Текст книги "Приключения русского дебютанта"

Автор книги: Гари Штейнгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Владимир начал было благодарить соотечественника на самом выразительном и цветистом русском языке, на какой только был способен, но Сурок вытолкал всех наружу, где между кучками туристических автобусов и замызганными такси польского производства стоял караван БМВ. У всех машин на капоте красовался желтый логотип «ПраваИнвеста», каждая была окружена высокими парнями в лиловых пиджаках необычного покроя – нечто среднее между деловым костюмом и смокингом.

– Эти в основном столованцы, – объяснил Сурок. – Мы часто нанимаем местную рабсилу.

Он помахал своим людям, а Гусев, сунув два пальца в рот, свистнул.

С изумительной четкостью постмодернистской хореографии двенадцать поджарых столованцев одновременно распахнули дверцы двенадцати машин. Кто-то из людей Сурка забрал у Владимира багаж. Гостя усадили в БМВ. Строгий немецкий интерьер машины был зачем-то изуродован джерсовой обивкой в черно-белую зебровую полоску и мохнатыми подстаканниками.

– Тут у вас очень симпатично, – сделал комплимент Владимир. – Все, как говорят американские компьютерщики, для удобства пользователей.

– О, это заслуга Эстерхази, – сказал Сурок и свистнул волосатому мужичку, с угрюмым видом стоявшему в тени «рейндж-ровера».

Эстерхази, в черном кожаном пиджаке на голое тело, в кожаных штанах, заправленных в замшевые сапоги «Капизиос», помахал Владимиру пачкой «Кэмела», а Сурку показал большой палец.

– Да, венгры всегда впереди планеты всей, – вздохнул Сурок почти с завистью, тем самым поставив точку в дискуссии на интернациональную тему.

Процессия выехала на шоссе. Владимир высматривал первые говорящие приметы – флора, фауна, постройки – новой страны, в которую он попал. За постройками дело не стало: очень скоро они возникли по обе стороны шоссе. Жаль, их не предварили дорожным знаком «Ближайшие 100 развилок – детство Владимира»: бесконечные ряды облезлых жилых домов советской эпохи; там, где отвалилась штукатурка или стена пошла сырыми пятнами, ребенок с воображением узнавал разных животных и созвездия. В просветах между этими чудищами виднелись крошечные пустыри с горсткой песка и ржавыми качелями – на таких площадках Владимир иногда играл. Верно, это была Права, а не Ленинград, но скорбная череда таких домов тянулась от Таджикистана до Берлина, и не было от них спасения.

– Первый урок столованского языка, – сказал Костя. – Эти жилые коробки столованцы называют панеляками. Понятно почему? – Ответа не последовало, и Костя продолжил: – Потому что они как бы сложены из панелей.

– Нам столованский не нужен, – заметил Сурок. – Эти козлы отлично говорят по-русски.

– Если возникнут с ними проблемы, – сказал Гусев, – позвони мне и мы на них наедем, как в шестьдесят девятом. Я в то время был здесь, между прочим.

По меньшей мере еще минут десять они ехали мимо блочных жилых кварталов, изредка их сменяли закопченные саркофаги стареньких перегруженных электростанций или оруэлловские силуэты фабричных труб, едва различимые в клубах дыма, который они сами и извергали. Иногда на глаза попадалась строящаяся башня австрийского банка или старый склад, обновляемый под представительство немецкой автомобильной компании На расспросы Владимира в машине хором отвечали:

– Куда ни глянь, всюду деньги – только руку протянуть.

Панеляки наконец остались позади, но, когда уже замаячила туристическая Права с булыжными мостовыми, рассеченными серебряными извилинами трамвайных рельсов, процессия, к сожалению, свернула вправо и двинулась по песчаной дороге с редкими вкраплениями асфальта, напоминавшими автомобилистам о том, сколь цивилизованной бывает жизнь. В отдалении показался личный панеляк Сурка: несколько зданий стояли за оградой на вершине сыпучего холма, балконы походили на брустверы неприступной крепости социализма.

– Четыре здания, два построены в восемьдесят первом, два в восемьдесят третьем, – похвастался Сурок.

