Текст книги "Приключения русского дебютанта"

Автор книги: Гари Штейнгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Не стало «Красной справедливости»? – спросил Владимир.

– О нет, она никуда не делась, – ответил Франтишек. – Кое-кто из стариков до сих пор ее читает. В основном бюджетники, которым не хватает на колбасу, и они страшно злятся по этому поводу, – так называемые Стражи Ноги. Вы, наверное, слыхали, как они завывают у Большого Пальца. Иногда газета заказывает мне статью. Либо я выступаю с лекциями о культурном подъеме во времена Брежнева или о нашем первом рабочем президенте Яне Жопке в Большом зале дружбы народов – такое огромное здание, где из окна свисает старый социалистический флаг, словно грязное белье.

– Где это? – полюбопытствовал Владимир. – Я, кажется, что-то подобное видел.

– На набережной, против замка, впритык с самым дорогим рестораном в Праве.

– Да, я бывал в этом ресторане. – Владимир покраснел, вспомнив концерт из произведений Коула Портера и ржущего Сурка.

– Но это же абсурд, – заявил Планк. – Вы такой умный, много где побывали. Вам надо писать для какой-нибудь новой газеты.

– Боюсь, это невозможно. После нашей последней революции издали справочник, кто чем занимался в зря потраченные годы. Моей семье там, похоже, отведена целая глава.

– Может, вам писать в «Прававедение»? – предложил Коэн.

– Ох, но это же такая фигня, – отмахнулся Франтишек. (Слава богу, Коэн уже был слишком пьян, чтобы обижаться.) – Чего я действительно хотел бы, так это открыть ночной клуб.

– Отличная идея! – оживился Планк. – Бывает, местная ночная жизнь меня сильно напрягает. – Он осекся. – Простите, мне что-то нехорошо.

Планк вылез из-за стойки, никто особо не обеспокоился его состоянием.

– Да, – сказал Франтишек, – ваш друг со слабым желудком прав. Сейчас здесь, кроме «Аббы», ничего нет. «Абба» и жалкие потуги на авангардность. Когда я… – Он опять с тоской поглядел вдаль – теперь, наверное, туда, где находился аэропорт. – Знаете, когда я путешествовал, я всегда ходил на самые модные дискотеки с невероятно привлекательными мужчинами и женщинами, такими, как вы, например. И у меня слюнки текут, до того хочется послушать хорошего… как это называется?

– Рейва, – подсказал Коэн.

– Хорошего рейва. Я даже знаю потрясного финского диджея. Маэстро Пааво. Слыхали о нем? Нет? В Хельсинки он знаменитость, хотя ему там не очень нравится. Слишком все гладенько, по его словам. Ну не знаю, не был.

– Пусть едет сюда! – Коэн с размаху шмякнул рюмку о стойку бара. Владимир тут же выложил сто крон в возмещение ущерба.

– Наверное, он бы не прочь, но ему нужна приманка, контракт. В Лапландии у него бывшие жены, которых надо кормить, и маленькие диджейчики. Финны – очень семейные люди; наверное, поэтому по самоубийствам они занимают первое место в мире. – Он усмехнулся и просигналил барменше, чтобы налила еще, не забыв указать на пустой табурет Планка и погрозить пальцем: «минус один».

– А вам известно, что Владимир – вице-президент «ПраваИнвеста»?

– Гм, – произнес Владимир.

– «ПраваИнвест»? Неужели? Впервые слышу! – Столованец с трудом, часто моргая, сдерживал хитрую улыбку. – Пришлите мне рекламный проспект, джентльмены.

– Обязательно! – пообещал Коэн, не замечая сарказма в голосе аппаратчика. – «ПраваИнвест» – гаргантюанское предприятие с уставным капиталом более тридцати пяти миллиардов долларов, если не ошибаюсь.

Франтишек долго, в упор смотрел на Владимира, будто спрашивая: «Одна из тех фирм, да?»

– Гм, – повторил Владимир. – На самом деле ничего выдающегося.

– Разве не ясно? – разъярился Коэн. – Он профинансирует ваш ночной клуб. Привозите сюда финна, и за дело.

Владимир вздохнул: его молодой ассистент чересчур торопится.

– Все не так просто, – сказал он. – Жизнь полна препятствий. Например, растущие как на дрожжах цены на недвижимость в центре Правы.

