Текст книги "Сад Лиоты"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– И мне даже не пришлось вас просить, ворковала старушка, опираясь на его руку и с улыбкой глядя на него снизу вверх, пока он вел ее по ухабистой садовой дорожке. – Такой хороший мальчик, понимает, что нужно пожилой женщине. – Лиота удобно устроилась на скамеечке. – Спасибо, дорогой.

– Пожалуйста, мэ-эм, – процедил он сквозь зубы.

Она вынула из кармана своего жакета моток бечевки и протянула ему.

– На случай, если вы передумаете покидать нас. – Когда он молча посмотрел на моток, она продолжила: – Это для длинных, фута в два, веток. Уже запамятовали?

– Я-то надеялся, что вы забудете.

Он взял протянутый ему моток и вернулся к дереву, которое было подрезано первым.

Лиота проводила его теплым взглядом. Ну, что ж, держится он скованно и ведет себя своекорыстно, зато целеустремленности ему не занимать. Она с наслаждением подставила лицо солнечным лучам.

– А вы знаете, что абрикосовое дерево может жить до ста лет?

– А сколько лет этому саду, ба?

– Шестьдесят пять или около того. Деревья начинали плодоносить, когда в 1939 году я переехала сюда к маме и папе Рейнхардт. В 1942 году я посадила две вишни. Одна из них погибла. Я так и не поняла почему. Еще вечером деревце шелестело листвой, а на следующее утро листья вдруг пожухли и скукожились. Я подумала, что саженец погиб из-за тли, и не мешкая срубила его и сожгла, чтобы болезнь не перекинулась на второе. После долгих трудов и прочитанных молитв я посадила на том клочке земли сливу.

– Не чересчур ли много треволнений из-за одного деревца? – Корбан отбросил одну вязанку в сторону и принялся собирать следующую.

– Шел 1944 год. Время было тяжелое. После гибели деревца я стала сильнее тревожиться о моем муже, который воевал в Европе.

Корбан прервал работу и хмуро посмотрел на Лиоту:

– Не понимаю. Какое отношение имеет засохшее дерево к вашему супругу и войне в Европе?

– Никакого, полагаю, кроме того, что посаженные мной деревья я называла «садом победы». Мне было трудно верить и надеяться на лучшее, когда в нем за одну ночь погибло дерево.

– А-а, – протянул сконфуженно Корбан и вежливо улыбнулся, однако по выражению его лица, которое было красноречивее любых слов, она поняла, что он принял ее за сумасшедшую. – Ваш муж вернулся с войны?

– Да.

Корбан смотрел на нее, ожидая продолжения рассказа Она тоже взглянула на него и улыбнулась. Может, еще подождать? Он ведь не оценит того, что она расскажет ему. По крайней мере, не сейчас.

– А каким был мой дедушка? – спросила Энни. Она выпутала из ветвей срезанный сучок и бросила его на землю но, не стала спускаться с лестницы.

– Твоя мать рассказывала тебе что-нибудь о нем?

– Ничего особенного, – не сразу ответила Энни и через мгновение снова принялась за работу.

Бедняжка Эйлинора. Так много злости, так много стыда. И все потому, что была настолько слепа и упряма, что не желала смотреть правде в глаза.

Господи, иногда мне хочется так встряхнуть эту девчонку, чтобы рухнули, наконец, стены, возведенные вокруг ее сердца. Думаю, что Ты, Господи, точно знаешь, что я чувствую.

– Он был хорошим человеком, Энни. – с уверенностью сказала Лиота. – Сердце у него было чуткое. Он очень сильно переживал из-за многих вещей. И… почти всегда молчал.

Бернард не всегда был таким потерянным, поникшим. Было время, когда он, как средневековый рыцарь на скакуне, готов был ринуться в любой бой. Разве не он молниеносным штурмом взял ее цитадель и завоевал ее сердце? Она согласилась выйти за него после четырех свиданий, а объявление о свадьбе настолько потрясло его родителей, что они, собственно, так и не сумели оправиться от этого потрясения. Отец Бернарда, возможно, и преодолел себя, но мать не принимала невестку почти до самой своей смерти. К тому времени прошло слишком много лет, и вред, годами наносимый ее неприятием, невозможно было исправить.

