Текст книги "Кареглазка и чудовища (СИ)"
Автор книги: Евгений Наседкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
Поэтому Елена Ивановна уже третий год, как являлась негласным врагом для всех женщин Нового Илиона, а у мужской адитории вызывала неоднозначные, смешанные чувства. Ученая это осознавала, но не заморачивалась. Для нее главным злом был INVITIS, а главной целью – спасти человечество. Все остальное не было важным.
Очередная дверь, за которой не было мужа. Блин! Крылова выскочила на площадь, растерянно озираясь, и свет фонарей на мгновение парализовал мозг. Плафоны превратились в раскачивающиеся детские головы, источающие ярко-оранжевое свечение. С фермы донеслись истошные вопли мартовских котов, напомнившие крики младенцев в роддоме перед тем, как их разорвали морфы. Двери заскрипели, как синхронизированная трещотка сотень кракловских хоботков. Огоньки вспыхнули красными лазерными указками на снайперских винтовках…
– Елена Ивановна! ЕЛЕНА ИВАНОВНА?! – запыханный голос настойчиво выдергивал ее из жутких воспоминаний…
Она пришла в себя и осознала, что ноги сами принесли ее на противоположную сторону площади – к Кубу. Кубом было принято называть черное здание соответствующей формы, обшитое железом, и являющееся штабом, фактически, главным зданием Илиона, его глазами, ушами и даже «руками». Центр оперативного управления, ощетиненный десятками антенн, нашпигованный электроникой, оружием и хранилищами. В Кубе всегда по ночам кто-то дежурил.
– Лена, ты куда? Ты в порядке?
Она узнала и силуэт, и хриплый баритон мужа, смешанный с шумными выдохами – Илья курил в компании с капитаном Шпигиным. Это огоньки от их подкуренных сигарет напомнили ей лазерные прицелы… Рядом стоял запыхавшийся Керезора – за начальницей пришлось бежать.
Конечно, рядом с мужем все представители сильного пола терялись – и это было применимо не только к капитану или старому ученому. Полковник Горин был высоким, атлетичным мужчиной не старше 50, но выглядел он так, что легко дал бы фору и соперникам помоложе. На лысой выбритой голове гордо красовался римский профиль. Гибрид Брюса Уиллиса и Дуэйна Джонсона Скалы. Мужчина фетиш. Правда, сейчас Лена уже не считала, что схватила удачу за хвост – как в 26-м. Их супружеские отношения давно пошли трещинами, и чаша эта если и была наполнена, то лишь болью и разочарованиями.
Горин сделал затяжку, и вспыхнувший кончик сигареты осветил его губы. Раньше они сводили ее с ума, как и всех остальных, теперь же – губы мужа вызвали лишь воспоминание, как он неделю назад поздравил ее с днем рождения. Илья поднял жену в воздух, удерживая ягодицы огромными ручищами, и вошел внутрь – грубо, как матрос в карибском порту. Его полные губы пожирали Лену, сделав уши и волосы мокрыми от слюны – хоть бери и выкручивай. На кухне до сих пор валяются сковородки и половники, сорванные со стены, куда он вдавил ее…
Это был примитивный секс с идеальным самцом, и в то же время – с грубым, раздражительным человеком, не контролировавшим свою агрессивность. Она кончила, но было больно, а внутри, кроме семени, остался неприятный осадок, как после унизительного изнасилования.
– С Артуром случилось что-то нехорошее. Илья, нужно срочно отправить за ним вертолет!
– Стой-стой… да погодь! – оборвал ее Горин. – Я знаю, что самолет Мчатряна пропал с радаров. Но рано вставать на дыбы – прошло всего минут десять.
– 50 минут, – вклинился Шпигин, взглянув на часы, но сразу же умолк, встретившись с раздраженным взглядом командира.
– Мы должны вылететь на его поиски! – настаивала Крылова, терроризируя на запястье браслет из ярких резинок.
– Где и как мы будем искать его посреди ночи?! – голос Горина возрос, но лицо сохраняло невозмутимость. – Я не буду рисковать своими людьми. Самое раньшее, когда сможем вылететь – за час до рассвета. Часов в 5–6. Если у Мчатряна проблемы – пусть свяжется с нами.