– Мы купили все это в восемьдесят девятом меньше чем за триста тысяч долларов, – добавил Костя.

Владимир попытался было запоминать эти цифры, вдруг пригодятся на каком-нибудь экзамене, и неожиданно понял, что устал.

На пятачке между домами замерли наготове несколько американских джипов и танк с дырой вместо дула.

– Ну вот и хорошо, – благодушно произнес Сурок – Нам с Гусевым надо отъехать в город, а Костя покажет тебе твою комнату. Завтра у нас то, что я называю бызнесменским обедом. Между прочим, это еженедельное мероприятие, на нем мы обсуждаем разные идеи, кое-что отмечаем для себя.

Гусев процедил «до свидания», и моторизованная армада приступила к выполнению сложного маневра: развернуться в сторону золотой Правы, не врезавшись при этом в танк. Костя же, насвистывая «Калинку», повел Владимира к входу в здание, обозначенное без лишних затей как № 2.

В холле было тесно. Под одинокой голой лампочкой толклись, источая густой запах пота, десятка два парней с оружием наперевес, на полу валялись пустые бутылки и игральные карты, и над всем этим сонно жужжали толстые, одуревшие от сытости мухи.

– Знакомьтесь, Владимир, уважаемый молодой человек, – объявил Костя.

Владимир отвесил легкий поклон, как и подобает уважаемому молодому человеку. Затем повернулся в одну сторону, в другую, чтобы никого не упустить, и произнес по-русски:

– Добрый день.

Рыжебородый человек неопределенного возраста, весь обклеенный детскими светящимися пластырями, поднял свой «Калашников» и пробормотал ответное приветствие. Он, очевидно, высказался за всех.

– Лучшие люди Гусева, – сообщил Костя, когда они повернули в коридор. – Все служили в войсках МВД СССР Не советую наступать им на любимую мозоль. И не спрашивай меня, а уж тем более Гусева, зачем они нам нужны.

Коридор закончился приоткрытой дверью, над которой жирной автомобильной смазкой было выведено-. КАЗИНО. Из помещения за дверью доносилась песня «Дайер Стрейтс» – «Деньги из воздуха».

– Отремонтировать, конечно, надо, – заметил Костя, предупреждая недоумение гостя, – но заведение все еще прибыльное.

Казино было размером со спортивный зал в научно-математической школе, где учился Владимир, и имело такое же отношение к азартным играм, как школьный спортзал к спорту. Вокруг складных столиков лепились кучками светловолосые девушки; дымя сигаретами, они изо всех сил пытались выглядеть роковыми в резком свете галогеновых ламп. «Дайер Стрейтс» пели: «Деньги бери из воздуха, а девок задарма». Только не в этом шикарном месте.

– Добрый день, – галантно произнес Владимир, хотя и не был уверен в том, что день за безоконным мраком казино еще не превратился в вечер. Ответом ему была фронтальная масса нефильтрованного дыма, выдохнутого девушкой с кожей цвета зеленого лука и столь тщедушного вида, что, возможно, она и сама бы взлетела вслед за дымом, если бы не накладные плечи, придавившие ее к полу.

– Это Владимир, – сказал Костя. – Он приехал к нам, чтобы проворачивать дела с американцами.

Девушки немедленно вышли из ступора, подтянулись и скрестили ноги. Послышалось хихиканье и многократно повторенное слово «американец». Гюрза с плечиками с трудом поднялась со стула и, опираясь на столик, чтобы не упасть, представилась по-английски:

– Я – Лидия, вожу «форд-эскорт».

Остальные нашли ее высказывание чрезвычайно остроумным и зааплодировали. Владимир собрался было произнести несколько ободряющих слов, но Костя взял его под руку и вывел из казино со словами:

– Ты, наверное, устал с дороги.

Они поднялись на два марша по лестнице, провонявшей говяжьей тушенкой и крахмалом – ароматами русского семейного быта, – и вошли в ярко освещенный коридор с несколькими дверями в ряд.

– Твоя номер двадцать три. – Костя на манер хозяина дешевой гостиницы крутил на пальце связку ключей. Войдя в квартиру, он сделал широкий жест рукой: – Это большая комната.