– Я бы не сказал, что это большая проблема, – возразил Франтишек – Видите ли, если открыть клуб в центре города, то там будут околачиваться одни богатые немецкие туристы. Но если снять помещение на окраине, куда было бы удобно добираться на общественном транспорте или на такси за приемлемые деньги, то к вам потянется более изысканная публика. Ну скажите, сколько по-настоящему классных клубов на Елисейских Полях? Или на Пятой авеню? Никто их там не открывает.

– Он прав! Прав! – поддержал столованца неугомонный Коэн. – Почему бы тебе не вложиться в это дело, а? Давай, ради нас. Сам знаешь, в «Модерне» и в «Радости» теперь скучища смертная, одни папенькины дочки и маменькины сынки, музыка гнусная… Бред! Как они только могут играть такую гнусь и запрашивать пятнадцать крон за вход!

– Это пятьдесят центов, – напомнил Владимир.

– Сколько бы ни было. – Коэн теперь обращался исключительно к Франтишеку – как ребенок, который теребит одного родителя, когда другой ему отказал. – Но это еще не причина, чтобы не затеваться с этим делом, особенно в связке с диджеем Павлом.

Владимир поморщился, прикрыв лицо пивной кружкой.

– Да, но понимаете ли, мистер Франтишек, «ПраваИнвест» – серьезная, транснациональная, социально ответственная компания. Наша философия заключается в удовлетворении насущных потребностей страны, исходя – в картезианском, конечно, смысле – из наличествующих базовых предпосылок, это мы называем «смыслом нашего присутствия здесь». Поверьте, Столовая более нуждается в фабрике по производству хороших факс-модемов, нежели в еще одном клубе или казино.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Франтишек – Возможно, не казино, это в общем-то унылые заведения, но новый ночной клуб способен… как говорят у вас в Америке… «поднять моральный дух»?

После литров выпитого у Франтишека усилился акцент (с Владимиром случалось то же самое), и, наверное, по этой причине «казино», произнесенное новым столованским другом, привиделось Владимиру написанным по-русски, отчего он сразу вспомнил «Казино» в своем панеляке и, по ассоциации, отзывчивых русских девушек, развлекавших там гостей, а следом мелькнула мысль о зря пропадающем помещении. Ночной клуб, гм.

Барменша подала Владимиру очередную рюмку водки; на улице давно стемнело, и в плохом освещении пивной выражение лица барменши трудно было разобрать, ясно было лишь, что она страстно что-то ему втолковывала.

– Эта порция – бесплатно, – перевел Франтишек и горделиво улыбнулся щедрости своей землячки.

– Поднять моральной дух, говорите, – произнес Владимир после того, как водка обожгла внутренности сгущенной яростью тысячи картофельных полей, у которых отняли всю картошку, чтобы произвести этот напиток – Насколько же хорош маэстро Пааво по сравнению с лондонскими и нью-йоркскими диджеями?

– Он лучше, чем токийские, – заверил Франтишек тоном знатока и придвинулся на табурете к Владимиру настолько близко, насколько позволяли правила приличий; теперь они смотрели друг другу глаза в глаза, красные и влажные от возлияний. – Мне нравится с вами разговаривать, мистер Базовые Предпосылки. И я знаю о вашем дельце с Гарри Грином. Не встретиться ли нам наедине, чтобы обсудить дальнейшие планы?

В стереосистеме иссяк Майкл Джексон. На улице в стылом воздухе солдаты под луной распевали песню на столованском в ритме «ум-па-па, ум-папа», исполнение во многом выиграло бы, сопровождай его живой оркестр. Из туалета доносились тревожные звуки, издаваемые Планком.

– А-а. – Франтишек слегка отодвинулся от Владимира, будто вспомнив, что западные люди не любят, когда им дышат в лицо. – Кстати, о народных хорах, вот вам один из них. Они поют про кобылу, которая обиделась на хозяина за то, что он привел ее в кузницу подковать. И теперь она отказывается наградить его поцелуем.

Коэн кивнул Владимиру и сощурился, словно понял нечто очень важное: в песне содержится урок, полезный им всем. Они услышали, как Планк борется с щеколдой в туалете, ругаясь на чем свет стоит, но, отяжелев от алкоголя, не сдвинулись с места. На помощь Планку пришла барменша.

