Текст книги "Приключения русского дебютанта"

Автор книги: Гари Штейнгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Часть VII
Европеизация бояр

1. Владимир в заглавной роли Петра Первого

Вот он и вернулся.

Естественно, ему приходило в голову сбежать. Почему нет? Как-никак на его счету в Дойчебанке лежало около пятидесяти тысяч долларов комиссионных за аферу с Гарольдом Грином. Хватило бы на какое-то время, если обосноваться где-нибудь в Ванкувере. Но нет, это было бы чересчур. В том числе чересчур трусливо.

Прозорливый русский, валяясь на травке, нюхая клевер, лакомясь ягодой-малиной, знает, что в любую минуту ему на голову может свалиться История и дать пинка под зад исподтишка.

Прозорливый еврей в той же ситуации знает: История обойдется без церемоний и врежет прямо по морде.

Русскому же еврею (прозорливому или нет) ведомо, что ему достанется и от Истории, и от русского, – под зад, по морде и по любому другому месту, по которому только можно ударить. Владимир все это понимал. И позиция его была такова: Жертва, кончай валяться на травке.

На следующий день он проснулся рядом с эфирно белой спиной Морган. Грудь ее круглилась по бокам, как поднявшееся в кастрюле тесто. Его любимая представления не имела о занятных ночных приключениях своего Володечки.

Его любимая не имела представления много о чем. Ибо какие бы политические или романтические глупости ни совершала она вместе с Томашем (скорее всего, нищим молодым столованцем, от которого несет промокшими ботинками и чесноком), кто бы – крылатый лев, минотавр или грифон – ни обитал в запечатанной потайной комнате и каким бы правом на безобразия ни наделяли ее модные американские приступы страха, по большому счету, в ее мире царила тишь да гладь, если сравнивать с миром Владимира с его моральным релятивизмом и животным поклонением одному богу – Выживанию.

В некотором смысле Владимир вел с Морган ту же великую битву, что и с Фрэн, битву между интеллектуальными изысками и первейшей обязанностью беглеца оставаться в живых, битву между туманными историческими идеями (смерть Ноге!) и запутанными житейскими обстоятельствами – Гусевы с «Калашниковыми» и бритоголовые малые, курсирующие по улицам континента. Реализм Владимира, вот что отличало его от Морган в лучшую сторону, покрывало патиной трагедии, извиняло его отклонения от Нормальности и осуждало подобные отклонения у Морган.

Хороший он человек или плохой?

Что за детский вопрос.

Он не терял времени.

Через полчаса после того, как проснулся, через пять часов после того, как его чуть не убили, Владимир уже был у Сурка. Не позвонил, не постучал, просто вошел, объявился – пусть все знают, кто такой этот Гиршкин, ему не требуется ни звонить, ни стучать.

В доме босса Владимир окунулся в смешение культур. Из бандитского форта Сурок вместе с новой подружкой, женами и наложницами переехал в уродливо разраставшиеся Бруклайновы Сады, поселок в зеленом уголке Большой Правы. Те, кому знаком настоящий – массачусетский – Бруклайн, не разочаровались бы. Столованский вариант был законченным выражением вкусов верхнего слоя североамериканского среднего класса: десять рядов особняков из темного кирпича, арки, оплетенные плющом. На покатой лужайке перед въездом розовые, красные и белые пионы вывели «Добро пожаловать» по-английски, а в самом дальнем углу не по дням, но по часам вырастал самодостаточный «Фуд-Корт»[55]55
  Ряд дешевых ресторанов, вроде «Макдоналдса», в американских супермаркетах.


[Закрыть], расползаясь отростками во все концы гипотетического супермаркета. Единственной уступкой местной реальности служил тот непреложный факт, что к концу тысячелетия от блеска поселка и помину не останется.

В этом изысканном обиталище Владимир появился, загодя скрестив руки на груди и нахмурив чело. Несравненный Ян (посвященный в рыцари, причисленный к лику блаженных, одаренный лакомой премией) высадил его у подворья Сурка, на углу Глендейл-роуд и площади Макартура. Телохранители предпринимателя спали в фургоне, поставленном на въезде, их руки в пиджачных рукавах свисали из открытых окон, словно полосатые щупальца. Как уже было сказано, Владимир не постучался. Он пересек пустую гостиную с мобильником наготове, с полностью вытянутой антенной, будто вынутым из ножен мечом. Сурка он нашел за завтраком в маленьком закутке у кухни.