– Ты, наверное, шутишь? Артур везет лекарство. Мы обязаны отправить за ним вертолет!
– Босс, там же Паркер передал, что спутник засек вспышку с огнем, – снова влез Шпигин, заискивающе заглядывая в глаза полковника. – Пламя от упавшего самолета, вроде. Я думал, что мы полетим…
Стив Паркер с форта Джефферсон, их давний верный друг, всегда помогавший с информацией и данными с американских спутников. Горин метнул сердитый взгляд на капитана, и тот заткнулся, пока командир недовольно качал головой, и глядел на свои армейские часы с фосфорными светящимися точками на циферблате. Если поблизости бродит маньяк с зениткой, сбивающий самолеты, то это «жопа»… но, сейчас он не был готов уступить этой стерве.
– Дорогая моя, ты же такая умная… – он сплюнул табак. – Неужели ты веришь во всю эту хрень под названием «ковчег»? Что это такое, вообще? Корабль? Что за бред, елки-палки?!
Действительно, Крылова не знала, что такое Ковчег, но она верила Артуру. В голове снова прозвучали его утренние слова: «Я назвал его Ковчегом. Символически, конечно. Он необыкновенный, ты увидишь. Лена, с его помощью мы спасем человечество». Нет уж, они обязаны лететь!
– Илья, нам нужно это! Ковчег – это вместилище, в первую очередь. Что конкретно – я не знаю. Но, чтобы это ни было, нам без него – крышка! Ледники тают – теперь и Колонии под угрозой. Нам срочно нужно лекарство… хоть что-то.
– Дорогая, всем нам трындец – и от этого никуда не деться. Вчера, например, пропала связь с Чеченем на Каспии. Но, я обеспечил нам безопасность ЗДЕСЬ. Если и удастся обмануть природу, и ее замысел, то только здесь – в Крепости.
Он ухмыльнулся и ущипнул жену за задницу. А у нее от злости даже скулы свело.
– Илья, как ты уже достал! Если сейчас же не отправишь вертолет, то завтра я сама улечу. И ты меня больше не увидишь, – прошипела она. – Серьезно. Артур нашел способ победить фуремию – а ты думаешь… я даже не знаю, о чем ты думаешь? О своих осириях? О герберах? Или о Гамлете?
Она развернулась, чтоб уйти, но муж схватил ее за плечи, и с силой прижал. Его наглый рот смял ее губы. Возмущение, злость и отчаяние смешались воедино – и она укусила его. Больше от неожиданности, чем от боли, полковник вскрикнул и отскочил. Его вопль прозвучал так, будто щенка придавили ботинком.
Он покраснел от обиды, злости и унижения. В один широкий шаг достиг жены и врезал ей пощечину. Вряд ли он хотел бить сильно, но тяжелая мужская ладонь звонко опрокинула ее. Нижняя губа вспыхнула болью, едва сдерживая автоматический поток слез, Лена прикрыла ладонью окровавленный рот. Тяжело дыша, Горин всех оглядел.
– Нашу маленькую ссору, наверное, будет правильней оставить среди нас. Моя супруга бывает не сдержанной, что иногда имеет последствия. Я уверен, что с возрастом это пройдет.
Шпигин кивнул, Керезора уставился в пол, а Крылова смерила мужа презрительным взглядом.
– Я вылечу с командой через час, – он уже испытывал досаду из-за произошедшего, хотя себя виноватым не считал. – Это в сотне километров от нас, возле Межника. Если ты летишь с нами – умерь свой пыл, и успокойся. Мне не нужна на борту истеричка.
Все ушли, а Крылова застыла под дверью Куба. Межник? Теоретически где-то там сейчас находился Мчатрян и его Ковчег. Лишь бы он не погиб… лишь бы он дождался ее…
****
Мне приснилось, что мама жива, и пришла домой. Она очень красивая и нарядная – праздновала день рождения на работе. По тротуару стучат ее каблуки, ветерок колышет платье, а водители оглядываются на Ольгу Петровну из своих машин. Мама счастлива, как тогда, когда отец еще был преуспевающим редактором местной газеты, у нас была шикарная квартира в центре, «ниссан» в рассрочку, а фамилия «Менаев» еще не была подвергнута остракизму.
