Текст книги "Мракан-сити (СИ)"

Автор книги: Евгений Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Тот схватился за живот и начал постанывать:

– В прямом.

– Ладно… – смиловался лейтенант, и обратился к рулящему Бёрку, – Пакетик сыщется? Или что-нибудь пакетозаменяющее?

– Поздно что-то предпринимать… – прохрипел начинающий хроник, и…

– Прекрасно… – водитель сжал зубы, еле удержавшись от брани…

Своим фирменным рефлекторным извержением Дэвид разукрасил весь салон форда! Отделанный натуральной кожей…

Троица зашла в Антнидас. А перед этим, «за секунду до», Фернок заботливо обтер лицо Дэвида влажной тряпкой, убрав с губ остатки «извержения».

– Вот так ты хотя бы на человека похож, правда, отдаленно…

Бартоломью, собравшийся уходить домой, взявший документы, которые он планировал прочесть к утру (истории болезней вновь поступивших), пару бутылок на выброс (док отмечал день рождения племянника на своем рабочем месте) и компактный кейсик.

«Долгожданный отдых, ну, а завтра опять сюда».

К сожалению, мечты Эрне пораньше удалиться канули в лету…

– Привет, друг. Далеко собрался? – Фернок, как всегда, не отличился уважением к старшему. А док был старше его на целых десять лет.

– А в чем дело, мистеры? – спросил Эрне, который не понимал, что происходит: перед ним стоят трое борзых легавых, один из них уже наведывался к сестре прокурорского.

«Плохи мои делишки».

– А в том – ответил лейтенант, – Мы хотим кое-кого навестить, а несогласие и упрямство повлекут за собой… Дэвид, что?

– Ну… – помощник потер горло, – Психологическое кодирование от алкоголизма?

– Не угадал – Фернок посмотрел на Блейка, – Они повлекут за собой целый ряд всевозможных проверок – и опять на доктора, – Вам тут трое суток не позволят работать, будут придираться к любой мелочи, к какой не придерется самый принципиальный человек на планете. Последствия при выявлении нарушений будут, поверьте, необратимы, а риск того не стоит…

Получив угрозу-предупреждение господ-полицейских, главврач не нашел другого выхода, как выполнить требования. Но сначала ему понадобилось уточнить у пришельцев цель их визита.

– Вы пришли, чтобы…

Бёрк перебил эскулапа:

– Чтобы поговорить с одним из пациентов. Вернее… – поправил он себя, – С пациенткой. Думаю, поняли, о ком я…

– А! Так вы к ней?

– Да – подтвердил Фернок.

– Вот оно что…

– Проведете? Или проверки нужны?

Бёрк перебил лейтенанта.

– Идемте…

Эрне остался стоять и смотреть на них, уже издалека, так как их фигуры исчезли из виду буквально через пятнадцать секунд…

Все трое замерли при виде обнаженного тела.

– Бог мой… – первые секунды Дэвид находился в состоянии полной неясности, водя подбородок в бок и оглядываясь на товарищей, – Что это за женщина и кто это мог сделать с ней? – добродушная душа, он сильно переживал.

У Скарлетт черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью. Фернок сразу понял это, так как в свое время повидал немало жмуров, получил как минимум базовые знания.

– Да нет, ты ошибаешься. Здесь мог быть, кто угодно – сказал он, и подошел к побледневшей, – Но точно не бог… – и закрыл остывшие глаза убитой, – Не бог…

– Ужас… – Бёрк не мог найти слов, чтобы в красках описать случившееся. Да и лейтенант не стал его ругать, потому что понимал, насколько бессмысленно ссориться. Той, что существовала в семнадцатой камере, словно в отдельном измерении, расположенном где-то между Землей и Адом, уже нет.

Страдалица отмучилась, и, взойдя на небеса, увидела жизнь, которой ей так не хватало на Земле. По крайней мере, в это верил Уолтер, недавно навещавший Скарлетт. Точнее, хотел верить…

После, мягко говоря, неудачного похода в клинику, поддатость Блейка как рукой сняло. Он затребовал у друзей срочных разъяснений.

– Не люблю, когда молчат, не люблю, когда используют – на лице явственно читалась тревога, – Поняли? – Дэвид не сдержался и крикнул, – Не люблю!