Босс оторвался от кукурузных хлопьев.

– Какой сюрприз! – произнес он, хотя явно не удивился, разве что восклицание относилось к его собственным мыслям. – Боже мой! – с большей искренностью продолжил Сурок – Что ты тут делаешь?

– С этим надо кончать. – Владимир нацелил антенну на треугольник голой волосатой плоти, на которую не хватило халата Сурка. – Хоть завтра я могу улететь в Гонконг. Или на Мальту. У меня тысячи планов. И куча связей.

Сурок попытался изобразить недоверие и стал как никогда похож на отца, чья фотография висела у него над головой. Сорокалетний Вентиляторный в полном боевом снаряжении старался смотреть в объектив с достоинством, но безумие советской жизни уже сквозило в свирепом блеске глаз, и на самом деле вид у Рыбакова был такой, словно ему хотелось рявкнуть: «Убери камеру, ты, штатский! А не то узнаешь у меня!»

– Прекрати, Владимир, – сказал Сурок. – Что ты распсиховался?

– Распсиховался! Ты, кажется, не совсем понимаешь значение этого слова. Вооруженные до зубов бывшие спецназовцы в джипах, разъезжающие по почти западному городу, – вот это психоз. Их командир угрожает вице-президенту крупнейшей инвестиционной компании – опять психоз.

Сурок крякнул и помешал ложкой в тарелке.

Почему-то он ел большой деревянной ложкой, больше подходившей для густой русской каши, чем для размоченных американских хлопьев. За приоткрытой застекленной дверью на кухню – дерево и хром – мелькал розовый женский зад.

– Ладно, – сказал Сурок, когда от перемешивания хлопья в тарелке сложились в иную конфигурацию. – Чего ты от меня хочешь? Американизмов и глобализмов? Хочешь проводить свою линию? Тогда вперед! С Гусевым у тебя проблем не будет. Джипы и оружие я могу отобрать у него как… – Но пальцами Сурок не щелкнул. Его взгляд был прикован к Владимирову мобильнику, и взгляд этот был тусклым и усталым; казалось, Сурок заснул бы прямо сейчас, если б не опасался, что антенна способна вонзиться ему в глаз.

– Хочу вести курсы «Как стать американским бизнесменом» с обязательным посещением для каждого члена организации, – заявил Владимир. – Начинаем с завтрашнего дня.

– Как скажешь, так и будет.

Владимир постучал антенной по обеденному столу – ясеневому, в форме полумесяца, с компьютерным дизайном. У него было ощущение, что он забыл уточнить нечто важное, но ошеломленный уступчивостью Сурка, не мог припомнить, что именно.

– Ах да, – произнес он наконец, – мы открываем ночной клуб.

– Прекрасно. Хорошая дискотека нам не помешает. – Сурок вдруг принял озабоченный вид. Ты только не обижайся, Владимир, но если мы разговариваем по-честному, то и я должен говорить от души. Владимир, дружище, почему ты держишься от нас в стороне? Почему ты не водишь компанию с нами, русскими братьями? Я не имею в виду Гусева и его ребят, но со мной-то, с Сурком? Например, говорят, ты завел красивую американскую подружку. Почему я ее не видел? Я люблю смотреть на хорошеньких девушек И почему мы с тобой никуда вместе не ходим, ты со своей девушкой и я со своей Леной? Через месяц в здешнем «Фуд-Корте» открывают новый ресторан с американской кухней. Он будет называться «Дорога 66» или что-то в этом роде. Наверняка твоя девушка будет чувствовать себя как дома в таком месте, а моя Леночка обожает молочные коктейли.