Она входит во двор и кашляет, будто поперхнулась. Но, что странно, кашель не прекращается. Стук каблуков сменяется шорканьем. Внутри дома какой-то парень подскакивает к двери и закрывает ее на замок и засов. Мама дергает за ручку, стучит, но парень стоит и не шелохнется. Мама бьет в дверь изо всех сил, кричит и плачет, просить дать ей увидеть детей – но парень неумолим.
Я возмущен. Я хочу подойти и набить рожу этому наглецу. Но не могу этого сделать. Я вынужден бесконечно долго смотреть, как страдает моя мама.
Я хочу хотя бы посмотреть на него, но не вижу его лица, пока незнакомец не оборачивается на плач внутри дома – это рыдает Таня, запертая в спальне. Я вижу его лицо, я вижу, как испуган этот парень. У него на глазах слезы, хотя это совсем не оправдывает его поступка.
Я вижу, что этот парень – я.
****
Кошмар вырвал меня из дремоты, и я опять возненавидел себя. А затем понял, почему вообще проснулся – Таня задыхалась и кашляла на весь спортзал, при этом сотрясались и ее новая серьга, являющаяся, по сути, оторванной головой Дракулауры, и красные брови, непонятно чем нарисованные. Этот противный мейкап с серьгой сотворила Марина, и я уже даже не спорю с ними – этим курицам все равно, что брови словно намазаны менструальной кровью.
Прошло два часа после того, как солнце село, а Калугин торопливо упрятал нас в школу – ближайшее подходящее убежище. Мне так и не удалось найти лекарства для Тани – единственная аптека по пути давно была разграблена. Поэтому я перенервничал и щедро полил сестру отборной руганью из-за глупости, повевшей ее под мост.
Признаюсь честно, с одной стороны я надеялся, что она сможет выдержать, дотерпеть до утра, и тогда я смогу поискать лекарства в других аптеках этого города. Но, была и другая сторона – темная, которая упорно нашептывала: так ей и надо, дебилке; ее песенка спета; она уже давно не жилец на этом свете; без нее будет проще и легче…
Не осуждайте меня. В 19 лет столкнуться с пандемическим армагеддоном, имея на шее малолетнюю сестру с проблемным здоровьем… я и так постарался изо всех сил – на славу, это точно. Выжил сам, и дал жить Тане.
А теперь мои силы иссякли. Каждый день я ждал, что она умрет – или от приступа, или от кракла, или от какого выродка… наступит на гвоздь и скопытает от заражения крови. Она обязана была умереть, у нее не было шансов – я был уверен в этом.
Я уже полностью был готов к ее смерти, и пережил бы это без всяких сантиментов. Но, я не был готов стать виновником ее смерти. Ни совесть, ни мама в моих кошмарах – они не простили бы мне такого. А потому я продолжал упорно тащить эту ношу. Нет-нет – не стоит сразу навешивать на меня ярлыки конченого брата. Такое отношение к родственникам было вполне обыденным и нормальным до последних полутора столетий. Цари убивали сыновей, сыновья – их, а матери сливались с детьми в экстазе аристократического инцеста. И больная сестра была бы в те времена наименее важным вопросом. Сбросить в пропасть, и делов то. Как там кричат? СПААР-ТААА?!
Проклиная всех и вся, я вскакиваю с пенопласта, служащего ложем, и даю Тане аспирин. Она давится им, и рвет. Правда, от аспирина было бы не сильно много толку.
Ее дыхание тяжелое, с хрипами, но кашель немного поутих, и она прилегла. Я положил рядом альбом с собачьей выставки – ей нравится его рассматривать, она всегда успокаивается. Но сейчас Таня не хочет его листать, видать, ей сильно худо.
– Гриша, только не бросай меня. Ты же знаешь, еще немного, и Колонии, – она бредит, ее обычно живой говор лесной птички превращается в пугающее хрипение. – Не бросай… мама хотела, чтоб мы были вместе…
Манипулирует. Такая мелкая, а давит. И это проклятое обещание… оно преследует меня как злой рок. Я пообещал Тане довести ее до колоний в Арктике, чтоб она получила врачебную помощь, еще год назад, кажется, как раз в апреле 2027-го, когда мы встретились с Калугиным. Именно тогда, поддавшись ее уговорам, я и согласился присоединиться к его путешествию.
