Текст книги "Сад Лиоты"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– И что вы ему ответили?

– Я была уверена, что это шутка, и поддержала ее: «Как насчет следующей среды? У меня выходной». Однако на другой день во время нашего свидания я поняла, что он не шутил.

– Это самый короткий из всех скоропалительных романов. – Улыбка Корбана стала еще шире. – Всего одна неделя.

– На самом деле почти год был потрачен на то, чтобы его мать изменила ко мне свое отношение. Понимаете, в тот вечер Бернард впервые пришел домой поздно, а его родители сильно беспокоились, ждали его возвращения и не ложились спать. Он рассказал им, что встретил девушку, на которой собирается жениться. Выслушав его, они подумали, что я… короче говоря, никто из родителей не пожелает, чтобы их единственный сын женился на девушке такого сорта. Девушка, которая танцует со всеми мужчинами подряд, пьет из бокала первого встречного и принимает предложение руки и сердца на заднем сиденье автомобиля, – распутница.

Она потерла виски, как будто желала унять боль.

– Я не понимала родителей Бернарда, они не понимали меня. До ухода моего мужа на войну мы редко бывали у них в доме. Бернард заходил к отцу и матери по воскресеньям, когда возвращался с церковной службы. Я несколько раз готовила для них обед, но… мама Рейнхардт была хорошим кулинаром, а я всего лишь новичком, который за всю жизнь научился готовить тунца, солонину, капусту и картошку. – Она загадочно улыбнулась. – Так что мне не удалось произвести на маму Рейнхардт благоприятного впечатления. Она всегда была недовольна мной.

– Какая брюзга! – с негодованием воскликнул Корбан, принимая близко к сердцу то унижение, которое пришлось пережить Лиоте.

– Но и вы поначалу нелестно думали обо мне. Она внимательно посмотрела на Корбана. – Разве нет?

– Теперь это не имеет никакого значения.

– Может быть, вы и сейчас так думаете. Вас учили тому, что нужно относиться к старшим с уважением?

– Да, мэм.

– Вот это мне нравится в вас, Корбан. Вы дерзкий. – Увидев в глазах Лиоты озорные огоньки, он вдруг ощутил свое безграничное сходство с ней. Уж она-то давала жару в молодые годы.

– Короче говоря, они нечасто наведывались к вам на обед, – надеясь услышать продолжение рассказа, заключил он.

– Раз в неделю мы терпеливо переносили общество друг друга. С отцом Бернарда я прекрасно поладила, а вот мама Рейнхардт просиживала молча положенное время. Если и говорила, то по-немецки обращаясь к супругу, а он должен был переводить.

– Она что, так плохо говорила по-английски?

– Нам обеим приходилось преодолевать языковой барьер. Ей было не легче выучить английский, чем мне немецкий. С годами мы научились понимать друг друга, но это произошло незадолго до ее кончины.

– А моя мама говорила по-немецки? – спросила Энни.

– Да, она и дядя Джордж общались дома на этом языке, пока их отец не вернулся с войны. После чего в этих стенах перестала звучать немецкая речь.

– А как же папа и мама Рейнхардт?

У Энни от удивления округлились глаза.

– В присутствии своего сына они говорили на английском.

Наступила тишина. Корбан терпеливо ждал, понимая, что Лиота готовилась сказать то, в чем ей трудно признаться. Он видел в ее глазах слезы, когда она молчала и потирала виски, собираясь с духом. Сразу как-то поблекла и как будто состарилась. Она казалась беззащитной перед лицом своих прежних страданий, которые оживали в ее памяти.

– Лояльность свекрови прошла проверку, когда Бернард ушел на войну, – наконец проговорила она. – У супругов Рейнхардт в Германии оставались братья и сестры, и я помню, как они оба называли Гитлера сумасшедшим. Прочитывая все ежедневные газеты, они глубоко переживали каждое известие, приходившее из Германии. Авторы некоторых газетных статей называли немцев «кровавыми Гансами». Покинув Европу, супруги Рейнхардт вели постоянную переписку со своими родственниками, и в одном из писем они прочитали, что в Германии любят фюрераи молятся на него. Разумеется, в своем ответном письме родители Бернарда выразили свою ненависть к диктатору, и переписка на этом закончилась.