Фернок подошел к нему:

– Никто тебя не использует, угомонись. Я вообще тебя просто проветриться взял, а то ходишь пьяным по отделу, как посмешище, ставя под сомнение полицейскую работоспособность…

Повременив с уходом в связи с визитом нежданных гостей, Эрне пришлось полезть в карман за ключами, чтобы открыть кабинет. Вдруг главврач увидел троицу и… кое-чего недопонял:

«Неужели бедняжка Скарлетт в плохом самочувствии, раз они так быстро вышли?»

– Эээ… – подбежав к копам, Бартоломью поправил край халата и двинул головой назад, – А что вы так сразу? – а затем вперед, – Все уже, поговорили?

– Нет – ответил Блейк, сделав два шага к доктору.

– В чем дело?

– В том, что ее больше нет…

– Что?

– Ничего – вмешался Фернок, – Кто до нас заходил к ней?

На этот вопрос Эрне не ответил, а всего лишь затрясся, будто боялся, что с ним что-то будет, если он скажет.

Но лейтенанта пуще всего на свете злило, когда молчат:

– Она мертва! Потому я и спрашиваю, кто к ней заходил?

Все-таки главврач сломался:

– Он… он заходил.

– Он – это кто? Прокурорский?

– Ага…

Фернок прямо при товарищах отвесил докторишке «люлей в граммах» – повалил ударом в пузо и пнул несколько раз ногой.

– Пошлите!

Еще в коридоре:

– В общем, ждали вы от меня такого решения или нет, но как только эта сволочь появляется в управлении, я убиваю его. Плевать, что при всех. Плевать, что меня самого, вероятно, посадят, но эта тварь сдохнет… – лейтенант остановился и посмотрел, не Бёрку в глаза, а именно Дэвиду, – Ему не жить…

– Это он сделал? – Блейк шептался. Создавалось твердое ощущение, что сейчас он просто не может говорить нормально, не может вернуть на время потерянный голос, – Прокурор? Самый правильный и принципиальный человек в мире?

– Представь… – молвил Фернок, – Самый правильный и принципиальный…

– Я представил! Представил, что это он сделал! Поверил! Хотя нет доказательств…

– Считай, есть…

– Допустим, но ты тоже не святой! Вспомни, что случилось с теми парнями. Ты их убил… – Дэвид опустил голову, его мучил стыд, чувство вины как раз за тот случай, в башке кружила полная неразбериха, а душу мучила вопиющая неопределенность, – Чем ты лучше его?

Фернок настроился на серьезную беседу, и, сомкнув брови:

– Если тебе полегчает и ты перестанешь смотреть на меня, как на монстра, то да, себя я тоже часто ненавижу… – но это было далеко не все, что он хотел донести до Блейка, – Я-то по-своему раскаиваюсь, а вот он? И да, я, если припомнить, своих родных не убивал, а за сестру был готов умереть… – проскользнула искра искренности, – Отдать свою жизнь взамен ееной. А он? Он придет с таким же лицом, как обычно, усядется за стол и ничего чувствовать не будет. Вот и решай, такой ли я монстр на фоне некоторых…

Более Дэвид не смел ни в чем упрекать Эсмонда, а если и упрекал, то только про себя.

«Паршиво вышло».

«Они мене заплатят, ведь теперь я знаю их тайны. Я всем скажу, кто такой Спаун, заодно выдам и шлюху, что склеилась с ним. Про «склеилась» тоже все узнают. Все узнают про этих разодетых психов. Про их никчемную личную жизнь, про все их проблемы».

Отделавшись малой кровью после стычки с мстителями, Бен Майро весь вечер занимался обработкой полученных травм. Тело так и пронзал зуд. Хорошенько побитый, преступник грезил о реванше, отрабатывал в уме план по нанесению превентивного удара, и уже представлял, как преподнесет народу правду.

«Массовый дисбаланс, конечно, будет, но куда без этого? Лично я не желаю, чтобы психи учили нормальных людей жизни, и для их помещения в тюрьму, а лучше сразу в психушку, готов пойти на все».

Последний вечер Гипнотизера.

Перевязав руку, Бен зашел в ванную комнату, чтобы положить перекись обратно. И увидел то, что испугало его куда сильнее «разодетых»: размазанная по надраковинному зеркалу гелиевая краска.

