Текст книги "Сад Лиоты"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

Оставив Рут в гордом одиночестве сидеть за кухонным столом, он отправился в гостиную. Его рабочий стол стоял у окна. Корбану нравилось смотреть на двор, где был расположен аккуратный бассейн, и на многоквартирный дом напротив. Рут иногда посмеивалась над его привычкой наблюдать, как купается и загорает университетская братия. Но у его пристрастия сидеть у окна было другое объяснение: он не любил замкнутого пространства. А Рут совершенно не беспокоило отсутствие окна, наоборот, она утверждала, что ей лучше работается, когда она уединяется в закрытом помещении. Он также заметил, что ей нравится сидеть поближе к холодильнику и кофеварке.

Тем не менее, какими бы ни были их пристрастия, совместное проживание, казалось, складывалось вполне удачно. У каждого из них было свое жизненное пространство.

Так почему же он до сих пор кипит от злости?

Садясь за стол, он сбросил на пол какие-то бумаги, оставшиеся после нашествия подружек Рут. Одна из девиц открывала его тетрадь и умудрилась исчеркать нелепыми закорючками целую страницу. Скрипнув зубами, он вырвал этот лист, скомкал его и швырнул в мусорную корзину. Затем выдвинул средний яшик своего письменного стола и обнаружил, что в пластиковой коробке осталась всего одна ручка. А он покупал их дюжинами.

– Будь добра. Рут, передай своим приятельницам, чтобы они держались подальше от моего стола!

– Прости. А что пропало?

– Ручки. Уже не в первый раз.

– Я куплю несколько штук, когда пойду в магазин.

– Когда пойдешь?

– Не сейчас, разумеется. – В ее голосе послышалось раздражение. – Почему бы тебе не выпить кофе?

Лишь бы отвлечь его чем-нибудь. Вот как раз кофеин ему вовсе ни к чему. Он и без того крайне взвинчен. И дело тут не только в Лиоте Рейнхардт, но и в его альма-матер. И в профессоре Вебстере с его нелепыми требованиями. В Рут с ее подружками, которые используют его квартиру для своих посиделок. Словом, вся его паршивая, гнусная жизнь вызвала в нем приступ гнева.

Он оглядел комнату. После компании, которая приходила к Рут обсуждать актуальный вопрос об угнетении женщин во всем мире, здесь царил беспорядок. Когда провалилась долгосрочная программа, рассчитанная на ликвидацию дискриминации по половому признаку, они решили, что женщин несправедливо притесняют. Хотелось бы ему знать, кого здесь притесняют? Сегодня утром он сделал уборку. А теперь диванные подушки разбросаны где попало, пиалы с чипсами, наполовину опустошенные, беззаботно оставлены на журнальном столике вместе с застывшим деревенским соусом. Ковер снова нуждается в хорошей чистке. Все газеты разворошены и разбросаны на полу. Это обстоятельство окончательно вывело его из себя. Эти женщины так одержимы вопросами равноправия, что полностью забыли об общих для всех правилах поведения.

Он вскочил со стула и вернулся на кухню.

– Я никогда не жаловался на ваши сборища, Рут, но вынужден сделать это. Если твои подруги не могут прибрать после себя, тогда пусть встречаются в другом месте.

Глаза ее сверкнули, выдав ее готовность вступить в перепалку, но потом выражение досады на лице сменилось полной покорностью.

– Хорошо. Я позабочусь об этом. – Встала, отложила книги в сторону. – Мне следовало самой сделать это до твоего возвращения домой. Просто успокойся, ладно? Ты так разволновался из-за сущей безделицы.

Она быстро собрала в гостиной газеты, брошюры, салфетки и затолкала их в стоявшую у стола мусорную корзину, потом выкатила из кладовки пылесос и включила его. Корбан тем временем отнес на кухню чипсы с соусом и выбросил их в мешок для мусора.

– Оставь тарелки, Кори. Я вымою! – пообещала Рут, стараясь перекричать жужжавший пылесос, который она быстрыми и небрежными движениями толкала вперед и назад. Она выдернула вилку из розетки, кое-как обмотала шнур вокруг ручки и отнесла пылесос обратно в кладовку.