Сами того не желая, мы привлекли внимание Латышева, который скрупулезно вырезает крестики на пулях. Он приподнимается и поглядывает на Таню – его лицо невозмутимо, но это только на первый взгляд. Чтоб вы понимали, с кем я имею дело, я немного копну в его анамнезе.
Латышев – невысокий коренастый мужик лет сорока. Он смуглый и черноволосый, с крупными чертами лица, среди которых затесался длинный крючковатый нос. Он крепкий и сильный, его шея и руки испещрены вздутыми венами, а особенно ноги – они у него постоянно перемотаны эластичными бинтами. Варикоз, кажется. По ночам ноги болят, и тогда он сыпет проклятиями направо и налево. Еще он увлекается рисованием – по большей части, черно-белой графикой. Калугин учился с ним несколько лет в одном классе, и говорил, что в детстве Сильвестр ходил на кружок рисования к какому-то известному художнику.
До Вспышки Латышев жил вместе со сварливой матерью, как раз по соседству с Зинаидой Дмитриевной, матерью Калугина. Он был холостым, запуганным охранником в местной тюрьме, любившим издеваться над собаками и кошками. А когда наступил Конец Света, Латыш слетел с катушек – задушил мать и бродил по городу, убивая выживших и насилуя женщин. Первое время он даже создал гарем, пленив несколько особей в подвале – пока не закончилась еда. И тогда он пошел на то, о чем другие боялись и подумать. Сначала он съел всех животных в своем родном мухосранске, а потом – и свой гарем. Он уже подыхал, доедая червей и личинок, когда его нашел Калугин – пожарный с комплексом супермена, вернувшийся за матерью. Зинаиды Дмитриевны уже не было, зато был сосед-одноклассник. Вскоре Сильвестр стал правой рукой Толика в шайке ублюдков. Кажется, именно он и придумал им такое название.
Мне неохота лишний раз пересекаться с Латышевым, но приходится – рядом с ним лежит Калугин. Толик еще не спит, слушая радио и разглядывая карту. Не знаю, что он там слышит в наушниках, возможно, передачу с Новой земли, но сомневаюсь. Они редко подают голос. Скорее всего, он мониторит эфир для выявления таких же выживших радиолюбителей.
– Толя, добрый вечер, – рядом с ним подкуриваю я. – У нас есть нитроглицерин? Вообще, что-нибудь от сердца?
Калугин поднял на меня свои глаза, поправляя очки. Его палец нащупал на приемнике кнопку громкости, и прижал, останавливая белый шум.
– Менаев, если бы было, то я бы уже дал.
– Мало ли. А вдруг ты забыл? Ты же меня недолюбливаешь.
– Нет, не чуди.
– Что, нет? Тогда нужна вылазка. Мужикам делов на пять минут.
Из-под фуфайки выдвинулась немецкая челюсть Феди Сорокина – он из-за нее получил прозвище «Фриц» – так звали всех фашистов в старых советских фильмах. Прислушивается. Латышев ухмыляется, также подслушивая наш разговор. Калугин снял наушники.
– Гриша, никто никуда не выйдет. Это правило, которое мы не нарушаем.
– В жопу правила. У меня сестра умирает. Ей нужны лекарства.
Калугин покачал головой, сжав губы, что на его мимическом языке означало категорический отказ. Латышев встал, и с удивительной скоростью оказался рядом – он был так близко, что я рассмотрел на его носу короткие черные волоски, лоснящиеся от жира. Его мелодичный ругательный голос напомнил мне собачий лай.
– Гитлер, ты дебил?! Никто никуда не сдвинется. Если тебе надо – сам иди, – сообщил он.
– Селя, иди на хер! – огрызнулся я. – Я тебе и не предлагаю. Пойдут Щербинин и Сорокин.
Лицо Сильвестра свело судорогой, но его охладил взгляд Калугина. Фриц отрицательно замахал головой, а Щербинина не было – дежурил в фойе у дверей. Толик повторил свою ахинею.
