Текст книги "Сад Лиоты"

Автор книги: Франсин Риверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

25

Нора с ужасом ожидала приближения Пасхи.

Она буквально заболела от дурных предчувствий, после того как Энн-Линн сообщила ей по телефону, что собирается «открыть сад Лиоты для гостей», чтобы отпраздновать Христово Воскресение. Она не знала, сможет ли снова войти в дом, где все напоминает о матери. Но она не видела никакой возможности отклонить приглашение Энн-Линн и при этом не нанести ей смертельной обиды. Она не может снова лишиться дочери. Только недавно они начали разговаривать, разговаривать доверительно, как мать и дочь.

После смерти матери Нора ощутила, что в ней как будто что-то надломилось. Она винила себя за то, что столько лет плохо обращалась с матерью. К тяжелому чувству вины добавился стыд за то, что она была связана узами кровного родства с теми, кто принимал участие в уничтожении евреев и христиан в годы Второй мировой войны. И чем больше она думала об этом, тем больше уходила в себя, тем больше сочувствовала своим матери и отцу.

Что будут думать обо мне люди, если узнают об этом?

Она даже с Фредом не заговаривала на эту тему. Когда он сам предложил ей пригласить священника и покаяться, она категорически отказалась. Нет, она никогда не решится обратиться к пастору Берни за помощью. Во время своего последнего визита она сказала ему ужасные вещи. Хотя если она извинится… Но зачем ему слушать? Получалось, куда бы она ни взглянула, везде видела людей, которых она обидела. Ей очень хотелось все исправить, но она боялась, что никто больше не захочет иметь с ней дела. А если и захочет, то не поверит в ее искренность.

Сколько же любящих людей я потеряла за все эти годы, потому что воображала, что у меня есть ответы на все вопросы? Брайан Таггарт, Дин Гарднер, Майкл… Просто чудо, что я еще не потеряла Фреда. Я не хочу потерять и Энн-Линн. О, Господи, затвори мои уста. Заставь меня смириться. Я так боюсь, что закончу свою жизнь в одиночестве, как моя мама. Я бросила ее. Я хотела обидеть ее так же, как она обидела меня. И мне это удалось. И я обижала ее снова и снова, год за годом, до самого последнего дня ее жизни.

Часто ли Нора звонила ей в День матери и интересовалась, как она себя чувствует? Она вспомнила, как много раз даже не скрывала своего желания поскорее закончить телефонный разговор, когда мать звонила ей. А сколько раз Нора могла внести Лиоту в список гостей, приглашенных на семейные праздники и дни рождения детей?

Я помню обращенные ко мне слова матери, которые вызывали во мне лишь злость и обиду. И теперь я понимаю, что она хотела сообщить мне что-то важное, а я не слушала. Я не имею понятия, как ей было трудно, и не желала ни о чем знать. Я была слишком занята собой.

И будет ли у Норы когда-нибудь такая внучка, как Энни, которая станет любить ее, какой бы она ни была?

Я-то думала, что знаю больше всех остальных… Думала, что знаю все про свою мать. Почему мне было так легко думать про нее плохое? Ну почему я ни разу не смогла смирить свою гордость и не выслушала ее? И почему я не вернулась тогда в больницу?..

Майкла она уже потеряла. Господи, не допусти, чтобы я снова оттолкнула от себя Энн-Линн.

Норе казалось, что она заперта в лифте, который несется вниз, в темноту. Спасения нет. Фред настоял, чтобы она обратилась к врачу, но когда тот прописал ей антидепрессант, она решила не принимать его. К тому же она прекрасно знала причину своего отчаяния, и оно не имело ничего общего с ее физическим состоянием. Все дело было в чувстве вины и стыда. Почему лекарства должны избавить ее от боли, которую она столько раз причиняла другим?

Ах, мама, если бы у меня был месяц, чтобы поговорить с тобой обо всем…Даже одна неделя могла многое изменить. Даже один день. О, Боже, я бы обрадовалась даже пяти минутам, чтобы сказать ей о своем раскаянии и попросить у нее прощения. Но теперь уже поздно, этого никогда не произойдет. Ты наказываешь меня за все те годы, когда я избегала ее, за все годы, когда я презирала ее и даже не скрывала этого. Я позволила обидам ослепить меня. Из-за своих обид я лишилась возможности восстановить отношения с матерью. Неудивительно, что она так и не смогла сказать мне, что любит меня. Как она смогла бы сделать это, если я ужасно с ней обращалась?