Непристойное предложение, повитав в воздухе между Владимиром и Сурком, в итоге приземлилось на эргономичный стол между кукурузными хлопьями и чашкой с эмблемой «Эр Франс». Встреча парами. С Сурком. И Морган. И существом по имени Леночка. Но вежливо отказаться от приглашения Владимир не успел, у него возникли иные соображения: Морган в ГУЛАГ! Он давно подумывал о мести. О мести Морган за то, что она сделала из Ноги фетиш, за кровожадных бабушек, за скользкого Томаша. Да, пришло время преподнести этой изнеженной агитаторше толику полезных сведений о жестокости и пустоте окружавшей ее вселенной. Значит – встречаемся парами! Знакомство с миром Сурка. Отличное противоядие от школьных балов в Шейкер-Хайтс – сочинение на тему «Как я обедала с Сурком».

– Вообще-то моя девушка очень интересуется моими русскими друзьями, – сказал Владимир.

– Тогда договорились! – Сурок радостно хлопнул его по плечу. – Мы выпьем за ее американскую красоту!

Он развернулся и движением ноги, обутой в пронзительно-зеленые шлепанцы с мордой Годзиллы, распахнул стеклянную дверь.

– Ты знаком с Леной? – спросил он; теперь спина девицы была видна целиком. – Хочешь, она тебе каши сварит?

Вернувшись к себе, Владимир в сердитом недоумении мерил шагами гостиную. Глобализмы? Американизмы? Что он несет? Неужто Сурок и впрямь думает, что Владимир станет обучать Гусева тонкостям корпоративного маркетинга и установки связей с общественностью? Чистое сумасшествие!

В подобных обстоятельствах только один человек в Праве мог ему помочь. Франтишек Веселый аппаратчик, с которым Владимир свел знакомство на мальчишнике.

– Алло, – снял трубку Франтишек – Владимир! Я как раз собирался тебе звонить. Нужно сбыть три сотни ветровок «Перри Эллис». Отделка черная с оранжевым. Практически новые. Мой кузен Станко вляпался в идиотскую сделку с каким-то турком… Есть идеи?

– Э… нет, – ответил Владимир. – У меня у самого возникли проблемы. – Громким, испуганным голосом он объяснил суть своих затруднений.

– Понятно, – сказал Франтишек. – Позволь дать тебе совет. Учти, я имел дело с Москвой всю свою сознательную жизнь, и потому хорошо знаю, что из себя представляют Гусев и его ребята.

– Говори.

– Русские такого типа понимают только одну вещь: жестокость. Доброта воспринимается как слабость, доброта наказуема. Это тебе не питерские ученые и не гуманные представители четвертого сословия. Эти люди пол-Европы поставили на колени. Они – убийцы и воры. А теперь скажи, насколько ты способен быть жестоким?

– Злости у меня накопилось немало, – признался Владимир, – но не очень получается ее выплескивать. Впрочем, сегодня я наехал на Сурка, моего босса…

– Отлично, ты хорошо начал, – ободрил его Франтишек – Эх, Владимир, мы с тобой не так уж сильно отличаемся друг от друга. Оба – люди со вкусом в безвкусном мире. Знаешь, на сколько компромиссов мне пришлось пойти за всю жизнь? И что мне приходилось делать?..

– Знаю, – ответил Владимир аппаратчику. – Я не сужу тебя.

– Взаимно. Итак запомни: жестокость, злоба, мстительность, унижение. Четыре основополагающих начала советского общества. Овладей ими, и с тобой все будет в порядке. Покажи этим людям, как глубоко ты их презираешь, и они возведут тебе памятники и мавзолеи.

– Спасибо, Франтишек, – поблагодарил Владимир. – Спасибо за науку. Начну гонять моих русских, не жалея сил.

– Всегда пожалуйста, Владимир, а все-таки… скажи, ради Христа… что мне делать с этими проклятыми ветровками?

Американские уроки начались на следующий день. Казино переоборудовали в университетскую аудиторию с рядами складных пластмассовых стульев. Когда помещение заполнилось, у Владимира глаза полезли на лоб: людей Сурка набралось на целый парламент не самой маленькой республики.