Затем снова вернулась на кухню.

– Я же сказала, что сама справлюсь с посудой. – Она отпихнула его от раковины. – Я не могу, знаешь ли, делать все одновременно.

Резкость ее тона несколько остудила его пыл, и ему захотелось объясниться.

– Я не люблю хаос.

– О, желаю удачи на этом тернистом пути. Весь мир – хаос.

– Это вовсе не означает, что хаос должен царить в моей квартире.

Она швырнула губку в раковину и гневно посмотрела на него заблестевшими от слез глазами.

– Слушай! Мне жаль,что у тебя выдался паршивый день, но не взваливай на меня свои проблемы. – Она повернулась к нему спиной и снова продолжила мыть посуду. – Тебе порой не хватает здравого смысла. Я собиралась прибраться. Просто мне хотелось сначала подготовиться к занятиям. Ты же ведешь себя так, будто я никогда не выполняю свою работу по дому.

– Я не говорил этого.

– Разве? Что важнее, Кори? Содержать в идеальной чистоте квартиру или окончить университет с отличием? Порой мне кажется, что ты пригласил меня жить к себе с единственной целью – чтобы завести прислугу!

Вовсе нет, если учесть, как часто ему приходилось за ней прибирать. Но он видел, в каком она сейчас настроении – и она абсолютно ясно дала понять, что ее настроение напрямую связано с ним, – так что решил держать рот на замке.

Может, ему и не хватаетздравого смысла. Может, он на самом деле кипятится по пустякам. Ведь в мире и впрямь есть дела куда более важные, чем мытье посуды, или уборка, или укладывание на место диванных подушек. Небольшой беспорядок никого еще не убивал, ведь так? Почему он позволил себе так расстроиться из-за подобной ерунды и вспылить? Рут предупредила его, еще до переезда к нему, что не является наиаккуратнейшим человеком на земле.

А может, на него так повлияло увиденное им в доме пожилой женщины, где все было покрыто толстенным слоем пыли и въевшейся копоти.

Он видел, что Рут кипела от ярости. Мыла стаканы неряшливо, практически не споласкивая их. Если он скажет хоть слово, она соберет свои вещи и уйдет. Потом они, конечно, помирятся. Он накупит вкусной еды в китайском ресторане, подарит ей красную розу – и гроза пройдет стороной.

Он вернулся в гостиную, снова сел за стол и набросал в блокноте несколько строк:

Лиота Рейнхардт. Вздорная. Требовательная. Страдает артритом. Нуждается в помощи. Старческое слабоумие(?) Никаких упоминаний о семье. Живет в нищете и грязи. Единственные финансовые поступления – социальное пособие(?) Образование(?)

Немного же ему удалось узнать, хотя нужно учесть, как мало времени они знакомы. В следующий раз ему следует разговорить старушку.

Он включил компьютер и стал вносить в файл свои наблюдения о Лиоте и ее доме. Чем больше он думал об этой женщине, тем больше понимал, что она наиболее подходящая кандидатура для социологического портрета. В конце концов, не такой уж пропащий был сегодняшний день.

Завершив работу, он почувствовал, что доволен собой. Теперь он знает, что его ожидает, и лучше подготовится к следующей встрече. Может быть, подарить Лиоте что-нибудь? В конце концов, он сумеет получить кое-какую информацию, если пустит в ход все свое обаяние.

Корбан перечитал свою запись в блокноте, улыбнулся, скомкал лист и швырнул его в мусорную корзину. Он сохранил файл и закрыл его, а затем переключился на другие важные и неотложные дела. Лиота Рейнхардт осталась зарегистрированной и забытой в виртуальном пространстве.

4

– Меня не удивляет, что ты ушла из дома, Принцесса. Я знал, что однажды это произойдет. Ты ведь понимаешь, что в любое время можешь приехать в Сан-Диего и жить вместе со мной и Моникой. Mы с радостью тебя примем.

Энни вздохнула:

– Знаю, пап, но не могу принять твое приглашение. Только представь, как мама воспримет это.

Всю вину за бунтарство дочери мать возложит на своего второго мужа, отца Энни, Дина Гарднера. Что, собственно, и происходило на протяжении многих лет. Как только возникали проблемы, он становился козлом отпущения.

– Что тамза шум, Энни? У тебя что, вечеринка? – В его голосе, казалось, прозвучало одобрение.

– Нет, пап. Это попугай. Птичка Сьюзен.

– Такое впечатление, будто разговаривают.

– Да он повторяет все, чего наслушался по телевизору. Его бывший хозяин, уходя на работу, оставлял телевизор включенным специально для него. Ну, чтоб не скучал.

– Твоя мать, детка, видит вещи исключительно такими, какими она хочет их видеть. – В голосе отца Энни уловила явные и такие знакомые нотки раздражения. – Пора уже тебе начать жить своей собственной, а не ее жизнью.

– Я понимаю это, папа, но не хочу сжигать за собой все мосты. Я люблю ее. И хочу сохранить возможность видеть ее и общаться с ней без…

– Желаю удачи.

Энни вздохнула. Потерла лоб. Она знала, что отец и мать до сих пор не могли забыть взаимные обиды и досадовали друг на друга, время от времени обмениваясь желчными обвинениями и жалобами. И это напоминало Энни своего рода качели. Назад и вперед, вверх и вниз. Придет ли когда-нибудь этому конец? Почему они не могут понять, что она любит их обоих? Каждый из них по-своему изощрялся, чтобы завоевать ее доверие и переманить на свою сторону. Она понимала это. И не могла не испытывать боль, потому что, осознанно или нет, родители использовали ее как оружие друг против друга.

Может, идея позвонить отцу была не самой удачной. Может, стоило подождать, пока она разберется в своих чувствах.

– Прости, родная. Послушай. Дай мне адрес своей художественной школы, и я вышлю тебе денег, которых хватит на первое время.

– У меня есть деньги, папа. Я живу со Сьюзен Картер. Ты ведь помнишь ее, да? – Она продиктовала адрес.

– Сан-Франциско? Ты уверена, что хочешь жить в этом городе? – В голосе отца появились тревожные нотки.

– В доме, где мы живем, есть охранная система. Посторонние сюда не приходят. Это небольшая милая квартирка. Я сплю на раскладушке.

– На раскладушке? В какие доисторические времена было построено это здание?

Энни рассмеялась:

– Перестань беспокоиться, па. Я большая девочка, ты не забыл?

– Ты уверена, что не хочешь приехать сюда, в Сан-Диего? Убежден, ты без особого труда сумеешь поступить в Калифорнийский университет со своим аттестатом и высоким баллом по отборочному тесту. Насколько я знаю, университет в Беркли уже дал тебе добро на поступление, не так ли? Даже если тебе придется подождать до следующего семестра…

– Я не собираюсь поступать в университет, па.

– Вообще?

– Во всяком случае, ни в университет в Уэллсли, ни в Калифорнийский. Я записалась в художественную школу. – Молчание отца означало, что он ошеломлен. Означало ли оно также недовольство? Одно дело – говорить своей дочери, что она вольна поступать так, как подсказывает ей сердце, и другое дело – услышать, что она с легкостью пренебрегла возможностью учиться в самых престижных университетах страны ради занятий в художественной школе. – Постарайся не беспокоиться, папа. Мне кажется, это мое призвание. Пока еще не знаю почему, но я должна идти туда, куда ведет меня Господь.

– Дорогая…

Она и раньше пыталась поговорить с отцом начистоту, но это было нелегко. С одной стороны, слова о Божьем промысле в ее выборе не находили отклика в его душе по той простой причине, что он не был верующим и всякий раз начинал нервничать, когда слышал об этом. С другой стороны, она не могла лгать и прилагала огромные усилия, чтобы дать ему понять, насколько важно для нее идти дорогой, указанной ей Господом, Чье присутствие она ощущала в каждой своей картине. Она садилась за мольберт с таким чувством, что идя по верному пути, приближаясь к Создателю, Который открывает ей глаза на мир.

Этот мир включал в себя и членов ее семьи, разобщенных разводом и взаимной неприязнью.

Возможно, бабушка поможет ей подобрать ключи и к ее матери, и к самой себе.

– Все, чего я хочу, это быть самостоятельной, папа. Разве не к этому ты меня призывал? Разумеется, купаться в роскоши мне не придется, но квартирка Сьюзен премиленькая и довольно просторная. Да и находится она в очень удобном месте, так что я смогу по утрам бегать трусцой в сторону зоопарка или на пляж. Там, где работает Сьюзен, открылась вакансия, поэтому с работой у меня теперь нет проблем.

– Кем она работает?

– Официанткой в ресторане высшей категории. Так что денег мне хватит и на оплату своей доли за аренду квартиры, и на другие расходы.

– Как называется этот ресторан?

– «Чесночок».

– Кто же захочет питаться в заведении с таким названием?

Энни рассмеялась:

– Все, кто любит чеснок. Этот ресторан довольно широко известен. А чеснок, папа, – последний писк моды.Тебе, кстати, он очень полезен.

– Чеки, которые я раньше посылал твоей матери, теперь буду направлять на твой адрес.

У отца были свои, присущие только ему способы выражать неодобрение.

– Папа, я позвонила тебе не для того, чтобы попросить денег. Мне исполнилось восемнадцать, и я уже совершеннолетняя. Не забыл? Оставь деньги себе.

– В соответствии с законом ты, возможно, и совершеннолетняя, – с горечью констатировал он, – но для меня ты все еще моя маленькая девочка.

На глаза Энни навернулись слезы.

– Мне нужно стать самостоятельной.

Он с минуту помолчал.

– Значит, ты позвонила не ради того, чтобы попросить денег или совета?

– Именно так.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, – ласково произнес отец.

– Да, – сдержанно проговорила она, и сердце ее сжалось.

– Что случилось, родная? Что наговорила тебе мать перед твоим уходом из дома?

Колкие замечания матери оставили в душе Энни неприятный осадок, напоминавший ей щепки, которые еще долго плавают на поверхности воды после кораблекрушения. Отец со своим тонким чутьем, конечно же, правильно все угадал, но она вовсе не собиралась в угоду ему повторять обидные слова, сказанные матерью. Зачем подливать масла в огонь?

Мать возлагала большие надежды на ее будущее и желала, чтобы она как можно быстрее оправдала их. Но отец тоже не был совершенством. За последние четыре года он дважды сменил спутниц жизни, и последняя, Моника, была вдвое младше его. Мать Энни считала, что у отца комплекс Питера Пена, а он уверял, что, вкусив прелестей супружеской жизни с Норой, он навсегда избавился от желания вступать в брак.

– Пап, ты можешь рассказать мне что-нибудь о бабушке Лиоте?

– Лиоте? Почему ты вдруг вспомнила?

– Так, из любопытства. Она единственная в нашей семье, кто еще остался в живых из старшего поколения, а я вообще ничего о ней не знаю.

Некоторое время отец молчал, а когда заговорил, Энни почувствовала, что он стал взвешивать каждое свое слово.

– Она, должно быть, разменяла девятый десяток, – начал он. – Я встречался с ней всего несколько раз.

– Какая она?

– О, не знаю. Обыкновенная, полагаю. Мне она нравилась.

– А поконкретнее, пап?

Он сухо рассмеялся:

– Я вовсе не пытаюсь сказать, что любил ее только потому, что твоя мать держит на нее обиду. Я имею в виду, что любилименно ее. Те несколько раз, что мы приезжали к ней, она оказывала мне радушный прием. В последний наш визит она хотела угостить нас шоколадным тортом, испеченным по немецкому рецепту, и мясными колбасками домашнего приготовления с картофелем и кислой капустой. Я уже предвкушал удовольствие от благословенной еды. Само собой разумеется, мы не задержались там настолько, чтобы попробовать хоть что-то из приготовленного к нашему приезду. Твоя мать пустилась в пространные обличительные рассуждения, связанные с ее прошлым.

О, папа, давай не будем снова вставать на этот путь.

– Бабушка рассказывала о чем-нибудь?

– Нет, лишь слушала. Насколько помню, она не произнесла ни слова, возможности вставить слово у нее, собственно говоря, не было, да и вряд ли это могло что-либо изменить. В тот день твоя мать была в ударе. Я же пришел в замешательство и чувствовал себя не в своей тарелке. Потом Нора забрала тебя и Майкла со двора и направилась к машине. Мне лишь оставалось извиниться перед Лиотой и ретироваться.

– А почему бабушка никогда не приезжала к нам в гости?

– Ее не приглашали. Рассылка приглашений всегда являлась прерогативой Норы. Нет, беру свои слова назад. Твоя мать приглашала бабушку на нашу свадьбу.

– Она приезжала?

– Да, она присутствовала на этом торжестве. И еще она приезжала на твои крестины.

– Значит, у бабушки была машина.

– Не думаю. Я не замечал машины, когда мы были у Лиоты в гостях. Да и сомнительно как-то. Она много лет проработала неподалеку от дома, по-моему, в каком-то офисе рядом с озером Мерритт. Не могу сказать, какого рода это была работа, но, по мнению Норы, твоя бабушка любила работу больше, чем свою семью.

Энни задумалась. Когда мать сравнивала ее с Лиотой Рейнхардт, неужели она имела в виду ее желание заниматься искусством?

Почему мне всегда приходится выбирать между тем, что хочет моя мать, и моими собственными желаниями?

– С чего вдруг такой интерес к бабушке, Энни?

– Я всегда хотела узнать о ней больше, но боялась расспрашивать маму.

– Да, неудивительно. Она теряет здравый рассудок, когда дело касается ее матери. Почему бы тебе самой не навестить Лиоту и не выяснить все?

– Я думала об этом, но…

– Дай угадаю. Твоя мать все неправильно поймет, так?

– Так…

Если мать узнает об этом, то посчитает, что ее предали и смертельно обидится. Но почему все так сложилось? Что стало причиной неприязни между матерью и бабушкой? И взаимна ли их неприязнь? Рассказ отца не рассеял сомнений Энни. Правда, в делах такого рола на него нельзя полагаться. Возможно, подобное отчуждение возникло из-за несходства характеров? Или была какая-то более глубокая причина?

«Ты прямо как Лиота!»

Что на самом деле означают эти слова матери?

Кем былаЛиота Рейнхардт? И что сделала такого, что мать объявила ее персоной нон грата?

– Послушай, дорогая. Если ты всю жизнь будешь стараться угождать своей матери, то не избежишь душевных терзаний.

– Папа…

Он тяжело вздохнул:

– Хорошо. Не буду, не буду. Это твое решение. – Он несколько замялся. – Ты что-нибудь слышала о своем брате?

Равнодушно-спокойный голос отца, задавшего этот вопрос, напомнил Энни о том, что у того не ладились отношения с пасынком. Родным отцом Майкла был первый муж Норы – Брайан Таггарт, который исчез из ее жизни в тот самый момент, когда были подписаны все бумаги о расторжении этого брака. Майклу тогда исполнилось три года. От своего отца Энни как-то слышала, что Нора несколько раз пыталась выбить из Брайана Таггарта деньги на содержание сына. Она называла их «презренной платой за его вину», потому что этих денег не хватило бы даже на то, чтобы покрыть затраты на бракоразводный процесс, не говоря уж о возмещении нанесенного ей морального ущерба.

Таггарт переехал в другой штат, женился второй раз и обзавелся другими детьми. Когда Майклу исполнилось шестнадцать, он нашел своего отца и стал искать с ним встречи. Каким-то шестым чувством мать догадалась об этом и моментально распознала тот единственный телефонный звонок, словно бы он мог распространять запах. В ней просыпался инстинкт настоящей ищейки в те моменты, когда что-то угрожало ее авторитету. В тот раз она учуяла почти неуловимый душок, пошла по следу и, загнав несчастного Майкла в угол, вырвала из него признание. Энни никогда не забудет этого переворачивающего душу допроса.

«Как ты мог поступить так со мной? После всего, чем я пожертвовала ради тебя! Я любила тебя и всегда была рядом с тобой, и вот благодарность, которую я заслужила!»

Нельзя сказать, чтобы Таггарт распахнул перед Майклом двери. Из сказанного матерью и единоутробным братом во время той жуткой сиены между ними маленькая Энни могла вспомнить лишь то, что Таггарт дал понять сыну, что не заинтересован продолжать какие-либо отношения с ним.

Не произойдет ли то же самое с ней, если она рискнет пообщаться своей бабушкой? Будет ли дверь навсегда захлопнута и перед ней? что произойдет, если ее мать узнает, что она ездила навестить свою бабушку?

– Энни? – Голос отца вернул ее к действительности.

– О, у Майкла все отлично, насколько я знаю.

– Когда ты слышала о нем в последний раз?

– На Рождество он прислал письмецо. – Энни поспешила сообщить, что оно было адресовано матери. В то время как мать чуть ли не преклонялась перед сыном, его, казалось, вообще не заботило ее существование. Послание было коротким и деловым. Он получил повышение по службе и прибавку к зарплате. Обе новости подняли матери настроение и послужили оправданием, почему сыну вечно не хватает времени наведаться домой. – Я позвонила Майклу и оставила сообщение на автоответчике о своем уходе из дома.

– Хм.

– Он очень занят, папа. Ты знаешь, как много он работает.

Отец ничего не сказал в ответ, что было как нельзя кстати. Истина заключалась в том, что ее брат вообще никем не интересовался, кроме самого себя. Совершенно очевидно, что Майкл уделял мало внимания матери, которая не могла нарадоваться на него и нахваливала при всяком удобном случае.

«Мой сын с отличием окончил Колумбийский университет… Моего сына пригласили на работу в крупную компанию… Мой сын так красив, что мог бы сниматься для журнала „GQ“»…

Нора Гейнз гордилась успехами Майкла Таггарта.

– Если ты все-таки решишь навестить свою бабушку, передай ей от меня привет, ладно?

– Я еще не решила, папа, ехать мне или нет.

– Надеюсь, ты решишься, родная. Что-то беспокоит тебя. Помни, ничего нет хорошего в том, чтобы позволять кому-то думать за себя. Даже твоему обожающему тебя отцу.

Следующие несколько дней Энни неотступно думала о своей бабушке. Казалось, ей никак не удается выбросить Лиоту Рейнхардт из головы. Она обдумывала все, что только могла вспомнить о ней (а вспомнить она могла очень мало), все, что мать когда-то говорила о ней и, кстати, весьма недоброжелательно. Энни никак не удавалось избавиться от чувства, что ей необходимо поехать к бабушке и поговорить с ней.

Энни не сомневалась, что ей придется дорого заплатить за эту встречу. Однако желание увидеться с бабушкой росло в ее душе, как брошенное в землю зернышко.

Почему после стольких лет неизвестность стала такой мучительной? Потому ли, что мать обвинила ее в сходстве с бабушкой? Много раз ей приходилось слышать подобные упреки. Почему же именно сейчас они задели ее? Почему ей стало больно, оттого что ее сравнили с кем-то, кого она толком не знает? Может, дело в том, что мать намекнула, как предосудительно желание идти не тем путем, который она сама выбрала для дочери? Что же такого совершила Лиота? И почему?

Энни молилась о беспокоивших ее обстоятельствах и о том, чтобы на душе стало легче. Однако легче не становилось, и она постоянно думала о бабушке, даже когда усердно читала Священное Писание.

«Я есмь лоза, а вы – ветви…» [7]7
  См.: Ин. 15:5.


[Закрыть]

Энни прекрасно знала, что в этих стихах речь идет об Иисусе. Почему же всякий раз, перечитывая их, она думала о Лиоте Рейнхардт?

Может, потому, что бабушка Лиота была последней родственницей по материнской линии? Дедушка умер задолго до рождения своей внучки. О прадедушке и прабабушке Энни доводилось слышать. Но все, о чем рассказывала мать, было представлено в розовом цвете и очень отличалось от мрачных красок, которыми она рисовала образ бабушки Лиоты. «Они были самыми милыми людьми, которых я когда-либо знала, – как-то разоткровенничалась ее мать. – И такими щедрыми на любовь и заботу. Почему они терпели мою мать, я уже никогда не узнаю. У нее никогда не было времени ни на кого, кроме себя».

«…Если кто не родится свыше…» [8]8
  См.: Ин. 3:3.


[Закрыть]

Господи, я не знаю, что Ты пытаешься сказать мне. Может быть, то, что Лиота Рейнхардт не верит в Тебя? Мне ничего не известно о моей бабушке, кроме того, что моя встреча с ней убьет мою мать, как только она узнает об этом.

А что если Лиота Рейнхардт не верит в Иисуса, не признает Его своим Господом и Спасителем? Что тогда?

Эта мысль начала преобладать над всеми остальными. А что если никто не потрудился передать Лиоте Рейнхардт добрую весть об Иисусе Христе? Что если душа бабушки не спасена? Энни чувствовала себя виноватой. Вместо решительных действий со своей стороны она подливала масла в огонь взаимной ненависти родителей: сначала разочаровала мать отказом ехать учиться в Уэллсли, затем по телефону расспрашивала отца о Лиоте Рейнхардт.

Энни вдруг поняла, насколько неглубока ее собственная вера, и от этого ей стало еще хуже. Раз она может помалкивать и ничего не делать, значит, с таким же успехом может отказаться от веры. Если она боится рискнуть чем-нибудь – пусть даже всем – ради того, чтобы донести до родной бабушки Слово Божье, то ей лучше захлопнуть Библию и поехать либо в Калифорнийский университет, либо в Уэллсли, в зависимости от того, который из ее родителей окажется сильнее.

Господи, я не могу больше так жить. Не могу. Я слабая. Я все время совершаю ошибки. Какая польза от моей веры или моего знания, если моя семья разрушена?

Чем дольше она размышляла, насколько мало она знает о своей бабушке, тем все больше убеждалась, что ей следует поехать и самой разобраться, в каких отношениях с Господом находится ее родственница. И, возможно, в процессе разговора с ней она, Энни, узнает, почему выросла стена отчуждения между ней и ее дочерью Норой.

«…Благословение и проклятие, как написано в книге закона…» [9]9
  См.: Нав. 8:34.


[Закрыть]

Какой была Лиота Рейнхардт?

О, мама, чем же я напоминаю так презираемую тобой бабушку?

Лиота сидела перед телевизором. Пока блондинка в зеленом атласном платье, застыв в неестественной позе, открывала следующую букву, она уже успела разгадать всю фразу. «У», – назвала Лиота. «У!» Что может быть проще? _ _ н_ _ _н Дядю_ _ _ Сэ_ _. Она с такой легкостью отгадала всю фразу целиком, словно все буквы в ней были открыты. Ты нужен Дядюшке Сэму.Она даже представила, как изображенный на плакате немолодой мужчина с бородкой я в цилиндре указывает прямо на нее.

– Буква «О», – сказал один из участников передачи.

С выражением отвращения на лице Лиота подошла к телевизору и принялась отчаянно переключать каналы в поисках чего-нибудь интересного или развивающего, всего что угодно, лишь бы скоротать время и при этом избежать появления недоброго желания разбить вдребезги «говорящий» ящик.

Снова показывают «Даллас». Щелк.Новости. Щелк.Ток-шоу о матерях, которые отбили поклонников у своих дочерей.

Потрясающе.

Щелк.Фильм о матери, которая задумала убийство конкурентки своей дочери-старшеклассницы, чтобы та смогла победить в соревновании между группами поддержки. В анонсе этого фильма уверяли, что он основан на реальных событиях!

Барахло и есть барахло, вне зависимости от звучности названия.

Щелк.Музыка будто из ада, и танцуют под нее люди, чем-то похожие на бесов. Щелк.Старый фильм. Лиота видела его прежде, году эдак в 1947 или около того. Не очень-то он тогда был хорош, весьма сомнительно, что за эти годы стал лучше. Щелк.Бокс. Подходящее ее настроению зрелище, но уже не впечатляет. Щелк.Полиция в действии, документальные кадры. О, это, должно быть, так же интересно, как повторный показ судебного разбирательства дела Клинтона.

Почему у кого-то должно появиться желание смотреть эти программы?