Лиота сгорбилась в кресле, но не убрала рук с подлокотника.

– Я была рядом с Бернардом, когда ом объявил родителям о том, что уходит воевать. Мама зарыдала так, как будто у нее вырывали сердце. Раньше мне никогда не приходилось слышать таких рыданий. Папа Рейнхардт попросил сына разыскать родственников-немцев, если после победы он окажется на территории Германии.

Лиота надолго замолчала. Корбан понимал, что ей нужна передышка, но хотел поскорее услышать продолжение рассказа, поэтому спросил:

– И ваш муж закончил войну в Германии?

– Да.

Сколько боли прозвучало в одном-единственном слове. Никогда прежде он не знал, какую бездну чувств может таить в себе короткое «да». Энни сидела не шелохнувшись, ее глаза были наполнены слезами, казалось, страдания своей бабушки она переживала так, словно это были ее собственные.

– Бернард добрался до того городка, где прежде жили мама и папа Рейнхардт. Но его воинская часть уничтожила город, – ни на кого не глядя, продолжила Лиота. – Одна ночь раскрыла ему весь ужас происходящего. Он рассказывал мне, что солдаты, среди которых находился он сам, будто сошли с ума. Они убивали всех, кто встречался им на пути, и хотели стереть этот город с лица земли.

Корбан не верил своим ушам. Чтобы не пропустить ни слова, он подался всем телом вперед.

– Но зачем?

Лиота мрачно взглянула на него:

– Перед тем как войти в этот город, воинская часть, в которой служил Бернард, освободила один из концентрационных лагерей. Горожане не могли не знать, что происходило в расположенном неподалеку лагере, поскольку они снабжали солдат продовольствием. Бернард рассказывал, что запах, который исходил от сложенных штабелями мертвых тел, невозможно было описать. Он так и не смог пережить того, что увидел в лагере, и того, что они сотворили с тем немецким городом.

Лиота, дрожа всем телом, в изнеможении закрыла глаза.

Энни не могла сдержать слез. Поднявшись с дивана, она подошла к бабушке, опустилась к ее ногам и положила голову ей на колени. Лиота неторопливо гладила внучку по волосам.

– Твой дедушка сказал, что, когда в его душе утихла его ярость, проснулся жгучий стыд. Стыд за совершенное им зло, но еще больший стыд за то, что в его жилах текла немецкая кровь.

– А мама и папа Рейнхардт знали об этом? – всхлипнула Энни. – Нет, своими воспоминаниями Бернард не делился ни с кем. Однако чувство стыда мучило его, как раковая опухоль, и однажды он в первый и последний раз заговорил со мной о войне. Это произошло помимо его воли. Родители догадывались, что в Германии с их сыном случилось нечто настолько ужасное, что заставило его никогда не упоминать о войне. Если бы Бернард рассказал обо всем своим родителям, он бы не страдал так и не мучился.

Корбану было трудно представить, что пришлось испытать этому мужчине.

– Как же он жил после всего, что с ним произошло?

– Он вернулся домой, начал работать и старался жить по-прежнему. Папа передал Бернарду права на владение домом. Вдвоем они сделали пристройку для гаража и приспособили ее под жилье. Мама Рейнхардт, полностью уверенная в том, что я лишила ее собственного дома, переселилась туда. Ее переполняла ненависть ко мне, поэтому она считала меня виноватой в депрессии Бернарда, намекая, что хорошая жена вывела бы мужа из депрессивного состояния. Так мы и жили тогда, не понимая друг друга.