5. Маленькая ночная серенада

Как они разминулись с Яном, ожидавшим в машине, Владимир не знал, но впоследствии это обстоятельство стало поводом для покаянных размышлений о темных сторонах алкоголизма. Вывалившись в садик при пивной, Владимир с Коэном, видимо, пошли не по той дорожке и вместо того, чтобы вырулить к Яну, оказались на тихой, измазанной углем улочке, чью тишину тревожили лишь трамвайные звонки и скрежет рельсов.

«А-а!» – воскликнули оба, приняв проезжавший мимо трамвай за некий знак небес, и побрели следом, размахивая руками, будто прощались с отчалившим океанским лайнером. Вскоре теплая яркая желтизна оказалась рядом с ними, на четвереньках они забрались в вагон, приветствуя громким «Добры ден!» пыльных фабричных рабочих, дремавших на задних сиденьях.

И, только проехав несколько кварталов в неизвестно каком направлении, Владимир вспомнил о Яне на БМВ.

– Ой. – Он толкнул Коэна в бок, в ответ тот вынул искристую бутылку водки.

Бутылку вместе с номером телефона и факса презентовал Франтишек, прежде чем покинуть садик, волоча на себе бесчувственного Планка. Волок он американца к себе домой с целью протрезвить посредством освежающих процедур. Услыхав, куда столованец тащит Планка, Владимир забеспокоился. У него сложилось нехорошее представление о визитах в спальни стареющих мужчин, особенно когда к происходящему примешивался алкоголь. Но что было делать?

– Мы пян, – заявил Коэн, сбиваясь на русский выговор.

– Мы пьяны, – поправил Владимир, тем не менее откупоривая бутылку. – Где мы? – Он прижался носом к прохладному оконному стеклу: они ехали мимо поникших лип и небольших особняков, выглядывавших из-за наманикюренных изгородей. – Что мы, блин, тут делаем?

Они переглянулись: для трех утра вопрос серьезный, – и принялись вырывать бутылку друг у друга. Справедливости ради уточним: борьба велась далеко не с той энергией, с какой, к примеру, бьются крестьянские сыны, налитые половозрелой силою.

Трамвай пересек реку и полез в гору. На середине Репинского холма, где австрийцы строили семейный развлекательный комплекс под патронажем мультяшного персонажа Гуся Понтера, трамвай, содрогнувшись, внезапно встал.

За окном заблестели две головы, гладкие, как лунный диск, темные редкие пятна пробивавшейся растительности очертаниями напоминали кратеры и прочую лунную географию. Два скинхеда – комическая пара, коротышка и верзила, – вошли в вагон, звеня многочисленными цепями, пряжки их ремней имитировали флаги конфедератов[52]52
  Конфедераты – 11 южных штатов США, отколовшихся от Севера в 1861 г. и воевавших против северян в разразившейся гражданской войне, окончившейся в 1865 г. поражением южан.


[Закрыть]. Скинхеды смеялись и забавы ради пихали друг друга, умудряясь попутно отхлебывать из бутылок «Бехеровки», отчего Владимир поначалу принял их за столованских геев, ошибочно посчитавших флаг конфедератов одним из символов Американы. В конце концов, очень долгое время на Кристофер-стрит[53]53
  Улица в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж – популярное место встречи тамошних геев.


[Закрыть] и чуть далее к западу от нее без бритой башки лучше было не показываться.

Но когда они увидели Владимира и Коэна, смех прекратился. Зато появились сжатые кулаки, и в избыточном свете трамвая голые скальпы, прыщи, боевые шрамы и кривые ухмылки мальцов читались как подробная дорожная карта подростковой ненависти.

Справа от Владимира треснуло окно, и глаза немедленно защипало от спирта, осколки стекла расцветили кожу порезами, будто после неудачного бритья, а трамвай наполнился знакомым запахом тыквенного ликера. Бутылку метнул, должно быть, низкорослый и толстый скинхед. Владимир не мог открыть глаза. А когда попытался это сделать, ничего, кроме мути, не увидел, словно ему закапали глазные капли; впрочем, он и не хотел ничего видеть. Во тьме нестройным хороводом роились мысли о боли, несправедливости, мести, но все затмило воспоминание о терапевтических свойствах жесткой бабушкиной подушки, вывезенной из России, – твердой, но удобной; на ней он практиковался когда-то в любовных упражнениях. Вот что было сейчас главным. Когда инстинктивный, жизнеутверждающий страх утоплен в водке и пиве «Юнеско», остается лишь печаль, вызванная неминуемостью утраты жизни и здоровья; в нормальном состоянии эта печаль нахлынула бы задним числом, теперь же она переливалась через край. Подтверждением чему стала реакция Владимира на бутылочную атаку: он произнес одно-единственное слово.