– Мы никуда не ходим ночью. А вот утром ты сможешь обойти хоть все аптеки.
Ожидаемо, этот путь оказался ложным – я понял, что разшевелить этих конченых чертей не удастся. И я направился к Щербинину.
Я нашел Саню у темного окна, где он одновременно дежурил, и наслаждался запахами кулинарных изысканий Иваныча и Марии Ивановны, тушивших собачатину неподалеку. В фойе было так темно, что я увидел только огромный силуэт и белки его глаз.
– Саш, нужно найти аптеку. Тане плохо, она не доживет до рассвета, – я сразу перешел к делу.
– Нужно потерпеть до утра, – зевнул Саня, погладив жидкие серые волосы.
– Мы не видели никаких следов, кроме собачьих, поэтому теоретически там вполне безопасно. Я буду твоим должником, – я заискивающе заглядывал в то место, где были его глаза.
Щербинин ссутулился и заерзал на стуле, шурша пенопластом под задницей. Не доволен.
– А что Толик?
– Как обычно, – я замялся, чтоб зевнуть с ним в унисон. – Поверь, если бы такое было с его женой…
– Не, Гриш – без обид – но придется ждать.
– Саша, я тоже пойду!
Но Щербинин уже демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен.
– Сука, ты тоже меня что-нибудь попросишь! – не выдержал я, быстро исчезая в двери.
Я вернулся как раз к новому Таниному приступу, хотя надеялся, что мы протянем до утра – деваться было некуда. Но, ее состояние не хотело стабилизироваться – минут 15 она задыхалась, рвала и покрывалась обильным холодным потом. Она посинела и была так слаба, что даже не могла перевернуться. С большой долей вероятности новый приступ станет и последним. Латышев зло выругался – видите ли, мы мешали ему спать. Калугин сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Ничего, ребятки, земля круглая, у меня тоже будет шанс отплатить вам такой же монетой.
Я не хотел выходить наружу. Таня обречена, и я давно это знал. Но должна ли она умереть сейчас? От банального сердечного приступа – стенокардии, или как там оно называется? То, что я чувствую, похоже на совесть. Это мой редкий гость, и то, что заставляет людей делать глупости во имя каких-то странных моральных принципов. Внутреннее ощущение добра и зла. У меня мандраж, я остро чувствую свою обреченность – ведь мне придется это сделать.
Таня блюет и отключается. Лариса вскочила как ужаленная с фуфаек, на которых спала, и прокричала невнятное: «Он рядом! Суровый Боже!». Повторяется вчерашняя история. У нее бешенство матки, и это уже всех достало. Даже Готлиб очнулся от своего сна, и беспокойно выглядывает из клетки, нервно шлепая хвостом по прутьям. Иваныч и Галина Ивановна бросились успокаивать умалишенную. Лучшего момента не будет, поэтому я сказал Марине, что иду в сортир, и это будет серьезное длительное мероприятие. Я ей почти не соврал.
Для храбрости, и чтоб заглушить глас разума, вопящий о моей невероятной глупости, я принял содержимое пузырька с эхинацеей. Хотите научиться разделять добро и зло – нажритесь.
На мне – почти пустой рюкзак, и обычная экипировка. Вязаная черная шапка, кожаная куртка и утепленные штаны, толстый картон обмотан на предплечьях и лодыжках. В чехле на правой голени – старый Кракобой. И модные ботинки с ящерками на подошвах.
Я полностью обработал себя аэрозолем от насекомых и с печалью посмотрел на найденную дверь в кабинете трудового обучения. Железная, тяжелая, покрытая ржавчиной.
Страх никуда не делся, но пить больше нельзя – я должен оставаться внимательным. У меня дурное предчувствие, но так было всегда, когда я рисковал. Обыкновенная трусость. Все будет хорошо, если я подготовлюсь, буду собран и осторожен. Так было всегда после Вспышки.
Таня – обуза. Она раздражает и бесит. Когда-то я прятал от нее найденные сухофрукты, а однажды втихаря слопал шоколадку – там на двоих было мало. Но, она моя сестра. Она не сильно близка мне – но ближе никого и нет, я не завожу друзей пачками. Ладно, я сделаю это для нее. Снова. И это будет в последний раз – обещаю самому себе.