Первые три года ее жизни с Бернардом были наполнены счастьем. Потом японцы разбомбили Перл-Харбор, и все в их жизни перевернулось с ног на голову. Бернард сразу вступил в армию, не дожидаясь, пока его призовут. Она тогда поняла и внутренне приняла его доводы в пользу такого решения, но это нисколько не помогло ей избавиться от страха, который точил ее все то время, пока он воевал. Любила она его так сильно, что, казалось, умрет без него. Это уже потом, значительно позднее, она пришла к пониманию, что в мире есть вещи пострашнее смерти.

Бернард Готтлиб Рейнхардт ушел на войну молодым человеком, который гордился тем, что ощущал себя истинным американцем, готовым пожертвовать собой во имя победы над Гитлером. Его родители тоже страстно мечтали об уничтожении фашистского режима, поскольку знали, что творил этот диктатор в Европе. Они неистово молились за своих оставшихся в Германии родственников и внутренне содрогались от разного рода предположений, что может с ними случиться. То, о чем они узнали, оказалось слишком страшным, раздирающим душу. Почему другие не смогли заблаговременно понять, что происходило, и покинуть Германию, пока не стало слишком поздно. Они могли приехать в Америку – страну свободы и благоприятных возможностей.

Свободы и благоприятных возможностей…

Возможности эти сразу стали ограниченными для людей, говорящих с немецким акцентом. Недоверие к ним царило среди американцев.

Бедный Бернард взял на себя слишком большую ответственность. Он ушел на войну не просто чтобы сражаться, но чтобы разыскать двух своих дядюшек с их семьями и разузнать, что произошло с ними. Если, конечно, сумел бы их найти.

И, так как на то была воля Божья, он нашел их.

Бернард Готтлиб Рейнхардт вернулся домой уже не тем человеком, который с чувством гордости отправлялся на войну, а чужестранцем, сломленным, страдающим и мучающимся от невыносимой тоски, и ничто не могло вытащить его из пучины беспросветного отчаяния, в которую он погрузился. Даже алкоголь не мог притупить острую боль, с которой он прожил остаток своих дней.

Корбан что-то сказал Лиоте, и она смущенно посмотрела на него, с трудом оторвавшись от своих воспоминаний, в которых увязала как в трясине.

– Ваш муж, миссис Рейнхардт. Как он зарабатывал на жизнь?

– О, он многое умел. Сначала красил дома. Затем научился мастерству сухой кладки, после чего его взял на работу кровельщик. Можно сказать, Бернард перепробовал так много разных занятий, что стал мастером на все руки. Вам следует заглянуть в помещение под гаражным навесом. Когда мой муж перестраивал его для своих родителей, он все делал сам, даже водопровод.

Лиота посчитала ненужным рассказывать о том, что Бернард не задерживался больше года на одном месте. Всегда что-нибудь происходило: начинались душевные муки, вспыхивала ссора, не устраивала оплата, попадал под сокращение в связи со снижением производства или просто сам увольнялся.

– Через какое-то время его начали приглашать для выполнения разовых заказов. Немного того, чуток этого. За что бы он ни брался, он все делал на совесть.

Энни внимательно посмотрела на бабушку с лестницы. Когда она улыбнулась, Лиота заметила в выражении ее лица нечто такое, отчего ей неудержимо захотелось плакать. Возможно, Эйлинора сказала больше того, в чем Энни могла признаться.

– Имея такую работу, невозможно накопить денег на достойную старость, – заметил Корбан.

Лиота поджала губы. Выходит, по его мнению, Бернард оставил ее без каких-либо средств к существованию. Да, именно так и было, но она не любила заострять на этом внимание.

– Деньги не единственное, что есть в этой жизни, молодой человек.

В ее планы вовсе не входило распространяться по поводу финансовой несостоятельности Бернарда как отца или как мужа. Он сделал все, что было в его силах.

– Я ничего не имею против вашего мужа, миссис Рейнхардт.

Глупый мальчишка все еще одержим своим проектом, собирает факты, делает предположения. Все неправильные.