Половины из них Владимир прежде не встречал. Помимо ядра организации, состоявшего из солдат и уголовников, на занятие явились: водители армады БМВ; стриптизерши, обеспечивавшие рабочей силой элитные городские клубы; проститутки, трудившиеся в казино, а при нехватке кадров выходившие в ночную смену на площадь Станислав; повара общей столовки, ворочавшие международной контрабандой икры на стороне; молодые люди, сбывавшие фанатам холодной войны огромные меховые шапки с эмблемами советских ВМС на мосту Эммануила; мелкие воришки, чьей добычей были пожилые немцы, отставшие от своей тургруппы, – и это только те, кого Владимир смог идентифицировать, сообразуясь с их возрастом, полом, манерами и походкой. Большинство же паствы осталось для него неразличимой массой восточноевропейской шушеры в дешевых костюмах, нейлоновых куртках, со стрижками под Элвиса и зубами, почерневшими от «Спарты» без фильтра, три пачки в день, – рецепт, выписанный жизнью.

К черту Гусева. К черту Сурка. С этого момента все они во власти Владимира.

Он взял их наскоком. Выскочил из-за кулис и пнул дубовый подиум, украденный из «Шератона», на нем все еще красовалась эмблема знаменитого отеля.

– Черт бы все побрал! – заорал он по-русски. – Посмотрите на себя!

Скепсису и веселью, царившим в помещении, тут же пришел конец. Стихли смешки и шумное высасывание воображаемой последней капли из банки с диетической колой. Даже старая Маруся очнулась от опиумной дремы. Гусев, сидевший в одиночестве на последнем ряду, сверлил Владимира яростным взглядом, ощупывая кобуру. Но его войска переместили вперед, поближе к Сурку. «Ну, – подумал Владимир, снисходительно улыбаясь Гусеву, – теперь посмотрим, кто отхлещет Сурка в бане…»

– Молодцы мы с вами, дорогие соотечественники! – кричал Владимир. Его трясло от адреналина, уровень которого неуклонно рос с тех пор, как первый луч солнца проник сквозь шторы и бесповоротно разбудил Владимира в полвосьмого утра. – Опозорились перед всей Европой, простые ребята, что с нас взять… Семьдесят лет старательно лизали жопу, оказалось, что не ту! (В тишине откуда-то сбоку раздался смешок, но соседи-коллеги тут же погасили эту вспышку веселья.) Я спрашиваю вас, как мы дошли до жизни такой? Мы дали миру Пушкина и Лермонтова, Чайковского и Чехова. Тысячи дремучих юнцов на Западе приобщились с нашей подачи к системе Станиславского, и, если начистоту, даже проклятый Московский цирк не столь уж плох… Тогда в чем же дело? Мы одеваемся настолько чудовищно, что даже деревенский олух из Небраски имеет право над нами смеяться, тратим деньги на красивые машины только затем, чтобы изуродовать их внутри, полагаясь на свой дурной вкус, наши девушки в енотовых шубах фланируют по площади Станислава, отдавая все, что имеют – свою юность, – тем самым немцам, от чьих рук гибли наши отцы и деды, защищая Родину…

В этом месте ряды слушателей охватил предсказуемый патриотический подъем: недовольное медвежье урчанье, смачные плевки на бетонный пол, нестройное бормотание: «Стыдобища».

Владимир воспользовался подсказкой.

– Стыдно! – закричал он.

В его голове все еще звенели поучения Франтишека относительно четырех основ советского общества. Жестокость. Злоба. Мстительность. Унижение. Ради пущего эффекта Владимир вынул из нагрудного кармана пачку бумажных носовых платков – больше в его кармане ничего не нашлось – и швырнул ее на пол. Затем плюнул на нее и пинком отправил на другой конец сцены.

– Стыдно! Что же мы делаем, друзья? Пока столованцы, те самые столованцы, которых мы задавили в шестьдесят девятом году, строят элитные поселки и нормальные современные заводы, мы стрижем болгарам яйца, будто редиску от ботвы отщипываем! (Смех.) Позвольте спросить, чем болгары заслужили такое к себе отношение? Они такие же славяне, как мы…

(«Славяне, как мы: история Владимира Гиршкина». К счастью, публика была слишком возбуждена, чтобы поставить Владимиру на вид недостаток славянства.)