В комнате было не повернуться, оливковый шведский диван, громоздкий телевизор и чемодан Владимира, вскрытый и обысканный, заняли все пространство. Ксерокопии статей об американской общине в Праве, которыми Владимир запасся на всякий случай, были разбросаны по полу; бутылка шампуня булькала под диваном, по полу змеился зеленый ручеек. Ох уж эти любопытные русские. Как приятно вернуться в страну абсолютной прозрачности.

Следующая остановка – спальня с удобной широкой кроватью, – продолжал обход Костя. Кроме кровати в спальне имелся простенький гардероб, а окно выходило на фабричные трубы, заменявшие горизонт. – Еще есть прекрасно оборудованная кухня и маленькая комната для работы и обдумывания всяких важных мыслей.

Владимир заглянул во встроенный шкаф, где стоял письменный стол размером со школьную парту, а на нем – печатная машинка с русскими буквами.

– В Москве в такой квартире помещаются две семьи, – заметил Костя. – Есть хочешь?

– Нет, спасибо. В самолете…

– Может, выпьешь чего-нибудь?

– Нет, я бы лучше…

– Тогда спать.

Обняв гостя за плечи, Костя отвел его в спальню. Владимир уже и забыл, как легко русские входят в телесный контакт. Там, за океаном, на приемной родине, даже отец, бывший когда-то вась-вась с простыми колхозниками, приучился держать положенную в Америке дистанцию.

– Вот моя визитка, – сказал Костя. – Звони в любое время. Я здесь, чтобы охранять тебя.

Охранять?

Владимир устал с дороги, у него слипались глаза.

– Но разве мы все здесь не друзья-товарищи? – задал он вопрос, достойный актера, пробующегося на роль в советской версии «Улицы Сезам», но ответа не последовало.

– После бизнесменского обеда, – сказал Костя, – мы с тобой поедем осматривать Праву. У меня такое чувство, что ты оценишь красоту этого города. Наши люди не очень-то… Да что говорить! Завтра я зайду за тобой.

Распрощавшись с Костей, Владимир перерыл багаж в поисках бутылочки с миноксидилом. По милости Франчески, сурово предостерегавшей его от преждевременного облысения, он чуть ли не подсел на этот тоник для волос. Владимир направился в ванную, типовой санузел, украшенный клеенчатой занавеской с неестественно огромным павлином: огненный хохолок, слюнявый клюв – такой самец, наверное, кидается на все, что обладает хотя бы отдаленным сходством с пернатыми и яйценоскими.

Владимир зачесал волосы назад, оголив участки, нуждавшиеся в обработке, и принялся обильно втирать миноксидил, желая возместить пропущенный в самолете сеанс. В зеркале он видел, как щурится, когда капля снадобья падает со лба, удобряя его подраставшую бороду.

В спальне он ощупал толстое пуховое одеяло, засунутое в пододеяльник, вышитый мережкой, – точно такой же был у них в Ленинграде. Владимир уже собрался залезть в постель, как вдруг… что за черт, у него подкосились ноги и он упал на ковер, колючий, как его подбородок. И впрямь, что за черт: Франческа, Хала, мать, дом… Он изо всех сил таращил глаза, уперев взгляд в белый потолок, но даже заманчивая мысль о пуховом одеяле и его материнских качествах не подняла нашего героя на ноги, и он заснул прямо на полу.

2. Новые друзья

Бизнесменский обед был в полном разгаре.

Красноносый, толстопузый дебил, которого Владимиру представили как младшего заместителя помощника директора по финансовому планированию, брякнул нечто двусмысленное о девушке Сурка, украинке по национальности, и теперь двое дюжих парней в лиловых пиджаках вытряхивали его из-за стола. Крики заместителя стали еще громче, когда за ним закрыли дверь, но сидящих за столом это мало волновало – в зал как раз вкатили новые картонки с «Джеком Дэниэлсом»; работницы казино в честь приема были раздеты почти догола.