Вчера Фред вконец потерял терпение и сказал, что, по его мнению, она теперь истязает себя с таким же неистовством, с каким раньше заставляла Энн-Линн подчиняться своей материнской воле.

Он был в отчаянии.

– Ты стала для себя обвинителем, судьей и тюремным надзирателем.

Может и так, но разве это не справедливо?

– Энни старается сделать эту Пасху особенной для всех. Если ты появишься там в таком настроении, то испортишь ей праздник. В ближайшие дни тебе придется прекратить свои игры в Бога!

Потрясенная до глубины души, Нора решила, что станет притворяться, будто осознание религиозного значения Пасхи приносит ей радость. Но для этого ей нужно хорошо выглядеть. Она должна улыбаться, нравится ей это или нет. Поэтому она сходила на массаж и в косметический кабинет. Потом к своему парикмахеру и маникюрше. Фред посоветовал, чтобы она купила себе к весне новое платье, но ей почему-то не хотелось. Кроме того, целый шкаф в ее гардеробной забит вещами, можно подобрать что-нибудь подходящее. Она без сожаления могла бы расстаться с половиной всей одежды, которая для нее всегда так много значила. Она стыдилась бедности своей семьи, поэтому хотела показать, что выглядит не хуже других…

Нет, это неверно. Она хотела показать, что она лучше.

Я скрывала свой стыд под личиной гордости. Вот что я делала. Так ведь, Господи? Как Ева, прикрывшаяся фиговым листком. Просто я хотела спрятаться.

В пасхальное утро Нора зашла в гардеробную и стала выбирать себе платье. Сначала надела черное, но подумала, что Энн-Линн понравится такое, которое напоминало бы о весне и Христовом Воскресении. В конце концов, она остановила свой выбор на белых брюках и розовой, с перламутровыми пуговицами блузке, поверх которой она надела зеленый пиджак и накинула длинный шарф с пятнами желтого, розового и зеленого цвета. К лацкану пиджака приколола брошь в виде венка из золотых листьев с сидящими на них жемчужными жучками. Посмотрев на себя в зеркало, Нора осталась довольна – выглядела она великолепно, даже шикарно.

Можно отправляться.

Фред одобрил ее выбор. Едва он увидел ее на ступеньках лестницы, его глаза засияли. Когда она сошла вниз, он поцеловал ее.

– Прекрасно. Ты само совершенство.

Это слово пронзило ей сердце. Совершенство.Уж не в этом ли кроются ее проблемы? Не к этой ли цели она всегда стремилась? К совершенству во всем. Она должна была идеально выглядеть, быть идеальной, иметь идеальных детей. Сколько же дров она наломала в своем стремлении к совершенству!

Я притворщица.На богослужении в церкви Нора не могла отделаться от мысли, что с детских лет стремилась быть лучше других. Бабушка Элен ожидала от нее совершенства, правда Нора знала, что нельзя перекладывать всю вину на нее. Бабушка Элен сама была несчастной и всех вокруг себя делала несчастными.

Точно так же поступаю и я. Разница лишь в том, что дедушка Рейнхардт уходил в Димонд-парк и просиживал там на скамейке, а мои мужья сбегали от меня. Я клялась, что не буду такой, как моя бабушка, и стала именно такой. Несгибаемая, решительно идущая своим путем, ожесточавшаяся, если что-то не получалось, вечно недовольная жизнью, желающая держать всех под контролем, всеми манипулировать… Я не хочу больше быть такой. О, Господи, не хочу, но как мне изменить себя? О, Господи, я больше не знаю, что делать. Помоги мне, умоляю, помоги!

После богослужения Фред подошел поговорить с пастором, а Нора удалилась в дамскую комнату. Когда она возвратилась оттуда, пастор Берни улыбнулся ей и протянул для приветствия руку. Он сказал, что был очень доволен, когда снова увидел ее в церкви, и она тоже не стала скрывать своей радости. Потом Нора набралась храбрости и сказала:

– Извините меня, пастор Берни, я вела себя просто ужасно.

