Текст книги "Смертельный код Голгофы"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Филипп Ванденберг
СМЕРТЕЛЬНЫЙ КОД ГОЛГОФЫ

Пролог

Это был один из тех перелетов-ужасов, которые убивают все желания – и в первую очередь желание жить. А ведь все начиналось так безобидно. Самолет рейса LH 963 взлетел точно по расписанию в 15 часов 10 минут, в иллюминаторы светило мягкое осеннее солнце, и полет в Рим через Альпы обещал быть весьма приятным. Я специально заказал номер в отеле в Тиволи, высоко в албанских горах, чтобы в тишине и уединении в этом живописном местечке спокойно обдумать новый роман, материал к которому уже два года бессистемно витал у меня в голове. Но все случилось иначе.

Едва мы перевалили за главный гребень альпийского хребта, самолет компании «Люфтганза», новехонький аэробус последнего года выпуска, начало вдруг подбрасывать и трясти. Над сиденьями зажглись предупреждающие таблички «Пристегните ремни», а в громкоговорителях салона зазвучал голос капитана: «Уважаемые дамы и господа, прошу вас занять свои места и пристегнуться. Над Северной Италией образовалась область экстремально низкого давления. Ожидается сильная турбулентность».

Что касается перелетов, то я не принадлежу к редким храбрецам – свой печальный опыт в этом вопросе я приобрел в Африке и Азии и с тех пор обзавелся привычкой всегда пристегиваться в кресле. Обеспокоенно я посмотрел в иллюминатор, пытаясь разглядеть что-то необычное в унылом сером однообразии заоблачного пейзажа. Появились клочья тумана, небо все больше мрачнело. Тряска самолета усиливалась. В таких ситуациях я прибегаю к фокусу, которому много лет назад меня научил один американский психиатр, когда мы летели с ним в Калифорнию: я беру в руку любой попавшийся под руку предмет и сжимаю его в ладони, пока не почувствую боль. Концентрация на боли заставляет забыть любой страх. Самолет снова затрясло. Во внутреннем кармане куртки я нащупал кредитную карточку и с силой сжал ее. В какой-то момент мне показалось, что в руке у меня острое лезвие ножа. Этих ощущений мне хватило, чтобы отвлечься.

Стаканчики и поднос с прибором на откидном столике я увидел откуда-то издалека. Вопреки силе притяжения они вдруг подскочили к обшивке потолка и приклеились к ней. Из последнего ряда послышался крик ужаса. Воздушная яма – самолет находился в свободном падении.

Не знаю, сколько времени продолжалось это состояние невесомости. Абсолютно не двигаясь, сидел я в своем кресле с кредиткой в руке. Но мне пришлось выйти из моей самостоятельно организованной летаргии: сосед справа, которого до сих пор я не удостаивал вниманием, внезапно сильно схватил меня за руку, как будто в поисках поддержки и опоры. Я взглянул на него, но незнакомец уставился немигающим взглядом в одну точку. Его лицо посерело, рот слегка приоткрылся, и было заметно, как трясутся его седые усы.

Десять, может быть, пятнадцать секунд длилось это свободное падение – мне показалось, что прошла вечность, – потом последовал сильный толчок, треск, и все предметы, приклеившиеся к потолку, посыпались на пол. Послышались крики пассажиров. В следующий момент кошмар был уже позади. Спокойно, как будто ничего не произошло, наше воздушное судно поплыло дальше.

– Пожалуйста, извините мое неподобающее поведение, – обратился ко мне сосед, отпустив наконец мою руку, – я подумал, мы и правда падаем.

– Все в порядке, – возразил я великодушно и на всякий случай осторожно спрятал кредитную карточку в карман.

– Вы не боитесь летать? – продолжил сосед, выждав приличествующую паузу, во время которой, как и я, прислушивался к звукам мотора.

Испугавшись, что весь остаток полета придется провести обмениваясь жуткими историями о перелетах, я коротко ответил:

– Нет.