Она глубоко вздохнула:

– Все эти ссоры только усилили переживания твоего дедушки. Эйлинора и Джордж боялись своего отца. Они были совсем маленькими, когда он ушел на войну, и не могли ничего запомнить. После войны Бернард вернулся другим человеком, замкнутым и озлобленным, и его возвращение поначалу не вызвало у детей особых чувств. Потом у Бернарда начались неприятности с работодателями. Он постоянно выплескивал на них свой гнев. И когда в очередной раз что-то вызвало у него возмущение, он не сдержался и был уволен. Мой муж был мастером на все руки, но терял одно место за другим в течение первых пяти послевоенных лет. Слухи, распространившиеся о нем, мешали ему найти достойную работу. Мысль, что мне придется работать, чтобы содержать семью, удручала его еще больше. Долгое время он ни с кем не разговаривал и занимался строительством. Вот тогда он и поставил забор на заднем дворе, сделал замечательные шкафчики на кухню и садовую беседку. Только он не считал это работой.

Глаза ее увлажнились, и она перешла на шепот:

– Все вечера он просиживал перед телевизором и пил до тех пор, пока его не одолевал сон.

– О, бабуля! – Энни взяла ее руки в свои ладони и нежно гладила их, как будто пыталась согреть.

– Он был замечательным человеком, но с израненной душой. – Губы Лиоты задрожали. – Я не знала, как вернуть ему то душевное состояние, которое было у него до войны. – Она грустно улыбнулась.

– Прямо как Шалтай-Болтай. Упал и разбился.

Корбан не знал, какие слова сказать, чтобы утешить старушку. Молчание Лиоты заставило его осознать свое бессилие. Десять минут тишины показались ему бесконечно долгими. Где же она взяла столько сил, чтобы молчать много лет, все зная и все понимая?

– Дело не в том, что Бернард был немцем. – Лиота словно прочитала его мысли. – Не в этом трагедия. Я пыталась убедить Бернарда, что когда японцы захватили Нанкин, они сделали то же самое с китайцами и другими военнопленными. Но он даже не хотел слушать меня. Я просила его вспомнить, как американцы обошлись с коренными жителями Америки. Как своих же истребляли африканцы. А священная война на Ближнем Востоке, джихадпротив Америки? Геноцид в Юго-Восточной Азии? Развал Советов и нескончаемая угроза войны? И здесь у нас все теперь делается не по-христиански. Мы все повинны в том зле, которое творится вокруг. Да. Ничего не меняется под солнцем. Вспомните массовые беспорядки 60-х годов – то, что случилось в Германии, могло повториться и здесь. Потом пришла новая беда. Эпидемия СПИДа. Было бы куда лучше, если бы люди направили все свои усилия на борьбу с бедностью и болезнями.

Лиота покачала головой:

– Да, дело вовсе не в немецкой нации. Таково все человечество.Греховное желание порабощать и мстить люди стали воспринимать как вполне естественное. Но Бернард не хотел даже слышать об этом. Он никогда не верил в Божью милость и, уверенный в том, что ничто не снимет с него позора, не желал верить в искупление человеческих грехов кровью Иисуса Христа. Только незадолго до своей смерти он пришел к вере. А до этого страдал сам и заставлял страдать своих ближних.

Энни переживала так сильно, что сердце Корбана сжалось. Когда она заговорила, ее голос дрожал и она едва сдерживала слезы.

– Наверное, мама ничего не знает об этом.

– Ты права. Не знает. Она и Джордж были слишком малы, чтобы понимать смысл происходящего, и верили всему, что им говорили. Я всегда думала, что сохраню молчание до самой своей смерти. Но потом… – Она обратила свой ясный и задумчивый взгляд на Корбана. – Человек должен однажды сказать правду, как бы тяжело ему ни было. Даже если это уже ничего не сможет изменить. Но люди все повторяют и повторяют свои ошибки.

Лиота Рейнхардт пыталась чему-то научить его, но он не был уверен, что понял смысл ее слов.

– Бабушка, теперь я начинаю понимать свою маму. Она так многого не знает. Может быть, если б она знала…

– Она должна захотетьзнать, моя милая. Чтобы семена дали всходы, надо прорастить их и бросить в рыхлую землю. – Она нежно потрепала внучку по щеке. – Я умолкаю, ведь старики могут говорить бесконечно, если только их слушать.

Энни наклонилась к бабушке, поцеловала ее и пошла на кухню.

Лиота многозначительно посмотрела в глаза Корбану, словно призывала понять недосказанное, и он почувствовал это.

Что я должен понять? – хотелось крикнуть ему. – Скажите мне прямо. Скажите! Я хочу знать. Я хочу видеть. Я хочу понять.

Лиота улыбнулась, и по ее улыбке он догадался, что она не собирается облегчать ему эту задачу.

– Я надеюсь на вас, Корбан Солсек.

Через несколько мгновений она поднялась с кресла, чтобы включить телевизор, и, когда вернулась на место, устало положила голову на спинку, закрыла глаза и больше за весь вечер не сказала ни слова.

13

Нора бродила по гипермаркету. Секция рождественских подарков уже была открыта, но она прошла мимо, сморщившись от отвращения. Ведь впереди еще Хэллоуин, и до Дня благодарения шесть недель, а Санта-Клаусы уже заполонили витрины, словно непрошенные сорняки. С каждым годом Рождество как будто наступало все раньше, принося с собой глубокую печаль. И почему этот праздник навевает на нее такое мрачное настроение? Какой бы высокой ни была елка, сколько бы украшений она ни повесила на нее, как бы бурно ни проходило празднование, она всегда чувствовала себя одинокой и никому не нужной.

Остановившись перед витриной с подарками, Нора вспомнила, с каким трепетом она выбирала подарки своим детям, когда они были маленькими. Майклу нравился конструктор «Лего», когда он стал постарше и научился его собирать. С каждым годом ей приходилось приобретать все более сложные и дорогие наборы этих пластиковых деталей. И где они теперь? Хранятся где-то в гараже на случай, если ими заинтересуются внуки? Или Майкл забрал их с собой, когда уезжал?

Куклы на верхней полке витрины напомнили ей о подарках для Энни… и о том разочаровании, которое было связано с ними. Как-то на Рождество Нора отстояла очередь за модной куклой для своей любимой дочурки. Когда же объявили, что куклы закончились, она заплатила двести долларов одной более удачливой женщине, которой удалось отхватить сразу три. Вот жадная ведьма! Но Энни открыла дивную коробку с куклой и сдержанно поблагодарила за подарок, затем положила куклу обратно в коробку и поставила под елку.

– Разве она тебе не понравилась? Все маленькие девочки мечтают о такой кукле. Ты не представляешь, с каким трудом я ее купила.

– Она симпатичная, мамуля.

Нора терпеть не могла, когда ее называли мамулей и постоянно напоминала Энн-Линн, что следует говорить «мам» или «мама». «Мамуля» годится только для малышей.

Энни взяла куклу с собой в школу. Когда же она вернулась домой без нее, Нора рассердилась. Она была уверена, что Энни потеряла ее подарок.

– Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось заплатить за эту куклу? Двести долларов! Лучше бы я купила тебе какую-нибудь попроще!

Но еще больше усложняя ситуацию, Энн-Линн разрыдалась и призналась, что не потеряла куклу, а отдала ее девочке, которая получила на Рождество только пазлы с рождественскими картинками. И теперь, стоя у витрины с игрушками, Нора вспомнила, как она тогда разозлилась. А как ей было не разозлиться? Она отстояла очередь, заплатила безумные деньги за вещь, которая понравилась бы любой нормальной девочке… И что сделала ее дочь? Отдала подарок, словно он ничего не значил для нее.

Словно и я для нее ничего не значу. Слезы щипали Норе глаза, пока она рассматривала витрину с игрушками. Сколько я сделала всего для своих детей, а разве они это ценят? Их нисколько не волнует то, что я чувствую. Их интересует только их собственная жизнь. Когда Майкл в последний раз мне звонил? В День матери в прошлом году? Энни-то, конечно, звонит, но всегда от Лиоты. И почему она все время спрашивает, не хочу ли я зайти на чашечку чая? Чтобы показать мне, сколько любви и времени она отдает бабушке? И мать, и Энни прекрасно знают, что я не хочу ехать к ним ни на чаепитие, ни на что другое!

Она закусила губу и чуть не расплакалась. Ее бросило в жар от мысли, которая вдруг пришла в голову. Оба ее ребенка такие эгоистичные! Знают ли они о том, что ведут себя жестоко?

Они обидели меня. Значит, я должна обидеть их! И это пойдет им на пользу. Они бросили меня. Значит, я брошу их. Хорошо бы оставить письмо, которое мой адвокат прочтет им вслух, и там будет написано, почему я лишаю их всего.

И тогда они пожалеют… почувствуют свою вину, поймут, как плохо с ней обращались. Если бы у нее была неизлечимая болезнь, например рак, она бы мучилась несколько месяцев…

Может быть, тогда они пожалели бы. И Фред тоже.

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Беда в том, что она абсолютно здорова. Физически. Она всегда следила за своим весом, занималась физкультурой, правильно питалась. Но все равно ей приходилось обращаться к врачу по поводу сердцебиения, болей в животе и мигрени.

Она умирала. И нисколько не сомневалась, что это так. Она чувствовала боль во всех суставах. Должно быть, это рак или что похуже. Она проходила тест за тестом, сдавала кровь, пила барий и делала рентген. Когда же у нее ничего не обнаружили, она настояла, чтобы ее направили на магнитно-резонансную томографию. Сегодня она получила результаты.

Врач, не увидевший никаких отклонений от нормы, поставил диагноз – стресс с последующими психосоматическими изменениями – и посоветовал ей сходить на консультацию к психотерапевту, Разозленная Нора сообщила ему, что уже много лет ходит к психотерапевту, и никакой пользы, наоборот, ее жизнь стала еще более отвратительной, чем прежде. Она расплакалась и заявила, что хочетумереть. Хочет, чтобы у нее былрак.

Вот тогда они все пожалеют, что так обошлись со мной!

Доктор еще некоторое время поговорил с ней, убеждая отправиться в какой-нибудь санаторий в горах Санта-Круз, где она сможет отдохнуть, побеседовать с адвокатом и пересмотреть свою жизнь.

Он считает меня сумасшедшей.

Она сжала виски руками. Что ж, вполне возможно. Вполне может оказаться, что ее ожидает нервный срыв. А если такое случится, в этом не будет ее вины. Просто никто ее не любит. И никогда не любил. Даже ее собственная мать…

Господи, почему? Я не понимаю. Я ведь так старалась. Я все делала правильно, а получалось наоборот. Все, что я затеваю, приводит не к тому результату, на какой я рассчитывала. Оба мужчины, которых я любила, теперь ненавидят меня. Оба моих ребенка не желают со мной разговаривать.

Наверное, я слишком их всех любила? Мне нужно было больше любить себя и не тратить время, не транжирить деньги на мужей и детей. Нужно было заботиться только о себе.

Она, наконец, отвернулась от витрины и двинулась дальше, мимо других женщин, которые тоже прохаживались по гипермаркету. Некоторые из них катили коляски с детьми, другие разговаривали с друзьями, кое-кто сидел на красивых скамейках, наблюдая за покупателями. Нора остановилась у витрины с подарками.

А почему бы ей не купить что-то для себя? Что-нибудь новенькое, отчего ей сразу станет лучше? Пора побаловать себя. Войдя в секцию подарков, она огляделась и, заметив в дальнем углу забавную игрушку, наконец, улыбнулась, настолько бесполезной показалась ей эта вещица. Нора решила купить ее, несмотря на дороговизну. Давно пора сделать что-то для себя, а не для других. Наличных денег оказалось немного, и она решила расплатиться по кредитной карточке Фреда, которой он разрешал пользоваться. После нанесенной им обиды она посчитала себя просто обязанной снять с его счета немного денег. Сделав покупку, она вышла из магазина.

Но сладкое и волнующее чувство радости быстро улетучилось. В то время, когда Нора подходила к месту парковки своей машины, она уже спрашивала себя, зачем потратила пятьдесят долларов на эту мягкую игрушку. Что скажет Фред, когда увидит чек? Конечно, на нем не написано, что куплен именно медвежонок,указан только магазин, где он был продан.

Сев в машину, она вытащила из сумки игрушечного медвежонка и стала рассматривать его, пытаясь заново ощутить ту бессознательную радость, которую эта игрушка поначалу вызвала у нее. Может, она подумывает о будущих внуках? Нора чуть было не расплакалась. Если когда-нибудь ее дети станут родителями, может, тогда почувствуют то, что чувствует она? И поймут, наконец, какой хорошей матерью она была. И непременно оценят все, чем она пожертвовала ради них. Может быть, тогда…

Вдруг в ее памяти возникла картина из ее собственного детства: Лиота на коленках работает в саду и смотрит в сторону дома, a по ее щекам текут слезы.

Где я была? Почему не рядом с ней?

Нора закрыла глаза.

Я все время помогала бабушке Рейнхардт. Только ей. И бабушка все время повторяла, что она без меня как без рук.

И опять со злостью вспомнила, что мать никогда не помогала ей, никогда не заботилась о других, а только исполняла свои прихоти.

И все равно образ плачущей матери стоял у нее перед глазами. За этим воспоминанием последовали другие, и ей показалось, что она ощутила прикосновение руки бабушки Рейнхардт.

– Твоя мама полагает, – говорила она, – что можно впустую тратить время на выращивание цветов, но у меня много своей работы. Ты будешь хорошей девочкой и поможешь мне приготовить ужин.

Гнев понемногу прошел, однако Нора никак не могла успокоился. Она бросила сумку с игрушечным медвежонком на заднее сиденье, завела машину и тронулась с места.

Ей не давала покоя мысль об одиночестве. Больше всего на свете она боялась остаться одна и делала все возможное, чтобы избежать такой участи. Теперь Нора понимала, что ей не миновать одиночества, и эта мысль приводила ее в ужас, который заставлял судорожно сжимать руль. От душевных терзаний и физической боли у нее перехватывало дыхание и глаза наполнялись слезами.

У меня есть муж.

У меня есть дети.

А я все равно остаюсь одна.

Машина Фреда была в гараже. Значит, он уже дома. Нору охватил смутный страх. Ей стало неловко за то, что она без толку болталась, глазея на витрины. И все ради чего? Надеялась, что на душе станет лучше? А стало еще хуже, Фред вернулся раньше, и теперь она не знает, что приготовить ему на ужин. Даже не помнит, вынула ли она что-нибудь из морозильника? Кажется, нет. Разве могла она думать о еде, когда в скором времени доктор должен был сказать ей, что она вот-вот умрет от какой-то страшной болезни?

Взяв из машины сумку с игрушкой, Нора отперла дверь, ведущую из гаража в дом. Тут она задержала дыхание, чтобы успокоиться и быть готовой ко всему. На кухонном столе увидела коробку, в которой лежала недоеденная пицца. В гостиной на столике стоял бокал с вином. Фред сидел перед телевизором. Даже дома он всегда выглядел опрятно – это было его отличительной особенностью. Он был одет в домашние брюки цвета хаки и свитер цвета морской волны. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые с годами приобретали еще больший шарм.

Господи, прошу Тебя, не дай ему разлюбить меня, как это случилось с Брайаном и Дином. Пожалуйста.

Фред посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала тревогу.

– Что сказал доктор, Нора?

– Ты приехал домой пораньше, чтобы узнать об этом?

– Я беспокоился. Тебя долго не было.

Она положила на стол свою сумку.

– Мне надо было пройтись по магазинам. – Голос ее неожиданно для нее самой дрогнул. – Присмотреть какой-нибудь подарок.

Конечно, она не станет говорить, что это подарок для нее.

– Так какой диагноз тебе поставили?

– Со мной все в порядке. Я здорова, как лошадь. Доктор считает, что это нервное расстройство, вызванное нанесенной мне обидой.

Его губы плотно сжались.

– Может быть, ты сама это придумала?

Нора не могла сдержать слез и, закрыв лицо руками, зарыдала.

Лучше бы она умерла. Лучше бы ее машина упала в пропасть или врезалась в дерево. Тогда бы дети пожалели, что так плохо с ней обращались.

Она почувствовала, как руки Фреда обвились вокруг ее талии.

– Я люблю тебя, – нежно сказал он и привлек к себе. – Ты сводишь меня с ума, Нора, но я тебя люблю.

Она прильнула к нему всем телом и зарыдала, подумав о том, как пренебрегала им в последнее время.

– Я не достойна тебя.

– Да, не достойна, – попытался пошутить он. – Просто ты достойна быть счастливой, как я полагаю.

Она слегка отстранилась от него, чтобы увидеть его глаза, и улыбнулась сквозь слезы.

Что бы она без него делала? И сразу же опять вспомнила, как вчера нагрубила мужу. А ведь именно ее забывчивость стала причиной его неприятностей.

– Ты мне всегда все прощаешь. – Она прекрасно понимала, что на свете нет человека добрее, чем Фред. Его удивительная душевна мягкость всегда привлекала ее.

– Нам надо что-то делать, Нора. Так продолжаться не может.

На какое-то мгновенье ее охватил животный страх. Точно так же начинались два ее предыдущих развода. Сначала ее нежно ласкали, а потом отталкивали.

«Ты была первой женщиной, которую я полюбил», – сказал ей Брайан за день до их расставания. Теперь у нее осталась только его прощальная записка, если не считать квитанций о переводе денег на содержание детей. Удивительно, как исчезают мужчины: быстро и бесследно. Эго было непостижимо.

Правда, расставание с Дином получилось не таким легким.

«Если ты захочешь что-нибудь сказать мне, передай через своего адвоката».

Нора внутренне содрогнулась, вспомнив об этом.

Я не переживу еще одного развода. Господи, помоги мне. Я не переживу.

Она сделает все, что захочет Фред, только бы не очередной развод. Как измучила ее бесконечная борьба. Она устала и от жизни от самой себя.

– Наверное, ты прав, – сказала она кротко. – Как нам быть?

– Для начала надо встретиться с пастором.

– Я ему не нравлюсь. – Hора высвободилась из объятий мужа. – Я была у него пару недель назад, просила помочь мне.

– И что?

Она скрестила руки на груди, словно приготовилась к защите:

– Он сказал, что я не христианка.

– Почему он так считает?

Нора почувствовала, что муж не верит ей.

– Он не прямо высказался, а намекнул.

– И что же ты ему ответила?

– Напомнила, сколько денег мы отдали за все годы, что были прихожанами, и ушла.

– Я и раньше подозревал, что он так думает, – совсем тихо и задумчиво произнес Фред.

– Что-то не припоминаю.

Фред молчал, понимая, что слова не нужны. Ей и без того было стыдно, неловко и неспокойно. В чувствах и в мыслях царила такая неразбериха. Не хотелось думать ни о пасторе, ни о том, что он сказал, ни о том, что она ответила…

Нора повернулась к Фреду:

– Может, съездим куда-нибудь на недельку? Например, в Сан-Франциско. Попробуем разобраться с нашими проблемами. И побудем там вдвоем, только ты и я.

– Мы и так здесь вдвоем, Нора.

Эти слова задели ее за живое.

– Не надо напоминать мне, что Энни, не попрощавшись, ушла из дома, – с обидой в голосе проговорила она и отвернулась от мужа. – Фред, ты жесток, а у меня был тяжелый день. – У нее снова разболелась голова. – Сегодня утром я позвонила Энн-Линн. Не знаю, был ли у нее действительно урок или она соврала мне, чтобы прекратить разговор, но она даже не захотела выслушать, как мне плохо и какие трудности я переживаю, – с горечью проговорила она.

Если посмотреть со стороны, то ничего особенного с ней, Норой, не происходит. Все это лишь ее фантазии. Стресс. Кто виноват в том, что с ней случилось?

Фред обнял ее за плечи:

– Энни уже взрослая, Нора. Ты не можешь заставить ее вернуться домой и снова стать твоей маленькой доченькой.

– А я и не заставляю.

У него опускались руки, когда он понимал, как трудно ей что-либо доказать.

– Разве нет? Да все время, пока она жила здесь, ты управляла ею. А ей надо научиться жить самостоятельно.