На столе раскинулось мозаичное панно с изображением куриного Бородина, сложенное из объедков котлет по-киевски – гнутые косточки, лужи масла. Сотрапезники жарко спорили о том, как лучше есть сосиски, продаваемые в центре города, – засунутыми в американские булочки или положенными на кусок традиционного ржаного хлеба. Каждое высказывание сторон акцентировалось мощным выбросом сигаретного дыма, после чего рука небрежно тянулась к бутылке.

Владимир закашлялся и протер глаза. На одном конце стола Костя невозмутимо уплетал баранью грудинку, на другом славянский лось, входивший в сильно набравшуюся группу сопровождения Гусева, громко нахваливал ржаной хлеб и водку, а также огурчики со своего огорода, столь свежие, что от них до сих пор пахнет навозом.

Кулак Сурка тяжело опустился на стол, и сразу наступила тишина.

– Ладно, – сказал Сурок – Теперь бизнес.

Молчание длилось. Господин с кустистыми бровями, сидевший рядом с Владимиром, впервые за время обеда повернулся к нему, при этом вид у господина был такой, словно перед ним поставили добавочную порцию куриных котлет. Постепенно остальные последовали его примеру. Владимир трясущимися руками налил себе виски. Весь день он нервничал и отказывался от еды и питья, но теперь воздержание казалось ошибочной тактикой.

– Привет, – обратился Владимир к собранию и опустил глаза на стакан с виски – так выступающий на телевидении подглядывает в текст с подсказкой. Однако прозрачная жидкость ничем не могла ему помочь, разве что придать отваги. Он выпил. У-уф! Виски в пустом желудке взорвалось глубинной бомбой.

– Да ты не бойся, хлебни еще, – посоветовал Сурок.

Все вежливо засмеялись, и первым Костя, старавшийся придать веселью дружелюбный настрой.

– Да. – Владимир снова выпил. Вторая порция произвела столь сильное впечатление на пустой пищевод, что Владимир вскочил.

Русские откинулись на спинки стульев, послышался шорох – руки нащупывали оружие под столом.

Владимир заглянул в свои заметки. Написанные крупными печатными буквами и пестревшие восклицательными знаками, они напоминали агитационные первомайские лозунги.

– Господа! – выкрикнул Владимир и тут же замолчал столь же резко, сколь и начал… Ему требовалось перевести дух. Вот оно! Очертания туманного плана, который Владимир составил перед отъездом из Нью-Йорка, постепенно прояснялись, достигая не меньшей осязаемости, чем австрийский банк или немецкая автомобильная фирма.

«По слухам, дядя Шурик специализировался на пирамидах, – говорил ему отец, когда они ели рыбу в саду усадьбы Гиршкиных. – Знаешь, что это за штука, Володя?»

Ага. Он знал. Финансовые пирамиды. Известные также как схема Понци, в честь некоего Карло Понци, нового ангела-хранителя Владимира, альфа-иммигранта из Пармы, шустрого гонифа, у которого все получилось.

Владимир оглядел сидящих перед ним русских. Какие симпатичные качки! Они слишком много курят, пьют, убивают. Говорят на умирающем языке и, если честно, сами долго не протянут в этом мире. Они – его народ. Да, после тринадцати лет скитаний в американской пустыне Владимир Гиршкин набрел на иной сорт трагедии. Нашел место, в котором быть несчастным приятнее. Наконец нашел дорогу домой.

– Господа, – повторил Владимир. – Я хочу создать финансовую пирамиду!

– Ой, я обожаю пирамиды, братва, – отозвался один из наиболее дружелюбных качков, носивший раскрашенный снимок толстомордого шелудивого младенца на отвороте пиджака.

Но остальные уже ворчали и закатывали глаза. Финансовая пирамида? Только не это.

– Понимаю, звучит неоригинально, – продолжил Владимир. – Но я провел небольшое исследование и обнаружил подходящий сектор населения для такого рода активности. Прямо здесь, в Праве.

Недоверчивый шепоток и удивление за столом. Бизнесмены заинтересованно поглядывали друг на друга, будто Гриша, управляющий казино, или Федя, директор по продажам, могли каким-то образом олицетворять этот таинственный сектор населения. А кого они еще знали в городе, кроме своих?