– Морган, – прошептал он столь тихо, что никто его не услышал. Почему-то ему представилось, как она несет по двору своего беглого кота, по-матерински прижимая к груди бунтующее животное, заранее готовая все простить.

– Auslander raus! – завопил коротышка. – Raus! Raus![54]54
  Иностранцы, вон! Вон! Вон! (нем.)


[Закрыть]

Коэн схватил Владимира за руку холодной и мокрой ладонью. Владимира поставили на ноги, а потом он ударился обо что-то острое, наверное о край сиденья, но постарался не потерять равновесия, ибо вдруг осознал: мать с отцом не вынесут гибели единственного ребенка. Так что в итоге он испытал страх, и этот страх промыл ему глаза: теперь он отчетливо видел трамвайные ступеньки, все еще открытую дверь и черный асфальт за ней.

– Иностранцы, вон! – крикнул второй скинхед по-английски. Видимо, заучивая подходящие выражения, они поделили меж собой соответствующие европейские языки. – Убирайтесь в свою Туркляндию!

Ветер, дувший с реки, подталкивал их в спины, словно заботливый друг, указывающий путь. Позади слышался смех обидчиков, к которым присоединились и проснувшиеся работяги, а также надтреснутый, терпеливый голос из трамвайного магнитофона: «Осторожно, двери закрываются».

Они бежали, не разбирая дороги, мимо припаркованных «фиатов» и горевших через один уличных фонарей к знакомому черному силуэту замка, маячившему в отдалении. Бежали не глядя друг на друга. Через несколько кварталов страх Владимира выдохся, вернулась печаль, материализовавшись в виде огромного сгустка слизи, поднимавшегося из желудка по легким, огибая загнанное сердце. Ноги у него подкосились, и он упал – не без изящества – сначала на колени, потом ладонями в землю, чтобы затем перевернуться на спину.

Очнулся Владимир от оглушающего рева автомобилей. Две полицейские машины, пронизывая сине-красными сполохами долину розового барокко, где друзья обрели покой, затормозили в нескольких сантиметрах от его физиономии, и их с Коэном моментально окружили потные великаны. Снизу были видны очертания тяжелых дубинок, болтавшихся на ремнях, запах пива и корейки перебил уличную угольно-дизельную вонь. Раздался смех, раскатистый гогот славянского копа в три утра, – слушайте все, кому не лень, за это денег не берут.

Да, веселая собралась компания, топтавшаяся на наших падших героях; свет мигалок лишь усиливал карнавальную атмосферу – казалось, рейв, тот самый, о котором мечтал Франтишек, был в полном разгаре.

Владимир лежал, скрючившись, в гнезде, сооруженном по подсказке инстинкта из куртки и толстого свитера.

– Буду ясем американко, – взмолился он без особой надежды. То была единственная полезная фраза, которую он знал по-столовански: я американец.

И лишь подогрел всеобщее веселье. Очередной эскадрон полицейских «трабантов» выскочил из прилегающих улочек, с десяток офицеров пополнили ряды бойцов. И вот уже вновь прибывшие скандируют экспатриантскую мантру: «Буду ясем американко! Буду ясем американко!»

Кое-кто снял фуражки и затянул нестройно «Звездно-полосатый флаг», выученный за годы трансляции Олимпийских игр; впрочем, дальше первых тактов дело не пошло.

– Американский бизнесмен, – уточнил Владимир, но даже это не возвысило его в глазах закона.

Бал полицейских продолжался, подкрепление прибывало каждую минуту, и скоро создалось впечатление, будто в празднике участвуют все городские стражи порядка, задействованные на ночном дежурстве. Некоторые даже вытащили фотоаппараты, и Владимир с Коэном оказались под огнем вспышек В обмякшую руку Коэна вложили бутылку «Столичной», и он в полубреду позировал с ней, бормоча подряд все известные ему столованские выражения: «Я американец… Я пишу стихи… Мне нравится здесь… Два пива, пожалуйста, и одну форель на двоих…»

Внезапно засвиристели рации, начальники выкрикнули приказы, дверцы машин с треском захлопнулись. Что-то произошло где-то в другом месте, и бульвар постепенно опустел. Последним отъехал молодой рекрут в красно-золотой фуражке с грозным столованским львом, фуражка была ему великовата. Но прежде он подошел к ним и, взъерошив Коэну волосы, выдернул бутылку у него из рук.