– Что ж, вам придется учиться, и усердно учиться, западным навыкам. Помните, как Петр Первый брил бороды и срамил бояр? – Тут он посмотрел – совсем мельком – на Гусева и его приближенных, те едва успели отреагировать на этот взгляд. – Рекомендую вам повторить школьные уроки истории, в них вся правда сказана. Тот, кто не с нами, тот против нас! А теперь, мои бедные, простые друзья, вот с чего мы начнем…

И он им выдал.

Тот день ознаменовался переходом ноября в декабрь – деревья, до последнего цепляющиеся за желтизну, свинцовое небо с небесно-голубыми проблесками там, где хлесткие ветры разогнали смог. Русские расселись вокруг пустыря (того самого, где Владимир с Костей занимались физической культурой). В черно-оранжевых ветровках «Перри Эллис», которые Владимир обязал отныне носить всех своих подчиненных, они напоминали стаю темных бабочек На заднем плане бригада немецких механиков в спецовках потрошила армаду из двадцати БМВ и десятка джипов.

Сиденья с обивкой «под зебру», шерстяные подставки для стаканов, убийственные фиолетовые с искрой подголовники – все перебрасывалось по цепочке поверх вертлявых русых голов прямиком в центр круга. Там уже лежали в куче персональные жертвоприношения богу китча: нейлоновые спортивные костюмы, сборники Рода Стюарта, рваные румынские кроссовки, – все то, что выдавало в многочисленных сподвижниках Сурка восточных, советских людей, проигравших холодную войну, подлежало сжиганию на костре.

Когда представители низшей иерархической ступеньки облили бензином похоронный курган из розовощеких матрешек и гигантских лакированных половников, кое-кто из пожилых женщин – в частности, опиумная Маруся и ее клика – пустил слезу и тихо, горестно запричитал. Утирая глаза и поправляя платки на головах, женщины то и дело сжимали друг друга в скорбных объятиях.

Очень скоро послышался вкрадчивый треск огня. Затем с хлопком лопнуло что-то хрупкое (вероятно, огромная банка с бриллиантином, которым люди Гусева приглаживали редеющие волосы), оставив оранжевый след в потемневшем небе. Толпа таращилась на фейерверк, молодежь, что посмелее, тянула руки к огню, чтобы согреться.

Сурок вздохнул всей своей широкой грудью, сделал внушительный глоток из фляжки с водкой, после чего вынул из кармана ветровки две пушистые игральные кости, которые прежде болтались на зеркале заднего вида его БМВ, тычась друг в друга, словно игривые щенки. Он потер их друг о друга, будто хотел высечь искру для еще одного костра, потом уткнулся в них носом, предавшись грусти. Спустя несколько минут Сурок выпрямился, улыбнулся, закрыл глаза и швырнул оба кубика в огонь.

Во время действа в зале и в лесу любопытные натуры, оглянувшись, могли заметить симпатичного господина средних лет с бейджиком гостя корпорации «ПраваИнвест»; он держался в сторонке от сборища и что-то черкал в блокнотике. В белой рубашке и вельветовой жилетке, с добродушным, мечтательным выражением лица он казался вполне безобидным. Но вопреки тому, что организация строго следовала аксиоме «безобидным место в больнице», никто не посмел приблизиться к этому странному человеку с обликом профессора, жевавшему кончик ручки и улыбавшемуся неизвестно чему. Это был не просто безобидный человек. Это был Франтишек.

Происходящее произвело на него впечатление.

– Блестяще! – сказал он Владимиру, уводя его от опушки к разбитому пригородному шоссе, где ждал Ян с машиной. – Ты истинный человек эпохи постмодерна, приятель. Костер, соревновательное саморазоблачение… Ты одновременно и клоун, и распорядитель на манеже, здорово! И спасибо, что помог мне избавиться от инфернальных ветровок.

– Ах, – Владимир прижал стиснутые ладони к груди, – ты и не представляешь, как мне повезло, что я встретил тебя, Франтишек. Раньше я плутал вслепую. Четыре месяца я трудился над этой идиотской пирамидой, а добился лишь жалкой четверти миллиона от какого-то тупого канадца.

