом смысле. Я и моргнуть не успел, как оказался с расстегнутыми брюками и буквально задохнулся от взорвавшихся эмоций.

– Не волнуйтесь, юный господин, мы совершенно одни, а мадемуазель Наоми основательно занята, – мурлыкала красотка, вытворяя что-то немыслимое.

А кто, собственно, волновался? Мне на тот момент было абсолютно плевать на все вокруг, кроме нежных, но ловких пальчиков соблазнительницы. Кровь молотом стучала у меня в висках, а мозг полностью перестал функционировать, уступив место животному инстинкту.

Закончилось для меня все довольно быстро. Я тяжело дышал, вцепившись в подлокотники кресла, а мадемуазель, сверкая глазами и насмешливо щурясь, как ни в чем ни бывало аккуратно вытирала рот платочком.

– Прошу простить меня, господин, но мне пора вернуться к своим непосредственным обязанностям, – опалила меня своим жарким дыханием обольстительница и легонько куснула при этом мое ухо. И тут я перестал себя контролировать. Почти не соображая, что делаю, я просто задрал ее юбку и в мгновение ока овладел ею прямо на отцовском столе. Ничуть не смутившись, она рассмеялась грудным смехом, распалившим меня еще больше, и прошептала:

– Не надо торопиться. Джентльмен не действует вот так, с наскока. У нас много времени. У юного месье огромный потенциал, а я – хорошая учительница. Я покажу тебе, как зажечь женщину, и вскоре ты поймешь, что в танце участвуют двое, и только так можно достичь наивысшего удовольствия.

Конечно же, я не мог не поделиться с Лукой важной новостью, что стал, наконец, мужчиной. Без излишних деталей, естественно, не пристало джентльмену, да он и не расспрашивал. Тем не менее, это не оставило его равнодушным. Лука по-прежнему не выдавался ростом и совсем не был спортивным, выглядел младше своих лет, да и внешность имел довольно заурядную, так что лишать его невинности никто не торопился, зато поторопился он сам, явно подгоняемый завистью к моему неоспоримому лидерству в этом вопросе. Скопив достаточное количество карманных денег, парень отправился в первый подвернувшийся бордель, похоже, не самого высокого уровня. Мужественность свою ему подтвердить удалось с какой-то не слишком чистоплотной проституткой, но, как на грех, одного раза оказалось достаточно, чтобы бедняга умудрился подцепить скверную болезнь, к сожалению, широко распространённую в то время во Франции. В итоге он приобрел совсем не тот опыт, к которому стремился. Регулярные походы к доктору, унизительные медицинские процедуры, да еще, что для Луки оказалось самым ужасным, и месье Дюкре известили о специфической проблеме со здоровьем у несовершеннолетнего сына-лицеиста. В общем, не повезло.

Кларисса, так звали мою первую учительницу, выполнила свое обещание. Она учила меня сохранять хладнокровие, не терять голову и заботиться не только об удовлетворении своей похоти, но и о партнерше. Вскоре я уже не позволял ей руководить мною, и она с радостью отдавалась в мою власть везде, где только можно было, всем своим видом показывая, какой я отличный ученик. Глядя на нее, такую разомлевшую и потную от страсти, я буквально раздувался от осознания собственных талантов. Мы использовали малейшую возможность, любой шанс скрыться от глаз моих родных, забиться в какую-нибудь каморку, чулан, подвал, чердак да куда угодно, и предаться головокружительной страсти. У нас на это были только выходные, всю неделю я проводил в гимназии, забыв про учебу, мечтая и представляя себе, как вернусь домой и вновь, и вновь буду брать Клариссу в самых разнообразных позах и местах.

Нетрудно догадаться, что в конце концов мы были пойманы на месте преступления. Причем в самый разгар страсти. Я поудобнее устроил Клариссу на большом сундуке в кладовой, закинул ее стройные ноги себе на плечи и заставлял ее в кровь кусать себе губы, чтобы сдержать рвущиеся наружу стоны наслаждения. И тут вошел мой отец.