– Дело в том, что мы никогда не разговаривали на эту тему. – вспылила Лиота. – Время было другое. Большинство людей нашего поколения работали до шестидесяти пяти и семидесяти лет или пока могли стоять на ногах. Некоторых выбрасывали на улицу за месяц до того, как они должны были получить пенсионное пособие. Бернард умер в 1970 году. И не спрашивайте меня, отчего он умер. Вскрытия я не требовала.

Корбан вздрогнул, и Лиота опустила глаза, глубоко сожалея о том, что была слишком резкой. Потом она вздохнула и снова посмотрела на него.

– Есть вещи, которые вы никогда не сможете понять, Корбан, а у меня нет сил объяснять их.

Он нахмурился, всматриваясь в ее лицо. Впервые она заметила его сочувствующий взгляд, и ее губы тронула едва заметная улыбка.

– Все это оказалось не так просто, как вы предполагали, да? Ну, я по поводу вашего проекта.

– Нет, не просто.

– Что с тобой? – спросила Рут, как только Корбан вошел в квартиру.

– Занимался физическим трудом, – недружелюбно ответил он и рухнул на старенький диван. Он был обессилен, перепачкан грязью и страшно раздражен. Оглядевшись, немного успокоился. Ведь он ожидал, что вернется в полный кавардак, но Рут, видимо, не сидела сложа руки. Ковер вычищен, диванные подушки взбиты, кофейный столик сиял чистотой, на этот раз на нем не было столь привычного после женских сборищ мусора. – Что случилось? Вы отменили встречу?

– Нет, – несколько раздраженно объяснила она. – Я только что сделала уборку. Все ушли час назад. Где ты был, Кори?

– У миссис Рейнхардт, помогал ее внучке подрезать фруктовые деревья.

– Внучке?

Корбан услышал в ее голосе раздражение. Ревность? Приятно осознавать, что им дорожат.

– Ее зовут Энни. Ей примерно восемнадцать лет, она учится в художественной школе в Сан-Франциско.

Рут, опершись на одну ногу, прислонилась к косяку кухонной двери.

– Она симпатичная? – спросила она, загадочно улыбнувшись.

– Очень. Изящная. Длинные светлые волосы.

– Крашеные?

– Провокационный вопрос.

Она рассмеялась:

– Ладно, забудь. Художники из Сити считают себя великими, а на самом деле яйца выеденного не стоят. Такого добра навалом. Полный отстой.

– Ты весьма учтива, если учесть, что только что провела несколько часов со своими оголтелыми подружками.

Рут сверкнула глазами и, оттолкнувшись от дверного косяка, ушла на кухню.

– Обедать будешь? Я приготовила тунца и сварила вермишель.

– Я уже поел у миссис Рейнхардт. Свиные отбивные за 3,59 доллара за фунт.

Корбан улыбнулся. Миссис Рейнхардт побеспокоилась о том, чтобы он обязательно узнал, во сколько ей обошлось угощение.

– Чему ты улыбаешься? – Рут снова появилась в дверях, на сей раз с кухонным полотенцем на плече. – Мне кажется, она обыкновенная старая склочница.

– Да, так оно и есть, – согласился Корбан, вытягиваясь на диване. – У нее дурной характер. Вечно вставляет шпильки, рычит на меня. Гоняет повсюду, как будто я ее личный слуга. Не проявляет ни грамма уважения к моей личности.

– Она знает, что ты учишься в университете?

– Знает и в этом видит лишний повод для подтрунивания надо мной.

– Почему?

Он вскочил с дивана и в запальчивости взъерошил себе волосы.

– А ты сама не догадываешься? Она знает, что я пишу с нее социологический портрет для своей курсовой работы.

– Ты уже сказал ей об этом?

– Она не оставила мне выбора и прямо-таки приперла к стенке во время моего последнего к ней визита. Либо я выложил бы ей все начистоту, либо она, открыв дверь, вышвырнула бы меня из дому. Образно говоря, разумеется.

– Ты успел узнать у нее все, что тебе нужно?

– Собирал по крупицам, по обрывкам фраз. Она скупа на факты и обращается со мной как дрессировщик с собакой. Корбан, сидеть. Корбан, взять.