И когда еще раз ободряюще кивнул ему, то увидел, что он, как ребенок, у которого хотят отнять любимую игрушку, бережно прижимает к себе какую-то рукопись. Он кивнул стюардессе, удивительно красивой темноволосой девушке, и заказал два виски.

– Вы ведь тоже выпьете? – спросил он.

– Я не пью виски, – возразил я.

– Ну и ладно. После такого переживания я и две порции не замечу.

Пока мой сосед на удивление неторопливо пил виски, мне представилась возможность разглядеть его поближе.

Дорогие ботинки явно контрастировали с остальным, несколько запущенным внешним видом, который показался мне не менее загадочным, чем его своеобразная манера поведения: это был мужчина средних лет с тонкими чертами лица и сентиментальным рассеянным взглядом. По нему было видно, что время не прошло для него бесследно. Мне показалось, что сосед заметил мой оценивающий взгляд, и после продолжительного молчания он снова повернулся ко мне и с легким поклоном представился:

– Мое имя Гропиус, профессор Грегор Гропиус, но это уже в прошлом, извините.

Он наклонился и спрятал рукопись в коричневую кожаную папку, которая лежала у него под креслом.

Чтобы поддержать беседу, я тоже назвал себя и из чистого любопытства спросил:

– Как это понимать, профессор? Что «уже в прошлом»?

Гропиус махнул рукой так, как будто хотел сказать, что не желает об этом говорить. Но поскольку я продолжал вопросительно смотреть на него, в конце концов ответил:

– Я хирург, точнее сказать, был им. А вы? Минутку-минутку, я попробую отгадать сам…

В какой-то момент мне стало неприятно, но, поскольку разговор уже завязался, а я все еще был пристегнут к своему креслу рядом с иллюминатором, деваться было некуда – я уселся в такой позе, будто мой сосед собрался меня фотографировать, и широко улыбнулся.

– Вы писатель? – вдруг спросил Гропиус.

Я отпрянул:

– Да. Откуда вам это известно? Вы читали одну из моих книг?

– Честно говоря, нет. Но ваше имя я уже слышал однажды. – Гропиус улыбнулся. – Что же влечет вас в Рим? Новый роман?

Человек, который совсем недавно чуть ли не умирал от страха, внезапно ожил. По своему опыту я знал, что сейчас произойдет: то, что обычно говорят девять из десяти человек, встречающих писателя, а именно: «Если я расскажу вам о своей жизни – это мог бы получиться потрясающий роман!» Но этого не произошло. А в воздухе все еще витал без ответа вопрос профессора.

– Я еду вовсе не в Рим, – честно ответил я, – в аэропорту меня ждет автомобиль, взятый напрокат. На нем я поеду в Тиволи.

– А, Тиволи. – Гропиусу это название было явно знакомо.

– Вы знаете это местечко?

– Только по фотографиям. Там должно быть просто великолепно.

– В это время прежде всего спокойно. Я знаю там один маленький отель, «Сан-Пьетро», недалеко от площади Тренто. Его хозяйка, типичная итальянская мамаша, делает самые лучшие спагетти. А какой потрясающий вид открывается с террасы этой гостиницы! Попробую приняться там за новый роман.

Гропиус задумчиво кивнул:

– Какая прекрасная профессия!

– Да, и я не знаю лучшей, – ответил я.

По идее, мне тогда уже надо было насторожиться, поскольку профессор совершенно не проявил интереса к содержанию моего нового романа; похоже, он даже немного обиделся, что я со своей стороны не поинтересовался причинами его путешествия и теми обстоятельствами, которые заставили его отправиться в путь. Во всяком случае все последующие мои попытки продолжить беседу он довольно жестко пресекал. А потом вдруг виновато произнес:

– Вероятно, мое поведение показалось вам слишком бесцеремонным, когда я в вас так вцепился?

– Ну что вы! – попытался утешить я Гропиуса. – Если это помогло вам успокоиться…

Из громкоговорителя салона послышался квакающий звук, и нам сообщили, что через несколько минут мы совершим посадку в аэропорту Леонардо да Винчи. Спустя некоторое время наш самолет остановился перед застекленным терминалом.