Ян распахнул дверцу машины, и друзья забрались на теплое заднее сиденье.

– Ну, ситуация вскоре изменится, молодой человек, – заверил Франтишек. – У меня есть только одна маленькая проблема…

– Проблема? У тебя?

– Да. Дело в том, что у меня бывают видения.

– Видения… – повторил Владимир. – Могу порекомендовать врача в Штатах…

– Нет-нет, – засмеялся Франтишек – У меня хорошие видения! Прошлой ночью, например, я видел сон… местный Дворец съездов, арендованный для фуршета с икрой… рекламный фильм о «ПраваИнвесте» на экране огромных размеров… А к утру мне уже приснились двадцать таких фуршетов по пятьсот гостей на каждом. Десять тысяч англоязычных гостей, приблизительно треть нынешней иноземной популяции в Праве. И у всех есть мамы и папы в более удачливых странах. И все поголовно – потенциальные инвесторы.

– Ага, – кивнул Владимир. – Мне такие чудеса тоже мерещатся, но я не совсем понимаю, как профинансировать фильм.

– К твоему счастью, – ответил Франтишек, – у меня есть друзья в нашей обширной национальной киноиндустрии, которая сейчас простаивает без дела. Далее, мой дружбан Житомир заправляет гигантским конференц-залом в Гораграде. Что до икры, ну, тут, по-моему, тебе и карты в руки.

– Без проблем!

И Владимир поведал Франтишеку о бесперебойной международной контрабанде икры, которую наладили люди Сурка. Пока он разглашал темные, сочные подробности, погода за окном проявляла непостоянство – то забавлялась с палитрой из младенчески розовых облачков, то очищала холст, дабы обрушить на приближавшийся Золотой город ослепительное солнце. Каждое затемнение и каждый просвет только усиливали возбуждение Владимира: все предвещало скорые перемены.

– Господи! – воскликнул он. – По-моему, нам пора за дело!

– Нет, подожди, – перебил Франтишек. – На этом мои видения не закончились. Я вижу много больше. Я вижу, как мы покупаем промышленное предприятие. Из тех, что пришли в упадок, разумеется.

– Я видел нечто подобное на окраине города, – вспомнил Владимир. – «Футур-Тек 2000». Выглядел он так, будто пришел в упадок лет сто назад.

– Да-да, мой кузен Станко купил часть «Футур-Тека». Химический завод, который не только развалился век назад, но и взорвался в прошлом году. То, что надо. Я должен пригласить Станко на ужин. Но я вижу еще кое-что. Вижу ночной клуб, о котором мы говорили…

– Я его тоже вижу, – подхватил Владимир. – Мы назовем его «Зона превращений» из почтения к Кафке и его умению завораживать экспатриантов. А «зона» – нынче модное словцо.

– Я слышу драм-н-бейс. Вижу мягкую, уютную, высоколобую разновидность проституции. И что-то чую носом. Кокаин?

– Лучше, – ответил Владимир. – У меня на примете новый революционный наркотик – лошадиный транквилизатор, который мы можем получать в немереных количествах от одного французского ветеринара.

– Владимир!

– Что? Лошадиный транквилизатор – это слишком вульгарно?

– Нет, нет… – Глаза Франтишека были по-прежнему закрыты; на лбу от высоких замыслов вздулись вены. – Я вижу наши акции на франкфуртской бирже!

– Боже мой! – воскликнул Владимир по-русски.

– Я вижу фондовые рынки.

– Господи помилуй.

– Владимир, мы должны действовать, и как можно скорее. Нет, к черту «скорее». Сегодня же. Прямо сейчас. Для тех, кому повезло оказаться здесь и теперь, настал волшебный миг. Но всего лишь миг. Через три года нынешняя Права канет в историю. Толпы иностранцев исчезнут, Республика Столовая превратится в Германию в миниатюре. Сейчас самое время жить, мой юный друг!

– Эй, куда мы едем? – спросил Владимир, внезапно обнаружив, что они пересекли Новый город и направляются к таинственному, разрушенному пожаром району, маячившему на горизонте.