– Ты, случаем, не столованцев имеешь в виду? – спросил Сурок. – Мы уже здорово их пощипали. И теперь нами занимаются министерство финансов, министерство здравоохранения и управление рыболовства и птицеводства.

– Не, на фиг столованцев, – забормотали его сподвижники.

– Господа, сколько американцев вы знаете? – осведомился Владимир.

Бормотание прекратилось, и глаза аудитории обратились к худому, нервическому молодому человеку по имени Мишка, просидевшему почти весь обед в туалете.

– Эй, Мишка, как насчет твоей зазнобы? – спросил Гусев.

Последовали гогот и столь энергичная мужская возня, знаменовавшая веселье, что и Владимиру перепала пара дружеских пинков по голени и локтем под ребра.

Мишка попытался втянуть большую голову поглубже в худые плечи.

– Хватит. Заткнитесь, – пробубнил он. – Я не знал, что это за бар. Сурок, ну скажи им…

– Мишка познакомился с американкой, а она оказалась с членом, – наперебой объяснили Владимиру.

Тут же откупорили еще несколько бутылок и произнесли тост за бедолагу Мишку, выскочившего вон из зала.

– Нет-нет, я не имел в виду эту прослойку, – сказал Владимир. – Я говорю об англоязычной общине в Праве. Она насчитывает приблизительно пятьдесят тысяч человек. Ну, плюс-минус тридцать тысяч. Знаете ли вы, сколько у них в среднем денег? – Владимир посмотрел в глаза каждому, прежде чем ответить на этот вопрос. По правде говоря, сам он понятия не имел – сколько. – В десять раз больше, чем в среднем у столованца. Опять же, приблизительно. Суть и изящество моего проекта в следующем: круговорот. Американцы приходят, американцы уходят. Они живут в Праве некоторое время, а потом возвращаются в свой Детройт и нанимаются на паршивую работенку в сфере обслуживания или к папочке на фирму. Пока они здесь, мы выдоим их досуха. Пообещаем слать дивиденды за океан. А если не выполним обещания, то что они смогут сделать? Вернуться и подать в суд? Но нам на самолете доставили уже очередную порцию свежей крови.

Публика раздумчиво вертела стаканы в руках и постукивала куриными косточками по тарелкам.

– Ладно, у меня вопрос. – Гусев затушил сигарету, воткнув ее с размаху в пепельницу, – недурная затравка для выступления. – Для начала, как мы вынем из американцев бабки? Они, насколько я знаю, люди молодые и потому доверчивые, но на вкладчиков, по-моему, не тянут.

– Хороший вопрос, – похвалил Владимир. Он почувствовал себя учителем, который, подменяя заболевшего коллегу, старается завоевать доверие незнакомой аудитории. – Все слышали? Как мы заставим американцев вкладывать бабки? Ответ: сыграем на самоуважении. Большинство этих молодых людей отчаянно пытаются оправдать свое присутствие в Праве – прерванное образование, карьера и так далее. Мы дадим им почувствовать себя участниками возрождения Восточной Европы. Есть такая американская поговорка, придуманная одним знаменитым негром: «Если ты не участвуешь в решении, значит, ты – часть проблемы». Эта поговорка задела глубокие струны в душах американцев, особенно среди либерально настроенных, а именно таких и притягивает Права. И благодаря нам они примут участие в решении проблемы, попутно заработав денег. Вернее, мы заставим их в это поверить.

… и ты думаешь, твой план осуществим? – тихо, но без околичностей спросил Сурок.

– Да, и я скажу, чего это нам будет стоить! – воскликнул Владимир и распростер руки над паствой с пылом первосвященника из Пятикнижия, с жаром новообращенного. – Нужно много глянцевых брошюр. Качественных, потому печатать лучше не здесь, а, например, в Вене. Ну и художественные изображения пятизвездочного отеля на озере Болото, который мы, конечно, никогда не построим, а также ежегодные отчеты о сносе дымных фабрик и разбивке на их месте затейливых корпоративных парков с разными урнами для стекла и для газет, чтобы легче перерабатывать мусор… Точно, побольше экологии. Это ходовой товар. А еще воображение подсказывает центры холистики и клиники Рейки.