Не отпуская ее руку, он положил на нее свою ладонь:

– Все прощено.

– В следующий раз я послушаюсь вас.

Нора и Фред молчали, пока ехали по холмистой дороге в Окленд. Фред включил записанную на CD легкую оркестровую музыку, от которой Нору тошнило. Фред был явно чем-то озабочен. Неужели он беспокоится, что она опять скажет или сделает то, отчего всем станет плохо?

– Прекрасный день для праздника, – сказал он, когда они свернули на Фрутвейл-авеню. Синее небо, яркое солнце. Да, великолепный день для праздника в саду.

О, Господи, помоги мне справиться. Помоги! Помоги!

Со скоростной автострады Фред повернул на дорогу, бегущую через холмы, и на вершине одного из них, откуда начиналась улица, где жила Энни, Нора увидела щит с надписью: «Служба охраны порядка микрорайона». Она удивилась, уж не было ли это обманом зрения, но заметила, что дома вдоль дороги стали выглядеть намного опрятнее, чем раньше. Лужайки были подстрижены, нигде не валялся мусор. В доме, что стоял напротив дома ее матери, сняли решетки с окон.

Нет, дома Энн-Линн, поправила она себя. Наверное, будет лучше, если она станет так думать.

Перед домом была припаркована машина Корбана Солсека. На подъездной дорожке стояли еще несколько машин: «сатурн» Энни, старенький «фольксваген» Сьюзен Картер и видавший виды «понтиак». У Энни сегодня полон дом гостей.

А сам дом!

Нора присмотрелась. Никаких темных потеков на стенах, болтающейся водосточной трубы и облезлых карнизов. Домик сияет свежей розовой краской, а бордюры выкрашены в белый цвет. Новая крыша, ухоженная трава на лужайке возле дома, а перед ним аккуратно подстриженные кусты камелии и азалии. Ветви сливы усыпаны пышными бледно-розовыми цветами, в висячих горшках на парадном крыльце красуются розовые и пурпурные фуксии. Даже белый заборчик справа от подъездной дорожки отремонтирован и покрашен, так же как и гаражный навес.

– У Энни было много работы. – Фред улыбнулся, открыв перед Норой дверцу машины, и помог ей выйти.

– Очень красиво. – Нора не сразу заметила все перемены. Когда они с Фредом подошли к крыльцу, она увидела на его ступеньках горшки с белой и розовой геранью. Здесь же стояли два плетеных кресла рядом с таким же столиком и множество растений в глиняных горшках, обвязанных белыми ленточками.

Над кнопкой звонка рядом с распахнутой дверью висела небольшая карточка с надписью: «Входите!»

В гостиной никого не было, если не считать сидевшего на своей жердочке попугая.

– Что делать? – повторял он, качая головой. – Что делать?

Из радиоприемника, висевшего около кресла-качалки Лиоты, доносилась современная христианская музыка. Ковры сияли чистотой, блестела отполированная мебель. Над каминной полочкой появился портрет Лиоты в молодости. Нора глубоко вздохнула, и у нее перехватило дыхание, когда она вспомнила, какой красивой была ее мать в молодые годы.

На полочке справа от камина, в изящной вазе из белого мрамора с бронзовыми украшениями, стояли сирень и нарциссы. Нежный аромат этих цветов наполнял комнату.

– Наверное, все уже в саду, – заметил Фред.

Нора кивнула, перевела взгляд на кухонное окно, откуда был виден сад, и восхищенно вздохнула. Сад был похож на чудесную страну цветов. На Нору снова нахлынули воспоминания, и на мгновение ей показалось, что волна печальных сожалений вновь накроет ее. Однако это переживание тут же уступило место беспокойству другого рода. «Я должна улыбаться ради Энн-Линн», – напомнила себе Нора.

В саду она увидела тех, кто пришел в гости к ее дочери: Корбана Солсека, Сэма и Сьюзен Картер вместе с их родителями, Арбу Уилсон, Хуаниту Алькала и Лин Сансан с детьми. У каждого из этих людей была причина плохо думать о ней. Разве она сама не думала о них плохо? Ей потребовалось все ее мужество, чтобы спуститься вслед за Фредом с заднего крыльца, выйти в сад и предстать перед ними.