Я встряхнул головой, прогоняя тревогу, и с силой надавил на ржавую дверь. Она со скрипом поддалась, и я шагнул вперед, в темный безлюдный город. Волков бояться – в лес не ходить. Надеюсь, что аптека найдется где-нибудь неподалеку. Конечно, тогда я еще не знал, что мне той ночью действительно не следовало выходить. Ублюдки оказались правы.
Глава 2
Нога Мчатряна разболелась, реагируя на каждый пройденный шаг жуткой болью, каждый новый шаг – как выстрел в колено. Еще бы, он уже около двух часов на ногах, и прошел не меньше 5 километров. Уже довольно сильно углубившись в застройку.
Майор давно не гулял по пустынным ночным улицам. Здесь, посреди холодных темных домов и их окон – пустых глазниц, которыми смотрел город, его прошиб холодный пот ужаса. Казалось, что город потерял самого себя, сошел с ума и спрятался за ширмами засохших тополей.
Периодически он звал собаку, но ее не было. При этом, он вздрагивал при каждом шелесте, при каждом дуновении ветра. Пока что Бог миловал…
Теперь пришло время остановиться. Нога не давала выбора. Он еще брел по прямой широкой улице, опираясь на палку, но уже с надеждой искал взглядом достойное пристанище. Указатель говорил, что это была улица Ленина. Убежище… вот этот дом слишком мрачен, этот – совсем руина, скорее всего, был заброшенным еще до эпидемии. Еще в одном выломана дверь – тоже не подходит. Наконец, он услышал стрекот на соседней улице, и вбежал в первую же незапертую дверь.
Вернее, две стеклянные двери, одна за другой – какой-то офис или магазинчик. Едва он оказался внутри, за окном мелькнула тень. Значит, не показалось. Мчатрян лег на пол, и пополз. С одной стороны, ползать в незнакомом месте было небезопасно и неприятно с санитарных соображений, с другой – это минимизировало риск попасться.
Он уперся в шкаф и приподнялся, поглядывая в окно. Стало понятно, что он находится в аптеке. Появилась идея, и он осторожно перерыл ящики. Нашел какой-то флакон и вскрыл его. В нос ударил мощный аромат спирта, трав и химии. Отлично. Он разбрызгал содержимое, заглушая свой запах. Вернулся к двери и подпер ее стулом.
За окном снова проскочила тень. Раздался характерный треск – как шипит электричество, но многократно громче и трескучее. Сердце ускорилось, сбивая дыхалку. Ему нельзя умереть! Мчатрян доковылял до ширмы за кассой, скрывающей коридор с рядами кабинетов и чуланов. Он проверил несколько дверей – вот этот кабинет неплох, массивная дверь, диванчик за столом, окно во внутренний двор. Он заперся на ключ, скорее всего, проторчавший в замочной скважине последние пять лет, и присел. Было жутко, поэтому он обложился пистолетами. Кто бы ни пришел – его рука не дрогнет. Хотя, в душе майор надеялся, что пронесет – и применять оружие не придется.
У него было слишком много планов. Прислушиваясь к происходящему вокруг, он ясно представил родные горы, поселок, в котором провел детство… теплый аромат свежеиспеченного хлеба, плов с курагой, запахи укропа и мяты. Он обязательно вернется домой, заведет семью, в которой будет много детей. Научит их плотничеству, охоте, рыбалке. Но, это станет возможным только тогда, когда он сделает мир безопасней. Поэтому, сейчас нужно пережить ночь, найти собаку и доставить Ковчег в Илион.
Мчатрян открыл кейс, присвечивая фонарем. Достал сложенную карту, обнажив под ней пожелтевшую фотографию с тремя молодыми людьми. Мгновение задержавшись взглядом на фото, он достал и его тоже. После чего уставился на место на карте под названием «Межник».
****
Вы не представляете, как до уссачки страшно ходить по ночам. Даже спустя пять лет к этому невозможно привыкнуть. Каждый вздох ветра, каждый звук, каждое движение в этом готическом городе – наполняло ужасом и поднимало шевелюру на дыбы.