Цвет зеленый.

Послание гласило:

 
   И НЕ НУЖНА МНЕ САУНА,
    ВОНЮЧИЙ ИДИОТ!
    НЕ ТРОГАЙ ЖЕ ТЫ СРАУНА,
    КОЛЬ НЕ ПЬЕШЬ КОМПОТ!
 

Не опрометью бросился вон из квартиры, как поступили бы многие, не взялся за телефон. Вместо этого он продолжил стоять и думать. Интерес Майро к создателю надписи, чью нездоровую ауру он ощущал, превысил чувство собственной сохранности.

«Исходящая от этого человека энергия… Никогда не сталкивался с такой. Ощущается потенциал, недурный! Есть сила воли, да какая! Почти такая, как у Спауна. А такой уровень воли встречается крайне редко. Есть фантазия, есть страсть, есть ненависть. Последнего, кстати, заметно больше. Нет страха, нет кнопки стоп, которой, обычно, не бывает у психически буйных. Нет желания заводить семью, нет…

Спустя четыре минуты.

– Маний как таковых нету. Есть одержимость, вернее что-то, похожее. Тяга к членовредительству, жажда разрушения, и…главная одержимость… Спаун?»

Услышав негромкий звук шагов, Майро инстинктивно повернулся назад. Перед ним стоял чудик, на голове которого была емкость для приготовления пищи – маленькая кастрюлька, а в руках – по поварешке.

– ?

Страх уже догонял любопытство…

Чудик постучал поварешками по кастрюле, и в то же десятисекундие врезал Майро ложкой для разливного по челюсти. Выбил пару зубов. Гипнотизер, свалившись с ног, увидел, что ладонь вся в крови. И понеслось! Чудик усердно работал поварёхами, отбивал все, что было: кисти рук, ступни; уничтожал пальцы; бил по печени, по лбу, по затылку, по челюсти…

Уже ничего не соображая, теряя всякий контакт с конечностями, Майро все равно, перед лицом смерти, все еще хотел отомстить демону-защитнику – сказал, кто прячется за маской…

Убийца обрадовался! Не забыл отблагодарить:

– Спасибо! – и докончил дело – навсегда заткнул жертву ударом по голове об стену.

Бросил на пол поварешки, кастрюлю, вилки, ложки и ушел…

– Спасибо за мозговставляющую дискуссию! Ты мне дал самое главное…

– Знания!!!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сны – эти маленькие кусочки смерти, как ненавистны они мне!

Эдгар Алан По

Час ночи.

Жильцы малоэтажного дома не могли заснуть от громко включенного телевизора. А смотрящему в столь позднее время было глубоко чихать на соседский покой…

– Мои дети… В самом начале именно дети дали мне мою силу. Рубака из Спринвуда – так меня называли жители. О моём царстве ужаса слагали легенды. Десятки детей были убиты моими ножами. Потом родители спринвудских детей разделались со мной. Они по-своему сотворили правосудие.

– Когда я был жив, я любил немного поозорничать. Но после того как они убили меня, я стал намного хуже себя вести. Им стали сниться ночные кошмары.

– Дети по-прежнему боялись меня. И их страх дал мне силы, чтобы вторгаться в их сны. И вот тогда началось настоящее веселье!

– Но потом они придумали способ забыть обо мне, полностью вычеркнуть меня из памяти! Быть мертвецом – не проблема.

Быть забытым – вот это гадко!

Мне пришлось перевернуть весь ад…

Фредди Кригер сидел перед «ящиком» с банкой апельсинового сока в руке, параллельно чесал свои мужские гонады (яйца) и громко подрыгивал. Его болезненный интерес к картине режиссера «Bride of Chucky» Рони Ю – «Freddy vs Jason» был напрямую связан с тяжелым детством.

Не скрывая от себя ненависть к членам семьи, к уже мертвым Скарлетт, отцу и частично матери, Фредди раз за разом пересматривал фильмы одной и той же франшизы «A Nightmare On Elm Street», перематывал на любимые фрагменты…

Ждал, когда снимут ремейк!