– Извини, американский друг. «Столичная» денег стоит.

Потом он совершил добрый поступок поднял обоих разом и отволок с трамвайных путей (так вот что врезалось Владимиру в бок!) на тротуар.

– Пока, бизнесмен. – Простецкие усики дергались, когда он говорил. Затем полицейский сел в «трабант» и нажал на газ, сирена взвыла в окончательно растревоженной ночи.

Если бы на этом все закончилось, было бы еще куда ни шло. Но стоило полиции убраться, а Владимиру с Коэном вновь задышать полной грудью, как к ним подъехала другая автомобильная кавалькада – на сей раз вереница БМВ с американскими джипами по бокам.

Гусев.

Он выкарабкался из флагманской машины, закутанный не по погоде в блестящую нутриевую шубу до полу. Выглядел он как свергнутый король, убегающий от вооруженного народного бунта, либо как облысевший дискотечный продюсер, знававший лучшие времена.

– Позор! – заорал Гусев.

За ним стояло несколько человек, все – бывшие военнослужащие МВД, коих они и изображали, вырядившись в форму и прихватив приборы ночного видения. Должно быть, интересная у них выдалась ночка.

Вояки цокали языком, задрав головы к небу, будто им было стыдно смотреть на Владимира с Коэном; последний, уткнув голову в живот, как младенец в утробе, напоминал наполовину свернутый спальный мешок.

– Мы все слышали! – кричал Гусев. – Их переговоры по внутренней связи! Два американца ползут по Уездной улице, один с черными волосами и носом крючком… Мы сразу смекнули, кто это!

– Гляньте на них… Надо же так напиться! – покачал головой один из бойцов, будто узрел нечто необыкновенное.

Владимир, джентльмен во многих отношениях, и к тому же благодаря воспитанию твердо усвоивший, как важно прилично держаться и имитировать трезвость, всерьез подумывал, не устыдиться ли. Особенно жалко выглядел его сотоварищ Коэн: свернувшийся калачиком поэт гундосил что-то вроде «ненавижу, всех ненавижу». Но с другой стороны, не Гусеву и его людям, только что кастрировавшим каких-нибудь болгар, распекать других. Владимир вдруг решил, что это несправедливо.

– Гусев! – сказал он, пытаясь придать голосу одновременно властность и снисходительность. – Прекрати. Найди мне такси, и побыстрее!

– Ты мне тут не приказывай, – Гусев пренебрежительно крутанул запястьем. Очевидно, ближний круг не успел доложить ему, что этот жест абсолютного превосходства вышел из моды лет сто назад. – Садись в мою машину, Гиршкин, и поживее. – Он тряхнул отворотами шубы, и неидентифицируемые останки мертвых нутрий засверкали в свете фонарей. Несомненно, в ином мире, при ином режиме, но с теми же вооруженными людьми под его командованием, Гусев стал бы очень крупной фигурой.

– Мой американский товарищ и я протестуем! – ответил Владимир по-русски. Он ощутил беспокойство в желудке: поглощенное за день – гуляш, картофельные клецки, выпивка – бурлило, – и Владимир молил Бога, чтобы его не вырвало прямо здесь и сейчас, ибо тогда уж он точно проиграет спор. – Ты поставил меня в крайне неловкое положение. Мы с американским товарищем направлялись на позднюю встречу. И кто знает, что он теперь подумает о русских.

– Нет, это ты, Гиршкин, выставил нас на посмешище перед всей Правой. И как раз в тот момент, когда мы упрочили взаимопонимание с городской полицией. Так что, милок, сегодня ты едешь домой со мной. А там поглядим, кто будет хлестать Сурка в бане…

Коэн, видимо, почувствовал угрозу в его голосе, ибо, несмотря на полное невладение русским, промычал нечто утробное.

– Нет! – специально для Гусева перевел Владимир мычание поэта. Ему становилось все страшнее. Что Гусев задумал? – Ставлю тебе на вид нарушение субординации. Если ты отказываешься вызвать мне такси, дай мобильник, я сам позвоню.

Гусев обернулся к своим людям; те пока колебались, смеяться им или отнестись к этому тщедушному пьянице с уважением, но командир подал знак, и они расхохотались. Ласково улыбаясь, Гусев надвигался на Владимира.