В здании аэропорта каждый пошел своей дорогой. Меня не покидало ощущение, что это небольшое происшествие с Гропиусом вызвало в нем чувство неловкости. Но что касалось меня, то этот случай почти забылся уже на следующее утро. Именно почти, потому что замечание профессора: «Это все уже в прошлом» – навело меня на размышления…

Сразу после завтрака я уселся за выкрашенный зеленой краской деревянный стол перед стопкой белой бумаги – ужасом для любого автора. Стол этот для меня любезно принесла на террасу синьора Моретти, хозяйка отеля, и подвинула его поближе к перилам. Отсюда открывался прелестный вид на крыши Тиволи, и взгляд уходил к горизонту, на запад, туда, где кутался в осеннюю дымку Рим.

Я много работал, прерываясь только на длительные прогулки. На пятый день, сидя на террасе и дописывая последнюю страницу литературного конспекта будущего произведения, я вдруг услышал за спиной осторожные шаги и обернулся.

– Профессор, вы? – удивился я. Находясь мыслями в дебрях романа, я производил на посетителей странное впечатление, приводившее всех в замешательство. Гропиус попытался сгладить неловкость, произнеся приветственные любезности, уместно звучавшие из уст только в высшей степени вежливых людей, и наконец перешел к делу.

– Вы, вероятно, удивились, что я вот так запросто нашел вас, – начал он после того, как я предложил ему стул.

Я пожал плечами, показывая, что это обстоятельство мне безразлично, – реакция, о которой уже через мгновение я пожалел; ничего удивительного, в тот момент я еще не знал, что меня ожидает.

С тех пор как мы несколько дней назад повстречались в самолете, профессор впервые посмотрел на меня пристально.

– Я ищу сообщника! – сказал он тихо, но очень проникновенно. Его тон придал обычным словам таинственность.

– Сообщника? – переспросил я. – Почему вы обратились именно ко мне?

Гропиус огляделся, как будто проверял, нет ли поблизости нежелательных свидетелей. Он боялся, это я видел ясно, и совершенно очевидно, что ответ на мой вопрос дался ему непросто:

– Я знаю, мы едва знакомы, собственно, вообще незнакомы; но это, может быть, даже лучше для ситуации, в которую я попал.

– Даже так? – Замечания профессора действовали мне на нервы, и у меня чуть было не сорвалось с языка: «Профессор, вы крадете у меня время. Я здесь, чтобы работать. Удачного дня». Но я этого не сказал.

– Я долго думал, прежде чем рассказать вам свою историю, – продолжил профессор, – но вы писатель, человек, наделенный фантазией, а для того, чтобы представить себе все это, просто необходимо развитое воображение. При том каждое слово – чистая правда, как бы невероятно оно ни звучало. Возможно, вы мне и не поверите, или даже посчитаете сумасшедшим, или решите, что у меня приступ белой горячки. Положа руку на сердце, год назад я бы и сам так подумал.

Странная речь профессора вызвала у меня любопытство, и недоверие сменилось интересом к тому, что такого особенного он хотел рассказать.

– Знаете, – вдруг услышал я свой голос, – лучшие истории все еще сочиняет жизнь. Я знаю, о чем говорю. Ни один писатель еще не придумал таких сумасшедших историй, которые подбрасывает нам судьба. Собственно говоря, одним из моих немногочисленных достоинств является умение слушать. Я живу историями, честнее будет даже сказать, я одержим ими. Так что же вы хотели мне сообщить?

Профессор медленно расстегнул куртку, и из внутреннего кармана показались свернутые листы.

Все, что я когда-либо узнал, общаясь с людьми, не шло ни в какое сравнение с этой совершенно необычной историей, и даже при всей моей развитой фантазии я не мог найти объяснения действиям профессора. Должен признать, я бы меньше удивился, если бы профессор достал из-за пазухи пистолет и наставил его на меня с каким-нибудь идиотским наглым требованием.

Профессор сказал не без гордости:

– Это своего рода дневник двухсот самых ужасных дней моей жизни. И когда я его перечитываю, то перестаю себя узнавать.

Удивленно, почти растерянно, я смотрел то на бумаги, то на лицо профессора, который, совершенно того не скрывая, наслаждался моим замешательством, как дуэлянт, нанесший поражение противнику. Поэтому я лишь спустя некоторое время задал ему вопрос:

– И каково содержание этой рукописи?

Уже наступил полдень, и на террасе, обращенной на запад, появились первые лучи солнца. Из отеля, в котором было занято только три номера, вышла хозяйка и разразилась нескончаемым потоком слов, предлагая нам с гостем пройти за стол и отведать спагетти.

Как только синьора Моретти скрылась из виду, я повторил свой вопрос, но Гропиус ушел от ответа, задав встречный вопрос, который я вначале даже не понял:

– А вы вообще-то благочестивый человек?

– Нет, – возразил я, – если вы имели в виду, принадлежу ли я к какой-либо конфессии.

Профессор кивнул:

– Я как раз об этом. – И добавил, слегка поколебавшись: – Может статься, что мой рассказ заденет ваши духовные устои, более того, он мог бы сильно пошатнуть вас в вашей вере и кардинально изменить ваш взгляд на мир.

Пораженный заявлением этого странного человека, я попробовал сделать хоть какие-нибудь выводы из его манеры говорить, скупых жестов, и, если быть честным, мне не слишком это удалось. Чем внимательнее я следил за Гропиусом, тем более загадочными казались мне его манеры, но и тем завороженнее слушал я его рассказ. У меня не было ни малейшего представления, к чему он клонил, но на тот случай, если Гропиус все-таки не сумасшедший – а, судя по впечатлению, которое он производил, я за это поручиться не мог, – он, видимо, совершил в высшей степени взрывоопасное открытие.

– Мне предложили десять миллионов евро за молчание, – сказал профессор тоном, не выражающим совершенно никаких эмоций.

– Надеюсь, вы взяли деньги, – возразил я слегка иронично.

– Вы не верите мне, – ответил профессор, в его голосе звучало разочарование.

– Нет-нет! – поспешил я разуверить его. – Я очень бы хотел узнать, о чем, собственно, идет речь.

Его вопрос о степени моей религиозности уже указывал мне примерное направление. Но за всю мою жизнь мне под большим секретом успели передать такое количество скандалов, связанных с церковью, что вряд ли что-то еще могло меня удивить.

Гропиус посмотрел в направлении площади и сказал:

– Извините мое странное поведение. Я все еще немного страдаю от мании преследования, но, если бы вы услышали мою историю, то не стали меня в этом упрекать. Видите тех двух мужчин там, внизу? – Гропиус едва заметно кивнул в сторону улицы, где неподалеку рядом с невзрачной машиной стояли двое одетых в темное мужчин.

Когда я перегнулся через балюстраду, чтобы посмотреть на улицу, оба человека как бы случайно повернулись ко мне спиной.

Тем временем наш разговор прервался, так как хозяйка, широко улыбаясь и болтая без умолку, стала накрывать для нас на стол. Спагетти мы ели, запивая вином, разбавленным по местной традиции водой, а в завершение, как полагается, пили крепчайший черный эспрессо.

Стало тихо, в соседних дворах начали закрывать высокие, крашенные зеленой краской ставни: начиналась сиеста. Мужчины перед домом попрощались. Теперь они стояли и курили на улице на расстоянии примерно ста метров друг от друга. Трехколесная тележка проскрипела по мостовой, где-то прокукарекал охрипший петух, как будто прощаясь с жизнью, с нижнего этажа, где располагалась кухня, было слышно, как шумит посудомоечная машина.