– Да, ты не пыталась, ты просто делалаэто. Бедная девочка не могла вздохнуть без того, чтобы ты не сказала ей, сколько глотков воздуха следует сделать.

– Как ты можешь такое говорить? Все, что я делала, было продиктовано моей любовью к ней.

– Сколько я знаю тебя и Энни, ты только и делаешь, что распоряжаешься ею. Она не видела твоей любви – один контроль. Более того, могу сказать тебе, что горжусь Энни. Она молодец, что нашла в себе силы уехать.

Нора не поверила своим ушам.

– Гордишься?

– Да, горжусь!

Волна бешеной злобы поднялась в ее душе.

– Тебе просто надоело ее присутствие здесь. Ты это хотел сказать? Ты просто ревнуешь Энни ко мне. Ты никогда не понимал, что по духу мы с ней близкие люди. Потому что она не твоя, а моядочь.

Нора видела, как он мрачнеет от этих слов, как переживает. И пусть мучается. Он первый обидел ее.

– Ты только и ждал ее ухода, чтобы я могла принадлежать одному тебе и выполнять любые твои желания.

Она извергала поток гневных слов, а в душе призывала себя остановиться.

Зачем ты так унижаешь его? Остановись! Остановись!

Но поток слов не иссякал, унося с собой все добрые намерения и оставляя им обоим горечь обиды и сожаление.

Сколько же слов надо сказать, чтобы нанести непоправимый ущерб человеку?

Наступила долгая пауза, и после тягостного молчания раздался тихий голос Фреда:

– Хоть когда-нибудь в своей жизни, Нора, ты сделала то, что хотел кто-то другой, а не ты сама?

– Я всегда все делала для других. Для своих детей с момента их рождения. Тебе не понять, потому что у тебя нет своих детей.

– Я хотел, Нора, чтобы они были, но ты не захотела.

– Только не надо упрекать меня, Фред. Как можно было заводить ребенка, когда Майкл учился и Энни нужно было уделять внимание. – По выражению лица Фреда она поняла, что ее слова не долетают до него и, словно эхо, возвращаются к ней. – Я люблюЭнни.

– Может быть, и любишь, но себя ты все-таки любишь больше. Ты во всех и во всем прежде всего любишь себя.

Она набросилась на Фреда, как мать, у которой отнимают ребенка:

– Как только у тебя язык повернулся сказатьтакое после всего, что я сделала для детей? Когда Энни уехала, я лишилась всего. Ты не мог не видеть, как я переживала!

– О да, я видел. Все видели. Но только ты потеряла совсем не детей и не по этой причине несчастна. Ты потеряла возможность контролировать дочь. Ты не думала о самой Энни, о ее будущем. Тебе хотелось, чтобы дочь жила по твоим законам.

– Но она сама хотелапоехать в этот колледж.

– Нет, Нора. Хотела ты.А раз ты этого хотела, то и ехала бы учиться сама. Я всегда хотел задать тебе один вопрос. Почему ты не пошла учиться? Что тебя останавливало?

– О чем ты говоришь! В сорок пять лет я должна была сесть за парту?

– Вот видишь, как ты сопротивляешься, чтобы жить, как тебе хочется? А других ты принуждаешь, не спрашивая об их желаниях. Все, к чему сводилась твоя забота, это запугать детей и не дать им жить самостоятельно.

Нора пришла в ярость.

– Как ты можешь говорить такие жестокие вещи?

Фред вздохнул:

– Могу, потому что это горькая правда, и ты, наконец, должна услышать ее от человека, который любит тебя.

– Любит? Да разве это называется любовью? Тебе не дано понять, что в любви превыше всего!

Фред уселся перед телевизором и стал смотреть на экран.

– А ты никогда не спрашивала себя, почему Майкл не звонит и не приезжает? А ведь он был первым, кто сбежал от тебя. Heт, пожалуй, первым был Брайан Таггарт.

Вот этого издевательства она уже не могла вынести.

– Я ненавижу тебя. – И слезы потоком, хлынули из ее глаз.

– Потому что никогда прежде ты не смотрела правде в лицо.

– Это неправда. Майкл беспокоится.