Текст книги "Сад Лиоты"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Энни поняла, что бабушка готова защищать ее, и была тронута этим.

– Я подумала, что шары для боулинга будут интересно смотреться в саду. Разве это не забавно?

– Девочка моя, делай все, что считаешь нужным. Теперь этот сад больше твой, чем мой.

Энни встревожил такой ответ.

– Никогда он не будет моим, бабушка. Это твой сад. Давай ничего не будем менять.

– Это нонсенс. А теперь помолчи и послушай меня. Сад принадлежит тебе по праву, поскольку ты прививаешь, сажаешь и поливаешь деревья и делаешь все это с удовольствием. Бог свидетель, сад долго стоял в запустении, а ему нужна любовь и забота. И теперь я радуюсь, когда вижу, с каким увлечением ты работаешь. Так что приноси свои шары для боулинга и все, что захочешь.

Энни занервничала. Неужели бабушка решила все бросить? Нет никакой радости в том, чтобы одной ухаживать за садом. Ей надо еще многому учиться и делиться с бабушкой своей радостью.

О, Господи, дай нам время. Пожалуйста, дай нам время.

– Не грусти, Энни. – Лиота взяла руку внучки и снова посмотрела в окно. – Сад никогда полностью не принадлежал мне. Ухаживая за ним, я жила надеждами и мечтами. – Она слегка пожала внучкину руку. – Работы хватает и в огороде, и в саду. Поначалу даже не осознаешь, как ее много. Нужно рыхлить и удобрять землю, бросать в нее семена, сажать и поливать всходы, вырывать сорняки и надеяться на богатый урожай. Надо оберегать саженцы от вредителей и когда деревья подрастут, подрезать у них ветви, чтобы правильно сформировалась крона. Но все труды могут оказаться напрасными. Некоторые деревья почему-то вдруг засыхают, а другие зацветают, да так, что глаз не отвести. Теперь ты понимаешь, что это целая наука – вырастить плодоносящий сад. Сад, благоухающий ароматами…

Ее глаза увлажнились.

– Деревья, у которых вы подрезали ветви, должны в этом году дать плоды. – Она отпустила руку Энни. – Эти деревья придется срубить, если они не будут плодоносить.

Сердце Энни сжалось от боли. Ей опять показалось, что любимая бабушка все меньше думает о будущем и все больше вспоминает давно ушедшие времена. Горькие слезы душили Энни. Она увидела устремленный на нее недоумевающий взгляд Корбана. Неужели он ничего не почувствовал в словах, сказанных бабушкой? Или ему не дано это почувствовать?

– А мой дедушка любил заниматься садоводством?

Бабушка на миг закрыла глаза и потом стала смотреть в свою тарелку.

– Когда Бернард уходил на войну, сад был небольшим. В свое время первые деревья посадили мама и папа Рейнхард, но саженцы засохли и погибли. Так что когда я переехала жить к ним, то заботы о саде легли на мои плечи. Но я поняла, что садоводство – мое призвание. Открытое пространство, свежий воздух, солнечный свет доставляли мне истинное удовольствие. Сад стал моим любимым местом. Целыми днями я была на работе, а когда вечером возвращалась домой… одним словом, сад был местом, где я могла избавиться от печалей и разочарований. Он возвращал мне радость жизни.

– А моя мама помогала тебе? – спросила Энни.

– Иногда Эйлинора выходила в сад. Я надеялась, что она полюбит его, увидев, как я забочусь о нем, но этого не произошло. Понимаешь, она была очень привязана к своей бабушке Элен и почти все время проводила с ней. Когда я пришла в этот дом, Эйлинора была еще ребенком, и мама Рейнхардт заботились о ней и твоем дяде Джордже, пока я была на работе. Мама Рейнхардт никогда не одобряла меня.

Корбан отодвинул свою тарелку и, чтобы лучше слышать, подался всем телом вперед.

– Не одобряла вас или вашу работу? – переспросил он.

