Текст книги "Кареглазка и чудовища (СИ)"
Автор книги: Евгений Наседкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Глава 18
Первый младенец оказался мертворожденным. Маленький серокожий морф, сморщенное тельце с уже крепкой костной системой, дитя монстров, имевшее еще меньше человеческого подобия, чем его родители. Огромная пасть на всю голову, уже с острыми зубками, но без хоботка – он спрятался глубоко в глотке как нераскрывшийся бутончик. Я его назвал Лепрозорием – слава Богу, мы были в защитных костюмах.
Лилит при родах скоропостижно скончалась – остановилось сердце и исчезло дыхание. Нервная система еще работала под воздействием вируса INVITIS, конечности подергивались, но монстромать однозначно отправилась в иной мир – я думаю, это был ад для упырей.
«Если бы он не был мертв, его следовало бы усыпить» – заметил я, с трудом сдерживая рвотные позывы при виде маленького страшилища. Хотя, тошнотамогла иметь и другое объяснение, медицинского характера. По крайней мере, так говорила Кареглазка, изучившая мои ранения и напихавшая меня обилием анальгетиков и других препаратов неизвестного предназначения.
– Я помогаю тебе, а не отравляю, – сказала она, требуя обнажить ягодицу для последнего укола. – Адреналин. Временно это приведет тебя в норму. А потом – постельный режим.
– Постельный режим – только с тобой! Жду с нетерпением! – довольно сообщил я.
Сейчас у нас с ней все было прекрасно. Я добрался на нижние этажи – не скажу, что это было просто – я то и дело полз словно червь по коридорам и лестничным маршам. Наконец, из последних сил я затарабанил в дверь биоцентра – и Лена обрадовалась, обнаружив меня на пороге. Она одобрила идею спрятать Милану в Кубе. И разрыдалась, узнав о печальной участи Цербера. А затем ошарашила Зойку и поцеловала меня. Ведь Бергман еще не была в курсе наших романтических отношений.
Нежно прикусив верхнюю губку Кареглазки, я не отпускал, пока она не ущипнула меня за задницу. Много работы, объяснила она. Естественно, Цербера-Ковчега мы потеряли, а Илион захлебывался в атаках трескунов. Надо было поскорее разобраться с монстроматкой, и уматывать.
Второго детеныша пришлось извлекать, разрезав Лилит. Бергман оставила всякие приличия и во всю материлась, требуя усыпить подопытных в виварии. Ей постоянно слышались стрекотня и скрежет. Крылова уступила, и как раз Зойку и отправила – больше и некому было. А Лена тем временем искусно сделала Лилит кесарево сечение, словно только этим и зарабатывала на хлеб.
– Божечки ты мой! – ахнула она, вытащив из разрезанной матки нечто окровавленное.
Только из любопытства я заглянул за ее плечо. На меня смотрели хоть немного и затуманенные, но синие-синие глаза. Как ультрамарин. А затем раздался крик, и младенец заголосил на весь Логос. Второй новорожденный выглядел полностью как человеческий младенец – сморщенный-скукоженный, белокожий и даже немного симпатичный.
– Они убили свою мать, – прозрела моя рыжая умнячка. – Точно! Один ребенок умер, и отравлял Лилит изнутри. А второй – вызывал отторжение организма. Это невероятно!
****
Из развалин выползло рельефное черное тело, потрепанное и обгоревшее. Охотник все также стремился вернуть Мару, хотя силы его были на исходе. Психический контакт с новым поколением был слабым, но достаточным, чтоб определить нужное направление. Опершись на сломленную бетонную плиту, он выпрямился, шея вздулась жилами, а по спине прошла мышечная судорога.
Биомеханический организм пришел в движение, и Король уже был на полпути к Логосу, когда получил удар сзади. Боль всего лишь играла роль индикатора опасности и повреждений, поэтому, разворачиваясь в сторону источника, он оставался хладнокровным. И тут же получил новый сокрушительный удар. И еще один – в голову, прямо над пастью.
Горин был настроен решительно, хотя экзоскелет повредился, и едва удерживался в вертикальном положении. Он обгорел, сам уже превратившись в чудовище, на лысой голове вздыбилась ошпаренная кожа, разорванная щека трепыхала побуревшими шматами, а все тело, фактически, являлось голым мясом. По сути, только боевая оболочка позволяла полковнику оставаться в строю – внешний скелет стал основным, а металлические ремни зажали кишечник, не давая ему вывалиться.