Было скользко, но новые ботинки хорошо цеплялись за поверхность. И не так уж сильно давили – скоро расходятся и будут идеальными.
Я прошел уже около километра, но ни одной аптеки не было. Скрипя душой, я перешел через мост на другой берег. И здесь я столкнулся с этим.
Мерзкое существо выскочило из какой-то щели. Оно рычало и, кажется, пыталось кусаться, но я так был ошарашен, что точно не помню. Я отмахнулся Кракобоем, промазал, но мне удалось отшвырнуть его ногой, задев морду. Чудовище взвигнуло, но остановилось неподалеку, соблюдая дистанцию. Кажется, оно учуяло перегар.
– Ты что, дрянь!? – нарочито грубо спросил я.
Язык заплетался от алкоголя, принятого натощак. Но животное, услышав меня, тотчас успокоилось. Говорят, что собаки побаиваются пьяных людей. А может, оно соскучилось за человеческим голосом.
Даже в темноте было видно, насколько жуткая это собака. Тогда я даже подумал, что это не совсем и собака, а какая-то помесь, мутант, генетический эксперимент. Это нечто больше смахивало на горбатого шакала, или даже на гибрид шакала и козла. И все же это была собака. Скорее всего, даже пес, кобель светлого окраса, крупный и высокий, достигавший 70–80 см в холке, худющий как смерть. Вылитый Цербер – без иных вариантов. И в соответствии с пугающим внешним видом, адский пес имел непропорционально длинные ноги, длиннющий хвост на таком же длинном туловище, и огромные уши со сломанными верхушками.
– Иди к черту, Цербер! – скомандовал я, стараясь победить страх. – Бля! Латыш тебя на кусочки порежет!
Я ковылял, не поворачиваясь к псине спиной. Цербер двинулся вслед за мной. Он еще рычал, но тише, и как будто менее агрессивно. Меня таким не проведешь. Сначала я исподтишка зарядил в него тлеющим окурком – и почти попал. Любопытно было бы наблюдать истерику животного с горящей шерстью. Потом я схватил булыжник на тротуаре и швырнул в него. Промазал, правда. Но дистанция между нами увеличилась метров до шести.
Наверное, было бы правильней убить скотину: и избавиться от опасности, попутно заполучив десяток килограммов мяса. Но я не мог – страшная псина плелась за мной уже вполне мирно, прекратив даже рычать, и едва перебирая ногами от истощения. Мне даже стало ее жалко… но это ни в коем случае не означало, что я был готов взять ее себе, приютить или стать хозяином – как там еще говорят об этом.
Я не любил животных, хотя и ненависти к ним не испытывал. Я считал их источником грязи, микробов и паразитов: глистов, вшей и иже с ними. И вообще, взять пса, это было слишком опасно. Во-первых – собаки не понимают команду «заткнись», и быстро выдадут хозяина лаем. Во-вторых – придется помучиться, чтоб спрятать и себя, и ее: убирая один, и привнося другой, неодушевленный запах. И еще один аргумент против собаки, который я успел сочинить – животное съедят ублюдки, а мне это было противно.
Все это я размыслил, пока не наткнулся на аптеку. Первая дверь открылась простым поворотом ручки, а со второй пришлось повозиться – к ней был приставлен офисный стул. Но несколько нажатий хаотичной амплитуды, и стул отодвинулся, а дверь распахнулась. Я вошел с радостью и надеждой, оставив Цербера снаружи. Луч фонарика прорезал темень, выхватывая прилавок, витрины и шкафы. Это была крупная аптека. Супермаркет среди аптек. Фармацевтический рай.
В воздухе витал сильный запах, характерный для учреждений здравоохранения, на полу была разлита коричневая жидкость – и я напрягся. Вместе с подпертой дверью, было в этом что-то подозрительное. И я на цыпочках отравился к шкафам в дальнем углу.
Порывшись, я нашел нитроглицерин, а также атоксил, пачку просроченного бисопролола и пакет развесной ацетилсалициловой кислоты. Хотя, нет, не все – возле кассы под столом в ящике находилась большая бутыль со спиртом. Продегустировал. Небольшой бонус. А вот антибиотиков нигде не было.