Он вспомнил о целой дюжине аккуратно сложенных на заднем крыльце вязанок срезанных веток. Сколько информации ему удалось собрать сегодня? Всякий раз, когда он узнавал чуть больше об этой даме преклонного возраста, у него появлялось еще больше вопросов.

Лиота Рейнхардт вовсе не была такой простушкой, какой казалась на первый взгляд.

– Тогда отвяжись от нее, Кори. Просто сходи в один из центров досуга для пожилых людей и проведи опрос среди них. Или отправляйся в какой-нибудь дом для престарелых и поспрашивай там. Только ради всего святого, не делай из мухи слона. На одной старушке свет клином не сошелся.

Ей легко говорить.

– Я уже так далеко зашел с миссис Рейнхардт, что вовсе не собираюсь сейчас отступать. – Сегодня она рассказывала о вещах, которые его заинтересовали. Хотя разговаривать с ней все равно, что из отдельных нитей ткать гобелен, тогда как ему нужно сразу целое полотно. – Сегодня эта женщина была несколько другой. Я увидел в ней такие стороны характера, о которых раньше даже не подозревал.

– Например?

– У нее хорошее чувство юмора. Она может наговорить кучу комплиментов и тут же приструнить тебя.

– Очень мило. И эти стороны ее характера помогут тебе дописать курсовую работу?

Они оба знали, что не это ее волновало. Корбан включил компьютер и принялся за работу.

– Мне нужно сделать кое-какие записи, пока информация свежа в памяти.

Подвигал мышкой, открыл папку с текстами. Он знал, что Рут стоит в дверях, и спиной чувствовал ее взгляд. Обстановка накалялась, напряжение, казалось, висело в воздухе.

– Почему бы нам не развлечься завтра, Кори? Сходим в кино или прокатимся на пароме на остров Эйнджел. Или что-нибудьв этом роде. Последнее время меня тревожит один вопрос. Не кажется ли тебе, что мы живем по привычке, словно едем по накатанной колее?

Да, все верно, так они и живут. Причем эту колею онаи проложила, Смешно, что она заметила это только сейчас. Может быть, почувствовала себя не такой уж уверенной в нем и в своем положении? Ну и пусть.

– Поживем – увидим.

Открыв файл, он начал печатать.

Внучка Р. приходила сегодня в гости к своей бабушке. Заметил перемену в настроении. Весела. Сосредоточенна. Хорошее чувство юмора. Много шуток в мой адрес. Говорила больше, чем обычно. Рассказала немного о своем муже.

Поискать информацию о Бернарде Рейнхардте.

Энни призналась, что о своей бабушке знает немного. Родственники навещают ее нечасто.

– Может, я поеду без тебя? – никак не успокаивалась Рут.

Корбан услышал скрытую в ее вопросе угрозу.

«Не будет тебя, я найду кого-нибудь посимпатичнее, дружочек».

– Делай, что хочешь, Рут, – теряя самообладание, сказал он. – Только будь осторожна.

Он решил, что остальное она додумает сама.

Не надейся, что я буду всегда плясать под твою дудку. Очарование твое блекнет, вернее, сила его ослабевает.

В ее глазах вспыхнули недобрые огоньки, затем она как будто ожесточилась.

– Приятно знать, что ты печешься о моей безопасности.

Повернулась к нему спиной и ушла на кухню.

Корбан снова вернулся к мыслям о Лиоте. На кухне хлопнула дверца шкафчика.

Что стало причиной семейной размолвки?

Узнать поближе Энн-Линн Гарднер.

Разве Энни не говорила, что переночует у своей бабушки? Может ему поехать туда завтра и узнать номер ее телефона?

10

Лиота прошла с Энни в самый центр церкви, села на середину ряда и, положив руки на колени, стала разглядывать витражи на окнах восточной стороны. Лучи солнца, проникавшие сквозь них, создавали радужное сияние неземной красоты. На стене, прямо перед собой, Лиота увидела старинный крест. По обе стороны от него висела изысканно украшенная золотым и пурпурным орнаментом ткань, на которой были вышиты шелком изречения, прославляющие Царя царей.