Всякие мерзкие мыслишки лезли в голову окружного прокурора во время просмотра ленты. Среди них числились фильмы ужасов, педофилия, мазохизм, изнасилование, садизм в «Цельнометаллической Оболочке» Кубрика!

«Свои яйца надо чесать аккуратно, главное, не повредить скорлупу. Повредишь скорлупу при ческе – будет плохо. Так вот, я плавно, то есть, медленно сую руки в трусы, когда смотрю фильмы. Я ничего и никогда не испорчу. Я очень аккуратен».

Но ненависть к Скарлетт, пусть и к мертвой, затмевала все иные чувства. И, вспоминая суку-сестру, он мечтал только об одном – убить ее еще раз.

«Эх, жаль, что нельзя перемотать. Была бы жизнь фильмом, Скарлетт… ты слышишь меня, мразь? Наше последнее свидание было бы моим любимым фрагментом. Зря, что такой фильм никогда не снимут.

У творцов закончились оригинальные идеи, вот и выпускают штамповки на разок. Нет хороших картин, таких, которые брали бы за душу».

Кроме наслаждений порочными мыслишками, Фредди, как запрограммированный, повторял полушепотом слова героя Роберта Инглунда:

– В самом начале именно дети дали мне мою силу. Рубака из Спринвуда…

Три часа назад. Психиатрическая клиника Антнидас. Семнадцатая камера.

– Все понятия, касающиеся этической оценки тех или иных действий, определяющих, хороший человек или нет, заранее ошибочны. Не существует никаких понятий. Наша семья была заклеймена гнилью. Спасибо Лондону…

Фредди проведал сестричку. За минуту он наговорил ей такого, от чего у любого здорового человека волосы б встали дымом. Но только не у Скарлетт, которая привыкла как к безумию – к всепоглощающей стихии Антнидаса, так и к страданиям. В этом ей помогли препараты, правда, вызвавшие изменения в ее здоровье и внешности: из красивой и жизнерадостной женщины она за полгода превратилась в серую мышь, к которой подойдет не каждый гуманист. Отныне ее облик располагал не только к сочувствию, но и к отвращению: кошмарная отечность лица и всего тела, конвульсивно подергивающиеся исхудавшие пальцы, потухшие глаза, вяло выглядывающие из-под поседевших бровей…

– Ты знаешь, как сильно подставила меня? Родного брата! Взяла и п-п-п… настучала на меня моим же коллегам! Тварь предательская…

– А знаешь, что тебе за это положено, тварь?

Совершился первый удар. Прокурор специально припас кусок натурального строительного материала, держал его в кармане штанов, маленький, но твердый. Сестра потянулась к нему, чувствуя свою вину. Получила камнем по лицу.

Сильно распухшие и потрескавшиеся губы раздвинулись, и в гробовой тишине антнидасовской камеры прошелестел увядающий голос:

– Я люблю тебя, я не хотела… – голос постепенно стихал, – Я хочу только одного, умереть…

– ?

– Дай мне смерти, брат. Подари на блюдечке, Фредди! Избавь от мучений… Умоляю. О, Фредди… – плач едва ли не перерос в истерию.

Сестра сделала для брата все, к примеру, села на лечение, и сделает еще, если тот захочет. Ее согласие вовсе не требовалось!

– Ты не желаешь жить? – спросил Фредди, – Я рад. Тебе не представить, как сильно… – маньяк не питал жалости, только удовлетворение, порочное, злое и пустое получение удовольствия за счет мучений бедняжки Скарлетт, – Но ты все-таки, наверное, считаешь себя святой, в глубине души! Считаешь, что всю жизнь поступала сугубо по понятиям… – одной рукой он схватил ее за волосы, а другой замахнулся – приготовился для последнего, для второго удара, – Проснись, Скарли, добро давно не в моде. Акты человеческого сострадания сурово наказываются, тебе ли не знать?

Поскольку больная не представляла серьезной угрозы для окружающих, ее по вечерам не посещали. Бартоломью, главврач, до сих пор не верил, что Скарлетт способна на столь тяжкое преступление. И единственный фактор, заставлявший доктора нарушать гипократскую клятву – регулярные обещания прокурора развалить клинику в случае несотрудничества.