Владимира несло. Никто больше не морщился. Гусев что-то царапал на салфетке. Костя перешептывался с Сурком. Тот сначала слушал Костины речи благосклонно, но минутой позже переменился в лице и опять стукнул кулаком по столу:

– Погоди-ка. Мы не знаем никаких американцев. – Костя направил Сурка по верному пути.

– Вот поэтому, друзья мои, – сказал Владимир, – я сегодня с вами. Предлагаю: я лично проникну в американскую общину в Праве. Несмотря на беглый русский и умение пить, я запросто сойду за настоящего американца. Моя репутация безупречна. Я учился в одном из ведущих либеральных колледжей в США, и я глубоко изучил манеру одеваться, стиль жизни и образ мыслей недовольной части американской молодежи. Я долгое время жил в Нью-Йорке, столице недовольства, у меня много друзей среди сердитых, обделенных заказами людей искусства, и я только что поставил точку в романтической связи с женщиной, которая и внешне, и внутренне олицетворяет авангард этой уникальной социальной группы. Господа, не хочу хвалиться, но уверяю вас, лучше меня вы не найдете. Я все сказал.

Костя, добрая душа, зааплодировал. Поначалу в одиночестве, но затем Сурок поднял руку, повертел ее перед глазами словно в поисках шпаргалки, накорябанной на тыльной стороне, вздохнул, поднял другую руку, снова вздохнул и наконец сомкнул ладони. Как по команде десятки жирных, потных ладоней принялись издавать чмокающие звуки, послышались крики «Ура!», и Владимир покраснел как рак.

На сей раз опустил кулак, установив тишину, Гусев.

– Чего ты хочешь? – спросил он. – Для себя, понятное дело?

– Не так уж много на самом деле, – ответил Владимир. – Мне понадобится определенная сумма на выпивку, наркотики, такси – словом, на все необходимое, чтобы расположить к себе общину. По опыту знаю: очень важно появляться как можно чаще в различных барах, клубах и кафе. Так создается аура известности. Сколько это стоит в Праве, трудно сказать. В Нью-Йорке, за вычетом квартирной платы, я тратил три – четыре тысячи долларов в неделю. Здесь, думаю, хватит и двух. Плюс шесть-семь тысяч единовременно на расходы по обживанию.

Тогда и должок Ласло и Роберте можно будет уплатить.

– Сдается мне, Гусев имеет в виду процент от прибыли, – сказал Сурок, вопросительно поглядывая на Гусева.

У Владимира перехватило дыхание. Неужто речь идет о чем-то сверх его нахального требования двух тысяч в неделю? Они вообще понимают?.. Но минуточку, если не попросить доли в прибыли, не обнаружит ли он тем самым незнание делового этикета? Этак не годится. Денег здесь крутилось достаточно; обеденный зал напоминал показы Версаче. Владимиру ничего не оставалось, как, пожав плечами, небрежно обронить:

– На ваше усмотрение. Десять процентов?

Зал ответил консенсусом. Предложение Владимира выглядело разумным. Когда люди Сурка обговаривали свой процент от прибыли, они обычно начинали с пятидесяти.

– Товарищи, – продолжил Владимир, – коллеги по бизнесу; хочу вас заверить, я не ставлю себе Целью обобрать вас. Я, как говорят в Америке, «командный игрок». Так что…

А что, собственно? Он подыскивал изящную концовку.

– Так что давайте выпьем за успех!

Следом было произнесено немало тостов за «Командного игрока». К Владимиру выстроилась очередь, чтобы пожать ему руку. Тех предпринимателей, что полезли без очереди, не сумев совладать с нахлынувшими эмоциями, из помещения выдворяли.

Они выехали со двора. День стоял прекрасный, дул легкий ветерок, и даже химическая дымка нравилась Владимиру: она была той исторической правдой, что корректирует вечно самодовольную улыбку солнца. Костя сидел впереди, играя в электронные кости. Водитель, неприступный чеченец в огромном меховом национальном головном уборе, с глазами цвета томатной пасты, был готов, судя по его виду, снести багажник любому польскому «фиату», если только тот не двигался со скоростью звука.

