Текст книги "Смертельный код Голгофы"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

У нее были рыжие вьющиеся волосы и соблазнительная фигура. Когда она появилась в отделе Бреддина, она была сильно взволнована и возмущенно спросила:

– Это вы написали статью о скандале с пересадкой органов?

– Да, – ответил журналист, – меня зовут Дэнни Бреддин, а вы кто?

– Это не относится к делу, – возразила девушка, – зовите меня Рита, этого достаточно.

– Хорошо, Рита. Чем могу служить?

– Это касается профессора Гропиуса.

– Вы его знаете?

– Да, – ответила Рита, – это бессовестно – обвинять профессора Гропиуса. Это клевета чистой воды. Гропиус стал жертвой заговора! – Ее голос звучал все резче.

Бреддина заинтересовали слова незнакомки.

– Заговор? Вы непременно должны мне все объяснить!

– Тут особо нечего объяснять. Уже пару месяцев профессор живет отдельно от своей жены. Это было бы еще ничего. Но его жена угрожала, что уничтожит его. Насколько я знаю Вероник Гропиус, она спокойно пройдет по трупам.

Бреддин навострил уши. Кто была эта рыжая и какие цели она преследовала, рассказывая ему все это? Семейная драма как подоплека скандала – а что, подходящая начинка для сегодняшней статьи. Истории, как эта, происходят не каждый день.

– Рита, – начал он ангельским голосом, – я очень рад, что вы ко мне пришли. По всей видимости, вы много знаете об этом случае. Вы не хотели бы мне все рассказать, чтобы пролить свет на это дело?

Рита возмущенно покачала головой, а выражение лица стало таким, как будто ей стало больно.

– Я только хотела бы, – вымолвила она, почти рыдая, – чтобы вы восприняли мои слова и не обвиняли бы профессора преждевременно.

– Но я этого не делал!

– Вы процитировали Лагерманна, о котором каждый знает, что тот больше всего жаждет схватить Гропиуса за горло. Лагерманн даже начал распространять слухи, что Гропиус был сообщником мафиозной организации по торговле донорскими органами. В этом нет ни слова правды. Если вы спросите меня…

– А я вас спрашиваю.

– …я вполне допускаю, что бывшей жене профессора помогал кто-то из коллег, может даже двое или трое, для кого успех профессора как бельмо на глазу. Но я думаю, что и так уже много вам сказала. Всего хорошего, господин Бреддин.

И Рита исчезла из комнаты, как удивительное видение.

Бреддин задумчиво посмотрел на заголовок статьи на экране компьютера и удовлетворенно улыбнулся. Это странное дело принимало новый оборот. У Дэнни не было сомнения – рыжеволосая девушка была любовницей профессора, возможно даже, что именно она послужила причиной развода. В трех из пяти случаев у повода для развода успешного во всех отношения мужчины бывают рыжие волосы. Но что еще больше насторожило Бреддина, так это слухи о том, что за преступлением стоит мафия, торгующая донорскими органами.

Тема незаконной торговли органами частенько попадала в колонки газеты. Тысячи отчаявшихся пациентов записывались в листы ожидания и стояли в очереди у крупных клиник, и каждый четвертый в этом списке умирал, так и не дождавшись спасительной операции. Мафиозные дельцы предлагали органы по сумасшедшим ценам, сто тысяч евро, включая операцию. Перед лицом близкой смерти люди готовы заплатить любую цену. Был ли Гропиус вовлечен в эту преступную сеть или он отказался сотрудничать с мафией?

Тем временем наступил полдень, то время суток, когда Бреддин начинал мыслить ясно.

Глава 2

Известие о смерти мужа Фелиция Шлезингер приняла сдержанно, как будто в трансе. Шок наступил лишь на следующий день, когда она узнала из газеты, что ее муж стал жертвой заговора. И дальше – хуже: исполнительный прокурор равнодушно заявил ей, что не выдаст тело мужа, пока следствие не закончено. Вот тогда-то она наконец поняла: Арно больше никогда не придет домой.