Мужчина, сидевший напротив, снова озадачил меня, и я действительно не знал, как к нему относиться. Во время еды мы перекидывались ничего не значащими фразами, но в сущности Гропиус ни на сантиметр не приоткрыл для меня дверь своей жизни. А ведь он пришел ко мне, чтобы доверить что-то значительное, и я, выждав долгую паузу, раздраженно спросил:

– Кто вы, профессор Гропиус? Я даже не уверен, действительно ли это ваше настоящее имя. А главное: что вы хотели мне сказать? Говорите же, наконец!

И тут Гропиус собрался с духом. Было заметно, как он отбросил в сторону все сомнения, которые мучили его до этого момента. Осторожно он положил рукопись на стол и накрыл сверху обеими руками.

– Меня действительно зовут Гропиус, Грегор Гропиус, – начал он так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать его. – В двадцать четыре года я стал доктором медицины, в тридцать восемь – профессором одной крупной клиники в Южной Германии. В этот период два года я работал в очень уважаемых клиниках в Кейптауне и Бостоне. Короче, карьера, о какой можно только мечтать. Ах да, еще была Вероник. Я встретил ее на одном конгрессе в Зальцбурге, где она работала гидом. Вообще-то ее имя было Вероника, а родители, владельцы маленькой транспортной фирмы, звали ее Врони. Но она не хотела вспоминать об этом. Мы поженились через четыре недели после того, как я получил диплом, в замке Мирабель, где у нас была карета, запряженная четверкой белых лошадей. В начале нашей семейной жизни все шло хорошо. Я боготворил ее, а она считала меня вундеркиндом, и мне это, конечно же, льстило. Оглядываясь назад, все же хочется сказать, что для крепкой семьи обеих этих составляющих было недостаточно. Я думал только о карьере, а Вероник воспринимала меня не столько мужем, сколько трамплином для прыжка в высшие круги общества. Время от времени, если ей нужны были деньги, она разыгрывала большую любовь, но этого состояния хватало недель на шесть. О детях вопрос вообще не поднимался. Она любила повторять, что дети должны быть нам благодарны за то, что мы избавляем их от необходимости жить в этом ужасном мире. На самом деле Вероник боялась испортить фигуру, я уверен в этом. В общем, через десять лет наш брак исчерпал себя, хотя никто из нас не давал себе труда задуматься об этом серьезно. Мы продолжали жить в нашем общем доме в пригороде, но у каждого была своя дорога, и никто из нас не предпринял попытку спасти семью. Чтобы самореализоваться – так она выражалась, Вероник открыла собственное PR-агентство и стала заниматься рекламными кампаниями для фирм, издательств и актеров. С первым же крупным заказчиком она изменила мне. У него была куча денег, и он осыпал ее дорогими подарками. Хотя со мной Вероник никогда ни в чем не нуждалась. Я отомстил ей: привел домой миленькую медсестру из рентгенологии. Она была почти на двадцать лет моложе меня, и, когда Вероник застала нас, многолетнее безразличие в один день переросло в ненависть. Я никогда не забуду огонь в ее глазах, когда она прошипела мне: «Какая пошлость! Ты еще пожалеешь! Я тебя уничтожу». Должен признаться, что я не придал тогда значения ее угрозам. Но не прошло и трех недель… Я никогда не забуду тот день, 14 сентября, он перевернул всю мою жизнь… Тогда я вспомнил об угрозах Вероник и попытался…

На этом месте я прервал профессора, который рассказывал все живее и увлекательнее. Мне не давало покоя внутреннее ощущение тревоги. Я давно уже был далек от мысли, что этот человек рассказывает мне небылицы. В любом случае его рассказ захватил меня необычайно, и мой опыт общения с людьми (или, может быть, это было мое шестое чувство?) подсказывал мне, что за этой историей скрывается много больше, чем заурядная супружеская драма. Гропиус был не из тех, кто стал бы рассказывать чужаку, а я все еще оставался для него чужим человеком, подробности неудавшейся личной жизни. И я не видел в нем эгоистичной потребности в участии и оправдании человека, который оплакивает худшую из всех судеб. Поэтому я попросил у профессора разрешения делать заметки и записи.