– Погляди-ка, – сказал Костя.

Справа возник ряд широких неоклассических фасадов, лепившихся впритык друг к другу. Крашенные в кремовый цвет, они выглядели вполне миролюбиво, несмотря на пару воинственных сторожевых башен, торчавших сзади. И посреди этого разнобоя, меж шпилей и невесомых контрфорсов, возвышалась закопченная готическая церковь, с легкостью затмевавшая соседей размерами и внушительностью.

– Господи, – Владимир прижался лицом к стеклу, – какое прекрасное не пойми что.

– Замок Правы, – скромно пояснил Костя.

Чтобы как-то отметить этот миг ничем не замутненного туризма, Владимир закурил отдававшую плесенью местную сигарету из пачки, подаренной Сурком под конец обеда. Он опустил стекло в машине – и ему помахала ручками в белых перчатках парочка улыбающихся «эм-энд-эмcок»; человечки-конфетки были приварены к боку трамвая.

– Ах! – вздохнул Владимир, когда старое дребезжащее чудище проехало мимо. Он посмотрел направо – на громоздившийся замок, потом налево – вслед машущим «эм-энд-эмcкам» и ощутил безграничное счастье. – Водитель, поставьте какую-нибудь музыку! – попросил Владимир.

– «Аббу»? – Вопрос прозвучал риторически.

– Поставь «Суперзвезду», – велел Костя.

– О да, люблю эту вещь, – одобрил Владимир.

Ветер наполнил машину запахом платанов, на кассете пели нордические красотки, им вторили, в разной степени коверкая произношение, трое бывших советских людей. Машина покатила с холма, на котором высился замок. Мимо на полной скорости пронесся трамвай, промахнувшись буквально на сантиметр.

– Столованцы долбаные! – завопил чеченец.

Из брошюры, просмотренной в турфирме в аэропорту, Владимир запомнил фразу «море шпилей». и действительно, в архитектурном рагу, бурлившем внизу, присутствовали золотые шпили, блестевшие на солнце идущего на убыль лета. Однако авторы брошюры обнаружили явную пристрастность, забыв упомянуть покатые красные крыши, спускавшиеся каскадом к серой излучине реки…

– Тавлаты, – подсказал Костя.

Не упомянули они и огромные бледно-зеленые купола, венчавшие массивные барочные церкви по обе стороны реки. И мощные готические пороховые башни, со стратегическим умыслом разбросанные по городу, – подобно суровым средневековым рыцарям, они охраняли Праву от той банальной бестолковщины, что сожрала линию горизонта в столь многих городах Европы.

Пейзаж портило только одно странное сооружение; гигантское и угрюмое, оно торчало вдалеке, но каким-то образом умудрялось нависать над половиной города. Сначала Владимир подумал, что это пороховая башня-переросток, почерневшая от времени. Только… Неужели… Нет, долее нельзя было отрицать горькую правду. Сооружение представляло собой нечто вроде гигантского ботинка, вернее, галоши.

– Что это? – спросил Владимир у Кости, стараясь перекричать «Аббу».

– А? Ты никогда не слышал о Ноге? – заорал в ответ Костя. – Это забавная история, Владимир Борисович. Рассказать?

– Будь добр, Константин Иванович. – Владимир уже не помнил, откуда узнал отчество Кости, но этот человек, «соль земли», не мог не быть сыном Ивана.

– В общем, как только кончилась война, Советы возвели здесь, в Праве, самую высокую статую Сталина в мире. Это было что-то, скажу я тебе. Весь Старый город был зажат между ботинками Сталина, и как он только на него не наступил.

За эту шутку Костя вознаградил себя смешком. Как же ему нравилось общаться с Владимиром! А последнему стало ясно, что родись Костя в более здоровое время и в другой стране, из него получился бы обожаемый учитель в какой-нибудь тихой, тугодумной провинции.

– А потом, когда отец народов отошел в мир иной, – продолжал Костя, снова переходя на дидактический тон, – столованцам позволили снести статуе голову и заменить ее головой Хрущева. Большое утешение! И наконец, через два года после Габардиновой революции, местным удалось взорвать Никиту, но не до конца… Не спрашивай, что было дальше. Скажу лишь, что парней, выигравших контракт на подрыв Левой Ноги, последний раз видели на Сен-Бартельми[25]25
  Курортный остров в Карибском море.


[Закрыть] с Тратой Пошлой. Помнишь такую? Она играла в фильме «Иди домой, снайпер Миша» и еще в этом, как его… который в Ялте снимали… А, вспомнил – «Мой альбатрос».

– «ПраваИнвест» мог бы взорвать Ногу, – предложил Владимир, на секунду позабыв о невыносимой легкости бытия, царившей в корпорации.

– Дорого очень, – осадил его Костя. – Нога уходит прямо в фундамент Старого города. Если ее неправильно взорвать, пол-Правы снесет в реку.

Что ж, если даже «ПраваИнвест» не может справиться с Ногой, тогда Владимир просто сотрет ее мысленно со своей сетчатки, и плевать на галошеобразную тень, накрывающую архитектурные красоты.

Да, если не считать гигантской Ноги, Права продолжала очаровывать его золотистостью, и наконец до Владимира дошло: в этой Праве есть свой шарм; конечно, не город мира, как, скажем, Берлин, но и не задрипанный Бухарест. Поэтому возникал вопрос: а что, если здешние американцы принадлежат скорее к продвинутому типу Франчески и Тайсона, а не к таким замороченным, как балбес Баобаб? Желудок Владимира тревожно заурчал. Костя, словно почувствовав состояние Владимира, произнес:

– Красивый город, правда? Но Нью-Йорк наверняка красивее.

– Издеваешься? – отозвался Владимир.

Они проскочили несколько светофоров на красный свет и выехали на мост, соединявший две части города. По мосту ходили трамваи, брызгая искрами из-под колес, и водитель опять обругал столованцев за их убийственный транспорт.

– Ну, – сказал Костя, прирожденный дипломат, – Нью-Йорк все-таки побольше.

– Точно, – согласился Владимир, – самый большой город в мире. – Но особой гордости не испытал.

Съехав с набережной, они оказались на улице, застроенной величавыми барочными зданиями, пребывавшими в разной степени одряхления; орнамент, однако, уцелел – лепные фронтоны и гербовые щиты, словно рюши на поношенном платье Габсбургов.

– Останови здесь, – велел Костя.

Водитель на полном ходу развернулся к тротуару.

Владимир вылез из машины и сплясал короткий танец счастья, нечто среднее между джиттербагом и казачком. Он чувствовал, что Костя его не осудит за эту мимолетную дурашливость. Русский понимающе улыбнулся и сказал:

– Да, хороший нынче денек.

Они зашли в кафе, выбрав одно из длинного ряда. Белые пластиковые столики тянулись из помещения на улицу; заставленные свининой, клецками и пивом, они были взяты в плотное кольцо немцами. Впрочем, туристы сновали повсюду. Немцы разгуливали целыми общинами – веселые пьяные швабы и целеустремленные франкфуртцы. Бригады осоловевших мюнхенских матрон из церковных туров, вываливаясь из пивных, наступали на тявкающих такс, которых выгуливали их столованские ровесницы — бабушки. Владимир с первого взгляда почувствовал родство с этими сморщенными старухами, пережившими и фашизм, и коммунизм; их город, судя по всему, больше не принадлежал им, но увешанных камерами заграничных однолеток они буравили презрительным взглядом из-под блеклых косынок Владимир мог бы с легкостью представить на их месте свою бабушку, разве что она не завела бы собаку, предпочитая скармливать лишнюю еду ненаглядному сыночку.

Вездесущие немцы были не единственными иностранцами в Праве. Стайки стильных молодых итальянцев фланировали по бульвару, обозначая свое присутствие струйками дыма от сигарет «Данхилл». Одинаково и супермодно стриженные француженки, сбившись в кучку, скептически разглядывали щит с ресторанным меню. И наконец Владимир услыхал жизнерадостные позывные американской семьи, большой и крепкой, спорившей о том, чья очередь таскать «эту чертову видеокамеру».