Прямо под крестом, на хорах, расположились мужчины и женщины разного возраста и цвета кожи, облаченные в коричневые с белыми воротничками одеяния. Пастор, в длинной черной мантии, занял место справа от кафедры на стуле, похожем на трон. Этого пастора с таким торжественным и важным выражением лица Лиота раньше не видела.

Сколько лет она не посещала этой величественной, с такими чудесными окнами церкви? Сколько лет – шесть или десять – она не была в окружении близких ей по духу прихожан? Это была уже не та церковь, но Лиоту это не волновало – здесь она по-прежнему ощущала душевную теплоту прихожан, и у нее появлялось приятное чувство. Когда они с Энни вошли в церковь, их поприветствовали два человека, и потом им улыбнулись более дюжины прихожан.

Добравшись до церкви в последний раз, Лиота почувствовала, что очень устала, и поняла: сюда она больше не придет. Годы брали свое. Дорога до автобусной остановки очень утомила ее, а ожидание автобуса превратилось в сплошной стресс, особенно когда несколько молодчиков принялись глазеть на ее сумку, явно выжидая, когда разойдутся случайные свидетели и немощная старушка останется одна. К счастью, автобус подъехал до того, как ее успели ограбить.

В тот день она довольно сносно доехала до церкви и перед службой захотела зайти в женскую комнату, которая находилась на нижнем этаже. Справиться с двумя-тремя ступеньками не составляло особого труда, но узкий, круто поворачивающий лестничный пролет делал все это предприятие весьма рискованным. Несколько раз ее чуть не сбили с ног дети, бегущие вниз, на занятия в воскресную школу. Чтобы не упасть и не переломать свои старые косточки, она ухватилась за перила и дальше продвигалась очень медленно. Более подвижные молодые люди обходили ее и кое-как протискивались вперед.

Разумеется, после того как она спустилась на нижний этаж, а потом поднялась по лестнице в церковный зал, она почувствовала себя обессиленной и подавленной. В отдалении от алтаря она не могла слушать проповедь, и вся служба прошла для нее, как в тумане. Она думала только о том, что ее ожидает длинная дорога домой. Как долго ей придется ждать автобуса? Кто на остановке может угрожать ее жизни? Эти мысли не давали ей покоя, а воспоминание о том, что ей предстоит пройти пешком четыре квартала и затем подняться в горку, на которой стоит ее дом, вызвало у нее панический страх.

После того как Лиота перестала ходить в церковь, несколько первых воскресных дней она восполняла эту потерю просмотром утренних телевизионных программ. Естественно, Господь не возбраняет смотреть их. Однако многолетняя привычка посещать церковь по воскресеньям оказалось очень сильной. Душа рвалась и страдала. Ей казались слишком однообразными театральные приемы телевизионных проповедников, профессиональные певцы и броские декорации. Их призывы делать пожертвования терзали душу, и она стала подумывать, не пожертвовать ли ей львиную долю своего скромного пособия.

Но вместо этого она перестала смотреть подобные передачи.

Ни одна живая душа не заметила ее отсутствия в церкви, куда она ходила много лет. Лиота перестала посещать церковь, и никто даже не позвонил ей. Она подумала, что если бы она участвовала в церковной жизни, то ее отсутствие на воскресных службах не прошло бы незамеченным. Но дела обстояли именно так: у Лиоты не было в церкви никаких обязанностей. И когда она перестала туда приходить, никто не обратил на это внимания.

Какое-то время местом ее общения с Богом был сад. Это благословенное время прошло, когда ей показалось, что Бог относится к ней так же, как церковь. Господь, очевидно, не нуждается в ней.

Если у Него есть многотысячная армия истово служащих Ему людей, что значит для Него одна далеко не молодая женщина?

На какое-то время она перестала обращаться к Богу. А потом опять заговорила с Ним. С кем еще она могла поговорить по душам долгими, бесконечно одинокими днями?

Лиота незаметно оглянулась, надеясь увидеть знакомые лица. Напрасно. Паства стала смешанной: больше темнокожих, чем белых, несколько человек с типично азиатскими и латиноамериканскими лицами, как у людей, живущих в районе Димонд по соседству с ней. Некоторые прихожане были в нарядной одежде, другие в джинсах и футболках.