– Вам это не нужно, – ответил профессор, – я отдам вам свои записи. Думаю, что они будут в надежных руках.

– Если я правильно понимаю, профессор, вы хотите получить за вашу историю деньги!

– Деньги? – Гропиус горько усмехнулся. – Денег мне хватает. Как я уже говорил, за десять миллионов мне заперли рот на замок – по крайней мере на то время, когда еще никто не знал, чем может обернуться эта история. Нет, я только хочу, чтобы правду узнали, а вы определенно лучше меня сможете облечь ее в слова.

– Правду?

Без обиняков и уверток Гропиус начал рассказывать, сначала сбиваясь, но потом все быстрее и увереннее, проводя параллели и устанавливая связи в чудовищной путанице событий и интриг. Когда он завершил свой рассказ, была уже почти полночь. Мы долго смотрели друг на друга.

Гропиус осушил свой бокал и сказал:

– Спасибо, что выслушали меня. – Он поднялся. – Я надеюсь, что в этой жизни мы с вами больше не увидимся.

Я улыбнулся:

– Может быть, в следующей.

Гропиус протянул мне руку и исчез в темноте. Меня знобило. Странно, подумал я. Я еду в Италию писать новый роман, и мне преподносят в подарок подлинную историю, которая отодвигает в тень все, о чем я только мог помыслить.

Глава 1

Тысяча шестьсот граммов коричневой ткани в холодном кристаллоидном растворе – человеческая печень в вертикальном алюминиевом кофре с надписью «Евротрансплант» на пути из Франкфурта в Мюнхен. В 2 часа 30 минут ночи водитель принял в клинике имени Иоганна Вольфганга фон Гете на набережной Теодора Штерна предназначенный для пересадки орган. И машина помчалась по автобану в направлении Мюнхена.

Обычно донорские органы доставляются на самолете, но из-за запрета ночных полетов в Мюнхене пришлось выбрать доставку на автомобиле. Компьютер ELAS системы распределения донорской печени компании «Евротрансплант» определил в качестве реципиента археолога Арно Шлезингера. Консилиум из трех врачей мюнхенской клиники согласился с выбором. Шлезингер, сорока шести лет, уже четыре месяца стоял в листе ожидания и шесть недель находился по степени срочности в группе Т2. В результате аварии его печень была серьезно повреждена.

Как это обычно бывает, имя донора осталось неизвестным. Знали только, что смерть наступила в результате инсульта в 23 часа. Группа крови донора АВ, резус отрицательный, антигены совместимы с А. Шлезингером.

Профессора Грегора Гропиуса, выдающегося, несмотря на свои молодые годы, хирурга-трансплантолога, в 5 часов 30 минут разбудил звонок дежурного врача-ассистента – доктора Линхарта. Гропиус принял душ, выпил чашку растворимого кофе, надел серый двубортный костюм, повязал перед зеркалом подходящий галстук и теперь вел свой темно-синий «ягуар» из мюнхенского предместья Грюнвальд к северу.

Шоссе было влажное, хотя дождя не было. Низко нависшее небо предвещало пасмурный день. Это была шестнадцатая или семнадцатая трансплантация печени в его недолгой, но успешной карьере. Как обычно, Гропиус волновался. Он плохо следил за движением, не заметив, проехал на красный сигнал светофора и выключил радио, когда диктор, читавший новости, сообщил о новом инциденте в Израиле.

Дежурный врач уже собрал операционный персонал. Для таких случаев, как этот, был разработан специальный план, работавший на автоматизме и не дававший сбоев. Ночная сестра разбудила Шлезингера около шести утра, дежурный врач сообщил ему о предстоящей операции. Анестезиолог сделал успокоительный укол.

С разницей в несколько минут водитель из «Евротранспланта» и профессор Гропиус повернули на липовую аллею. Гропиус направил автомобиль в объезд на парковку для персонала. Водитель из Франкфурта сдал алюминиевый чемоданчик с донорским органом в приемный покой. Его уже ждали.

Между получением органа и началом операции в клинике проходит, как правило, не более двух часов. И этим утром подготовка к операции заняла не больше времени, чем обычно. В 7 часов 10 минут орган лежал в операционной и был готов к пересадке.

На кухне Гропиус успел съесть свой скромный завтрак – два бутерброда с сыром, йогурт и несколько чашек кофе и отправился переодеваться. Он был совой, и сотрудники, окружавшие его, зная об этом, вели себя соответствующим образом, ограничиваясь односложным приветствием.

Бригада из пяти врачей, двух анестезиологов и четырех медсестер была готова, когда в 7 часов 15 минут профессор вошел в операционную. Пациент был накрыт зеленой простыней. Движением руки Гропиус подал анестезиологу знак начинать. Пару минут спустя врач кивнул – и профессор сделал первый надрез.

Был почти полдень, когда профессор Грегор Гропиус первым вышел в предоперационную. Он снял маску и поднял руки вверх, как гангстер, стоящий перед полицейскими. Его одежда была вся в крови. Медсестра помогла снять с рук резиновые перчатки и освободиться от операционного халата. Другие из бригады тоже стали по одному появляться в предоперационной. Настроение было расслабленным.

– Мой пациент и я благодарим всю бригаду за отличную слаженную работу! – Обессиленный, с темными кругами под глазами, Гропиус быстро исчез в своем кабинете.

В последние дни он мало спал, а если и спал, то плохо. Это было связано не столько с ответственной работой, сколько с женой, которая пожелала превратить его жизнь в ад. В этот день он впервые поймал себя на мысли, что обдумывает, как бы устранить Вероник: у врачей есть на этот случай множество разных методов. Но потом, в ясном уме, он очень пожалел об этой мысли и с тех пор пребывал немного не в себе: его преследовали кошмары и уверенность, что только один из них, или он, или Вероник, переживет эту войну.

Восемнадцать лет супружества – долгий срок, большинство браков распадаются гораздо раньше, но и этот не выдержал. Но стоит ли из-за этого объявлять войну? Надо ли превращать жизнь друг друга в кошмар всеми доступными средствами? Его карьера стоила ему многих усилий, не говоря уже о деньгах. А сегодня Вероник делает все возможное, чтобы разрушить ее?

Гропиус принял каптагон, хотел позвонить, чтобы заказать себе кофе, когда серый аппарат перед ним издал пищащий звук. Профессор поднял трубку:

– Я бы хотел, чтобы в ближайшие полчаса меня не беспокоили… – и осекся. Спустя долгую секунду произнес тихо и беспомощно: – Этого не может быть. Я сейчас приду.

* * *

В это же время Вероник Гропиус вошла в бистро неподалеку от Английского сада. Она была из тех женщин, на которых, когда они входят, обращают внимание, причем не только мужчины. Даже несмотря на то, что сегодня она была одета, скорее, сдержанно, ее появление не осталось незамеченным.

Около полудня в этом кафе, типичном заведении для встреч студентов и интеллектуалов, было занято всего несколько столиков, поэтому лысый худой мужчина за столиком в центре сразу привлек внимание Вероник. Он выглядел именно так, как описал себя по телефону, и в любом случае не так, как обыкновенно представляют себе частного детектива.

– Госпожа Гропиус? – Он поднялся из-за стола.

– Господин Левезов? – спросила Вероник.

Левезов поклонился и подвинул даме стул.

Полминуты они рассматривали друг друга, потом Вероник сказала, улыбнувшись:

– Так вот, оказывается, как выглядит частный детектив. Вы не рассердитесь на меня, если я скажу, что совсем не так, как в кино?

Левезов кивнул:

– Вы ожидали увидеть неопрятного, курящего трубку типа в кожаной куртке и джинсах! – Он брезгливо поморщился. – Я занимаюсь этим не слишком давно – хотя качество моей розыскной деятельности от этого совершенно не страдает, скорее наоборот. Позвольте, – Левезов достал из-под стола тонкую папку, – представить вам некоторые рекомендации.

Изучая в папке заказы, благодарственные письма и прайс-листы, Вероник спросила, чтобы занять время:

– Как давно вы этим занимаетесь? Я имею в виду, ведь частными детективами не рождаются?

– Четыре года, – ответил лысый, – до этого я был терапевтом при танцевальной труппе, а еще раньше танцором в Государственной опере. После трагической смерти своего друга я в буквальном смысле потерял почву под ногами. Я не мог выполнить ни одного пируэта, ни одного прыжка. Но я не хотел бы надоедать вам своей историей.

– Ни в коем случае! – Вероник улыбнулась и протянула Левезову папку.

– По телефону вы только намекнули на суть дела, – заметил детектив, чтобы вернуться к теме.

Вероник глубоко вздохнула и, начав искать что-то в своей сумочке, принялась рассказывать, причем выражение ее лица менялось все больше и больше. Еще совсем недавно спокойные черты напряглись, даже ожесточились. Потом она вынула из сумочки фотографию и передала ее детективу:

– Это профессор Грегор Гропиус, мой муж, точнее сказать, бывший муж. Наши отношения уже давно существуют только на бумаге, а наша супружеская жизнь протекает теперь только по телефону.

– Разрешите вопрос: почему вы не разводитесь?

Вероник сжала кулаки так, что косточки на пальцах побелели:

– Есть проблема. Восемнадцать лет назад мы заключили брачный контракт, который при разводе подразумевает раздел имущества. Вы знаете, что это значит, господин Левезов?

– Могу себе представить.

– Мой муж разведется богатым человеком без каких-либо обязательств, а мне придется все начинать сначала.

– У вас нет профессии?

– Уже два года у меня рекламное агентство. Дела идут неплохо, но по сравнению с состоянием, которое за это время накопил Грегор…

Левезов прищурился:

– Боюсь, что в случае развода едва ли представится возможность легально получить деньги вашего мужа или даже какую-то часть.

– Мне это отлично известно, – прервала детектива Вероник, – то же самое сказали мне юристы. Как вы говорите, легального пути нет. Нужно довести Гропиуса до того, что он сам будет готов со мной поделиться – более или менее добровольно, конечно.

– Теперь я понимаю. В жизни профессора, как и в жизни любого человека, есть темные пятна, которые лучше скрыть от общественности. Я прав?

На мгновение черты Вероник просветлели, и на губах мелькнула коварная улыбка.

– Именно так. В этом особенном случае Гропиус может поплатиться даже головой. Проблема только в том, что у меня нет доказательств.

– Доказательств чего?

Вероник посмотрела по сторонам, не подслушивает ли кто их разговор, и тихо начала:

– Гропиус – профессор университетской клиники. За год он проводит дюжину операций по трансплантации донорских органов. Грегор пересаживает почки, печень и легкие от одного человека другому, причем доноры, как правило, трупы.

Левезов сглотнул.

– Разумеется, спрос на донорские органы во много раз превышает предложение, поэтому ими торгуют на черном рынке, как подержанными автомобилями или антиквариатом, по цене до ста тысяч евро.

Левезов начал делать пометки в блокноте, потом поднял голову и сказал:

– Если я правильно понимаю, вы предполагаете, что ваш бывший муж находится в преступной связи с торговцами человеческими органами.

Вероник пристально посмотрела на Левезова, на ее лице не дрогнул ни один мускул.

– И вы хотели бы, – продолжил он свою речь, – если подозрения подтвердятся, этим…

– …шантажировать! Можете спокойно произносить это слово. Я не хочу, чтобы муж, спустя восемнадцать лет супружеской жизни, выбросил меня на улицу с тремя месячными окладами, как прислугу. Вы понимаете?

Левезов водил рукой по лысому черепу, пока сосредоточенно изучал записи, лежавшие перед ним на столе.

– Дело непростое, – пробормотал он тихо, – хотел бы обратить ваше внимание на то, что оно потребует очень больших затрат.

– Дело не должно провалиться из-за денег, – возразила Вероник, – собственно, речь и так идет о крупной сумме.