«Сделав дело», Фредди по-тихому свалил из отделения, в котором располагалась камера с сестрой (теперь уже мертвой). Перед тем, как спуститься, он поправил галстук, облизнул пальчики, зачесал волосы назад и несколько раз повторил:

– Переизбрание лишь через три года, но я прорвусь. Переизбрание лишь через три года, но я прорвусь! Переизбрание лишь через три…

Дохлебав сочок, Фредди… прорыгался!

«Сейчас я просто чешу яйца и я просто прокурор, хоть и являюсь там какой-то… надеждой. Три года еще подождать, еще три года и будут выборы! И тогда я смогу занять место самого Сета Картера! Хотя этот ублюдок и так куда-то запропастился. Оно же и к лучшему, ведь я герой».

Он понял, что кинцо ему поднадоело, и улегся спать. Ушел в другую комнату, громко захлопнув дверь!

– Мое имя Фредди!

Тем временем. Заброшенная железнодорожная станция.

Они не знали, как это произошло, а все, что помнили: взрыв сопровождающей машины, гибель одного из охранников и странный усыпляющий запах.

Что за запах? Газ?

Затем смех…

Чей? И почему такой громкий?

И полная отключка…

Похищенные очнулись на улице. Невеста обнаружила себя привязанной к грязным ржавым рельсам, а жених – к металлическому креслу-качалке, которое стояло в пяти метрах от стальных балок спецсечения. Деревянный низ кресла был к чему-то привязан.

Ставни заброшенных домиков, таких же, как и сама станция – типичный пустырь, содрогались от порывов ветра и громовых раскатов. Чего уж говорить о полностью оголенной невесте и изгибающимся всем телом женихе.

«Поезд на полной скорости несётся по рельсам, ты вроде и рядом, но беспомощен, ничего не можешь сделать. К рельсам привязана девушка, которую ты любишь – твоя девушка, черт возьми, и скоро она умрет, если ей не помочь… Если я ей не помогу» – Бэйлондс и не думал утешаться, наоборот, парень напрягался, стимулируя себя, заставляясь не сдаваться…

До непоправимого оставались считанные секунды. Парочка вслушивалась в громоподобный рев приближающегося поезда, неустанно обменивалась любовными признаниями.

В прощальную минуту Роксана стала для Билли Джульеттой – литературной героиней, девушкой из пьесы Шекспира.

А Билли для Роксаны – Ромео – парнем из того же произведения!

Как только на лице Рокси выступили слезы, «Ромео» закричал.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Потому что в тот момент Рокси уже не стало. Колесные пары молниеносно отрезали голову и нижние части ног…

Бэйлондс остался на заброшенной станции кричать, слушать скрип ставень…

Через час.

Лепрекон/Безумный Джек/Человек X ходил вокруг жертвы – убитого горем Уильяма Бэйлондса и нашептывал ему, дрожащему, пускающему сопли от холода и от цепной реакции, от убийственного стресса…

– Главный злодей сегодняшнего сюжета – Ромео – вышел намного более удачным, чем принято думать о банальных душегубах – лицо маньяка было закрыто капюшоном, для того, чтобы жертва не смогла его увидеть, – Дело в том, что ты, Билл, по сюжету изначально очень зависимый от авторитетов, от своего отца, от своей тети, совершенно слабохарактерный и при этом импульсивный. Ты похож на капризного ребенка! – под ногами маньяка жестко шуршала трава, – Что ж, некоторые критики будут жаловаться на отсутствие мотивации персонажа или на чрезмерную простоту этой самой мотивации – поддельно неприятный голос еще сильнее травмировал психику парня, он, как нож, пробирался под кожу и копался во внутренностях, – Но на самом деле именно так все и должно быть, то есть, акценты в этом плане расставлены правильно, учитывая характер перса и факторы, влияющие на становление злодея. Кстати, слыхал? В жизни требуется порой намного меньше, чтобы совершить злодеяние. Человеческая психика – очень хрупкая штука. Перед нами ты – на первый взгляд, стереотипный злодей, но настолько изобретательно воплощенный и символически выраженный, что диву даешься, зачем вообще тебя кто-то взял? Только самые догадливые зрители пронюхают, что ты – пешка в чужой большой игре, а значит, ты можешь смеяться, сколько влезет! Не плакать, не горевать по усопшей, а смеяться…

– Так смейся! Смейся!

Находясь в сновидениях, Фредди постоянно дергался, делая непроизвольные движения, судорожно хватаясь за лицо. Бывало, вздрагивал. А еще… еще он говорил, во сне, с кем-то, раскрывал фантому секреты прошлого «кровавых братов», делясь самым сокровенным из того, что имел и одновременно самым кошмарным…

Проснувшись, точнее думая, что проснулся, Фредди плавным движением ухватился за дверную ручку и вместо ведущего в гостиную коридора увидел темную аллею.

Деревянная вывеска рядом с двухэтажным домом и надпись на ней – «улица Вязов».

Душу беспомощного в борьбе с наваждением прокурора терзал безмерный, первобытный страх.

«Хочу выбраться отсюда, но это не зависит от моей воли. Выберусь только, когда скажет хозяин измерения. Боюсь, не обойдется без боли».

Под словом «выбраться» Фред имел в виду проснуться. Пленник сновидений мечтал вернуться в любимую постельку.

В «наваждении» обитало много созданий, внешне похожих на тех, что мы видим, когда не спим: облезлые кошки, переворачивающие мусорные баки, где-то рычали и без особой пользы скребли тяжелые двери собаки, с виду напоминающие адовых церберов. Те же животные, только в извращенном варианте, соответствующем воображению психически больного виновника сна.

Краем глаза Фредди разглядел одного пса: жилистое тело, влажная шкура, отлитые красным глаза и, пожалуй, самая внушительная деталь чудовища – щелкающая желтыми гниющими зубами пасть. Другие животные – не животные вовсе, а несуразные комбинации известных зооформ, способные довести до инфаркта одним лишь видом.

Все выглядело так реалистично, детализировано, что, казалось, это происходит вовсе не во сне. А наяву. Но в каком-то другом измерении.

«Да уж. Кругом бегает всякая неприветливая живность. Место дикое, оно предстало передо мной в гиперболизированном виде, полное садистских образов».

Ощутив абсурдизм происходящего, фантасмагоричность несуществующей улицы, Фредди услышал детский смех. Легкий, добрый, почти ангельский, но при нынешних обстоятельствах этот смех можно было назвать дьявольским и неземным.

Издающие его девочки и мальчики – те самые похищенные дети, которых прокурор вывез на денек без согласия родителей, изнасиловал, избил, запугал и привез обратно, сейчас прыгали через скакалку. Их взгляды были такими оживленными, радостными, а улыбки так блестели, что создавалось впечатление, они забыли дядюшку Фредди в своем сердце, забыли про ту ночь, про похищение и последующие пытки…

Но они, эти дети, всего лишь отрывки мертвой совести – совести, которая просыпалась тогда, когда засыпал прокурор. Сейчас ему их по-настоящему жалко и он может чувствовать что-то помимо сексуального голода, приводящего к потребности насыщения.

Преступление совершается ради преступного результата.

 
   К чему эти знаки? Фред не знал, пока спал.
    А когда проснется – ненависть вернется.
    Пока во сне – жажды мести нет…
 

А дети все прыгали, играли и пели, без устали на Фреда глядели, будто что-то узрели. Сон не сон, но, тем не менее, их песнь показалась знакомой.

 
   – Раз, два, Фредди в гости жди,
   Три, четыре, двери затвори,
   Пять, шесть, крепче стисни крест,
   Семь восемь, тебя не спать попросим,
   Девять, десять, больше не надейся…
 

«Считалочка из недавно просмотренного фильма. Сцена, включенная в фильме-кроссовер двух франшиз, теперь повторяется у меня на глазах».

Вид прыгающих участников частной школы Макгрегора с каждой проходящей секундой оставлял все меньше надежды на возвращение. А затем появился он – хозяин сна. Долгий, скребущий звук, неистовый хохот Инглунда, местами порванный красно-зеленый свитер, перчатка с острыми металлическими лезвиями на кончиках пальцев, осклизлое лицо с искаженной улыбкой и… коричневая шляпа с висячими полями.

– Не соскучились?

Отделенная во сне часть Фредди Кригера, его злая часть, наяву подавляющая добрую, приняла облик киношного маньяка – Фредди Крюгера. Злое, мерзкое, ненавидящее своих родных существо – именно таким казался грязный обожженный садист чистенькому ухоженному прокурору, при этом второй постоянно забывал, что первый – его половина.

Крюгер точил ножи, пока подбирался к ученикам, и планировал продемонстрировать кристально-честному прокурору, «что делают с детьми настоящие парни»: монстр подошел к одной из невидящих опасности девчонок, взял за косичку, замахнулся перчаткой и…

– Посмотри на эту маленькую дрянь! Так и просится к дяденьке в объятия – отрезал голову. Затем швырнул ее, отделенную от тела, в сторону, где ошивались псы-мутанты.

Дети продолжили играть.

– Ну, что, продолжим?

– Нет, нет! – прокурора начало трясти.

А маньяк вошел в раж.

– Ха-ха-ха-ха! Идите ко мне детишки! Идите к Фредди!

– Нет, не убивай!

– Ха-ха-ха-ха!

– Не убивай!

– Ха-ха-ха-ха!

– Ну, зачем же…

Шоу закончилось со смертью узкоглазого Роджера. Фредди вырвал глазное яблоко мальчика и стал жадно обсасывать.

– О, вампирские штучки…

Через минуту после крюгеровского бесчинства дети исчезли. Откуда они взялись – прокурор не имел ни малейшего понятия, но чувствовал, что они – лишь часть его сна, как и киношный маньяк, который теперь с пожирающим любопытством пялился на своего идеализированного двойника.

– Ты знаешь, кто я?

Они ссоревновались в диалоге – Фредди, по сути отличный лишь более гладкой внешностью и Фредди, настоящий, который живет внутри того псевдодоброго Фредди!

– Убийца… которого сожгли родители убитых детей.

– Это да – в голосе киношного звучала слепая гордыня, он гордился детоубийствами, – Не спорю.

Фредди Кригер не смог бы никогда так поступить. Он бы попросту забоялся. А вот матерый потрошитель Фредди Крюгер – вполне – две конфликтующие противоположности в одном человеке рассоединились в «наваждении».

– Но это плохо – протестовал прокурор, – Это незаконно. Нельзя убивать. Так написано в бумагах…

– К черту бумаги! – вспылил монстр, – Что они для тебя – лживого ублюдка?

– Закон для меня все…

– Нет, ты же знаешь, его не существует.

– Я следил…

– Что?

– Годами. За каждым твоим шагом наблюдал. Момента выжидал. Готовился к выходу…

Прокурор спросил напрямую:

– Что мне нужно сделать для того, чтобы ты оставил мой разум в покое?

Крюгер прошептал:

– Вызволить из заточения!

«Из заточения вызволить» – означало дать выход своим чувствам, о чем и просила душа Кригера, о чем молила. Ей надоела тонкая оболочка – лживый облик законника – одеяло, под которым прячется зверская сущность несчастного лондонца.

Крюгер старался для Фредди – чтобы ему жилось легче, подальше от самообмана.

– Загляни в свои кошмары!

Лондон.

Британские патриоты и консерваторы никогда не опишут, каким современный Голливуд представляет этот город потому что, по всей логике, редко включают телевизор.

Но будучи совсем маленьким, Фредди Кригер находил себя именно в таком Лондоне – мрачном, злобном, гротескном, все из-за творящейся в семье «непогоды»: отец часто пил, а мать, чтобы уберечься от очередных побоев, запиралась в комнате и не вылезала из нее до наступления позднего утра.

Трезвея, кормилец напрочь забывал, что вытворял, когда был «не в духе». Не стесняясь показаться тряпкой, он вставал на колени и молил супругу не заявлять в полицию, просил держать его психи в строжайшем секрете и обещал исправиться. Бросить это болезненное пристрастие, постепенно разрушающее и тело, и душу…

Но сколько бы Гарольд не обещал, сколько бы супруга не прощала, ничего не менялось…

Из-за родительской несостоятельности Фредди с малых лет ощущал себя изгоем. Брошенным. В школе мальчик показывал себя умным, воспитанным, но в это же время очень тихим и явно закомплексованным. Решить его проблему брались педагоги, директор школы. И, увы, у них ничего не выходило.

Боясь реакции отца-алколигка, Фредди предпочитал не разглашать эту столь конфиденциальную информацию и на любопытство училок отвечал прозаично «со мной все хорошо».