Наконец, я заметил следы на вездесущих лужицах сиропа. Большие, от мужской обуви. Ведут за занавеску. Здесь точно кто-то недавно был. И, возможно, он еще здесь. Шатун? Поговаривали, что в последнее время некоторые личности стали намеренно скитаться по заброшкам, чтоб убить побольше трескунов. Их называли шатунами, и смысл их охоты заключался в погоне за лайками в Даркнете – куда они выставляли вычищенные челюсти монстров. Не знаю, правда ли это – за последние годы я не видел ни намека на существование интернета или одиноких чистильщиков. И все же, лучше уйти, пока не появились проблемы. Или выманить незнакомца, убить, и забрать все ценное. Трудный выбор. Для настоящего мужчины.
В то же время, за ширмой может быть что-то интересное – подсобки с лекарствами или еще что… это меня манило и мешало ретироваться. Я неуверенно заглянул за занавеску, и увидел коридор с множеством дверей. И здесь, как обычно, нерешительность привела к последствиям. Снаружи донесся лай, и я застыл, как был – между прилавком и внутренним коридором. Чертов Цербер, никогда – никакой – собаки! – подумал я, услышав звук повернувшегося ключа в одной из дверей.
Я впрыгнул в шкаф. Мой молот готов ко всему, а сам я покрылся гусиной кожей. И не стоит меня осуждать за мои намерения – если бы вы оказались на моем месте, то… поверьте, вы бы вряд ли оказались на моем месте. Большинство уже мертвы, так что не нужно ля-ля.
Послышались шаги, а затем в щели мелькнул силуэт. Крупный, высокий мужчина. Его правая рука была вытянута – возможно, пистолет. Внезапно он засмеялся, и что-то пробормотал под нос, кажись, уставившись на улицу. И полез в карман, как потом я понял, доставая фонарь.
Я обрушился, как смертоносный Тор. Кракобой задел его плечо, и он вскрикнул от боли. Отпрянул в сторону, и я снова лишь зацепил его. Но это было только прелюдией к настоящему действию. Мое орудие вернулось снизу и погрузилось в область печени. Он завопил и свалился на прилавок.
И тут уже я сглупил. Пока я переворачивал Кракобой острым краем – чтоб нанести реально смертельный удар – незнакомец вскочил, как на пружинах, и мощно врезал мне в челюсть. Я не буду даже предполагать, как он так сумел – никто бы не сумел. Возможно, он жить хотел…
Я чудом не отключился, но все же потерял равновесие и рухнул на соседний шкаф. Десяток коробков, лежавших сверху, с грохотом посыпались на меня. Я однозначно хотел жить не меньше врага, но сил сразу подняться и продолжить сражение не оказалось. Вдобавок, организм среагировал на боль давно забытым способом – мои глаза застлили обильные слезы. Незнакомец же нашел пистолет, уроненный на пол во время моей атаки, и наставил на меня.
– Успокойся. И лучше не двигайся, – приказал он властным тоном, и я уловил кавказский акцент.
Я кивнул, а потом, поняв, что мои кивки он может и не увидеть, проговорил подавленным голосом, который я так ненавидел.
– Да. Лежу, не двигаюсь. Что тебе нужно?
Он достал фонарь. Свет сначала ослепил меня, лишь потом я понял, что лежу на фоне упавшего плаката с кормящей женщиной, а передо мной – гигиенические прокладки. Но кого сейчас интересует профилактика рака молочных желез? А вот свалившиеся непонятно откуда пачки с эритромицином – это да, это было круто.
Незнакомец оперся на прилавок, от моих ударов ему было тяжело стоять. Он оглянулся на улицу, и немного отвел луч фонаря. Теперь и я мог его рассмотреть.
Мужчина казался высоким и статным, и был одет… в игре теней это было трудно понять, но было похоже на армейскую форму. Также у него был длинный острый нос, и густая светлая шевелюра.
– Ты из Синдиката?
Он одновременно поглядывал и на улицу, где Цербер продолжал лаять, и на меня. Кажется, он не был хладнокровным убийцей. Значит, не из выродков, и это радовало. Я не понял вопрос – какой синдикат? Преступный?
– Я не знаю никакого синдиката, – честно ответил я.