– Знаешь, что я с тобой сделаю, цыпленочек? – спросил он шепотом; впрочем, густые русские шипящие разносило эхом по всему кварталу. – Знаешь, сколько времени тянется здесь расследование преступления, если у тебя есть друзья в мэрии? Слыхал про ногу, которую нашли в ящике с носками в «К-марте»? Уж и не припомню сейчас, кого мы в тот день расчленили. Его превосходительство посла Украины? Или сделали обрезание министру рыболовства и птицеводства? Тебе интересно? Тогда я загляну в мою амбарную книгу. А еще лучше, не шлепнуть ли тебя и твоего дружка? Зачем тратить сотню слов, когда на двух пидоров хватит и одной пули?

Он подошел настолько близко, что Владимиру ударил в нос едкий запах сапожного крема, которым Гусев натирал свои мотоциклетные ботинки. Владимир открыл рот – зачем, собственно? Пушкина процитировать? Укусить Гусева за ногу? Тогда, во флоридском отеле с Джорди, он как-то выкрутился… Он…

– Опа, ребята! – крикнул Гусев своим людям. – Прикиньте, какой будет заголовок в завтрашнем «Столованском экспрессе»? «Два американца покончили с собой из-за повышения цен на пиво». Как вам, братки? И разве я сегодня не остроумен?

Между Гусевым и его увешанными оружием соратниками началась дискуссия: не сбросить ли иностранцев с Ноги. Внезапно Владимир ощутил странную усталость. Его влажные веки смыкались…

Спустя несколько секунд он перестал понимать, о чем говорят соратники Гусева; их речь казалась скорее заполошным гусиным клекотом, а не уголовной скороговоркой. И вдруг…

Вдруг непонятно откуда послышался шум. Благостный звук голливудских сказок. Визг шин спасительного автомобиля, что выворачивает из-за угла и втискивается в узкое пространство между Гусевым и его командой.

Из «бимера» вылез Ян, в грубошерстной теплой пижаме он походил на выпущенного на поруки пациента дурдома.

– У меня приказ, – крикнул он сначала Гусеву, а потом и бывшему спецназу МВД. – Приказ от самого Сурка. Мне, и только мне велено доставить Гиршкина домой!

Гусев невозмутимо достал пистолет.

– Отойдите, господин Гусев, – сказал Ян. – Как я уже сказал, у меня приказ…

Гусев схватил молодого столованца за плечи, развернул его на сто восемьдесят градусов, одной рукой вцепился в пижамный воротник, а другой воткнул дуло пистолета между складок на шее Яна.

– Какой приказ?

В этот момент время для Владимира остановилось бы, если б не болтанка в желудке. Каждая пертурбация отсчитывала единицу той временной протяженности, которую ему оставалось прожить, пока Гусев не выпустит Яна из лап. Наконец водитель, парень далеко не мелкий, но выглядевший таковым на фоне раздувшейся физиономии Гусева, медленно полез рукой внутрь пижамных штанов и достал из спрятанного под ними футляра (его пальцы лишь слегка подрагивали) мобильный телефон.

– Сурок следил за вашими передвижениями. – Обычно спотыкающийся русский Яна сейчас был правильным и точным. – Честно говоря, он волнуется за безопасность Гиршкина. Если хотите, я наберу номер Сурка.

Наступила глубокая тишина, если не считать металлического щелчка: то ли поставили оружие на предохранитель, то ли изготовились к бою. Затем Гусев отпустил Яна. И быстро повернулся спиной, предоставив Владимиру довообразить выражение лица его проигравшего противника. Далее Владимир услыхал, как захлопнулась дверца машины. С десяток моторов взревели почти одновременно. Какая-то бабушка, открыв окно в доме напротив, принялась кричать ломким от сна и старости голосом, требуя тишины и угрожая опять вызвать полицию.

Лежа на заднем сиденье машины (Коэна распрямили и усадили на место штурмана), Владимир уговаривал себя забыться если не вечным сном, то по крайней мере некой его разновидностью. Не получалось. В его голове, как в центральном агентстве по отбору актеров, толпились угреватые скинхеды, истерические полицейские, бравые ребята в форме МВД и, конечно, странные советские таможенники. И тот, с запахом осетрины изо рта. Тот, что сказал когда-то матери:

– Ты еще вернешься, жидовка.