Старший сынишка – Джимми Кригер – разительно противоположный младшенькому, вырос отъявленным хулиганом без грамма стыда, проводившим на улице, в затасканных дворах, большую часть времени.

На вопросы о наличии родителей и родственников Джим отвечал сверстникам «все мои близкие мертвы». Возможно, он хотел, чтобы их не стало… потому что именно из-за них почти не находился в квартире и был вынужден промышлять мелким воровством, цеплять не самых красивых девчонок, драться…

Несколько неудач, падений и домашних арестов. Эмоции били через край…

В один день, о котором Джимми/Джерси до сих пор вспоминает – день, когда он первый раз за три недели посетил предков. На словах, чтоб переночевать, а истинной целью была попытка перемирия с отцом, да и маму проведать нелишне…

Гарольд Кригер опять выпил и устроил настоящий дебош: перевернул верх дном всю квартиру, пытаясь выбить дверь комнаты, в которой спряталась перепуганная до смерти супруга.

– Хелена, открывай! Ну, что ты как не своя? Мы с тобой немного позабавимся! Хелена…

Фредди смотрел на видоизменившегося папашу и дрожал от страха под одним из столиков в гостиной. По лицу мальчика бегали судороги, превращая происходящее в голографический мираж.

– Открывай, сука долбанная! Я сейчас войду и зарежу тебя к черту! Пандемия настала, чума идет! Я обрублю зло на корню!

Бесноватые вопли, спущенные штаны, часто упоминаемое расстройство кишечника… На свободу и нормальную жизнь в такой обстановке могли рассчитывать только умалишенные.

Мразь и ничтожество – думал Фредди, глядя на ломящегося Гарольда, который, спустя полчаса неравной борьбы, таки ворвался в комнату.

Материнские мольбы для поникшего Фредди проходились ударами по голове, а отцовские крики – сильными сердечными стуками. Фредди плохо спал, можно сказать, мучился, говоря то с загадочными «людьми с усами», то с седыми немцами, то с якобы жившей в квартире бабулькой, чьи останки, по словам фантомши, похоронены под домом.

Исковерканная психика также влияла и на рацион питания: последние три месяца Фред ел крайне редко, за время голодовки значительно похудел, стал напоминать тощий скелет и обзавелся мелкими болячками.

До грустного финала осталось недолго…

Так вышло, что в минуту краха Джеймс забежал домой, чтобы одолжить у Фредди свежую газетку. Зашел и стал невольным свидетелем убийства матери. Перед тем, как войти в комнату, где совершилось то жуткое преступление, он увидел брата, заплаканного, забившегося в угол, буквально сжавшегося в клубок.

Ужас и паника стояли в глазах бедного мальчика. И губы тряслись. Ребенок что-то неразборчиво бубнил…

В комнате, заметно «погротескневшей» с уходом Хелены Кригер, сидел Гарольд. Вспышка молнии за чуть приоткрытым окном, и барабанящий по козырьку ливень, заглушивший всхлипы Фредди, добавили красок.

Джимми переполняла ненависть. Ненависть, которую он был готов вылить на подонка-отца.

– Уже не появлялся дома, сторонился родных. Сторонился себя. Придумывал новые имена, фамилии, прозвища, чтобы меня ничего не роднило с этой дырой. Но все равно пришел… И что? И что я получил?

Гарольд, отойдя от психоза – от своего нормального состояния, не смог ответить. Пропойца заснул рядом с телом Хелены, которую бил, пока не закончились силы…

– Что я получил! – закричал теперь уже больше Джерси – злая сторона Джимми, – Что?

Юноша подбежал к захрапевшему, схватил первый попавшийся под руку предмет и кинул в него.

Орудием убийства оказался кубок охотника, принадлежащий Гарольду Кригеру с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Взяв пример с уже умершего папашки, Джимми не оставил труп в покое. Он долго его пинал, как Гарольд мучил Хелену, выкрикивая всевозможную брань, обвиняя в потерянном детстве, внутри защищая младшего братика Фредди, который успокаивался, с огромным трудом убеждая себя, что все произошедшее в эту ночь в этом доме – сон, не имеющий никакого отношения к истине. Сон и ничего больше! Что все хорошо и все позади…