Сегодня в церкви она чувствовала себя намного лучше, чем обычно. Может, благодаря сидящей рядом с ней Энни. И все-таки она ощущала, что за этим стоит нечто большее… в церкви царила атмосфера, сближающая людские души. И вовсе не имели значения расовые или культурные различия. Казалось, здесь все друг друга знают и любят.

Разве не таким и полагается быть святому месту? Куда еще податься человеку, как не в церковь, и где найти умиротворение, если не перед ликом Христовым? Впервые она почувствовала, что сам воздух пронизан радостью единения. Казалось, отовсюду доносилось беззвучное напоминание: мы едины во Христе, мы все братья и сестры.

Господи, я не знакома ни с кем в этой церкви, но у меня такое чувство, будто я знаю здесь каждого человека. Знаю по имени Иисуса, свет Которого исходит от каждого. От большинства людей, по крайней мере. Этот неулыбчивый пастор, возможно, беседует с Тобой, перед тем как начать разговаривать с нами.

Все поднялись со своих мест и, когда запели гимн «О, благодать», слезы покатились по щекам Лиоты. Бедное дитя, пожалуй, удивится, что это нашло на глупую старушку.

О, Господи, не могу с этим ничего поделать. Такое светлое чувство, будто я пришла домой. Этот старый гимн ласкает слух, как райская мелодия. И все же чувство это смешанное, Иисус, потому что я знаю, скоро мы с Энни выйдем отсюда, и, вероятно, еще долго у меня не будет возможности снова стоять и сидеть, петь и молиться в церкви. О, Господи, может, я в последний раз здесь. Последний. Если только Энни не приедет еще раз ко мне в воскресенье. Но я не могу рассчитывать на это, правда, Боже? Не могу рассчитывать на кого-либо или на что-либо. У меня нет такого права. У Энни собственная жизнь.

К горлу Лиоты подступил ком, и она не смогла больше петь. Лишь беззвучно шевелила губами, проговаривая слова, чтобы никто не заметил, что она не поет. Зато голос Энни звучал чисто и нежно. Эйлинора, вероятно, водила ее на уроки вокала. Сама Эйлинора, когда была подростком, страстно мечтала обучаться пению, но денег, конечно, на это не хватало. Тогда Лиота предложила дочери записаться в церковный хор, но та сочла ее предложение жестоким и нелепым.

Другие прихожане тоже заметили, каким чистым голосом пела Энни. Одна молодая чернокожая женщина обернулась и, взглянув на нее, одобрительно улыбнулась. Польщенную Лиоту разбирала гордость за свою внучку. А Энни не замечала ничего вокруг, потому что пела с закрытыми глазами.

О, Господи, какая она милая, правда? Она как Божье благословение. Знаю, меня должно переполнять чувство благодарности за то короткое время, что я провела с внучкой. Мне не следует ожидать большего. И я благодарна Тебе, Господи, да, благодарна. Но Ты должен знать, с какой болью я думаю о том, что через несколько часов внучка уедет и, возможно, пройдет немало времени, прежде чем я увижу ее снова. Знаю, я должна испытывать радость настоящей минуты. Помоги мне не думать о завтрашнем дне…

В какой-то момент, хотя ей было очень неприятно признаться в этом, Лиота подумала, что лучше бы Энни вообще никогда не приходила.

Похожее чувство возникает, когда к давно онемевшей ноге возвращается чувствительность, и ты начинаешь испытывать невыносимую боль. О, Боже, вся жизнь – сплошная боль. Я просто забыла, насколько она сильная.

Лиота и Энни снова сели на скамью и стали слушать проповедь пастора.

– Всему свое время, – начал читать он отрывок из Библии, а Лиота, опередив его слова, вспомнила продолжение этого стиха: « …и время всякой вещи под небом…»

Екклесиаст был мудрецом, который посвятил свою жизнь поискам истины. Пастор прочитал часть стиха и стал обосновывать мысль, которую хотел донести до своей паствы: христиане должны объединиться и перейти от пассивного созерцания к активным действиям.