В последующие часы и дни в голове у нее проносились какие-то несущественные мысли: что она даже не попрощалась с ним, когда он поехал в клинику на своем старом «ситроене», что к рубашке в клетку он надел галстук в полоску и что она забыла дать ему с собой посуду из дома. После той аварии в Иерусалиме они никогда не говорили о смерти, даже зная о том, что донорского органа придется ждать месяцы. И это молчание придавало ей больше надежды и даже делало чуть счастливее. Шлезингер никогда не рассказывал ей о подробностях той аварии, даже когда она спрашивала. Несчастный случай – так он говорил – может настигнуть любого.

И вот Фелиция сидела у себя дома на Тегернзее со стопками старых фотографий, писем и бумаг и разбирала их общее прошлое, как будто таким образом она могла найти причину смерти Арно. Они поженились всего четыре года назад, в Лас-Вегасе. Адрес она помнила, как свой день рождения: Лас-Вегас, бульвар 1717, Цветочная часовня.

Они познакомились за три месяца до свадьбы в Париже у одного коллекционера произведений искусства, для которого она выполняла заказы. О любви с первого взгляда не было и речи, скорее о любопытстве и взаимном притяжении, поскольку оба они были эгоцентричны и требовательны на свой манер. Теперь же ей сорок лет – и она вдова. Ужасное положение, особенно если вспомнить общеизвестное представление о том, что вдовы – это удрученные горем старухи.

О будущем Фелиции Шлезингер не нужно было особо беспокоиться. С юности она твердо стояла на ногах и завоевала себе среди арт-дилеров[5]5
  Арт-дилер – постоянно действующий на художественном рынке профессиональный покупатель и продавец произведений искусства. – Примеч. пер.


[Закрыть] отличную репутацию. То, что она порой зарабатывала больше Арно, было связано с его научной деятельностью. Ученые редко бывают сытыми.

* * *

Но в это пятничное утро ее мировоззрение поколебалось. Во время разбора накопившейся за несколько дней почты ей в руки попал коричневый конверт с одной только надписью: UBS[6]6
  UBS, Union des Banques Suisses (фр.) – Швейцарский банковский союз. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Почти машинально она вскрыла его и извлекла из него выписку со счета швейцарского банка. Только со второй попытки ей удалось идентифицировать десятизначное число: 10 327 416,46 евро, десять миллионов триста двадцать семь тысяч четыреста шестнадцать евро, сальдо счета на имя Арно Шлезингера.

Не веря своим глазам, Фелиция тряхнула головой. Что здесь происходит? Десять миллионов евро! Огромное состояние. Каким непостижимым образом у Арно оказалось столько денег? Он вовсе не был дельцом, который мимоходом зарабатывает по миллиону то тут, то там.

Неуверенно, почти беспомощно Фелиция отложила конверт в сторону и снова взялась за старые фотографии: Арно и Фелиция в Нью-Йорке, на острове Маврикий, в Равелло на фоне отеля. Вдруг ей представилось, как будто тот мужчина на фотографиях – другой человек. В одно мгновение ее печаль превратилась в гнев, озлобленность на себя саму, ведь она даже наполовину не была так хитра, как думала, во всяком случае слишком наивна, чтобы замечать, какими прибыльными делами занимался Арно. Ну почему же, почему он оставил ее в неведении относительно этой суммы?

Держа фотографию Арно на пляже в Хургаде, Фелиция вдруг задалась вопросом: кем был в действительности этот человек в плавках, за которым она четыре года была замужем? Аферист? Мошенник? В бессилии она вынуждена была сознаться самой себе, что по-настоящему она вовсе не знала мужа. Ну хорошо, они любили друг друга, довольно сносно занимались сексом и почти не ссорились; но можно ли после этого заявлять, что они друг друга знали?