Разумеется, не проронив ни слова, он сразу же вышел, закрыв дверь и дав нам время привести себя в порядок. У Клариссы пылали щеки, то ли от стыда, то ли от волнения, а вот я почему-то был абсолютно спокоен. Отец всегда был для меня идеалом и примером, поэтому я даже ни на мгновение не усомнился в том, что он все прекрасно понял и не станет делать из этого трагедию. Он ждал нас в гостиной, один и с серьезным лицом, но я уловил в его глазах искру веселья и ..гордости? Наверняка осознает, что сыну пришло время становиться мужчиной.

И я не ошибся. У нас состоялся обстоятельный разговор. Отец отнесся ко мне, как ко взрослому и сознательному. Сказал, что закроет глаза на наши шалости, и даже рад, что сын будет гасить свои гормоны в родных стенах, а не где попало. У него было к нам только несколько условий. От меня требовалось соблюдать конспирацию, чтобы ни мама, ни уж тем более Наоми, ничего не узнали. А от мадемуазель Розен, как от взрослой опытной женщины, он потребовал осторожности в плане того, чтобы не оказался зачат ребенок. Разумеется, обещания были даны, тема закрыта, и мы еще долгое время продолжали с очаровательной учительницей свои внеклассные занятия.

Расстались мы с Клариссой очень тепло, унося друг от друга память о месяцах незабываемого наслаждения, а я еще и немалого опыта. Вскоре после того как она исчезла из моей жизни, у меня начали появляться другие женщины. Искусству обольщения я тоже уделял огромное значение, не меньшее, чем искусству физической страсти. Ведь без первого и не получишь второго. И я взялся за дело всерьез, вырабатывая собственные методы, путем проб и ошибок, придумывая новые теории и оттачивая их на практике. Постепенно у меня начала складываться определенная манера поведения, включающая в себя взгляды, жесты и даже тембр голоса, которая практически не давала осечек. И ко времени поступления в университет я уже вполне мог считать себя мастером в этом деле, взяв штурмом обольщения не одну красотку.

Окончив гимназию, я с легкостью поступил в Сорбонну на тот же факультет, где в свое время учился и Гаэтан, что вызвало в нем большую гордость. В мыслях отец уже видел меня успешным юристом – блестящим адвокатом или государственным прокурором. Однако у меня были на этот счет совсем другие планы.

Еще в школьные годы, благодаря своей наблюдательности и природному любопытству, я понял, что деятельность отца не вполне легальна и часто бывает связана с далеко не самыми обычными людьми. Но началось мое знакомство с миром сверхъестественного еще раньше, в младших классах лицея, когда после рассказов педагога на уроках истории о Парижских катакомбах нас строго-настрого предупреждали держаться как можно дальше от этих мест, что, конечно, лишь подстегивало наше любопытство и подогревало интерес к «запретному плоду». После того, как в спальнях гасили свет, наступало самое интересное время, когда со сладко замирающими от ужаса сердцами мы начинали делиться друг с другом страшными историями о жутких чудовищах, населяющих подземный Париж и выбирающихся на поверхность лишь по ночам, чтобы напиться человеческой крови. После подобных рассказов нужно было иметь особое мужество, чтобы ночью со свечой в руке добраться до туалетных комнат, делая вид, что тебе все нипочем. Мальчишки постарше, замечая это, конечно же, смеялись над нашими страхами и дразнили нас – уж они-то, по их словам, ничего не боялись и не верили в детские сказки. И, конечно же, мы с Лукой не могли упустить возможности поквитаться. Предупредив одноклассников, нарисовав акварелью круги вокруг глаз и вымазав лица томатным соусом, позаимствованным из столовой, завернувшись в простыни, мы решили подстеречь кого-нибудь из насмешников и посмеяться в свою очередь. Притаившись за умывальниками, мы поджидали в засаде. Обычно ночью пробующие тайком покуривать старшеклассники-лицеисты приходили сюда, пользуясь сладким сном дежурных воспитателей.