Под ногами валялся последний шприц с морфием.
Роботизированные руки орудовали двумя большими кинжалами, которыми Горин, словно в танце, ловко вспарывал плотную шершавую шкуру неоморфа. Охотник практически не видел, кто его атакует, его челюсти несколько раз лязгнули совсем рядом с лицом полковника, когти проскочили вблизи шеи. В ответ Горин вспорол на эбеновой шкуре еще две дыры, и провел длинную борозду в туловище вожака.
Взбешенный супермонстр стал прыгать, суматошно нанося удары во все стороны. Это принесло эффект – поврежденный экзоскелет стал менее подвижным, и внезапно зубы неоморфа все же настигли человеческую шею, с хрустом перекусывая позвонки. Экзоскелет с громыханьем завалился, а Король краклов немедленно воссел сверху, неспешно, будто с удовольствием, погрузив когти вглубь обожженной плоти.
Мощный выстрел разнес Охотнику челюстные кости.
– Ты же знаешь, дружок – я ни за что на свете не пущу тебя к моей жене, – ладонь Горина с трудом удерживала пистолет, но он ухмылялся.
Король взревел, и стрекот морфов во всем Илионе прекратился. Он выбил пистолет, и впился в лицо вояки разорванной челюстью – обгладывая мясо до костей. Когти снова проникли вовнутрь… и через мгновение он извлек большое, еще трепещущее человеческое сердце.
Пульсирующий мешочек исчез в распахнутой пасти, брызнув кровью, и неоморф снова взял путь на Логос. После сражения с человеческим вожаком он стал еще слабее, из-за чего испытывал раздражение. Или его ярость была спровоцирована потерей ментального следа Мары?
****
Бергман вернулась чересчур быстро. Я сразу понял, что это плохо.
– Они вышли! Они вылезли! – заголосила она, вбежав в операционную, и захлопнув дверь.
– Ты же закрыла люк? – спросил я, имея в виду бронированную дверь от вивария.
– Я не успела. Хотела войти, а они набросились! – тараторила Зоя. – Надо убегать, они скоро будут здесь. Я захлопнула дверь в предбаннике, но она довольно хлипкая. У нас есть минут десять от силы – а может, и нет.
Захотелось наподдать ей, но я сдержался. Хочешь ли ты, чтоб какой-нибудь гондон бил твою дочь? – однажды спросила Кареглазка. Когда я обдумал это, то понял – нет, не хочу. Черт с тобой, белобрысая тупица!
Мы потеряли все – и, в то же время, у нас еще оставалось самое ценное – мы сами, наши жизни. Краклы рядом, краклы сверху – мы оказались меж двух огней. И Кареглазка кое-что знала.
– Нам нужно уйти отсюда. Морфы пришли за Лилит – отдадим ее. И мертворожденного. Отвлечем внимание. Главное, придумать потом, как сбежать?
– И куда, – добавил я.
– В штаб, естественно, – бескомпромиссно констатировала Бергман.
Времени было в обрез, поэтому мы быстро собрались. Лена понесла синеглазое дитя Лилит, мальчика с человеческим обликом, а я с помощью Зои катил тележку-каталку с привязанными трупами монстроматки и Лепрозория. По пути, в течение тех 5-10 минут, что мы скакали по лестничным маршам, как кенгуру, елозя каталку по ступенькам (лифт не работал), мы переговорили. В частности, я высказал гипотезу, что мальчик является результатом горизонтального переноса генов после укуса Цербера.
– УКУСА?! – вопросила Кареглазка, хотя по ее лицу казалось, что она нескоро сможет что-то сказать. – Ты хочешь сказать, что Чапа укусил Лилит, и ты ничего об этом не сказал?
– Ну да, – ответил я, – а что такое? Откуда я знаю, что это важно? Я вообще-то переживал, чтоб Цербер не превратился в трескодога. Ты вдруг чего говори, что важно, я ведь мысли читать не умею… Кстати, откуда ты знаешь, что Охотник пришел за монстроматкой?
Тут девушка замолчала, и хотя я настаивал на ответе, я так его и не услышал.
Мы добрались в вестибюль – выше была уже медчасть. Дверь, ведущая наружу, торохтела также, как и внизу – откуда мы сбежали. Надо было решать, как поступить.
– Теоретически мы можем спуститься с крыши по лестнице с пожарной машины. Но это будет нелегко – я ранен, ты с ребенком, – озвучил я свои мыслительные построения.
– Нет. Мы выкатим каталку на улицу через черный ход. Очень быстро. Вернемся сюда, и подождем, пока твари не среагируют – и уберутся на другую сторону здания. Тогда мы побежим к штабу, возможно, поедем на машине, о которой ты сказал, – торопливо объяснила собственный замысел Лена.
Моя ж ты прелесть! Вот только реализовать задуманное мы не успели. Мимо, шумно хекая, проскочил Ливанов, и скрылся в направлении приемного отделения, где и находился запасной выход. «Стой!» – заорал я, но было поздно, мы услышали, как хлопнула дверь за начмедом. – Туда теперь нельзя. Он привлечет морфов, – печально констатировала Кареглазка.
Мы растерянно поглядывали друг на друга, когда сзади послышался стрекот, настолько настойчивый, словно нас приглашали к столу с кавказским гостеприимством, не принимающим отказа. Вот только мы сами должны были играть роли мясных блюд. Я осторожно потянул Кракобой за рукоять, а Лена сказала: «Виктор». То есть этого недорослого упыря-подростка, стоящего на выходе с лестничной клетки, она знала. Еще и имя ему дала – вся в меня.
Бергман завопила и бросилась к внешней двери. Дебилка. Еще хуже было то, что она реально отворила дверь. Я знал, что после этого она умрет, но такого бесславного конца не ожидал. Зоя засмеялась, как сумасшедшая, а потом ойкнула, и все. Неловко цепляясь за голубую панель, она шмякнулась на пол, под конец, кажется, выпустив газы.
В двери возвышался Охотник. Это было совершенно не то чудовище, которое я встречал раньше, и, в то же время, однозначно, то – больше таких татуировок не могло быть. Выглядел он очень потрепанным, черная кожа шипела, словно только что снятый со сковороды баклажан, раскрытая пасть была похожа на разорванную быком красную тряпку, а туловище было изуродовано миллионом ран и ожогов.
И черный ящер, и Виктор одновременно направились в центр фойе. Я отодвинул Кареглазку за себя, и приготовился. Они побежали, я же встал в стойку – и все раны напомнили о себе адской болью. Младенец заорал на всю округу.
Твари почти достигли нас, когда Виктор прыгнул. Я не сразу понял, что произошло. Он промахнулся? И даже, когда стало понятно, что нет – его мотивы остались неизвестными.
Юнец сбил Короля с ног. А затем накинулся на него, отрывая куски плоти.
Охотник пытался сбросить противника… но не получалось, а пасть промазывала раз за разом – пока он не вогнал когти Виктору под лопатки. Кракленыш вырвался, лишившись крупного мясного ломтя, и снова замельтешил вокруг ящера, который дрался, словно он подслеповатая развалюха. Виктор пользовался этим на полную катушку – он норовил свернуть шею неоморфу, непрерывно вгрызаясь в аспидную плоть.
Охотник выглядел разъяренным, очевидно, он желал быстрее уничтожить неожиданного неприятеля и добраться к Лилит – поэтому я оттолкнул каталку в сторону. Ни к чему рядом такая мина замедленного действия.
Мы с Кареглазкой направились к лестнице, все больше ускоряясь с увеличением дистанции, вплоть до самих ступенек – тогда мы даже побежали трусцой наверх. Последнее, что я увидел – как неоморф швыряет тело монстроматки… а дальше – бой Георгия Победоносца с Драконом, только имеющий иной финал.
Охотник оказался под юнцом, но в этот раз челюсти ящера настигли цель, и голова Виктора скрылась в пасти супермонстра.
Мы поднялись выше, и больше не видели, что происходит в вестибюле. Я только услышал, как там что-то грохнулось. Думаю, Виктор погиб – царство небесное, если таковое существует для краклов.
К сожалению, мы выиграли не слишком много времени.
****
Ливанов просеменил задним двором, и с облегчением констатировал исчезновение морфов перед фасадом. Повсюду стреляли, на Стене что-то взрывалось, но стрекот слышался только внутри медчасти. Помятая дверь была распахнута, все твари, вроде, находились в здании – но это было совсем рядом, а потому промедление было смерти подобно. Единственный вариант спасения – попасть в Куб, а среди всего этого хаоса туда еще надо добраться, что для габаритного начмеда было трудностью. К счастью, под лазаретом стояла пожарная машина.
Водительское сидение окровавлено, ну и черт с ним. Игорь Анатольевич кряхтя влез за руль, завел двигатель и тронулся, подпрыгивая на бордюрах.
Что-то мелькнуло… тварь запрыгнула на распахнувшуюся дверцу, пиявкой вцепившись в толстую лодыжку. Зараженный, еще не прошел через метаморфозу. Начмед рассмотрел лицо – Мануйлов, вечно страдал с почками. Теперь не будет страдать.
Все попытки стряхнуть горлодера были безуспешны, пока огромный гаечный ключ не проделал дыру в его башке. Мануйлов свалился под колесо, и доктор насладился, когда голова зараженного была переехана и раздавлена, как сдутый мяч.
Возле штаба Ливанов заорал во весь голос, чтоб его впустили. «НЕТ!», – ответил в окошко какой-то сержантишка, похожий на длинный бобовый стручок. Князев? «Да я с тебя шкуру спущу!» – вопил начмед, и уже собрался разнести входную дверь машиной, когда там отворилось, и его быстро втащил внутрь такой родненький Сидоров.
– Что у Вас с ногой, Игорь Анатольевич? – подозрительно прищурился лейтенант, потрушивая ржавой бородой. – Вы инфицированы?
Главврач весь покраснел и вспотел, ему было трудно дышать от такой дерзости. Еще и солдаты в холле ощетинились стволами.
– Кто, я?! – сорвался он на крик, и невзначай посмотрел вниз. – Как вы смеете?
Окровавленная брючина на лодыжке напомнила ему о Мануйлове. И удивила – разве тот прокусил его штаны? Когда? Да не может быть!
– Вы мне ничего не сделаете! Пошли все на хер! – закричал Ливанов, но из горла вырвалось жалкое бульканье.
Неожиданно проворно он метнулся к ближайшему парню и прижал рот к пульсирующей яремной вене. Раздался выстрел, но доктор уже двигался к новой цели, к напуганной женщине под стендами в коридоре.
Сидоров конвульсивно вжал спусковой крючок, нашпиговывая холл пулями, ребята рядом подключились к истерической пальбе, но, пока они остановили начмеда, тот успел перекусать часть из них.
– Стойте на месте! – заорал Степан на испуганных солдат. – НЕ ДВИГАТЬСЯ!
Он многозначительно кивнул Тимуру Татарину, и они разом накрыли огнем покусанных сослуживцев.
На пороге вестибюля ухмылялся сержант Князев – он подмигнул лейтенанту, а затем стал палить в него, и во всех незараженных. Князев тоже оказался инфицированным – и рядом с ним нарисовался еще один такой же «террорист».
Татарин упал с простреленным животом. Сидоров укрылся за диваном, а затем уложил сержанта… но пропустил угрозу с тыла – и женщина из коридора вгрызлась в плечо.
В хаосе взаимного расстрела и массового инфицирования Степан вытащил пистолет.
– Если офицер хорош – он не доживет до старости, – вспомнил он одну из любимых шуток Босса.
Сидоров засмеялся, и продолжал смеяться, пока хохот не заполнил весь первый этаж, превращаясь в жуткое хрипение. А затем он прекратил это пулей в висок.
****
Я знал, что Охотник преследует нас. Это было слышно по стрекоту, пробиравшему до гусиной кожи, по скрежету когтей о кафель, по грузным шагам… Не существовало ничего, способного остановить супермонстра. Никого. Кроме меня. И у меня был план – ну, так… даже не план…
– С крыши переберись на пожарную лестницу, – попросил я Кареглазку, остановившись на последнем этаже. – Сможешь уехать на машине к штабу. Наверное, тебе будет лучше туда.
– Что?! Я без тебя никуда не пойду! – возмутилась Лена.
– Я приду, – успокоил я любимую, погружаясь в кофейную глубину ее глаз. – Я задержу эту тварь. Сброшу в шахту лифта. И приду. Просто ты должна знать, что делать, вдруг меня не будет, – я запнулся. – Я смогу его остановить, я уверен, – соврал я. – Иди! – и подтолкнул ее, деловито взвешивая в руке Кракобой.
Кареглазка хотела что-то сказать, замялась, а затем впилась губами в мой рот. Аромат жасмина забил дыхалку, и мне очень сильно захотелось сбежать вместе с ней. Это было бы максимально по-менаевски… но, я прекрасно понимал, что вдвоем мы однозначно погибнем.
– Жаль, что нельзя повернуть время вспять, – прошептала Лена. – Эти дни мы могли провести совсем иначе… – и она скрылась в двери, ведущей на крышу.
Я же грустно присел на ступеньке, поджидая своего врага. Фактически, это я привел его сюда. Наши пути пересеклись, и не разойдутся, пока один из нас не сгинет.
Едва Охотник достигает моей лестничной площадки, я обрушиваюсь на него так неистово, насколько способен – сцепив зубы и превозмогая боль. Кракобой пролетает рядом с ящером, но тот изловчается и избегает удара. Тогда я врезаю ему ногой, сбросив на несколько ступеней, и в этот раз мое орудие находит его макушку. Слышится хруст костей, и я с упоением бью, бью…
Супермонстр сшибает меня, но натыкается на пистолет, громыхнувший ему прямо во чрево. Он падает, и я едва вылезаю из-под мерзкой туши.
В щиколотку вонзаются когти, и подтягивают меня… перевернувшись на спину и задрав гвоздодер над собой, я с размаху накрываю им Охотника – и штыри пронзают его череп.
Он истошно верещит, трепыхая надо мной разодранной пастью.
В нем открывается большая резаная дыра, ножевая рана – и я затыкаю ее гранатой.
Взрыв сотрясает эбеновую громаду, вытряхивая потроха, и поверженный неоморф валится – но при этом загоняет когти так глубоко, что они вспарывают меня насквозь. Яростное бесстрашие мгновенно выветривается. Остается лишь призрачная надежда, что Кареглазка сбежала…
Охотник лежит недолго – уже вскорости он поднимается, и направляется на крышу. Да, я его хорошо вздрючил, но убить не смог. С крыши доносятся крики, и я понимаю, что Лена не успела сбежать. Конечно, это было так глупо… она и не могла успеть! Нет, нет – НЕТ! Несмотря на свое умирание, пытаюсь ползти, но кровь хлещет, как в дырявое сито. Нет – я не позволю убить ее!
Ты будешь прекрасной мамой
С глазами из янтаря
Окутаешь волосами
Любимых детей, и меня
Согреешь любовь руками
Наполнишь миры мечтой
И вечность уснет между нами
И жизнь возродится вновь
Сверху доносится шум, и что-то тяжелое падает рядом. Последнее усилие дается с безумным страданием – я поворачиваю голову и вижу ее.
Кареглазка лежит с располосованным горлом, и кровь бьет фонтаном. Мои глаза встречаются с ее – они уже застыли стеклышками, прекрасными мертвыми бриллиантами. Я кричу, и мой крик тонет в хаосе резни…
****
Афродита находилась под медчастью, когда Король краклов на крыше метнулся к Крыловой, и она выронила ребенка. Чудом брюнетка подхватила младенца, и замерла, ощутив странное величие момента.
Озарение сообщило, что мальчик – необычный. Это пришло из ниоткуда – как из видений – но видений ведь больше не было. Дита пришла в себя лишь тогда, когда неоморф спрыгнул, подняв пыль своим приземлением. Он меня не тронет, он меня не видит, – подумала она, прижав хныкающего младенца. Ей показалось на мгновение, что ребенок мог бы быть ее… что за чепуха!
Супермонстр оказался рядом, и девичья голова исчезла в его пасти. Череп треснул, испуская вязкий кисель, и перед Божьей невестой застыли изумрудные глаза Абракса.
Охотник искромсал ее грудную клетку, оторвал ноги, затем – отделил руку… дитя заорало, упав на землю, и он отбросил изувеченное туловище брюнетки.
Некоторое время Охотник держал мальчика за загривок, а затем фыркнул и вспорол животик. Он выбросил младенца умирать… ведь ребенок имеет слишком мало общего и с ним, и с Марой. Это обман, и он разгневан. Люди забрали у него все, и он еще поквитается с ними.
В то время, как Король краклов взбирался на самую высокую башню, среди огня, дыма, и человеческого отчаянья, призывая всех едоков для абсолютного уничтожения человечества – Афродита умирала в кровавой луже. В последние минуты жизни в ее голове застыл вопрос:
– Как же так?! Я победила Сурового Бога, я – Саморожденный! Или нет?
Глава 19
Илион встретил рассвет тлеющими руинами и бесчисленными изувеченными трупами. Земля была усеяна гильзами и патронами. Падал пепел – густой, как серый снег.
Куб горел, из него еще доносились вопли и стрельба. Парадная дверь раз-другой дернулась. Под ней протекла тонкая алая струйка. Потом дверь все же распахнулась.
Из штаба вывалилась перемазанная кровью Наталья Акопян. Она с трудом сползла по ступеням. Из темноты дверного проема на нее смотрел морф, ранее бывший Иваном Свинкиным, в первых лучах света поблескивала титановая протезированная нога. Избегая солнца, он отошел внутрь, скалясь и фыркая.
Спустившись с крыльца, Ашотовна скрутилась в комок. Лицо повернулось к встающему светилу, и солнечные зайчики заплясали на заплаканных черных глазах, выхватывая грязь на подбородке, и свежий багровый укус на шее.
****
Мой разум живет отдельно от тела, даже не пытаясь достичь чего-то большего. Я его и не виню, фактически, заставить сейчас организм функционировать было бы чрезмерным требованием. Это как взлететь до Луны, раскачавшись на качели.
Тело не подчиняется по объективным причинам. Ощущение, что мои конечности вообще вывернуты под неестественными углами. Я сломлен настолько, насколько может быть сломана пластмассовая кукла – а ее можно кромсать почти до бесконечности.
От боли я периодически теряю сознание, а в те минуты и мгновения, когда разум возвращается, оцениваю обстановку. Это трудно, так как я, наверное, сошел с ума. В голове – голоса, я слышу мурчание и стрекот, мышиный писк и детский плач, звук покидающих трупы миазмов. Со мной разговаривают боги, а это – прямой симптом шизофрении. И в этом присутствует даже толика логики – я просрал все, что можно было. Вся моя бестолковая жизнь, стремящаяся к неизвестному высшему предназначению, оказалась просто бессмыслицей. Кареглазка и ее дочь, Цербер, Мануйлов, Таня, Мама… я не уберег ни одного человека, наоборот, убивая все, к чему прикоснулся. И даже сейчас, когда все мертвы, я до сих пор жив – хотя и ненадолго, я думаю.
Я рыдаю, тихо-тихо, чтоб вскоре сорваться в жалкий рев, который разносится эхом. Я плачу взахлеб, и не могу остановиться, как двухлетний ребенок, который находится в плену отчаяния… Мне стыдно, но я отбрасываю это позорное чувство – здесь никого нет, никто не будет издеваться.
Где я? Судя по всему – это какая-та пещера или подземелье, сырое и холодное. Но я нахожусь не на полу – мое ложе располагается на мягкой куче из трупов, на самой вершине пирамиды из мертвецов.
Сколько времени я здесь, понять трудно. Целую бесконечность я уверен, что из живых рядом только крысы. Как вдруг это изменилось – я слышу крик ребенка. Милана?
ШИЗА, ТЫ?!
– Кто здесь? – шепчу я.
Несмотря на боль, активирую руку, пытаясь найти опору, и ладонь проваливается во что-то вязкое. Вытаскиваю, щупаю – это дыра в трупе, вероятно, кишечник. Я блюю, как проклятый, меня выворачивает от отвращения, и израненное тело прошибает волной адских страданий. Я едва не отключаюсь, но чудом сохраняю сознание. Если где-то там Милана, я обязан ей помочь.
Я лезу поверх мертвых тел, иногда их распихивая, ноги не слушаются, руки тоже – для передвижения я извиваюсь, как уж. Груда трупов валится подо мной. Рывком перемахиваю через последний барьер, скатываясь на бетон в запекшейся крови, и сильно ударяясь головой.
Сил больше нет. Внутренности горят огнем. Я прикладываю все усилия, и волю, но нет – я не могу. И только дочь Кареглазки важна, я обязан спасти хотя бы ее.
Я встаю, как поверженный титан – сквозь пелену слез, одновременно с молнией, прошибающей позвоночник от затылка до копчика. Держусь за липкую стену ватными руками, опираюсь на ноги, которые сгибаются анатомически неправильно.
Здесь темно, хотя дальше горит тусклый свет. Это туннель. Сзади действительно гора трупов: без конечностей, со вспоротыми грудинами и животами, иногда – тела, отделенные от голов. Опираясь на стену, покрытую смолянистой субстанцией, ковыляю до слабоосвещенного подземного перекрестка. Гидроэлектростанция? Вероятно, да.
Центр устлан какими-то здоровенными яйцами… хотя, нет, это больше похоже на коконы с пупырышками. Черные, как сажа, шары – их несколько десятков. Сбоку доносится стон. Я скашиваю взгляд, и с удивлением вижу Афродиту, вернее то, что от нее сохранилось.
Останки облысевшей сектантки лежат под фонарем, на небольшом возвышении. У нее всего одна рука, все остальные конечности исчезли. Туловище искусано и изорвано, приплюснутая голова едва держится на перекушенной шее. Серые глаза приоткрыты, застыв, как вулканическое стекло. Вдруг она моргнула, и из горла донесся стон. Какого черта она жива?!
– Гряду скоро, и возмездие мое со мной, чтобы воздать каждому по делам… – доносится из булькающей глотки.
– Ты видела Милану? – я не собираюсь слушать бред, мои силы на исходе.
– Кого я люблю, тех обличаю и наказываю… – шипят останки.
Иди на хрен! Я оставляю ее, чтоб найти дочь Кареглазки – вряд ли она здесь, и жива, но в моей жизни больше нет никакого другого смысла.
Дверь на ржавых петлях впускает в новый коридор. Там темно, и все же я замечаю силуэт. Я застываю, и существо чувствует меня. Оно приближается, маленькое ужасное чудовище…
Когда тварь уже рядом, свет падает на нее из-за моей спины. Это ребенок – совсем недавно это был еще ребенок. На поясе, на петельке штанов трепыхается Свинка Пепа. Метаморфоза недавно завершилась, и маленькое тельце обильно покрыто прозрачной пленкой. Глаза голодны, зубы непрерывно клацают. Тварь набрасывается – я отталкиваю, но она успевает грызнуть мою руку. Я пячусь, и выпадаю туда, откуда пришел. Дверь за мной захлопывается.
Я больше не ищу Милану, потому что встретил ее только что. Маленький упырь, только что меня инфицировавший. Напротив снова бормочет безумная сектантка, из ее глотки выплескивается кроваво-бурая жидкость, а глаза горят белым светом.
– Господь говорит – только я знаю намерения, что буду делать с вами. Эти намерения во благо, а не на зло. И они дадут вам надежду…
Афродита замолкает, и я молчу. А затем сияющие глаза останавливаются на мне.
– Абракс победил, – вздыхает она. – Я использовала все, что могла… остался только ты. А времени почти нет. Хочешь узнать, что произошло? Станешь моим оружием?
****
Павшая крепость дымила, а пепел сыпался и сыпался с неба, словно и не думал иссякать. Воздух прорезал детский крик, настойчивый, и недовольный. Он уже звучал, голосил на всю округу, он еще будет кричать, ведь этот младенец и не собирался успокаиваться.
Ребенок не понимал, почему он один, почему за ним никто не приходит, и что будет с ним дальше. Иногда он замолкал, чтоб передохнуть, поползти, поглазеть на возвышающуюся рядом треугольную плиту, торчавшую на площади, словно обелиск посреди разрушенного Рима. Или поиграть с пылью, покрывавшей все вокруг. Но это ему быстро надоедало. Он хотел есть, но еды не было. Пить – не было. Ничего не было.
Наконец эти крики достигли чьих-то ушей. Из мглы явились трое – с наглухо застегнутыми плащами, и лицами, скрытыми под капюшонами. Увидев мальчика, они явно обрадовались. Один из них окинул спутников триумфальным взглядом, и снял капюшон. Это был капитан Шпигин.
– Мы нашли его, – он улыбнулся, разглядывая едва заметный шрам на животе младенца – след от когтя Охотника. – Он существует – Тринадцатый был прав.
Остальные также откинули капюшоны. Это оказались гадкий тип с рыхлым лицом, украшенным символикой Богобратства, и красивая белокурая азиатка, совсем молодая – до 25-ти. Девушка смотрела на ребенка с благоговением, в то время, как во взгляде мужчины сквозило сомнение.
– Андрей, а что, если священный Аваддон впал в ересь?!
– Апостол имел видение. Людей ждет новое начало, – не согласился Шпигин. – Севастьян, неужто ты сомневаешься?
Гадкий пастырь вряд ли был готов так легко изменить свое мнение, и это было видно.
– Тринадцатый погиб, – напомнил он о разрушенном Харизаме. – И что нам делать дальше? Слепо верить покойнику, и выполнять его сомнительный последний приказ? Синдикат уже сто лет служит Суровому Богу… мы – не мятежники.
Шпигин пожал плечами, оглянувшись на красноглазого кота-альбиноса, появившегося из ниоткуда и присевшего на торчавшей плите.
– Смерть Аваддона ничего не изменит. Мальчик – Хомо новус, новый человек. И наша миссия – защитить его.
– Не тебе вообще-то судить Апостола! – вмешалась блондинка. – Аваддон давно готовился к этому. Грядет великая битва, и Узурпатор падет.
– Как скажешь, Ирина…
Севастьян кивнул, и отвернулся – словно стесняясь своего недовольства происходящим. Его руки исчезли под плащом, а когда он развернулся, у него был пистолет. Но его опередили – Ирина нырнула ниже, и всадила в священника нож. Прогремел выстрел, но это был промах. Шпигин оказался рядом, и его кинжал прошел лезвием по горлу предателя. Севастьян рухнул, брызжа кровью, его глаза все еще были открыты, когда младенец бросился к нему, и прижал маленький рот ко вскрытой шее.
Капитан с девушкой дождались, пока ребенок насытится, и унесли его. Затем и Оскар спрыгнул с обелиска, чтобы разнюхать, осталось ли чем поживиться возле трупа отвратного священника.
Бронированный джип покинул Новогорскую долину, как выпущенный из пушки снаряд. Шпигин, законспирированный оперативник Божьего промысла, встретился взглядом с глазами ребенка, и они внезапно налились кровью. Уже через секунду кровь отхлынула, и они снова стали ярко-синими. Мальчик улыбнулся. «Скоро у тебя появится дом… малыш», – подумал синдик.
****
Афродита уже не существовала, тем более не было Гермеса. Где-то в закоулках нервной системы затухали синапсы, когда контроль над умершим организмом был взят чужеродным разумом. То, что не свершилось во время обряда, произошло после смерти носителя. Ахамот наконец вырвалась из кристаллической темницы Армогена, чтоб попасть в другую тюрьму. Бри выиграл, пророчество не осуществилось.
– Что ты такое?! – Менаев растерян и зол, он бьет ее по искореженному язвами лицу, и требует чуда. – Какой нахер Абракс? Что ты мелешь?! Если можешь – сделай что-нибудь!
– Я не могу помочь – ты должен сам, – отвечает богиня, сваленная с пьедестала ревнивым братом.
Он стоит как вкопанный, его взгляд сумасшедший – он совсем скоро превратится в агрессивного голодного зомби – это дело нескольких минут.
– Спаси хотя бы Лену… и ее дочку, – умоляет Гриша, и по его щекам бегут слезы. – Пожалуйста, умоляю – кто ты, что ты… спаси.
– Это невозможно, – Ахамот помахала бы головой, но разорванная шея уже не подчиняется мозгу.
Менаев содрогается – проскочила электрическая реакция, верный признак скорого безумия.
– Хоть что-то, умоляю, – лепечет он заплетающимся языком – гортань уже распухла, скоро он будет кашлять, как умирающий чахоточный. – Я не верю, что все должно закончиться так.