– Мама! Фред! – воскликнула Энн-Линн, поднявшись со своего места им навстречу. Нора никогда раньше не видела свою дочь такой красивой, хотя на ней были выцветшие голубые джинсы и старенький свитер бледно-желтого цвета. Копна рыжеватых кудряшек, разрумянившиеся щечки. Наверное, она немало времени проводит на солнце, поэтому ее кожу покрыл золотистый загар. Ее голубые глаза светились радостью.

– О, мама, какая же ты красивая! – воскликнула Энни. Увидев на лице дочери выражение искренней любви, Нора почувствовала себя действительно красивой и нежно любимой.

Поздоровавшись с остальными, Нора и Фред присоединились к общей беседе. Все отнеслись к ним доброжелательно и с улыбкой отвечали на их приветствия. Энн-Линн вручила ей высокий бокал с фруктовым пуншем, а сама отправилась в дом, чтобы принести еды.

Нора не могла насмотреться на сад. Еще ни разу она не видела его таким красивым и цветущим. Разные забавные штучки, которые Энни расставила тут и там, вызвали у нее улыбку. Ну кому могло бы прийти в голову разместить шары для боулинга в саду? В старой садовой тележке красного цвета стояли горшки с саженцами.

– Это саженцы абрикосового дерева, – пояснила Энни, вернувшись с подносом еды и заметив недоуменный взгляд матери. – ровно столько, сколько гостей. Каждый сможет взять с собой по одному горшочку и посадить деревце.

– Замечательная идея. – Нора произнесла эти слова так искренне, что они вызвали у Энни восторженную улыбку.

Фред увлеченно беседовал с Томом Картером, и Нора не стала отвлекать мужа. Услышав, что зазвонил телефон, Энни умчалась в дом, и на какое-то время Нора оказалась предоставленной себе самой.

Решив прогуляться, она направилась к гаражной пристройке. Снаружи она была выкрашена под цвет дома, только появившиеся здесь ставни украшал удивительный орнамент из цветов и растений. Дверь пристройки была открыта, и Нора заглянула внутрь. Там она увидела несколько ребятишек, склонивших головы над какой-то игрой, только сидели они не за столом, а на разложенной на полу циновке. Да, Энн-Линн потрудилась над тем, чтобы в комнате царила атмосфера уюта. Стены, выкрашенные в желтый цвет, напоминали о солнечном свете, и на каждой стене яркими красками был нарисован орнамент. Исчезли старые диванчик и кровать, зато появились полки с книгами, игрушками, кистями и красками. Единственной мебелью здесь были два журнальных столика, на одном лежала мозаика, а на другом иллюстрированные книжки, карандаши и завернутый в целлофановый мешок кусок глины. На стенах висели детские рисунки. В комнате, напоминающей мастерскую, стояли два мольберта. Один был двусторонним с держателем для красок, чтобы ребенок мог рисовать с каждой его стороны, а другой принадлежал самой Энни.

Кирпичная стена была вычищена и оштукатурена. У ворот стояли старые башмаки бабушки Лиоты, в которых она работала в саду, и в них цвели фиалки. Старый забор из штакетника утопал в алых розах. Воздух был напоен их густым ароматом. Калитка вела прямо в сад Победы. Сколько же часов провела в нем мать, разрыхляя землю, сажая овощи, ухаживая за ними и собирая урожай? Нора вспомнила, как соседи приходили к ним за овощами. Однажды соседка обменяла зеленый горошек на лук-шалот, а цуккини – на помидоры. Сейчас под цветущими фруктовыми деревьями росли желтые и белые нарциссы, красные тюльпаны, похожие на виноградные гроздья гиацинты, волной встававшие над морем голубых незабудок и белого пушистого бурачка. Нора никогда не видела ничего более красивого.

Марианна Картер подошла к ней и, любуясь кустами роз, сказала:

– Удивительно, не правда ли? Когда я впервые увидела этот сад, я подумала о том, что именно так выглядят райские куши.