– Мы едем снимать кино! – объявил Франтишек.

У Владимира было любимое «странное совпадение» времен холодной войны – сверхъестественное сходство между советской архитектурой 80-х и картонными декорациями «Стар Трека», помпезного американского китчевого сериала 60-х. Взять, к примеру, построенный в 1987 году Дворец торговли и культуры Гороградского района, который Франтишек назначил местом проведения еженедельных фуршетов с икрой и демонстрации фильма «ПраваИнвест». Капитан Керк чувствовал бы себя как дома в этом гигантском подобии отопительной батареи двадцать пятого века. Он плюхнулся бы на одно из звездолетных пластиковых кресел оранжевого цвета, дополнявших космический интерьер зрительного зала, потом с преувеличенным ужасом уставился бы на экран во всю стену, с шипением оживший и заговоривший загробным голосом враждебного инопланетянина:

За шесть лет своего существования «ПраваИнвест» превратился в ведущую корпорацию, поднявшуюся из руин бывшего социалистического лагеря. Как мы этого добились? Хороший вопрос.

Наконец-то миру будет явлена правда!

Талант. Мы объединили усилия опытнейших профессионалов из развитых западных стран и способных, энергичных молодых специалистов из Восточной Европы.

А вот и они: Владимир и африканский актер в автомобильчике, в каких подъезжают к полю для гольфа, катят зигзагами вдоль высоченной белой стены, на которой футуристическим, любимым шрифтом корпорации, выведено: «Футур-Тек 2000». Стена закончилась, и автомобильчик выехал на зеленое поле, где довольные служащие разных национальностей и сексуальных ориентаций резвились под надувным и постоянно подпитываемым воздухом фениксом – весьма бесстыжим корпоративным символом «ПраваИнвеста».

Разнообразие интересов: от модернизации киностудий в Узбекистане до строительства промышленного конвенционного центра с новейшими технологиями – «Футур-Тека 2000» – который вскоре украсит столованскую столицу. «ПраваИнвест» не оставил своим вниманием ни один рыночный сектор.

Узбекские киностудии, каково, а? Не говоря уж о макете засаженного деревьями рабочего поселка Футур-Тека, эдакого постиндустриального Тадж-Махала!

Мышление, устремленное в будущее.

Мы уже упоминали о «Футур-Теке 2000»? Ну конечно! Передовые технологии – первейшая необходимость, управляете ли вы высотным отелем в столице Албании Тиране, профтехучилищем для якутов в Сибири или скромным, но влиятельным литературным журналом в Праве. Идеалы «ПраваИнвеста» незыблемы, как и наша репутация в сфере оправданных инвестиций. Мы способствуем упрочению мира на Балканах, очищению Дуная, а также предоставлению исключительных дивидендов нашим вкладчикам. Мы вытаскиваем свою рыбку из пруда каждый день без выходных.

До того, как показали боснийца с удочкой, и после якутов, помахавших перед объективом рейсшинами и транспортирами, камера настигла Коэна и Александру, склонившихся над версткой «Калиостро» и что-то горячо (но, слава богу, беззвучно) обсуждавших. На экране Коэн выглядел толстым увальнем лет тридцати с лишним, Александра же, круглолицая, с черными загибающимися ресницами, смотрелась вылитой персиянкой. Публика встретила эту литературную пару бурными приветствиями, выплеснувшимися далеко за пределы тусовки (обжиравшейся икрой в первом ряду) и подхваченными теми участками зала, где кучковалась молодежь. Морган – чьи отношения с Владимиром оставались нервными и неопределенными – просидела весь фильм со скучающим видом, словно молодая жена посла, засунутого в какую-нибудь дыру вроде Киншасы или Пномпеня, но и ей пришлось поднять руки и похлопать изображению ее дорогой подруги Александры. Да, «Калистро» был гениальной выдумкой, блестящим маркетинговым ходом, который следовало бы изучать в академиях управления. И какая жалость, черт возьми, что журнал так до сих пор и не вышел.