Если оценивать объективно, у них было слишком мало времени, они редко бывали вдвоем. Арно месяцами пропадал на Востоке, руководил раскопками в Сирии и Израиле, а когда приезжал домой, диктовал бесконечные отчеты или корпел над книгами. Ее собственная жизнь ненамного отличалась от его. Вечно на колесах, она продавала полотна, скульптуры и предметы мебели коллекционерам по всей Европе. Ее деликатность и умение хранить тайну ценили и высоко оплачивали. С помощью Фелиции коллекционерам удавалось оставаться анонимными, избегать налогов и обходить стороной дорогие аукционные дома, которые за свои услуги требовали до двадцати четырех процентов. Сама она брала семь процентов от цены произведения искусства, поэтому в определенных кругах ее прозвали «мисс Семь Процентов».

Этим утром ей определенно стало ясно, что они были с Арно женатыми одиночками. У них были друзья, но у каждого свои.

Она терпеть не могла его друзей, а ему не нравились ее. Она считала их скучными учеными, которые жили только для науки. К слову сказать, эта наука едва была способна держать их на плаву. Он называл ее друзей сумасбродами, которые не знали, куда девать деньги. Правда, на этой благодатной почве, на которой ломают копья и распадаются многие браки, им так и не удалось поссориться. Хотя этот факт и граничил с чудом, что заставило ее задуматься.

Смерть Шлезингера в одно мгновение предстала для нее в другом свете.

* * *

Гропиус был совершенно выбит из колеи, дела у него шли вкривь и вкось. Чем больше он размышлял, сидя дома один, тем больше убеждался в своей абсолютной беспомощности.

Зазвонил телефон.

– Прокурор Реннер, – раздалось в трубке.

«Вас мне только не хватало», – хотел сказать Гропиус, но тут ему в голову пришла мысль получше, и он вежливо спросил:

– Чем могу помочь? Есть что-то новое?

– Новое? Профессор, вы еще не читали утренние газеты?

– Нет, – ответил Гропиус, – и не собираюсь читать это дерьмо.

– А зря, вам бы это не помешало, хотя бы в ваших личных интересах. Что скажете на этот заголовок: «Больной – жертва мафии»?

Ответа не было.

– Вы поняли меня? – осведомился Реннер после почти бесконечной паузы.

– Да, – ответил Гропиус, помедлив. Он понимал, что с этого момента ему нужно будет очень тщательно обдумывать каждое слово.

– И что вы на это скажете, профессор?

– Я считаю, что это просто-напросто невозможно. Не в нашей клинике! И вообще, я не вижу никакого смысла препарировать донорский орган, чтобы убить пациента.

– Я думаю по-другому. Я назову вам самые разные мотивы, которые могли бы двигать этими людьми.

– Очень любопытно, господин прокурор!

– Например, такое вероломное убийство было предостережением для вас, чтобы вы согласились с ними сотрудничать.

– Надеюсь, это несерьезно, господин прокурор. Вы же не считаете, что я сотрудничаю с мафией.

– Я вообще ничего не считаю, профессор Гропиус! Вы знаете некоего доктора Праскова?

Гропиус испугался. Путаница, уже пару дней как поселившаяся в его голове, сделала его пугливым.

– Прасков? – переспросил Гропиус в нерешительности. – Каким образом он связан с этим делом?

– Я спросил у вас, знакомы ли вы с доктором Прасковым!

– Да. Шапочно. Мы частенько играли с ним в гольф и иногда пропускали по рюмке.

– Так-так. Как известно, лучшие сделки заключаются именно во время игры в гольф.

– Что значит – сделки? Прасков – пластический хирург. Он зарабатывает тем, что делает уколы красоты богатым дамам и подсовывает им силикон в нужные места. Он занимается своим делом, а я – своим. Я не понимаю вашего вопроса. Каким образом Прасков может быть связан с этим делом?

– Об этом я вас хотел спросить, профессор. Нелегальная торговля донорскими органами целиком и полностью находится в руках мафии. По данным Управления уголовной полиции, в Западной Европе действуют три соперничающие друг с другом банды, которые достанут вам за большие деньги любой желаемый орган для трансплантации. Хоть сердце на заказ, хоть печень – доставка в течение двух недель. Убийство для них не вопрос, они в прямом смысле шагают по трупам.

– Вполне может быть; но не каждый врач в Германии мафиози!