– Да. – У Норы комок подкатил к горлу.

– И пахнет, как в раю, не так ли? – спросила Марианна.

– Да, – согласилась Нора, вдохнув аромат роз, сирени, белых нарциссов, жимолости и гардении. – Я ошибалась, когда говорила, что из Энни не получится художница.

– На людей зачастую надо смотреть, как на картины Моне. – Марианна улыбнулась. – Увидеть их истинную красоту и оценить ее можно только на расстоянии.

Нора, растроганная добротой этой женщины, улыбнулась:

– Спасибо вам.

Марианна взяла Нору под руку:

– Почему бы нам не наполнить свои бокалы и не присесть вон там, чтобы получше познакомиться?

Нора улыбнулась:

– С удовольствием.

– Энни сказала мне, что в июне этого года ты окончишь университет, – обратился Корбан к Сэму, когда они отошли к ее машине и, опершись о капот, стали наблюдать за гуляющими по саду гостями.

– Да, причем с отличием.

– Стоит ли так гордиться?

– У меня есть на это причины. – Сэм усмехнулся. – Совсем неплохо для парня, который с трудом окончил среднюю школу и провел несколько месяцев в тюрьме для малолеток. – Он поднял свой бокал с содовой. – Немного поздновато повзрослел.

– Ты уже подыскал себе работу?

– Я отправил резюме в несколько мест. Возможно, мне повезет, и я буду работать в комиссии по делам молодежи. Есть, конечно, и другие варианты. К концу лета я обязательно определюсь. А перед началом работы хочу немного попутешествовать. А ты как? От Энни я узнал, что тоже выпускаешься в июне. Диплом с отличием, как я слышал? Впечатляет. Собираешься поступать в аспирантуру в Стэнфорде?

– Нет, в Калифорнийском программа лучше.

– Замечательно. Хотелось бы мне знать только, почему ты выбрал место поближе к Окленду?

Корбан проигнорировал этот вопрос и сделал вид, что наблюдает за Энни и ее гостями. Она была так прекрасна, что у него дух захватывало.

– Парень, похоже, ты влип, как, впрочем, и я.

– Ты о чем? – удивился Корбан.

– Да не о чем, а о ком. Когда ты смотришь на Энни, у тебя разве что слюнки не текут. – Сэм посмотрел сначала на Энни, потом перевел взгляд на Корбана и печально улыбнулся. – Послушай совет человека, который уже пытался найти подход к этой девушке. Брось ты все это.

– Если у тебя не получилось, это еще не значит, что у меня не получится.

Сэм рассмеялся:

– Не слишком ли ты самоуверен? Даже если ты христианин, у тебя все равно нет шансов.

Глаза Корбана сузились. Сэм Картер всегда был пессимистом. Кроме того, какую поддержку он надеялся получить от отверженного поклонника?

– Почему ты так решил? – с вызовом спросил Корбан.

– Потому что она уже замужем.

– Что? – Корбан остолбенел. Он посмотрел на Сэма, потом перевел взгляд на Энни. – С чего ты взял? Она не замужем и никогда не была.

– Была и есть, но не в общепринятом смысле слова, старина. Просто ты не можешь взять это в толк. – Сэм снова грустно улыбнулся. – Я и сам не мог понять, пока Энни не сказала мне, что я зря теряю время, пытаясь покорить ее своим обаянием и внешностью. – Он с нежностью посмотрел на Энни. – Она говорила с тобой о Господе?

– Конечно. – В их разговорах Энни всегда упоминала Иисуса Христа. Даже когда он старался перевести разговор на другую тему, она снова возвращалась к Богу. – В университете я прослушал курс религиоведения.

Сэм снова рассмеялся:

– Это произведет на Энни неизгладимое впечатление.

Сэм Картер порой вызывал у Корбана большее раздражение, чем чесоточный клещ.

– Я мало знаю о религии. Наверное, было бы интересно узнать побольше.

– Религия – это одно. И совсем другое дело – вера.

– Да, Энни говорила об этом.

– Все, что ты должен делать, это внимательно ее слушать. О чем она еще тебе говорила?

Корбан отвернулся, недовольный излишней любознательностью Сэма. Энни обобщила пройденный им курс в нескольких предложениях.