Лиота пыталась сосредоточиться на проповеди, но тщетно. Услышит несколько слов пастора и вновь задумается о своем прошлом.

Ее мысли то петляли, то прятались, подобно кроликам, в норе. Она хорошо знала Книгу Екклесиаста и ту ее часть, в которой были слова «всему свое время», поэтому не могла согласиться с тем, что говорил пастор. Она ожидала, что он будет говорить о другом. Ей хотелось, чтобы он придерживался Писания, а не отвлекался на пространные рассуждения о том, что обязанность каждого человека – изменить мир. Если она чему и научилась за свою долгую жизнь, так это тому, что нужно поменьше увлекаться решением проблем современного мира и больше уповать на Господа. Лишь Богу под силу изменить сердце человека. Если сердце изменится, то изменится и жизнь. Возможно, это и нужно Господу от человека.

Маловероятно, что можно изменить мир. Из того, что Лиота прочитала в Библии и что видела вокруг себя в последние годы, она заключила, что неуклонно приближаются худшие времена. Ничто не становится лучше. И в конце концов мир превратится в ад.

Молодой пастор говорил о нынешних временах, призывал прихожан упорно работать, чтобы улучшить мир, ожидающий прихода Иисуса Христа.

Мысли утомили Лиоту. Она вышла из того возраста, когда человек нацелен на изменение окружающего мира. Говоря по правде, ее это не заботило. Сейчас она стояла ближе к смерти, чем к чему бы тони было. Она не осуждала молодого пастора за истовость, за его великие надежды увидеть общину более праведной, более сплоченной, более любящей. Но разве он не читал Апокалипсис?

– Всему свое время… – произнес пастор, и Лиоте показалось, что эти слова слились с ударами колокола. Она вновь погрузилась в раздумье.

– …Время насаждать, и время вырывать посаженное…

В ее саду впервые за долгие годы подрезаны ветви деревьев. И когда наступит лето, они принесут плоды, и тогда нужно будет заниматься консервированием. Захочет ли Энни учиться этому? Захочет ли вскопать огород и посадить овощи? Захочет ли ухаживать за декоративными кустами и многолетними растениями? Лиота вспомнила все их цвета: розовый, голубой, красный, лиловый, желтый.

О, как великолепен был дворик рядом с домом, Господи! Не правда ли? Ты ведь помнишь.

Перед внутренним взором Лиоты сад вновь предстал таким, каким он был и каким мог стать снова. Образ сада ярко вспыхнул в ее сознании и засиял сочными, жаркими красками… красками, несравненно более прекрасными, чем разноцветные витражи на окнах.

Увидит ли все это Энни таким, каким вижу я, Господи? Почувствует ли она Твое присутствие там, как чувствую его я? Или работа в саду покажется ей таким же скучным занятием, как Эйлиноре?

Она вспомнила обидные слова дочери, ее сердитый голос, наполнявший душу острой болью.

«Ты скорее предпочтешь возиться в саду, чем проводить время со своей собственной дочерью!»

«Присоединяйся ко мне, Эйлинора. Выйди со мной хоть на часок в сад и посмотри на все моими глазами…»

«Терпеть не могу копаться в земле. И я не хочу, чтобы мои руки были уродливыми, мозолистыми, с грязью под ногтями. Мне нравятся руки бабушки Элен… Ненавижу ползать на коленках. Бабушка сказала, что ты не можешь меня заставить…»

О, Господи, почему Эйлинора не умела видеть? Почему не могла радоваться, как я? Почему она ненавидела все, что любила я?

– …Время разрушать, и время строить…

Семья Лиоты была разъединена. Полностью разобщена.

Могу ли я, Господи, возродить то, что было между мною и моими детьми, когда они были маленькими? Есть ли шанс у меня и Эйлиноры? И у Джорджа? Смогу ли я растопить сердце моего сына? Он так похож на Бернарда, что мне хочется спасти его от него самого, но он даже близко не подпускает к себе. Он не представляет, насколько похож на своего отца.

О, Господи… неужели это так? И Джордж действительно похож на Бернарда.

Отче, почему мой сын прячется? С чем он боится столкнуться?