– Конечно, нет, – возразил Реннер и с некоторым триумфом в голосе добавил: – Но тогда, может, вы сможете мне объяснить, почему доктор Прасков так внезапно исчез?

– Что значит «исчез»?

– Уехал ночью. Сегодня утром мы обыскали его клинику в Грюнвальде. Просто нет слов! Вся обстановка и аппаратура на месте, в лучшем виде, но нет ни одного документа, ни одной бумаги, которая могла бы пролить свет на его деятельность. Что вы на это скажете, профессор?

У Гропиуса перехватило дыхание. Действительно, очень странно… Вспомнились те загадочные телефонные звонки, голос с магнитофонной пленки, повторявшиеся угрозы… Но Алексей Прасков – мафиози? Прасков был симпатичным парнем, разговорчивым, порой даже забавным и душевным; может быть, это была всего лишь маска, за которой скрывался член мафиозной группировки. Редко когда убийцы выглядят именно так, как их представляют. Личные трагедии, Гропиус всегда знал это, не поддаются ни логическому, ни вероятностному анализу. Они обрушиваются на человека так же внезапно, как гроза в жаркий летний день. Их невозможно заранее рассчитать и избежать.

– Я совершенно растерян, – сказал Гропиус, чтобы прекратить затянувшееся молчание.

– Я бы на вашем месте тоже растерялся, – холодно возразил прокурор, – во всяком случае для вас это выглядит нелучшим образом. Но вы можете исправить ситуацию, если сделаете признание…

– Признание? – У Гропиуса сорвался голос. – Какое признание? Мне подсовывают отравленный орган, и вы требуете от меня – я должен сделать признание. Что, черт возьми, вы хотите от меня услышать?

– Не знаю. Возможно, что вас пытались шантажировать, что вам предложили сотрудничать с этими людьми.

– Но меня никто не шантажировал! Я даже не знаю, каким образом мог бы быть полезен этой мафии. «Евротрансплант» – система, открытая для каждого, кто имеет к этому отношение. В любой момент через Интернет можно узнать информацию о любой операции, любом доноре, любом больном. Кроме того, чтобы вырезать орган, нужна целая бригада специалистов, и еще одна бригада нужна, чтобы пришить его другому человеку.

– Я в курсе, профессор. Вы только забываете, что речь идет о больших деньгах, даже об очень больших деньгах. А если говорить о порядке тех сумм, на которые делается ставка, становится плохо даже людям знающим. А особенно если речь идет о выходцах из Польши или России. Польская граница находится всего в 200 километрах от Берлина, еще 300 километров – и вы в России. Там хирург-кардиолог может за одну операцию заработать больше, чем за пять лет постоянной работы в клинике. Тут все моральные сомнения испаряются быстрее, чем дешевая парфюмерия.

– Это все прекрасно. Но скажите, какую роль вы отводите мне?

В первый момент Гропиусу показалось, что Реннер колеблется с ответом. В конце концов он сказал:

– Разрешите, я отвечу встречным вопросом, профессор: вы можете поклясться, что все пациенты клиники, лежавшие в ней, покинули ее со всеми своими органами?

Гропиус понял, на что намекал Реннер, и гнев захлестнул его. Этот сопливый нахал, этот карьерист ищет успеха. Ему нужно блестяще проведенное дело. Может быть, он ненавидит всех врачей из-за какого-нибудь трагического переживания или когда-то сам хотел овладеть этой профессией. (Ведь всем известно, что врачей обычно или боготворят, или проклинают, золотой середины, как правило, не существует.)

Безусловно, Гропиус был разозлен. Но на кого ему обижаться в такой ситуации и с таким оппонентом? В результате он отпустил в адрес нагловатого прокурора пару фраз, которые не улучшили его и без того сомнительное положение, но хотя бы доставили ему удовольствие и немного возвысили его в своих глазах. Гропиус пробурчал, да, именно пробурчал в трубку:

– Реннер, вы идиот! И я не потерплю таких бессовестных подозрений и высказываний! – И бросил трубку с такой силой, что подумал, будто аппарат сейчас рассыплется на тысячу кусочков. – Прасков, – пробормотал он, качая головой.