– Полагаю, что все вместе. Она не понимала меня. Время было тяжелое. Наша страна воевала с Японией и Германией. Папа и мама Рейнхардт были иммигрантами, и оба говорили с сильным немецким акцентом. Маме это не очень мешало, потому что все время она проводила дома. Но Готтлиб Рейнхардт был опытным инженером, и его самолюбие страдало, когда к нему относились с подозрением. Oн никогда не говорил о дискриминации. Это сегодня все кому не лень кричат об этом. Но папа Рейнхардт пострадал из-за дискриминации. Нет, он не был обижен, он был опозорен. Мама узнала обо всем этом спустя много лет.

– Бабушка, как она могла не знать?

– Он был очень скрытным человеком, моя дорогая девочка. Не ныл и не жаловался. Каждое утро он уходил из дома, и целый день проводил в поисках работы. Когда присылали счета, он оплачивал их из своих сбережений, и она думала, что ее муж работает. Долгие месяцы он обивал пороги в поисках работы, стучался в каждую дверь, предлагая свой опыт и знания. И так до тех пор, пока окончательно не потерял надежду. Тогда он стал уходить в Димонд-парк, садился там на скамейку и читал.

Энни увидела слезы в глазах бабушки.

– Гордость не позволила ему признаться своей жене в том, что никто не хочет брать на работу немца. К тому же они уже успели к здешней жизни, пусть и не такой хорошей. А народ в Америке был напуган и подозрителен. – Она грустно улыбнулась. – О том, что они получили гражданство, я сама узнала всего недель назад, когда нашла их документы среди старых писем.

– Значит, ты переехала жить к моим прабабушке и прадедушке, чтобы помочь им материально? – догадалась Энни.

– Нет, дело не в моей сознательности и бескорыстии. Мне самой нужна была помощь. Просто свекра беспокоило, что в конце концов ему придется продать дом, и он написал об этом сыну, надеясь на его помощь, а Бернард сообщил мне. Мы еле сводили концы с концами, и мой муж подумал, что Сам Бог подсказывает нам выход из трудного положения – переехать к его родителям, которые позаботятся о Джордже и Эйлиноре, и я смогу устроиться на работу и помочь им, пока папа Рейнхардт не найдет подходящего места. В те годы было много возможностей устроиться на работу, только не для немцев. Поэтому я пришла к папе Рейнхардту и переговорила с ним обо всем. Он настоял, чтобы я перебралась к ним. Работу я нашла в ту же неделю, как приехала в этот дом.

Корбан скептически посмотрел на Лиоту:

– А господину Рейнхардту гордость не мешала смотреть, как вы работаете?

– Свекор знал, что до своего замужества я работала большую часть жизни, как, впрочем, и большинство людей в ту пору. Своей супруге он не открыл истинной причины моего приезда, я тоже не сказала ей правду. Зачем было усложнять наши и без того натянутые отношения упреками в том, что я единственный кормилец в их семье и что она ест заработанный мной хлеб. Мама Рейнхардт с самого начала была против решения ее сына жениться на мне. Я всегда пыталась сохранять мир и не конфликтовать. Поэтому свекровь не знала об истинном положении дел. И так продолжалось до тех пор, пока Бернард не вернулся с войны. Но к тому времени было уже слишком поздно.

– Слишком поздно для кого? – не скрывая своего осуждения, спросил Корбан.

Его вопрос повис в воздухе.

– Для моих детей. Много лет я размышляла об этом и поняла, что причина наших с ними сегодняшних проблем кроется в прошлом.

Энни почувствовала, как больно бабушке произносить такие слова, и взяла ее руку в свои ладони.

Лиота с грустью взглянула на свою внучку:

– Да, это действительно было несправедливо. Но моя свекровь смотрела на все со своей колокольни. Она не знала, что в течение всех военных лет я передавала заработанные мной деньги ее супругу. Она считала меня плохой матерью, которая нашла повод оставить на нее детей и не заниматься ими. Она думала лишь о том, как беззаботно и весело я провожу время, пока Бернард на войне. Папа Рейнхардт никогда не рассказывал ей о другой стороне моей жизни. Полагаю из-за своей гордости, из-за того, что он был уязвлен. Правда, я еще не до конца понимала, что это настоящая трагедия для моих детей. Бабушка Рейнхардт по-своему любила Джорджа и Эйлинору, но это не мешало ей говорить обо мне детям нелестные вещи. Они были маленькими и верили всему. Такая несправедливость обижала и сердила меня.