Так чего же вы ждете? Акции «Права-Инвеста» уже циркулируют на танзанийской бирже в среднем по 920 долларов за штуку. Мы рады предложить их почти за половинную цену в стремлении отдать должное тем, кому мы обязаны космическим взлетом, – резидентам бывшего Варшавского договора. За информацией о текущих начислениях дивидендов звоните в наш головной офис в Праве, вице-президенту по административной части Владимиру Гиршкину, телефон (0789) 0236–2159, факс 0236–2160. Либо обращайтесь к помощнику г-на Гиршкина, Франтишеку Кралу, по телефону (0789) 0233–6512. Оба наших представителя свободно говорят по-английски и будут счастливы вам помочь.

Настал ваш черед ОТДАВАТЬ ДОЛЖНОЕ!

ПраваИнвест.

Тем временем из Лиона, благодаря любезности поэта Фиша, прибыла посылка с двадцатью флаконами жидкого лошадиного транквилизатора, поваренными инструкциями по превращению жидкости в нюхательный порошок и несусветно плохими стихами, худшими из когда-либо напечатанных в литературном журнале Аляски. Владимир отнес добычу Марусе и разъяснил ей ситуацию. Маруся покачала лысеющей головой, будто вопрошая: «Ну а я-то здесь при чем?» Владимир понимал, что дело тут не в ее антинаркотических убеждениях. Она с нежностью ухаживала за опиумными грядками и наверняка лучшую продукцию как сада, так и концессионной лавки, которую держала, приберегала для себя. А то: к девяти утра, когда Владимир с Костей отправлялись на пробежку (Владимир с унылым видом подневольного члена трудовой бригады), старушку Марусю уже так ломало, что она с трудом выговаривала «доброе утро».

Компромисс в твердой валюте был вскоре найден, и Маруся, ковыляя впереди, словно болезный хоббит, отвела Владимира в подвал главного здания, где в ожидании хитроумного действа выстроились в ряд зажженные газовые печи. Печам не пришлось долго томиться без дела. В их потрескавшемся керамическом нутре в разнообразных горшочках и сковородках при высочайшей температуре сварили жидкий лошадиный транквилизатор. Получившиеся лепешки Маруся ловко, будто блины пекла, перекладывала остывать на металлический поднос. Затем молотила по каждой лепешке пестиком, пока та не превращалась в горку нюхательного порошка, порошок же старуха ссыпала в целлофановый кулечек и отдавала на инспекцию Владимиру. Все это Маруся проделывала, сияя гордостью мастерового и широченной улыбкой. Золотые зубы горели огнем в пыльном подвале.

У Владимира образовался изрядный запасец лошадиных кулечков. Правда, он пока не знал, где их толкнуть, под каким соусом предложить пятнадцатиминутную лоботомию тусовке и прочим. Для этого ему был надобен собственный клуб – «Зона превращений».

Диджей Пааво прилетел спустя несколько дней на винтовом самолетике с финским крестом на хвосте. Он еще не вышел из самолета, а его уже несло. Стоя на летном поле, они слышали, как зычный голос финна бьется о стенки салона:

– Зааводила Пааво теперь с ваами! В сентре Европы сентровой! Его Хельсинки-бит наповаал разит!

Он был не старше Франтишека, но сохранился много хуже: глубокие морщины, словно геологические разломы, прогрессирующее облысение, но не обнажавшее изящный арочный свод, как у прочих мужчин, – волосы диджея отступали рваной линией, будто солдаты на фронте. Цепляясь за молодость, он непрерывно молол языком, точно пятнадцатилетний подросток, закинувшийся крэком, и нюхал свои подмышки, полагая, видимо, что из-под каждой сочится эликсир юности. Пааво обнял Франтишека и, хотя был лишь слегка выше ростом, взъерошил столованцу волосы и назвал «моим мальчи-и-иком», на что бывший социалистический бродяга, незнакомый с этикетом хип-хопа, но не желавший попадать впросак, ответил «моя девочка», и тут веселье достигло апогея.

Они отвезли диджея в казино, где тот рухнул на колени и пополз по помещению, невразумительно бормоча про амперы, ватты и прочие технические характеристики. Для его новых друзей из бывшего советского блока все это было китайской грамотой.