* * *

Окаменевшим взглядом Фелиция Шлезингер смотрела на заголовок свежей газеты «Бильд». Сообщение о том, что ее муж, возможно, стал жертвой мафии, было для нее как пощечина. Весь день и следующую ночь она провела за тем, что пыталась собрать воедино все кусочки мозаики из жизни Шлезингера, которые могли хоть как-то быть связаны с его смертью. Но как при складывании пазла, в котором всегда не хватает последней детальки, она не слишком преуспела. Отсутствовало именно то связующее звено, которое могло бы пролить свет на эту историю.

Прежде всего, деньги, эти десять миллионов, настолько поразили ее, что лишили здравого смысла и способности рассуждать логически. Конечно, вполне могло быть так, что Арно стал жертвой какой-то криминальной организации, и безусловно, такое убийство похоже на дело рук мафии. Да, она вполне могла бы в это поверить, если бы случайно не наткнулась на этот тайный счет. Мафиози не платят человеку десять миллионов за какие-то услуги, чтобы потом убить получателя этого состояния, и уж конечно, не таким способом, связанным с большой опасностью разоблачения. Шлезингер не был тем человеком, который мог связаться с мафией. Вспомнить хотя бы то незначительное левое дельце с налогом, когда речь шла о тысяче евро. Оно не давало ему спокойно спать несколько дней. Нет, если бы она сама не зарабатывала, их образ жизни был бы намного более скромным.

В который раз Фелиция вынимала из конверта лист с выпиской и вслух вполголоса произносила напечатанную там сумму, как будто хотела ее одушевить: десять миллионов триста двадцать семь тысяч четыреста шестнадцать. Для исследователя старины эта сумма выглядела настолько далекой от реальности, что его смерть не могла не находиться в неразрывной связи с деньгами.

Фелиция подумала, что, может быть, лучше оставить все как оно есть. Наверное, ей следует позаботиться о достойных похоронах Арно и начать с этими миллионами новую жизнь, но жуткое, причинявшее лишь страдания любопытство звало ее на поиски приносящего смерть источника этих денег. Фелиция с самого начала была уверена, что ее ничто не остановит, даже если ей самой будет угрожать опасность.

В кабинете Арно, стены которого, за исключением окна с видом на озеро, целиком и полностью были заставлены полками с книгами, нашелся один, обрамленный со всех сторон фолиантами канцелярский шкаф, в котором хранился труд всей его жизни, разделенный на кипы мелко исписанных листов. Она бы никогда не отважилась вынуть оттуда хотя бы один лист или поинтересоваться содержанием того или иного документа. К работе Арно она относилась с благоговением. Она никогда не оставалась равнодушной к его исследованиям, напротив, Фелиция даже иногда втайне хотела чуть больше участвовать в его увлекательном труде.

Арно лишь изредка рассказывал о своих раскопках и о теориях, которые базировались на результатах этих исследований. В этих случаях Шлезингер начинал говорить таким тоном, как будто он иной, пришедший из другого мира, а она внимала его рассказам с горящими глазами, как ребенок, слушающий сказочника.

Фелиция улыбнулась, когда ей вспомнилась фраза, сказанная однажды Арно в самом начале их супружеской жизни. Археологи, заявил он с серьезным лицом, могут быть из вчерашнего и из завтрашнего дня, но никак не из сегодняшнего. Она долгое время не могла понять, что муж имел в виду, а когда наконец осознала сказанное им, стала легко мириться с его зачастую странным поведением.

Беспорядок, который, казалось, царил в этих горах бумаг, был лишь видимым, как тот хаос, что, на первый взгляд, царит в муравейнике. На самом деле педантизм Шлезингера порой доходил до гротеска, например, каждый предмет на его письменном столе периода грюндерства[7]7
  Период грюндерства – период в Германии после франко-прусской войны 1870–1871 гг., длившийся два десятка лет. В искусстве примечателен грузностью форм и богатством деталей. – Примеч. пер.