Большинство людей и так уже на грани нервного срыва. Неужели работники телевидения хотят превратить их в невротиков с суицидальными наклонностями? Может быть, они организовали заговор и добиваются именно этого? Вероятно, Оливер Стоун уже начал работу над своим новым фильмом.

Если мне повезет, то я умру раньше, чем его фильм покажут по телевизору.

Щелк.Телемагазин.

Батюшки, что же они собираются продать на этот раз?

Ювелирные изделия с востока из нефрита. Китай. Япония. Наши новые лучшие друзья. Забавно, до чего быстро и легко люди забывают историю, чтобы получить возможность купить дешевые товары.

– Гори все синим пламенем!

Лиота выключила телевизор и в наступившей тишине подошла к мутному окну. Уже стемнело, и уличные фонари поблескивали неровным светом. Часы на каминной полке пробили одиннадцать, но Лиота не чувствовала усталости. Что, собственно, неудивительно, ведь добрую половину дня она проспала в кресле. Проснулась, потому что затекла шея, и поняла: впереди у нее долгая бессонная ночь.

Она взглянула на фотографии, что выстроились вереницей на каминной полке. Самую последнюю, пятилетней давности, она получила от Эйлиноры. Семейный портрет, сделанный профессиональным фотографом на Рождество. Безупречный. Эйлинора ослепительно хороша в своей блузке из красного атласа с великолепной ниточкой жемчуга. Разумеется, настоящего. Ее муж Фред в дорогом черном костюме, седые пряди в густых волосах делают его внешность неотразимой. У Майкла, направившего свой взгляд на камеру, надменное выражение лица. А Энни с длинными, такими же, как у ее отца, рыжеватыми волнистыми волосами, очень мила.

Каким симпатичным мужчиной был Дин Гарднер. Как жаль, что этот брак распался. Она любила Дина. Он был не таким неотесанным, как первый муж Эйлиноры, Брайан Таггарт, и не таким целеустремленным и удачливым, как Фред Гейнз. Какой позор, что проблемы не были улажены с самого начала. У нерешенных проблем есть одно свойство – они разрастаются, как сорняки в саду. Дай им полную свободу, и они начнут диктовать образ жизни, который на корню погубит все лучшие воспоминания, жизненные уроки, намеченные цели или ясность понимания мира. В конце концов, этот образ жизни губит и саму любовь.

Господи, как дитя, которое я так сильно любила, может относиться ко мне с таким презрением? Ответь мне, Господи. Что я сделала неправильно?

Лиота всегда печалилась, думая об Эйлиноре. Что случилось с ее девочкой? Три брака, двое детей, которые преуспевали во всем, чем бы ни занимались, дом за железными воротами, роскошные машины, отдых в Европе, и все же Эйлинора не была счастлива.

Я годами молилась за нее, и что хорошего из всего этого вышло? Я сдаюсь, Господи. Ты Сам с ней разбирайся.

От сильной душевной боли она закрыла глаза.

Хоть бы раз мои дети, моя кровь и плоть, сказали бы мне, что любят меня так же сильно, как я люблю их. Как бы мне хотелось увидеть у себя дома дочь, которая вместо того, чтобы заниматься перечислением моих неудач, поблагодарила бы меня за все, что я сделала для нее. Чтобы хоть раз Эйлинора или Джордж просто сказали бы: «Спасибо, мама. Я ценю все, что ты сделала для меня».

У Лиоты не было ни малейшего шанса услышать такие слова.

О, Боже, почему я не могу отправиться к Тебе прямо сейчас? Чего еще Ты ждешь? Я сделала на этой земле все, что могла. Я стала старой. И от меня нет никакой пользы. У меня все болит: и душа, и тело. Вот я стою здесь, в своей гостиной, перед фотографиями моих родных. И мне хочется рыдать. Теперь каждый из них живет сам по себе, и нет в их жизни места для старой женщины. Я устаю слышать от Эйлиноры бесконечные жалобы на то, какой паршивой матерью я была. Я устала подставлять другую щеку. Устала переключать телевизор лишь для того, чтобы услышать человеческий голос. Устала просиживать в углу и смотреть на свой умирающий сад. Я устала жить! О, Господи, я хочу отправиться домой!