Лиота глубоко вздохнула:

– Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: со стороны, все, что я делала, действительно выглядело так, словно бы я не заботилась о своих детях. Я работала по пять, иногда по шесть дней в неделю. А по воскресеньям ходила в церковь. Родители мужа были другого вероисповедания, поэтому всякий раз, когда я уходила, мама Рейнхардт вставала в дверях спальни и говорила мне, что я делаю все против воли ее сына.

– Это было правдой?

– Конечно, нет, но она так считала, и это осложняло мои отношения с детьми. Эйлинора и Джордж проводили слишком много времени с мамой Рейнхардт и полностью доверяли ей. Все осложнялось тем, что я помалкивала и не подавала виду, что была на нее обижена. Слава Богу, у меня была замечательная подруга. Китти. Она была славная. Мы с ней работали вместе. Ее муж, также как и мой, был на военной службе. Мы с ней иногда предлагали свою добровольную помощь службе организации досуга войск. Нас направляли разносить солдатам кофе с крекерами и танцевать с ними.

Лиота покачала головой:

– Никогда не забуду, как однажды вечером мама Рейнхард дождалась моего возвращения домой и начала обвинять меня. Я не понимала смысла ее слов, сказанных на немецком, однако выражение ее лица и интонация говорили весьма красноречиво. – Лиота как-то странно улыбнулась. – Это было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я не выдержала и назвала ее старухой. В ответ она пообещала, что расскажет все своему сыну, когда тот вернется домой, после чего меня выгонят из ее дома. Папа Рейнхардт, поднятый шумом с кровати, встал между нами. Я думала, что он объяснит ей ситуацию. Я надеялась и молила Бога, чтобы это произошло:

– А он, конечно, не стал говорить правду, – мрачно предположил Корбан.

– Не всю, и я не нашла в себе смелости, чтобы сказать.

– Но почему? Ведь она заслуживала этого.

Лиота медленно покачала головой:

– Унижая человека, Корбан, ты делаешь его своим врагом, а не другом.

Корбан пожал плечами:

– Она и так была вашим врагом.

– Она, но не папа. Он был на моей стороне. И отчасти это служило причиной маминой враждебности. Папа объяснил мне, что расскажет всю правду не сейчас, а когда-нибудь потом. Я решила, что будет лучше, если это останется на его совести, и ждала.

– Так он рассказал? – У Энни разрывалось сердце от жалости к бабушке, которой пришлось все это пережить.

– В конце концов рассказал. – Лиота отодвинула от себя тарелку, и Энни увидела, как дрожали ее руки. – Это было нелегко. Вот вы судите обо всем с моих слов и понимаете, что мне нанесли обиду, но все не так просто. Вы должны понять маму Рейнхардт и не держать на нее зла. – Она коснулась руки Энни. – Это наша семья, и, что ни говори, в тебе течет ее кровь. Поставь себя на место мамы Рейнхардт. Я очень отличалась от всех, кого она знала. Я была очень независимой. Очень современной. Яркой американкой. – Она грустно улыбнулась. – Именно поэтому она возражала, чтобы твой дедушка женился на мне. Она считала, что Бернард будет намного счастливее, женившись на своей соотечественнице.

Лиота положила ножик и вилку на тарелку.

– Я думаю, что мой переезд в ее дом она восприняла как попытку все прибрать к своим рукам, поэтому с первого дня начала борьбу со мной. Она не хотела, чтобы я готовила, стирала или делала какую-нибудь другую домашнюю работу. Уходя на работу, я догадывалась, о чем могла думать свекровь, когда вспоминала обо мне. Ее речь я понимала не больше, чем она мою. У мамы Рейнхардт было неважно с английским. Фактически между собой они с папой общались на немецком языке, поэтому я как можно реже заговаривала с ней. Однако очень трудно избегать общения в маленьком доме, поэтому я уходила работать в сад. Думала, что дам им возможность побыть вдвоем, и надеялась, что смогу уединиться в саду с моими детьми.

– Но эти надежды оказались напрасными. – Энни знала, до какой степени ее мать ненавидела копаться в земле. И только теперь ей открылась причина этой ненависти: мать воспринимала сад как место, где нужно трудиться, и не понимала, что бабушка Лиота приглашала ее в сад, чтобы передать ей свою любовь.

– Да, я напрасно надеялась. Не всегда получается так, как мы задумали.

– А что случилось, когда ваш муж вернулся с войны? – поинтересовался Корбан. – Он расставил все на свои места?

– После его возвращения мы столкнулись с новыми проблемами. – Лиота потянулась к тарелке Корбана. – Вы уже поели?

Энни увидела в глазах бабушки слезы и затаенную боль и поняла, что той не хочется говорить о своем муже.

Должно быть, Корбан тоже заметил это.

– Да, – медленно произнес он, протягивая ей пустую тарелку. – Давно я не ел такой вкуснятины.

Энни улыбнулась Корбану, как бы благодаря за то, что он перестал донимать бабушку расспросами.

Лиота взяла протянутую ей тарелку и осторожно поставила на свою. Потом она собрала остальную посуду. Однако Энни хотелось, чтобы бабушка продолжила свой рассказ о прошлом: она должна узнать все и понять свою мать.

– А когда наладились ваши отношения с бабушкой Рейнхардт?

– Через несколько лет. – Лиота вздохнула и положила руки на стол. – Это трудно объяснить. Порой мне начинало казаться, что она догадывалась, что дом оплачивался из моего жалования, потому что когда Бернард вернулся с войны, папа Рейнхардт переписал дом на него. Но обо всем он рассказал ей только перед самой своей смертью. – Глаза Лиоты наполнились слезами. – Вот тогда она изменила свое отношение ко мне.

Она немного помолчала и на мгновение закрыла глаза.

– Я знаю, что свекровь обо всем сожалела. Я уже тогда чувствовала это. И в последние дни ее жизни мы пришли к полному взаимопониманию. Мы даже полюбили друг друга и старались никогда не вспоминать о плохом. – Лиота глубоко вздохнула, встала со стула и придвинула его к столу. – Несмотря на то, что было когда-то сказано и сделано матерью Бернарда, она была единственным человеком, с которым я общалась после его смерти.

В Энни боролись два чувства: жалость и стыд, и она не могла понять какое из них более сильное.

Я могла бы приезжать к бабушке, если бы не моя мама…

– Давай я вымою посуду, ба, – предложила Энни, вставая из-за стола.

– Я сама справлюсь. Ты только помоги отнести все в раковину. Мне нельзя сидеть на одном месте, нужно обязательно заниматьсякаким-нибудь делом.

Энни стало легче от этих слов. Бабушка дала ей понять, что вполне естественно приезжать к ней и помогать по дому, но было бы немилосердно освободить ее от всех дел. Ей необходимо не только двигаться, но и верить, что она кому-то нужна. Конечно, когда-нибудь ей потребуется более серьезная помощь. Но не сейчас. Потом. Энни отнесла посуду в раковину.

– Все готово, бабушка. Можно мыть. Хочешь, я буду вытирать?

– Нет, мы положим посуду в сушилку. Так будет лучше. Корбан, почему бы вам не подбросить в камин веток, чтобы поддержать огонь? Я присоединюсь к вам и приду в гостиную, как только все закончу.

Энни нетрудно было догадаться, что таким образом бабушка намекала, что какое-то время ей хочется побыть одной. Взглянув на Корбана, она поняла, что он тоже понял это. Поднявшись из-за стола, он вышел из кухни. Тогда Энни нежно обняла бабушку за плечи и поцеловала в щеку.

– Я люблю тебя, бабуля. – Она вложила в эти слова всю силу своего чувства. – Очень люблю.

Бабушка посмотрела на Энни: голубые глаза внучки были наполнены слезами.

– Я тоже люблю тебя. И что бы там ни говорила тебе твоя мама, я люблю ее тоже. Всегда любила. И всегда буду любить.

Подбросив веток в огонь, Корбан повернулся к камину спиной и посмотрел на Энни. Она стояла около клетки с попугаем и играла с ним.

– Я и не знал, что у твоей бабушки есть такая птица, – начал он.

– Барнаби принадлежит моей подруге, с которой мы вместе снимаем комнату. Но она надеется, что бабушка Лиота приютит его в своем доме. А ты, Барнаби, как думаешь? – Она вдруг с нежной улыбкой взглянула на Корбана, что слегка смутило его, и погладила попугая. – Я и Сьюзен не можем держать его у себя: у нас слишком мало свободного времени, а говорящим птицам нужна компания.

Чтобы справиться с волнением, вызванным улыбкой Энни, Корбан взял со стола альбом.

– Это ваш?

Энни сама отчего-то смутилась и, ответив «да», отвела глаза в сторону. Корбан все же не был уверен, что имеет право раскрывать альбом. Вдруг она расценит это как бестактность.

– Вы не возражаете, если я посмотрю его? – Так он решил проявить свое уважение.

– Да, пожалуйста. В этом альбоме мои рисунки.

Он был потрясен первым же наброском.

– Они замечательные, Энни.

– Вы действительно так думаете?

Она спросила так искренне и простодушно, что Корбан сразу понял причину ее смущения: она очень ранимый человек. Ему трудно было поверить, что Энни до такой степени недооценивала свой талант. Он поймал себя на мысли, что и Рут на их первом свидании была такой же смущенной. Куда только подевалось ее смущение после начала их совместной жизни? Со временем он даже стал сомневаться, была ли его подруга когда-нибудь искренней или все было обманом с ее стороны. Подумав о Рут, он снова испытал чувство вины. Правда, в последние дни он стал замечать, что она старается наладить их отношения, но все ее старания сводились к неискренней натянутой улыбке. Может быть, его симпатия к Энн-Линн Гарднер позволила ему по-новому взглянуть на Рут Колдуэлл и усомниться в искренности ее чувства к нему.

Сидя на диване и листая альбом, он спрашивал себя, задумывался ли он когда-нибудь о своих чувствах, осмеливался ли оценивать собственное поведение, и не находил ответа на эти вопросы.

– А давно вы занимаетесь рисованием? – поинтересовался он.

– В художественной школе я начала учиться недавно, хотя рисовать любила всегда.

Он остановился на одном наброске.

– И вы собираетесь посвятить этому свою жизнь? Я имею в ввиду, хотите стать профессиональным художником?

Энни, продолжая играть с птицей, медленно выпрямилась.

– Пока еще не знаю. Сейчас я изучаю азы.

– А что в искусстве вам нравится больше всего?

– Бог.

Он посмотрел ей в глаза и на этот раз не заметил в них ни тени сомнения. Не ослышался ли он? Энни не напоминала ему ни одного из тех людей, которых он причислял к религиозным фанатикам.

– Извините, я не понял.

На минуту задумавшись, Энни улыбнулась и пожала плечами.

– Я хочу посвятить свою жизнь тому, что прославляло бы Бога.

– Пейзажам? Или чему-нибудь в этом роде?

– Может быть, стану раскрашивать металлические скульптуры, купленные на распродаже, или займусь росписью стен. – Энни словно обрадовалась собственным словам. – Да что угодно Бог подскажет, когда и что мне следует делать.

Корбан не мог сказать, что Энни – человек не от мира сего. Просто она верила. И этой верой светились ее голубые глаза, озаряя лицо каким-то неизъяснимым сияньем. Хотя она казалась ему немного странной, но, пожалуй, была самой красивой из всех девушек, которых он знал, включая Рут.

Он невольно улыбнулся. С Энни ему было легко и интересно, совсем не так, как с Рут.

– А насчет шаров для боулинга вы пошутили?

– Нет. – Энни опять рассмеялась. – Разве они не похожи на яйца динозавров?

Девушка засмеялась так непринужденно и заразительно, что Корбан проникся ее веселостью.

– Надо же! Если я увижу такие шары на распродаже, то куплю для вас. Хорошо?

– Вы бываете на распродажах?

– Не часто.

С некоторым сомнением она посмотрела на него, как бы приглашая не бояться сказать правду. Вот так же и ее бабушка с легкостью раскрывала его маленькие уловки.

– Ну, ладно, бывал один или два раза. Ничего интересного. Но теперь буду заходить чаще. Я просто не думал, что люди выставляют на продажу столь ценные веши, как шары для боулинга. А какие еще будут пожелания? Старые теннисные ракетки, может быть? Или клюшки для гольфа?

Энни была довольна.

– Подождите, надо подумать. – Она села по-турецки на другой конец дивана. – И ракетки, и биты пригодятся. У меня есть кое-какие идеи. Но интереснее всего были бы старые ведра, канистры из-под воды, скворечники, разные фигурки животных из керамики, горшочки, большие камни… Что-то в этом роде. Для начала хватит?

– Вы думаете, я Рокфеллер?

– Все продается по сниженным ценам. Не бойтесь, я верну вам деньги. Но только не покупайте все подряд.

– Энни, я пошутил насчет денег. Это для меня не проблема.

Она как-то странно, исподлобья посмотрела на него:

– По-моему, это гораздо более важная проблема, чем вы себе представляете.

Под ее испытующим взглядом он снова смутился и перевернул альбомную страницу.

– Вот этот набросок мне нравится.

Он стал внимательно рассматривать нарисованные Энни руки Лиоты: под тонкой кожей паутинка вен, надетое кольцо как будто вросло в палец и стало с ним одним целым, ногти коротко подстрижены. Это были далеко не изящные руки труженицы.

– Извините, может, не мне судить об этом. – С глубоким вздохом он поднял глаза на Энни. – Наличие денег может создавать не меньше помех.

Сказав это, он снова подумал о Рут. Ему очень хотелось понять, в какой момент разладились их отношения. Он не мог припомнить, была ли она такой обидчивой и эгоистичной, пока не переехала к нему. Неужели это произошло после того, как они стали близки? Он не знал истинной причины разлада между ними и только чувствовал, как надвигается что-то тяжелое, разрушающее их отношения. Отношения, на которые он возлагал столько светлых надежд.

Чем дольше он всматривался в набросок, тем больше восхищался как удивительно точно подмечены детали. Энни наклонилась к нему. Ей было любопытно, какой рисунок вызвал у него интерес.

– В таких руках я всегда видела особую красоту. Как вам кажется? Ведь у большинства женщин руки нежные, ухоженные, с длинными наманикюренными ногтями. А руки моей бабушки исключительные.

Корбан подумал, что Энни абсолютно права, и еще раз вспомнил о Рут, у которой много времени уходило на то, чтобы ухаживать за своими волосами, следить за телом, особенно за руками и ногами, в которые она втирала дорогостоящие лосьоны. Все в ее жизни было подчинено одной цели – созданию безупречной внешности.

Он вспомнил, с каким усердием она, включив видеозапись… известного тренера, выполняла физические упражнения. Он улыбнулся пришедшей ему в голову мысли.

– Чему вы улыбаетесь? – взглянув ему в лицо, спросила Энни.

– Я попытался представить себе вашу бабушку, делающую зарядку перед телевизором.

Энни расхохоталась. О, какой приятный у нее смех, какое красивое лицо! Kaк хочется смеяться вместе с ней и не думать о том, что своим безудержным смехом и радостью он может кого-то обидеть.

В дверях появилась Лиота с полотенцем на плече:

– Над чем это вы так дружно смеетесь?

– Бабуля, ты же сказала, что не будешь вытирать посуду. Ты прото хотела избавиться от нас.

– Как говорится, есть еще порох в пороховницах, – пошутила Лиота и сама обрадовалась своей шутке.

– Вы еще что-нибудь придумали, Лиота? – радуясь такому единодушному веселью, спросил Корбан.

– Уж не о штангах ли вы? – Она бросила на него хитрый взгляд. – Пока нет.

Энни звонко рассмеялась:

– Корбан, впишите штанги в свой перечень покупок. Только не слишком ли велики они будут для нашего сада, бабушка? Одной штангой мы сможем подпереть забор, чтобы молодые побеги розового винограда могли за нее цепляться. А то люди обычно купят спортивный снаряд и поставят его пылиться в угол.

– Во всяком случае, если тебе попадется несколько штанг, приноси все сюда, мы «посадим» их в саду.

И с этими словами Лиота вернулась на кухню.

Листая альбом Энни, Корбан увидел рисунок с необычными узорами.

– Где вы нашли такие узоры? – По его представлению, такие замысловатые и причудливые завитки можно было отыскать только в мавританском дворце.

– А, это просто мазня, – ответила Энни и отправилась на кухню.

Просто мазня? Глядя вслед Энни, Корбан отметил красоту ее собранных высоко на затылке густых светлых волос, которые локонами спадали на оголенную шею, на изящные плечи. По сравнению с Pут она выглядела более худощавой, но ее гибкое тело от этого не теряло своей выразительности. Одежда была подобрана без претензии на оригинальность: укороченный розовый свитерок, слегка поношенные джинсы и старые спортивные тапочки. Рут тоже носила джинсы, но обычно с белой футболкой, черным кожаным ремнем и пиджаком, к лацкану которого она прикалывала золотую булавку. Уж на ее джинсах никогда не было грязных пятен или оторванного заднего кармана.

Корбан досмотрел альбом до конца, не переставая восхищаться набросками, и отложил его в сторону как раз в тот момент, когда хозяйка дома с внучкой вернулись в комнату. У Лиоты был усталый и задумчивый вид, она села в кресло-качалку, найдя такое положение, при котором отдыхали бы ее ноги. Она успела заметить, что молодой человек, возможно, настроен продолжить разговор, и поэтому закрыла глаза, чтобы набраться сил.

Энни взяла альбом для эскизов и положила его рядом с собой на диван. Корбан подумал, что ему удастся понаблюдать, как она будет рисовать, но она вдруг отложила альбом в сторону и обратилась к нему с вопросом:

– Вы давно работаете в благотворительной организации?

– Пару месяцев, – сказал он и тут же заметил, что Лиота приоткрыла один глаз. Она была начеку. – Хорошо, хорошо. Ваша бабушка – моя первая подопечная.

– Корбан, как настоящий альтруист, надеется изменить мир. Спроси у него.

Ему показалось, что Лиота смеется над ним, и он вспыхнул от обиды. Однако, посмотрев на Энни, решил признаться.

– Я пишу курсовую работу, в которую должен включить социологический портрет одного человека. Ваша бабушка идеально подходит для этого, при всем ее отвращении к подобным затеям.

Лиота радостно закивала:

– Да, да. Поначалу это было действительно так. Но теперь мне приятно ваше августейшее присутствие.

– Премного благодарен.

Она снова закрыла глаза.

– Совсем немного надо, чтобы вывести вас, молодой человек, из равновесия, правда?

– Вас тоже легко рассердить.

– Вот молодец. – Лиота положила руки на колени. – Не давайте мне и впредь побеждать в спорах.

– Я бы хотел побольше узнать о вашем муже. – Корбан решил перевести разговор на интересующую его тему, но тут заметил, как дрогнуло лицо Лиоты. А может, это была просто дрожь, свойственная старым людям. – Вы сказали, что, вернувшись домой после войны, он столкнулся с новыми проблемами. Что вы имели в виду? Затянувшаяся депрессия? Семья? Работа?

Лиота ничего не ответила, и это заставило Корбана пожалеть о своих словах и почувствовать, почему она сидит и молчит, словно каменная. Она собирается с силами, чтобы обрушить на него всю силу своего негодования. Чтобы выгнать его из дома и никогда более не пускать на порог. Но неожиданно она медленно открыла глаза и обратила свой взгляд на Энни.

– У Бернарда Готтлиба Рейнхардта была нежная душа. Другого такого человека я не встречала. Поэтому ему было слишком трудно жить. Он считал себя в ответе даже за то, что не имело к нему отношения.

Лиота снова закрыла глаза, и по выражению ее лица Корбан понял, что эти воспоминания причиняли ей душевное и физическое страдание.

Почему она с такой многозначительностью сказала о нежной душе своего супруга? Корбан увидел, что по щекам Энни потекли слезы, которых она не стеснялась. Наверное, ей был понятен скрытый смысл бабушкиных слов. Он опять посмотрел на Лиоту и почувствовалсебя полным ничтожеством. Как ему только пришло в голову задавать этой женщине вопросы, ответы на которые он хотел использовать в своей курсовой работе.

Не успел он об этом подумать, как Лиота, выпрямившись в кресле, поставила ноги на пол, а руки положила на подлокотники. По этим приготовлениям Корбан понял, что им предстоит услышать долгий и правдивый рассказ.

– Я полагаю, время пришло, – мягко сказала Лиота.

Он не сомневался, что хозяйка дома будет говорить, превозмогая душевную боль. О, почемуон не остановил ее?

– Впервые я увидела Бернарда на танцах. Он был с друзьями, а я пришла со своей подругой. Он относился к тому типу молодых мужчин, которые сразу обращали на себя внимание девушек. Высокий красивый блондин с голубыми глазами. Не успел он войти в зал, как женщины окружили его. Но он не смотрел ни на одну из них. – Она заулыбалась. – Весь вечер Бернард ни с кем не танцевал и наблюдал за мной. А я была большой любительницей танцев, особенно свинга, и не имела недостатка в кавалерах.

– Бабушка, он пригласил тебя хоть на один танец?

Она усмехнулась:

– Он не умел танцевать. И был слишком гордым, чтобы всем показывать это.

– А как же ты с ним познакомилась?

– Оркестр ушел на перерыв. Разгоряченная танцами, я так устала, что не могла отдышаться. Всю первую половину вечера Бернард стоял возле столика с напитками и смотрел на меня. И больше ничего. В руках он держал бокал пунша и отпивал из него. Он улыбнулся мне и жестом предложил сделать глоток. И тут я решила взять инициативу в свои руки. Решительно шагнула ему навстречу и протянула руку, говоря, что я очень хочу пить. Он весь вспыхнул от волнения, отдавая мне бокал. Я осушила его, вернула обратно и попросила еще один.

– Ну, бабуля! – Энни расхохоталась. – А мне никогда не хватало смелости!

– Большинство женщин и представить себе не могут, как можно вести себя подобным образом. А я всегда отличалась тем, что следовала своим желаниям. Ну, и потом я понимала, что быстрее состарюсь, чем он решится заговорить со мной. Да и слухи о войне не вселяли надежды на счастливую жизнь. Вероятно, этим можно оправдать мою тогдашнюю напористость. Но я не хотела упускать такую возможность. Я подумала, что если никогда раньше не видела его на танцах, то вряд ли он еще когда-нибудь придет сюда. А под лежачий камень вода не течет. Одного взгляда на твоего дедушку оказалось достаточно, чтобы я решила: шанс получить от него приглашение на танец стоит риска публичного унижения.

– И он, естественно, пригласил вас?

– О, он сделал даже больше: попросил моей руки.

– Прямо там, в танцевальном зале? В тот же вечер?

– Нет, позднее. В машине. На заднем сиденье [23]23
  Имеется в виду заднее откидное сиденье в кузове спортивного автомобиля.


[Закрыть].

Корбан не смог удержаться от смеха. Вот уж чего он не мог себе представить, так это Лиоту Рейнхардт в такой ситуации. Заметив ее строгий взгляд, он растерялся и выпалил:

– Виноват.

– Действительно, виноват, – сухо проговорила она. – Могу себе представить, какие пошлые мысли пронеслись в вашем ограниченном уме. Вы хоть когда-нибудь сидели в машине на таком сиденье?

– Нет, мэм, – пробормотал он, поморщившись.

– Конечно, откуда вам знать. Там мало места, слишкоммало, чтобы делать то, о чем вы подумали. Уверяю вас. Особенно если машина несется, подпрыгивая на ухабах, и ветер дует в лицо.

– Да я ничего, я так. А чья была машина?

– Одного из друзей Бернарда. Не помню его имени, но он узнал от моей подруги, что нам надо добраться до дома. А когда танцы закончились, было уже поздно. Мы стояли на автобусной остановке, и они, проезжая мимо, увидели нас. Когда я оказалась в машине, то не прошло и двух минут, как Бернард наклонился ко мне, обнял и пообещал, что придет день и он женится на мне.