[Закрыть] должен был занимать свое, строго определенное место. Арно мог с закрытыми глазами пройти от стола к шкафу и вынуть оттуда нужный ему документ – способность, перед которой Фелиция преклонялась.

Разбираться с этими папками показалось Фелиции делом бессмысленным, тем более что отдельные ящики были подписаны тщательнейшим образом, а кипы бумаг обозначены наклейками. Они носили такие названия, которые могли быть понятны только человеку посвященному, например Гебель-Муса, Синай, Кумран, Богазкой. Фелиция действительно не могла себе представить, что десять миллионов оставили свой след где-то в этих папках. Главное – она не знала, как вообще может выглядеть такое доказательство.

На след мог бы навести швейцарский банк в Цюрихе, который управлял миллионным счетом. И Фелиция полетела в этот город, расположенный на одноименном озере. Оно хорошо знала его, ведь многие из ее клиентов жили именно тут. Блестящий мир улицы Банхоф-штрассе, где между дворцами банков и страховых компаний теснились Картье, Феррагамо и Луи Витон, едва ли впечатлял ее. Под камнями этой мостовой находился гораздо более захватывающий мир золота и валюты, на которые можно было купить полмира.

Холл UBS больше походил на танцкласс при дневном свете, чем на операционный зал банка, а услужливость, с какой банковские работники встречали своих клиентов, вполне соответствовала рейтингу этого заведения.

Фелиция предъявила служащему банка документы на наследство, свидетельство о смерти мужа. Пожилой господин по фамилии Нэбель, о чем сообщала всем табличка на пиджаке, рассыпался в соболезнованиях и попросил минуточку терпения. Взяв бумаги, он исчез прежде, чем Фелиция успела задать какой-то вопрос или назвать причину своего прихода.

Через пять минут Нэбель вернулся и вручил ей документы. С явной робостью в голосе, которая никак не вязалась с его внешностью, он произнес на тягучем цюрихском диалекте:

– Случилось нечто особенное, если вы позволите мне такое замечание.

– Деньги исчезли, – успела вставить Фелиция.

Господин Нэбель всплеснул руками и с улыбкой возразил:

– Ах, ну о чем вы говорите! В швейцарском банке не пропадет ни один раппен. Никогда! Но присутствует конверт владельца счета, адресованный в случае его кончины лично Фелиции Шлезингер, – а это вы и есть. Как удивительно, не правда ли?..

– Удивительно? – Фелиция не знала, как ей реагировать.

– Да, удивительно; хотя меня это не должно касаться. Можно было бы подумать, что владелец счета предвидел свою смерть, ведь так? Разрешите вручить вам конверт, и, если хотите, я покину вас на несколько минут.

Когда Фелиция взяла конверт, руки ее задрожали. На нем рукой Арно было написано: «В случае моей смерти прошу передать в руки моей жены, госпожи Фелиции Шлезингер».

Что все это значит? Фелиция почувствовала, как кровь ударила в голову. Медленно, почти нежно она вскрыла конверт, до этого боязливо оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.

На писчей бумаге банка беглым почерком было написано несколько строк:

Фелиция, девочка моя!

Если ты читаешь эти строки, это значит, что тебе пришлось пережить много печальных дней и недель (а может быть, даже месяцев). К сожалению, я не мог избавить тебя от этого. Более того, из-за этого меня мучает совесть. Рано или поздно мы все умрем. Ты еще молода и можешь начать новую жизнь, а деньги помогут тебе в этом. Я знал, что так или иначе ты обнаружишь этот счет. Не спрашивай, откуда он. Он есть, и теперь он твой. Живи счастливо.

С любовью, А.

Строчки перед ее глазами стали расплываться, украдкой Фелиция смахнула с глаз пару набежавших слезинок. Никто не должен был видеть, как она плачет.

Вернувшись, Нэбель спросил деловым тоном:

– Какую сумму госпожа желает снять? Сто тысяч, полмиллиона?