«Во всех религиях мира человек стремится к Богу, он словно поднимается по ступеням невидимой лестницы. Все религии побуждают человека добиваться чего-то для себя. Христианство – единственная религия, в которой Бог снисходит к человеку и предлагает ему спасение в качестве дара, при этом приобщая его к Творцу через Иисуса Христа».

Корбан вздохнул:

– Она говорила о благодати Господней как о даре людям.

Сэм опять поднял свой бокал с содовой.

– Да, это дар, но он обошелся недешево. В том-то и дело, старина Корбан. Наша милая Энни страстно влюблена в Того, Кто дорого заплатил за наше спасение. – Он кивнул и хитро улыбнулся. – Представляешь, тебе придется состязаться с Иисусом Христом.

– Вера может соединить людей.

– Согласен. На чем же основана твоя вера?

– Пока не знаю. – До того как встретить Энни, у него вообще не было никакой веры, кроме веры в самого себя.

Сэм ухмыльнулся:

– Вот погоди, она еше сделает из тебя верующего, приятель. А потом оставит тебя.

– Звучит многообещающе. – Корбан чувствовал, что теряет самообладание.

– Да ладно. Я лично надеюсь когда-нибудь встретить похожую на Энни девушку из числа тех, которым хочется выйти замуж. – Сэм с нежностью посмотрел на Энни. – А ей хочется, чтобы все вокруг чувствовали ту же радость и внутреннюю свободу, которые чувствует она. – Он помолчал немного и добавил: – На нее не налюбуешься, правда?

Корбан не мог с ним не согласиться. Она вся словно сияла, и ее радость передавалась всем, кто оказывался рядом… кроме, пожалуй, Норы Гейнз, которая заметно похудела и побледнела с того дня, когда он в последний раз видел ее. Когда мать Энни вышла на заднее крыльцо, она была похожа на перепуганного ребенка. Сейчас она сидела рядом с матерью Сьюзен, разговаривала с ней и казалась уже не такой подавленной. Все еше грустная, но уже не такая потерянная. Энни подошла к ним на минутку, взяла мать за руку и пожала ее, потом наклонилась и поцеловала в щеку. Затем она перешла к тетушке Дженни.

Джордж Рейнхардт беседовал с Томом Картером и Фредом Гейнзом. Корбан подумал, уж не стал ли старина Джордж вежливее и приветливее, после того как его мать отправилась к вратам рая и святому Петру, оставив сыну весьма внушительное наследство. Корбан нашел, что никаких видимых изменений в этом человеке не произошло по сравнению с тем днем, когда они впервые встретились в доме Лиоты.

Энни посмотрела на Корбана и улыбнулась. Но, к его огорчению, она улыбнулась и Сэму Картеру. Она никому не отдавала предпочтения.

– Как жаль, что мы не нужны Энни. – Сэм отошел от машины.

– Может, еще будем нужны.

– Не обманывай себя. У нее есть все, что ей нужно, здесь, в саду Лиоты.

Корбан не совсем понял, что Сэм хотел этим сказать.

Энни поставила подносы с едой, тарелки и приборы, предназначенные для праздника, на обеденный стол, чтобы гости могли сами взять то, что они захотят и когда захотят. Дядя Джордж, как обычно, сидел один в гостиной и смотрел по телевизору футбол. Рядом с ним стояла банка пива, которую он купил и принес с собой. Сердце Энни наполнилось печалью, когда она увидела, что дядя Джордж часок пообщался с другими и затем уединился.

Хорошо хоть Дженни весело проводит время, болтает с Арбой и радостно смеется. Она только что видела Маршалла и Мици в игровой комнате вместе с другими детьми. Жизнь бурлила и кипела вокруг дяди Джорджа, а он ничего этого не видел и не слышал.

Она подумала о дедушке Бернарде и о том, что рассказывала про него бабушка Лиота. Неужели дядя Джордж станет таким же замкнутым? Уйдет в себя и злые духи будут преследовать его?

Господи, чего же он боится?

А что с ее матерью? Словно подчиняясь определенным правилам, она старается быть вежливой и милой со всеми.