Может быть, с неудачей?

– …Время плакать, и время смеяться…

Сколько слез пролила Лиота за свою жизнь! И теперь ей хотелось снова смеяться и избавиться от ненужных сожалений.

Я хочу потанцевать, прежде чем сойду в могилу, Господи. Я хочу, как раньше, чувствовать объятия жизни. Куда подевалась моя жизненная энергия и уверенность в Тебе и в том, что все к лучшему? Когда-то я не уставала себе повторять: «Господь позаботится обо мне». Разве не так учат в церкви? Бог расставит все на свои места. А теперь я чувствую себя покинутой.

В ее душе что-то шевельнулось, как будто она почувствовала нежный поцелуй.

Да, теперь у меня есть Энни. Спасибо Тебе, Иисус, за внучку. Не хочу показаться неблагодарной, но я тоскую по дочери и сыну, Господи…

Образы детей вспыхнули в ее сознании. Она вспомнила дни, когда обнимала, целовала маленьких Эйлинору и Джорджа и свободно выражала свою любовь к ним. Эти дни миновали, когда она столкнулась с проблемой, как им выжить. Ее дети так никогда и не поняли, почему она была вынуждена работать, и она не могла объяснить им это, чтобы не причинить боль другим людям. Думала, что со временем…

– Всему свое время…

Глаза Лиоты наполнились слезами.

Я думала, что мои дети вырастут и сумеют во всем разобраться. Поймут, в конце концов, какую жертву я принесла. Они будут задавать мне вопросы… Почему? Что случилось? Как?

Но этого не произошло. Дети никогда не расспрашивали ее, не проявляли любопытства. Не расспрашивают и сейчас. И до сих пор они ничего не знают.

Когда же они узнают правду, Господи? Когда, наконец, начнут обо всем меня расспрашивать? Когда посмотрят на прошлое моими глазами? Или, может, такова Твоя воля, чтобы правда умерла вместе со мной? Так ли это, Иисус?

Разумеется, в этом нельзя усматривать Божий промысел.

«Я есмь путь и истина и жизнь….. Истина сделает вас свободными» [18]18
  См.: Ин. 14:6 и 8:32.


[Закрыть].

Истина, причиняющая боль, состояла в том, что Эйлинора замкнулась и Джордж закрыл свое сердце. Почему? Как Джордж обращается со своей женой, с детьми? Ведет ли он себя так, как его отец много лет назад? Испытывает ли ее сын душевную боль? Может быть, его сердце разбито?

Из-за чего, Отче? О, Господи Иисусе, моя душа изболелась за Эйлинору и Джорджа. Я так сильно люблю своих детей. Я хочу вернуть их. Знаю, что прошу слишком многого. Я всегда просила слишком многого, Господи. Я хотела сделать для них все. Я хотела, чтобы они получили все, что Ты являешь миру. Почему они не захотели принять это? Потому ли, что они не хотели ничего брать из моих рук? Здесь ли кроется моя ошибка, Господи?

В горле у Лиоты пересохло, она чуть не расплакалась при мысли, что потерпела неудачу.

– …Время искать, и время терять…

Лиота закрыла глаза.

О, Господи мои дети как заблудшие овечки. Узнают ли они Твой голос, когда Ты призовешь их? Заплачут ли с облегчением и побегут ли к Тебе? Или они останутся глухи к Тебе, Господи? Даже услышав Тебя, не убегут ли, гонимые страхом? Будут ли отталкивать руку, которая тянется к ним ради их же спасения?

Она предпринимала отчаянные попытки что-то сделать. Но все ее старания оказались напрасными. И вот теперь молодой велеречивый пастор призывает делать… делать… делать…

Она делала все, что было в ее силах, и ничего хорошего из этого не вышло. Ей всегда не хватало времени. Пролетали дни, недели, годы.

Лиота почувствовала, как Энни взяла ее руку, и. вздрогнув, открыла глаза. Внучка с нежностью смотрела на нее и улыбалась. Лиота тоже улыбнулась, чтобы не выдать своих переживаний. Однако глаза Энни наполнились слезами, и она взяла бабушку за обе руки.