Фелиция не слушала. Ее интерес заключался не в деньгах как таковых, а в том, откуда и какими путями эти десять миллионов попали на счет. И она спросила:

– Вы не могли бы мне сказать, откуда эти деньги? Я имею в виду, возможно ли проследить, кто перевел эту сумму на счет?

Нэбель пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, как по клавишам фортепиано.

– Думаю, это возможно, – заинтересованно ответил он – и добавил через мгновение: – Десять миллионов евро были положены на счет 19 июля прошлого года господином Арно Шлезингером наличными. Подлинность купюр была проверена, вам не о чем беспокоиться.

Когда Фелиция покинула банк и вышла на Банхоф-штрассе, светило солнце. Хотя ветер был довольно прохладным и приятно освежал, у нее было такое чувство, что голова сейчас взорвется. Все вокруг как будто перестало существовать. Звуки доносились до нее будто издалека, а все предметы словно окутались розовой дымкой. «Почему, – бормотала она на ходу, – почему Арно так поступил со мной? Почему он не сказал мне правду?» И если совсем недавно она еще любила его, теперь ее переполняла ненависть, гнев полностью овладел ею, ведь он продолжает играть с ней в свои игры даже после смерти.

* * *

По возвращении домой Фелиция нашла письмо от профессора Гропиуса, в котором он просил о встрече. Волей обстоятельств они оба оказались в такой ситуации, которая требовала немедленного прояснения. И поскольку это дерзкое требование было сдобрено прочувствованными словами соболезнований, у Фелиции не нашлось причин ему отказать.

Они созвонились и договорились встретиться в Пальмовом домике Нимфенбургского дворцового парка. Гропиус специально предложил для встречи это место на другом конце города. Он считал, что будет лучше, если их не увидят вдвоем, и она согласилась.

* * *

С приходом осени, раскрасившей деревья желтым и красным, в дворцовом парке Нимфенбурга началась самая прекрасная пора. Группы иностранцев появлялись все реже, уступая тишину ухоженных скверов и уютных уголков местным жителям. Только лебеди на канале тосковали по чужакам, поскольку снова должны были сами заботиться о пропитании.

Припарковав автомобиль у левого крыла дворца, Гропиус вошел в парк через искусно украшенные, даже вычурные кованые ворота. Он поймал себя на том, что пытается представить себе, как выглядит вдова Шлезингера. После их короткого телефонного разговора он ожидал увидеть убитую горем, погруженную в себя женщину с заплаканными глазами, одетую в траурный наряд.

Он очень удивился, когда к его столику в кафе Пальмового домика подошла скромно накрашенная женщина с темными распущенными волосами, в серой юбке и темно-красном блейзере. Она мило улыбнулась и сказала:

– Вы, вероятно, профессор Гропиус. Меня зовут Фелиция Шлезингер.

– Это вы? – не удержался он. Его глупая реакция была ему неприятна, и он поспешил исправить положение: – Извините, мыслями я был далеко, и, если быть честным, я представлял вас совсем иначе. Присаживайтесь, пожалуйста!

Слегка улыбнувшись, Фелиция приняла его предложение и дружелюбно ответила:

– Это потому, что я не появилась перед вами вся в расстроенных чувствах, убитая горем? Я считаю, что траур – это состояние души, а не внешности.

Сквозь стеклянные стены оранжереи проходили яркие солнечные лучи, и игольчатые пальмовые листья бросали причудливые тени на накрытые белым столы. Одно долгое мгновение эти двое, чьи судьбы пересеклись столь неожиданным и роковым образом, сидели друг напротив друга молча. Гропиус заговорил первым:

– Хочу вас заверить, что я искренне сожалею о случившемся. Примите мои соболезнования и выражения глубочайшего сочувствия. Хотел бы, чтобы этого не случилось. Этот разговор я предложил вам в надежде, что сообща мы могли бы прояснить дело. Во всяком случае я уже сейчас хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли.