Ах, бабушка Лиота, как я хочу, чтобы ты была здесь!

Она сжала губы и принялась расставлять столовые приборы и раскладывать салфетки.

Нора немного поговорила с дядей Джорджем и ушла в ванную. Может быть, она все еще там? Нет, двери ванной открыты. Энни нашла свою мать во второй спальной комнате. Она разглядывала фотографии.

– Вот эту я еще не видела. – Она показала на свадебное фото Элен и Готтлиба Рейнхардт.

– Я нашла ее на чердаке. А висевшую здесь раньше, на которой бабушка Лиота и дедушка Бернард запечатлены вместе, перенесла в бабушкину спальню. Фред дал мне и вашу с ним свадебную фотографию. Мне пришлось здорово постараться, чтобы взять фото у моего отца. И еще я оставила место для снимка Майкла. Может быть, мне удастся заполучить тот, что был сделан во время его выпускного вечера в школе.

– Я постараюсь отыскать для тебя эту фотографию. – Нора задержала взгляд на сундучке. Энни было интересно, о чем она при этом подумала. Энни положила туда дедушкины награды: серебряную и бронзовую звезды и «Пурпурное сердце», а также кое-какие вещи из ящика, который нашла в гараже: рулетку, молоток, план квартиры и несколько гвоздей. Мать перевела взгляд на висевшую в центре стены декоративную доску с надписью и начала читать ее. Энни не торопила мать, вспоминая о том, как много времени было потрачено ею самой на то, чтобы без знания немецкого языка добиться верного написания каждого слова, выведенного каллиграфическим почерком:

Denn also hat Gott die Welt geliebt dass er seinen, elingeborenen Sohn gab, damit alle, die an ihn glauben, nicht verloren werden, sondern das ewige Leben haben. Johannes 3:16 [33]33
  «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Евангелие от Иоанна 3:16 (нем.).


[Закрыть].

– Это не так-то просто. – Голос матери прозвучал тихо и как-то виновато.

– Единственное, чего не прощает Господь, это нежелание верить и принимать дар Духа Святого.

– Я верю, но…

Энни увидела опечаленное лицо матери и подумала о том, что вся дальнейшая жизнь Эйлиноры Гейнз будет наполнена печалью, что всю жизнь ей придется сожалеть о своих поступках. Однако она не должна думать, будто ее никто и никогда не любил. Господь любил ее. И бабушка Лиота. Мать обязательно должна понять это. Она должна принять любовь, чтобы двигаться дальше и поступать правильно. Бабушка Лиота любила ее и с Божьей помощью сделала все, что смогла. Пришло время матери узнать об этом.

Энни подошла к старой швейной машинке, стоявшей под окном, из которого была видна дорожка, ведущая к парадному крыльцу, и увитый розами забор.

– Бабуля говорила, что ты была замечательной швеей, мама. Она рассказывала мне, как ты ходила в магазины модной одежды, чтобы посмотреть на новые фасоны, затем возвращалась домой и делала выкройки, воплощая в них собственные идеи. По ее мнению, у тебя был талант модельера.

– Действительно?

– Да, она так рассказывала. Бабушка очень гордилась тобой. А еше она говорила, что все женщины в нашей семье в той или иной мере были склонны к занятиям искусством. Моя прабабушка Элен умела великолепно вышивать и готовить. Тетушка Джойс занималась живописью и графикой. Бабушка Лиота вырастила прекрасный сад, а из тебя получился бы замечательный модельер. – Энни заметила влажный блеск в глазах матери.

Господи, слышит ли она меня… понимает ли?

Энни знала, что мать пытается открыть новую страницу своей жизни, хочет стать лучше, хочет ничего не бояться. Но этого все равно мало. Она должна отказаться от себя, должна позволить Господу показать ей, какой Он ее создал, какой она должна быть. Согласится ли мама отринуть свою гордыню ради великой цели?

Сегодняшний день может положить начало этому. Прошу тебя, Господи, пожалуйста. Ты смягчил ее сердце. Примет ли оно зерно истины?

– Она твоя, мам. – Энни провела рукой по полированной поверхности старинной зингеровской машинки. – Ты можешь забрать ее в любое время.

– Нет, Энн-Линн, она принадлежит тебе. Все в этом доме твое.

Энни уловила нотку обиды в голосе матери и догадалась, что она чувствует себя обделенной, несмотря на то, что ей досталось богатое наследство – акции.

– Бабушка Лиота оставила мне все веши, она знала, что я отдам их тебе и дяде Джорджу, как только вы сможете их принять. Машинка твоя, мам. Бабушка хотела, чтобы ты взяла ее себе.

Дыхание Норы стало прерывистым.

– Как ты можешь быть абсолютно уверена в этом? – В голосе матери прозвучало сомнение, и Энни показалось, будто этот вопрос задала маленькая девочка, желающая получить то, что, по ее мнению, получить невозможно.

– Открой машинку, мама, и убедись сама.

Энни поцеловала мать и вышла из комнаты.

Нора осталась одна, и волнение ее возросло. Ей вспомнилось, сколько долгих часов она провела, сидя за этой старенькой швейной машинкой. А какое удовольствие доставляла ей эта работа! Она забывала про все на свете. Когда же она бросила шить? Почему? Не в тот ли год, когда сбежала из дома и вышла замуж за Брайана? Позже она купила себе новую швейную машинку. Но годы шли, у нее появилось достаточно денег, чтобы покупать готовые вещи. Времени на шитье уже не оставалось. Она возила Энни в школу, на уроки музыки, на другие занятия, которые сама же для нее выбирала.

Нора провела рукой по старенькой машинке и вдруг как будто увидела ее другими глазами. Как ее мать находила уединение в саду, так она любила запираться здесь, в этой комнате, и за работой забывала обо всем, мечтала о чем-то и надеялась, что в жизни есть что-то еще, кроме одиночества и тоски.

Ах, мама, разве мы с тобой такие уж разные? Почему я не замечала нашего сходства раньше?

Сняв крышку со старенькой швейной машинки, Нора поставила ее в рабочее положение. К машинке был прикреплен белый конверт, на котором рукой матери было выведено «Эйлиноре». Дрожащими пальцами она развернула письмо.

Моя любимая Эйлинора!

Я знала, что в один прекрасный день ты очнешься и снова откроешь эту машинку. Я так гордилась тобой. Помню, я заглядывала в комнату и наблюдала, как ты шьешь. Ты бывала такой сосредоточенной. Ты очень старалась. Не успокаивалась, пока у тебя не получалось все, как нужно. Ты шила такие замечательные вещи, дорогая, какие под силу только художнику. Художественный талант всегда жил в нашей семье, сама знаешь. Твой отец был отличным столяром. Только посмотри на каминную полку, на пристройку к гаражу, на решетку в саду Победы. Бабушка Элен готовила лучший штрудель по эту сторону Атлантического океана. А твой дедушка учил меня выращивать растения. У тебя прекрасная наследственность.

Я любила представлять себе, как ты снова садишься за машинку, чтобы сшить костюмы к церковному празднику, одежду для беременных женщин из небогатых семей, ползунки для малышей и чудные платья для таких пожилых женщин, как я сама. Господь благословил тебя на эту работу. Я точно знаю.

Вчера вечером ты сказала мне, что я никогда не любила тебя. Как же ты ошибаешься, моя милая. Ты моя дочь, и я всегда молилась Господу за тебя, Эйлинора. Я полюбила тебя в тот момент, когда поняла, что у меня будешь ты. А когда впервые взяла тебя на руки, полюбила еще сильнее. Я дала тебе имя, которое должна носить настоящая леди, женщина с сильным характером, и я уверена: Господь хочет видеть тебя именно такой. Доверься Ему, и Он сделает тебя Своим сосудом. И помни… я никогда не переставала тебя любить, Эйлинора, даже в те годы, когда ты думала, что это не так. Ты – моя любимая дочь. И даже когда ты далеко, я мысленно прижимаю тебя к себе. И где бы я ни была в тот момент, когда ты прочтешь это письмо, поверь мне, моя любимая.

Я по-прежнему люблю тебя.

Мама.

Нора заплакала. Она прочла письмо еще раз, хотя слезы застилали ей глаза, потом прижала его к груди и снова перечитала строчку за строчкой.