Ничего не говоря, Фелиция пожала плечами, и, после того как оба заказали кофе, Гропиус продолжил:

– Я только хотел вас попросить – не верьте всему, что пишут в газетах. Ведь до сих пор ничего, вообще ничего не доказано, за исключением того, что я трансплантировал вашему мужу отравленный орган. Детали, обстоятельства произошедшего, мотивы преступников – все это пока еще на стадии прокурорского дознания. А участие мафии в этом деле – спекуляция, не имеющая под собой никаких оснований.

Фелиция молча отвернулась. Это было такого рода молчание, которое могло показаться более оскорбительным, чем самое грубое слово. Без сомнения, Фелиция знала, какое впечатление производит ее поведение, и насладилась им сполна. При этом она вовсе не планировала вести себя с Гропиусом именно так, наказывая его. Ее сдержанность объяснялась, скорее, замешательством в присутствии человека, у которого на совести была смерть Шлезингера. Но так ли это в действительности?

Мгновение, что они провели в молчании, казалось бесконечным. Прежде чем Фелиция смогла сформулировать свою мысль, Гропиус сказал:

– Это не оправдание, но вам, скорее всего, известно, что без трансплантации ваш муж едва ли прожил бы больше двух месяцев.

Фелиция посмотрела на Гропиуса:

– Этого я не знала. Арно всегда умалял значение как аварии, так и своих повреждений. Он не хотел меня беспокоить.

– Авария? Если вы хотите знать мое мнение, то ваш муж стал жертвой заговора.

– То есть? Арно сказал мне, что попал под машину.

– Да, это странная история. В клинике Шлезингер пытался нас убедить, что внутренние повреждения он получил в результате аварии. У меня с самого начала были подозрения. Тип повреждения ткани говорил о взрыве. Печень была будто разорвана на куски, во время операции был обнаружен осколок гранаты, а возможно, и бомбы. Странно, что вы ничего не знаете о случившемся.

С явной усталостью в голосе Фелиция возразила:

– Поймите меня правильно, профессор. Я любила своего мужа. Но он был – как бы это сказать – своего рода одиночка. Иногда я даже спрашивала себя, на ком он женат, на мне или на своей науке.

Гропиус вежливо улыбнулся, помешал ложечкой кофе и сказал:

– Я, конечно, не буду утверждать, что угроза жизни при взрыве или отравление донорского органа связаны между собой. Но вы должны признать, что все это в некотором роде непонятно.

Фелиция оперлась подбородком на сложенные в замок руки и взглянула сквозь стеклянную крышу на небо, как будто оно могло ниспослать ей все объясняющий ответ. Но небеса хранили молчание. Вместо того она почувствовала необычное ощущение единства с этим человеком. Недоверие сменилось заинтересованностью – профессор может быть ей полезен, он может помочь ей пролить свет на прошлую жизнь Шлезингера.

В нетерпении Гропиус продолжил свою речь:

– Разрешите мне один вопрос. Возможно, вы вспомните и о других случайностях или странных происшествиях в жизни вашего мужа?

Фелиция чуть было не ответила: «Ну еще бы!» Но она не относилась к тем женщинам, которые сначала говорят, а потом думают. И хотя все услышанное возмутило ее до глубины души, она взяла себя в руки и ответила:

– После того что вы мне только что рассказали, передо мной открывается совсем другая картина. Прежде чем ответить на ваш вопрос, мне нужно как следует подумать.

Гропиус кивнул. Разговор протекал лучше, чем он ожидал. Фелиция Шлезингер могла встретить его полным безразличием или упреками. А теперь он прощался с ней, многозначительно поцеловав ей руку, и договорился о следующей встрече.

Ни Гропиус, ни Фелиция не заметили, что за ними наблюдали и вели съемку с помощью длиннофокусного объектива.

* * *

– Вы будете удивлены, – сказал Левезов надменно, – во всяком случае вы не зря тратите деньги.

Вероник Гропиус и детектив встретились в том же бистро у Английского сада, что и прошлый раз.

– Ну так говорите же, – нетерпеливо сказала Вероник.

Левезов судорожно вцепился в большой конверт, не решаясь взглянуть на Вероник. Он хотел сказать что-то важное, важное для него. В конце концов он медленно выдавил из себя: