Текст книги "Лето и осень сорок пятого (СИ)"

Автор книги: Евгений Белогорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 84 страниц)

После этого, майор Бородин с большим трудом произвел зачистку переправы и стал дожидаться подхода подкрепления.

Узнав о захвате переправы, у Мербуша, маршал Рокоссовский полагал, что засевшие в Крефельде или Нойсе попытаются отбить район переправы, но этого не произошло. Получив приказ от Монти держать оборону, англичане и не помышляли о контратаках, твердо веря, что у русских нет серьезных сил и всё их наступление – временное явление.

Впрочем, очень скоро они убедились в ошибочности этого утверждения. Первым в этом скорбном списке оказался Мерс. Едва войска ушли в прорыв, как часть артиллерии была переброшена к этому участку фронта. Наученные горьким опытом прежних прорывов, советские полководцы стремились как можно быстрее расширить горловину прорыва. Уничтожить те "поворотные столбы", опираясь на которые противник может нанести контрудар и закрыть прорыв.

Попав под двойной удар с фронта и тыла, гарнизон Мерса продержался менее суток. Уж слишком трудно противостоять бьющей по площадям передового края русской артиллерии и избирательному огню атакующих с тыла штурмовых групп. Особенно если небо над тобой плотно закрыто вражеской авиацией, а огневая поддержка из Крефельда и с восточного берега Рейна спорадична и малоэффективна.

Перед англичанами встал нелегкий выбор, умереть во славу короля и Британии или попытаться прорваться в Крефельд, благо полной блокады со стороны юга пока не было. Командир гарнизона Мерса выбрал второй вариант и около семисот человек, под покровом темноты смогли вырваться из русских клещей.

Прорыв англичан был выгоден не только им самим, но и советским войскам. В то время как полковник Шилдс только и ждал начала штурма неприятелем его позиций, советские войска совершили новую "глупость". После взятия Виллиха, они обрушились на Каарст и Нойс, оставив в стороне другой крупный узел британского сопротивления Менхенгладбах.

Выставив только фланговое прикрытие, советские войска обрушились всей своей силой на эти маленькие узлы британской обороны.

И вновь инертность мышления высоких штабов сыграла свою роковую роль в боях на западном берегу Рейна. Только к концу вторых суток, высокий штаб стал подозревать, что русские проводят не отвлекающий маневр, проводят полноценное наступление. Но даже когда это было понято, оно было понято не так.

После долгого и кропотливого рассуждения, было решено, что главная цель русских – это британская переправа через Рейн в районе Нойсе. Захватив её противник мог прорваться в Дюссельдорф, что коренным образом меняло всю обстановку в Эссене.

Сделав такой вывод, Монтгомери решил в срочном порядке усилить оборону переправы и любыми средствами не допустить появления советских солдат на восточном берегу Рейна. Одновременно с этим, фельдмаршал приказал разработать план контрудара по врагу силами гарнизонов Крефельда и Менхенгладбаха. На серьезный успех британский полководец не надеялся, но вот сорвать наступление русских он очень рассчитывал.

Все действия Монтгомери были вполне логичны, обоснованы и несомненно принесли успех, если бы англичанам противостоял, какой-нибудь ослабленный в силах и средствах немецкий генерал или фельдмаршал. Однако в их противниках числился маршал Рокоссовский, который никогда не ограничивался только одним наступательным ударом.

Не считаясь со всевозможными трудностями и затруднениями, на третий день боев он нанес по врагу новый удар и вновь там, где его не ждали, в районе Вассенберг. Здесь не было такого мощного огневого кулака как под Кемпеном. Прорыв помогли осуществить штурмовики и пикирующие бомбардировщики, что почти весь день не слезали с небес, расчищая дорогу танкам и пехоте.

Наличие специальных офицеров связи, поддерживавших сообщение с авиацией, позволило советским войскам избежать так называемого "дружеского огня" с воздуха. Во многих прежних наступательных операциях, в особенности Берлинской, это была притча во языцах. Ведомые воздушными перунами советские войска хорошо продвинулись. К концу первого дня наступления они вышли к Эркеленц, что вызвало сильное волнение в штабе фельдмаршала Монтгомери.

Ни о каком ударе в тыл советских войск уже не могло идти и речи. Возникла угроза окружения Менхенгладбаха с юга, а для противостояния ей у англичан не было под рукой необходимых сил. Находящиеся в районе Гейленкирхен и Брунссум войска могли держать оборону, но контратаковать, не имея трехкратного превосходства над врагом, по мнению британских стратегов, они не могли. Для того, чтобы его создать, необходимо было снять часть войск из-под Маастрихта или перебросить из Ахена.

Новое наступление маршала Рокоссовского полностью лишила сна всех членов штаба фельдмаршала Монтгомери. Шла напряженная работа по поиску выхода из сложившегося положения и единственным чем они могли оказать помощь попавшему в кольцо Менхенгладбаху – это бомбардировкой возможного расположения советских войск.

Летние бои в воздухе приучили английских пилотов с опаской и уважением относиться к советским летчикам. Свои главные удары, британские асы наносили под покровом темноты, без всякого страха и стеснения вываливая свой смертоносный груз во мрак ночи. При этом, английские самолеты наносили удар исключительно по шоссейным дорогами населенным пунктам, забывая о том, что эти "непонятные русские" могут передвигаться прямо по полям и ночевать в полевых условиях, без палаток и обоза.

Именно такие рекомендации, были даны танкистам и сопровождавшим их пехотинцам, штабом маршала Рокоссовского на основе обобщения боевого опыта военного противостояния с бывшими союзниками. Их выполнение, спасло жизнь не одной сотне людей, стремящихся любой ценой принудить господина Черчилля сесть за стол мирных переговоров.

Последующие два дня прошли в напряженной борьбе одной стороны продвинуться вперед и другой не допустить этого. Всё это время, информационная служба Би-би-си бойко рапортовала из штаба Монтгомери о том, что все попытки русских войск ворваться в Дюссельдорф и захватить Менхенгладбах, полностью отбиты. При этом противник понес с большие потери, в числе которых назывались элитные, по мнению англичан, гвардейские танковые дивизии. В свою очередь, Совинформбюро скупо сообщало о боях местного значения, возникшие исключительно по вине британской стороны.

Успехи в борьбе с русскими несколько приободрили официальный Лондон, но как оказалось ненадолго. К концу вторых суток, после выхода советских войск к Пульхайму и Бергхайму, стало очевидно, что главная цель маршала Рокоссовского вовсе не Дюссельдорф или Менхенгладбах, а Кельн.

Прозрение в штабе Монтгомери оказалось настолько глубоким и всеобъемлющем, что кроме Кельна, они углядели угрозу и для Ахена, после занятия советскими войсками местечка Линних.

Кроме этого, вместо принижения военной силы противника, англичане стали её преувеличивать. Как следствие этого явления, стал приказ фельдмаршала о срочном оставлении Гейленкирхен и Брунссума, с целью уплотнения обороны и создания нового, непреодолимого рубежа на линии Басвайлер, Хверлен, Меерссен с сохранением плацдарма в районе Маастрихта.

За любимый город Карла Великого и первый крупный трофей антигитлеровской коалиции на "линии Зигфрида", англичане были готовы биться насмерть, однако маршал Рокоссовский не стал проверять на прочность их намерения. Главная цель его наступления действительно был Кельн, развалины которого британцы не стали защищать. Под натиском советских войск они предпочли отступить за Рейн, предварительно разрушив понтонную переправу.

– Пусть подавятся этими руинами! Ахен, Бонн и главные города Рура по-прежнему остаются в наших руках! Именно в этом я вижу залог нашего успеха в противостоянии с русскими. Так и сообщите господину премьер министру – пафосно воскликнул Монти, когда ему доложили об оставлении Кельна.

– А что сообщить об этом прессе? – поинтересовался адъютант фельдмаршала.

– Передайте, что спрямив линию фронта, мы создали непреодолимый рубеж на пути русских войск и остановили маршала Рокоссовского!

Адъютант хотел напомнить, что "спрямление линии фронта" широко использовалось в ведомстве доктора Геббельса, но взглянув на фельдмаршала, поостерегся говорить. Ровно, как и задавать вопросы относительно дальнейшей судьбы окруженных британских войск в Крефельде и Менхенгладбахе. Ни Шилдс, ни Малькольм, так и не дождались приказа на отвод войск, хотя такая возможность у них сохранялась до 14 сентября.

Получив приказ держаться, британцы до самого последнего момента упорно оказывали сопротивление. Но с каждым днем их численность сокращалась вместе с удерживаемой ими территориями. Первым пал Крефельд, чьи защитники не смогли выдержать ураганного огня русской артиллерии, в особенности "катюш". Затем наступил черед Менхенгладбаха, но тут полковник Малькольм проявил большее благоразумие, чем Шилдс. Мужественно отодвинув на задний план любовь к родине, королю и британскому флагу, он отдал приказ о капитуляции.

В любое другое время британская пресса не оставила бы без внимания сдачу в плен семи тысяч человек, но её внимание было отвлечено другими, более важными событиями. Одним, из которых стало стремительное ухудшение франко-британских отношений.

Они, правда и до этого момента оставляли желать лучшего, но после громкого заявления Черчилля, что главным героем Франции является генерал Анри Жеро, а вовсе не выскочка де Голль, накалились до предела.

В лучших традициях британской политики, с ласковой улыбкой на устах, он известил, что только с господином Жеро, "великие державы" намерены вести диалог о дальнейшей судьбе Франции. О её интеграции в послевоенную европейскую экономику и при хорошем поведении, может быть и в большую политику.

Сказанные британским премьером слова вызвали шок, по обе стороны Ла-Манша. Большинство французов, с гневом отвергло новейшее прочтение французской истории господином Черчиллем. Они прекрасно знали под чьим руководством, танки Леклерка освобождали Париж.

Не меньше их удивились и англичане. Нельзя сказать, что они сильно любили своих ближайших соседей, но за пять лет войны у них сложилось твердое убеждение, что французские сторонники де Голля их боевые союзники. И вдруг выясняется, что это не совсем так. Простые обыватели были удивлены, но их мнение было не услышано, господин Черчилль срочно раскладывал новый пасьянс.

Удар нанесенным им по несговорчивому генералу был исполнен мастерски. Будь на месте де Голля просто политик или даже военный, за спиной которого стояли политиканы, он бы вряд ли устоял на ногах. Но носатый генерал был выдающейся личностью. Он имел богатый опыт как на поприще войны, так и дипломатии, а за его спиной стояла Франция, которой требовалось как можно быстрей, вернуть свой былой суверенитет и место в большой политике. Поэтому он поступил не как напуганный временщик типа маршала Пэтена, а как государственный деятель, для которого честь Франции были не просто слова.

С самого начала войны, правильно оценив ситуацию, он принялся играть на противоречии англосаксов и Сталина, преследуя при этом свои цели. Сначала он был близок к советскому лидеру, затем примкнул к Рузвельту, потом вновь вернулся к Сталину. Когда война закончилась генерал решил сделать "дяде Джо" ручкой ради общеевропейских демократических ценностей, выяснилось, что это был несколько преждевременный шаг и Сталин оказался очень нужен де Голлю.

Узнав о демарше британского премьера, генерал не очень долго прибывал в раздумье.

– Господин Черчилль встал в одном шаге от красной черты, и мы вынуждены ответить ему тем же. Посмотрим, у кого из нас окажутся крепче нервы – холодно изрек де Голль, подписывая свое обращение к советскому лидеру.

В отправленном в Москву письме, была изложена скромная просьба французского лидера стать гарантом целостности Франции, в столь сложное и непростой время.

"Подобно тому, как царь Александр стал гарантом интересов Франции на венском конгрессе, я прошу Вас оказать французскому народу политическую поддержку, которая никогда не будет забыта. Помня наше боевое сотрудничество, которое пролегло от полей Шампани, где русский экспедиционный корпус помогал французской армии громить общего врага до героической эскадрильи "Нормандия-Неман", я прошу Вас оказать нам и военную помощь. Прекрасно зная всю сложность военного и политического положения в результате Вашего конфликта с Британией, я прошу Вас о чисто превентивной мере. На мой взгляд, будет вполне достаточно перебросить под Париж всего лишь одну дивизию или полк, на ваше усмотрение, чтобы охладить некоторые горячие головы в Европе" – так писал Сталину де Голль, и его просьба нашла отклик в душе генералиссимуса.

В тот же день, в сокращенном виде послание французского лидера была отправлена маршалу Рокоссовскому с пометкой. "После согласования с французами, по Вашему усмотрению, в кратчайший срок перебросьте под Париж полк или дивизию".

Приказ Сталина был передан с пометкой "Воздух" и носил литеру личного ознакомления маршалом. Подобная секретность позволила маршалу самому определить имя человека, кому будет поручено в случаи чего прикрыть Париж.

Снимать полноценную боевую единицу с побережья или из района Рура Рокоссовский не мог и не хотел. Перебросить что-либо с голландского направления, значило серьезно ослабить кольцо блокады, уже до этого лишенное части сил, для проведения Северо-Рейнской операции. Можно было бы дождаться подхода частей из хозяйства маршала Жукова, но Москва требовала быстрого исполнения.

Единственное чем мог безболезненно пожертвовать "советский Багратион" во благо советско-французской дружбы – это находящимися на переформировании соединениями, в числе которых была и дивизия полковника Петрова.

– Гамбург брал, Брюссель брал, теперь Париж будет охранять – пошутил маршал, объясняя штабу фронта свой выбор.

– Но ведь он не русский. Перед французами будет неудобно – попытался переубедить маршала член Военного совета фронта, но тот твердо стоял на своем.

– В первую очередь, полковник Петров советский человек, – назидательно подчеркнул Рокоссовский комиссару. – Прекрасный офицер, за плечами которого не только Великая Отечественная война от звонка до звонка, но и финская и испанская. За пленение фельдмаршала Манштейна и умелое руководство дивизией при проведении Северогерманской операции представлен, к званию Героя Советского Союза. По-моему, полковник Петров подходит по всем статьям.

– Лично у меня никаких претензий к полковнику Петрову как к командиру дивизии нет. Грамотный и инициативный офицер, способный в трудную минуту принять правильное решение – поддержал командующего начштаба Малинин. – Петров с отличием закончил академию Генерального Штаба, куда был отправлен по личному распоряжению товарища Сталина. Культурен и высокообразован, отлично знает немецкий язык. Думаю, если надо выучит и французский.

– Но французы могут обидеться. Ведь Петров полковник, а для такой важной и деликатной миссии нужен генерал – наседал член Военного совета.

– В чем дело? – притворно удивился Рокоссовский, – пишите представление, мы поддержим. Правда, Михаил Сергеевич?

– Конечно, товарищ командующий – подтвердил Малинин, но Субботин пропустил его слова мимо ушей.

– Я считаю, что полковник Петров, это не та кандидатура, которая нам нужна – начал комиссар, но маршал моментально его прервал.

– Товарищ член Военного совета, есть ли у полковника Петрова взыскания по партийной линии? – холодно поинтересовался Рокоссовский.

– Нет, но ...

– У вас есть сведения о недостойном поведении коммуниста Петрова?

– К чему все эти вопросы, товарищ маршал?

– Просто я хочу знать, что такого знаете вы, чего не знаем мы с генералом Малининым, товарищ генерал-лейтенант, – Рокоссовский говорил четкими, короткими фразами, нагоняя холод на зарвавшегося политработника, – у вас есть более достойная кандидатура, чем полковник Петров. Если есть скажите и мы обсудим её, если нет, то давайте закончим это дело, товарищ Сталин ждет моего ответа.

Кандидатуры у члена Военного совета конечно были, но это были в основном политработники, а обозлившиеся Рокоссовский и Малинин могли в два счета доказать их недостойность.

– Мне кажется, что будет лучше, если полковнику Петрову в его важной и очень ответственной миссии будет помогать политработник – комиссар ожидал, что маршал встретит его предложение в штыки, но этого не случилось.

– Если как член военного совета дивизии, то мы не против. Если как помощник полковника Петрова, то пишите, обосновывайте свое предложение перед Главным Политуправлением. Посмотрим, что оно скажет.

– Хорошо, я сегодня же отправлю это предложение в Москву за нашими подписями – обрадовался Субботин, но Рокоссовский моментально осадил его.

– Нет. Только за вашей подписью. А сейчас давайте решим с полковником Петровым. У вас есть документальные материалы, говорящие о недостойном поведении коммуниста Петрова? Если есть, то немедленно предоставьте их нам, если нет, то вопрос о нем считаю решенным – маршал вопросительно посмотрел на Субботина.

Комиссару очень хотелось сказать об имеющихся у него сигналах о контакте Петрова с немецкими женщинами. Их, правда было всего два, но и этого было достаточно, чтобы задвинуть несносного "якута" раз и навсегда. Он уже был готов раскрыть рот, но взглянув на командующего и начштаба, понял, что они только этого и ждут.

Все дело было в том, что у комиссара у самого были некоторые прегрешения на любовном фронте. Конечно, это было давно и неправда, но член Военного совета интуитивно понял, его противостояние достигло опасного предела, для него самого.

– Товарищ Малинин, приказ на полковника Петрова готов? – нарушил изрядно затянувшееся молчание Рокоссовский.

– Так точно, товарищ маршал – Малинин проворно раскрыл папку и положил её перед командующим. Взяв из стаканчика темный синий карандаш, маршал размашисто расписался под приказом и вернул папку начштабу.

– Известите товарища Петрова его новые обязанности. Все необходимые инструкции он получит через час. Думаю, к этому времени шифровальщики управятся.

– А как же Москва? Разве мы не будем с ней утверждать кандидатуру Петрова? – удивился Субботин.

– Товарищ Сталин оставил это на мое усмотрение и ждет скорейшего выполнения своего приказа, – любезно пояснил политработнику маршал, – вы свободны товарищи.

Столь необычное изменение в своей судьбе полковник Петров воспринял с удивлением и иронией. Дело было в том, что полковник ранее уже бывал в Париже. Первый раз, когда ехал в Испанию и второй раз, когда покидал её. На ознакомление с французской столицей в общей сложности ему выпало почти четверо суток и этого вполне хватило, чтобы понять и уловить его веселую и радостную суть. По понятным причинам он не мог знать легендарное утверждение о том, что Париж – это "празднике который всегда с тобой", но если бы знал, то несомненно полностью согласился с ним.

Местом дислокации советских войск под Парижем был избран его восточный пригород Шуази-Ле-Руа, где имелись военные казармы, находящиеся в хорошем состоянии. Построенные накануне Первой мировой войны, они за короткий период сменили много хозяев. Сначала по праву собственника ими владели французы, затем их заняли немцы, которых сменили американцы, но не надолго. После того, как война ушла на восток в Германию, на флагштоке гордо взвился французский триколор, к которому неожиданно присоседился и красный флаг.

Чтобы не вызывать ненужного ажиотажа среди французов, он был вывешен только над казарменной комендатурой, где разместился штаб советской дивизии. По своим размерам "молоткастый серпастый" полностью уступал в размерах всем штандартам и знаменам бывших здесь до него. Маленький и аккуратненький, он сразу стал местной достопримечательностью и каждый вечер, французы с интересом приходили смотреть на него.

Сразу заговорили о казаках русского императора Александра стоявших под Парижем целых два года и подаривших французам после своего ухода множество детей и название бистро. Особо продвинутые знатоки истории сразу же стали показывать на коре деревьев следы, якобы оставшиеся после казацких уздечек. Но большинство французов волновали совершенно другие вопросы; собираются ли русские платить займы царского правительства и что они могут предложить на обмен. У стоявших неподалеку, на аэродроме Орли американцев, этот процесс был поставлен на широкую ногу.

Это соседство было далеко не случайным. Приглашая русских во Францию, де Голль вовсе не собирался разрывать отношения с самой богатой страной мира. С чисто иезуитской хитростью он сталкивал лбами Сталина и Трумэна, в надежде получить от этого хорошую выгоду для французского государства. В виде оружия, продовольствия, мануфактуры и кредитов.

Позиция американского президента на этот шаг де Голля была ещё неизвестна, но товарищ Сталин не собирался сажать себе на шею подобного нахлебника.

– Трофейным оружием поможем, на нервах у американцев поиграем, но никаких других авансов и обещаний французам не дадим. Кто бы ни был у власти во Франции, жадность и колониальные интересы возьмут вверх, и они забудут всю нашу помощь и боевую дружбу. Такова природа империализма – объяснил свою позицию советский лидер, на очередном заседании Политбюро.

Чтобы избежать малейшего контакта с американцами, выход в город военнослужащим любого звания был категорически запрещен, но он не касался самого полковника Петрова и офицеров его штаба. Сразу по прибытию в Париж он должен был отправиться на встречу с генералом де Голлем, но из-за тонкостей дипломатии она не состоялась. Желая подчеркнуть свою занятость, французский лидер отправил на встречу с русским своего зама, дивизионного генерала Севрэ. Для полковника этот факт не имел никакого значения, но глава военной миссии во Франции генерал Суслопаров настоял на том, чтобы вместо Петрова, к французам отправился его новый начштаба полковник Красовский.

Подобный дипломатический размен, Петрову был совершенно непонятен, но следуя указаниям из Москвы, он подчинился. Обговорив с советским послом ряд важных моментов касающихся пребывания советских солдат во Франции, он отправился в казармы в сопровождении джипа с охраной.

Шофер еще плохо знал дорогу и потому ехал с определенной опаской, боясь сильно разгонять автомобиль. Это обстоятельство позволяло сидевшему на переднем сиденье виллиса Петрову, внимательно разглядывать парижские улицы, по которым он ехал.

Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять охватившую город тенденцию демобилизации. Устав от войны и постыдной оккупации, Париж стремительно снимал с себя гимнастерки, бриджи, сапоги и торопливо облачался в пиджаки, брюки, ботинки. Спешно открывшиеся в великом множестве всевозможные кафе, бистро, кинотеатры, магазины и лавки, начинали жесткую и бескомпромиссную борьбу за кошельки и души парижан. Их главным врагом были так называемые блошиные рынки, стихийное порождение любой войны.

Но не только это, было отличительной чертой послевоенного Парижа. Сразу после окончания войны, по всей Франции началось преследование женщин имевших за годы оккупации связь с немецкими солдатами и офицерами. Столица Франции также не избежала этого поветрия и с одним из них, пришлось столкнуться в этот день и полковнику Петрову.

Возвращаясь в казарму, шофер случайно свернул не на ту улицу и вскоре, перед машиной полковника предстало необычное зрелище. Поперек тротуара стояла широкая скамья, на которой сидело несколько женщин, в окружении большой толпы мужчин. На груди у каждой из них висел плакат с косо намалеванными буквами, а руки находились за спиной, скорей всего связанные.

Окружавшие скамью мужчины были возбуждены, подобно грачам прилетевшим домой после зимовки. Громко переговариваясь и жестикулируя в сторону сидящих женщин, они распаляли себя перед очередным самосудом.

Скамья, плакаты на груди и связанные за спиной руки – такой образ был хорошо знаком всем советским солдатам, после длительного контакта с представителями арийской расы и европейской культуры. Поэтому Петров никак не мог пройти мимо подобного зрелища, хотя толпа нисколько не мешала движению автомобиля. Нужно было лишь только принять влево и двигаться своим курсом.

– Никак вешать собираются, товарищ полковник – изумился, сбросив газ шофер.

– Тормози! Сейчас разберемся – приказал Петров и, не дожидаясь полной остановки авто, спрыгнул на тротуар. Вслед за ним, не дожидаясь команды, вслед за командиром гурьбой высыпали автоматчики охраны. Взяв наперевес верный и безотказный ППШ, они принялись бесцеремонно расталкивать любителей самосуда.

Одернув парадный китель, украшенный золотыми погонами и боевыми наградами, Петров уверенно зашагал вперед, и озадаченные французы поспешно расступились перед ним.

Сделав несколько шагов, полковник вошел в круг толпы и увидел отвратительную картину. Перед скамьей стоял одетый в клетчатые брюки толстяк, обладатель большого пивного живота. С длинными усами и старомодными подтяжками, он походил на один хорошо известный образ немого кино двадцатых годов. Вот только вместо пивной кружки он держал в руках ручную машинку для стрижки волос, которой вершил правосудие.

Одна из сидящих на скамье женщин уже лишилась своей рыжей шевелюры и, уткнувшись подбородком в грудь, тихо давилась слезами, не смея громко плакать. В момент появления полковника, толстяк стоял перед другой жертвой мужского произвола, молоденькой девушкой лет двадцати. Властно взяв левой рукой за подбородок, он медленно поворачивал из стороны в сторону, сидящую на тонкой худой шее голову жертвы, выгадывая как лучше сбрить её каштановые волосы.

Худенькая, одетая в скромное ситцевое платье и поношенные туфельки, с полными слез глазами, она разом напомнила полковнику тех советских девчат, что встречали его в освобожденных он гитлеровской неволи городах и селах. Пройти просто так, мимо всего этого Петров никак не мог и потому громко и властно крикнул стоявшему к нему полу боком толстяку: – Отставить!

То, что случилось далее, было одновременно и смешно и грустно. Все дело заключалось в том, что полковник подал команду толстяку на немецком языке, и тот, как это нестранно, его прекрасно понял. Отскочив от скамейки с резвостью кенгуру и выпятив вперед необъятный живот, он бодро рапортовал: – Так точно, господин генерал!

Видя, что точно попал в десятку, Георгий Владимирович решил продолжить диалог, не дожидаясь пока прикрепленный к нему переводчик младший лейтенант Правдюк придет к нему на помощь. И для этого у него были свои причины.

По праву нося медаль "XX лет РККА" полковник быстро определил, что данный товарищ не столько владеет французским, сколько является соглядатаем из всех органов одновременно.

– В чем провинились эти девушки? – требовательно спросил Петров толстяка, как и положено генералу, пусть даже чужой армии, – что вы молчите, отвечайте!

– Это немецкие шлюхи, господин генерал и мы решили наказать их! – толстяк сделал пренебрежительный жест в сторону сидевших на скамейке и осклабился, ожидая со стороны Петрова проявления мужского понимания своим действиям, – прикажите продолжить?

– Нет! – коротко обронил полковник и подошел к девушке. Полностью раздавленная действиями своих соотечественников и возможно соседей, она не ожидала ничего хорошего от диковинного чужака, от которого исходили невидимые волны уверенности и силы. В её прекрасных карих глазах, не было и намека на порок, в каких-либо его проявлении. В них был только один страх и скорбь от позора, которому она несправедливо подверглась.

Война переламывала миллионы человеческих судеб, безжалостно калеча и травмируя их. Подобно средневековому алхимику, она вырастила новых гомункулусов, подняв со дна их души всю грязь и уничтожив всё хорошее, что там имелось. Много, ох как много подобных гомункулусов пришлось встретить полковнику за последние пять лет, но от этих встреч он не очерствел душой и не перестал верить, что хороших людей больше, чем негодяев.

Часто, верша правосудие в годы войны, Георгий Владимирович хорошо научился тому, что ко всякому человеку должно быть свое мирило. За одни преступления следовало казнить, за другие давать сроки для исправления, за третьи было достаточно страха, который претерпевал человек во время расследования. Сидящая на скамье девушка, по мнению полковника уже искупила свои прегрешения и больше не нуждалась в осуждении и порицании. Её следовало освободить, но с этим был полностью не согласен переводчик.

– Товарищ полковник, не надо вмешиваться. Могут быть нежелательные последствия. Это их дело, пусть и разбираются. Сейчас подобное твориться во Франции повсюду. Поедемте отсюда – тихо, но очень настойчиво заговорил Правдюк, пытаясь вразумить неразумного полковника, но Петров даже голову не повернул в его сторону. Закончив глядеть на француженку, он повернулся к толстяку.

– А, что ты сделал для того, чтобы она не стала немецкой шлюхой? Воевал с немцами, был в "маках" или боролся с немцами здесь в Париже? – полковник произнес это по-русски, чтобы стоявшие с ним солдаты поняли, о чем идет разговор.

– Переводите! – потребовал он от Правдюка, вперив требовательный взгляд в толстяка.

– Что так и переводить!? – изумился младший лейтенант.

– Вам двадцать раз повторять надо? – громыхнул Петров. Правдюк попытался что-то сказать, но столкнувшись с его взглядом, покорно раскрыл свой разговорник и с горем пополам перевел вопрос полковника.

– Я не военнообязанный, господин генерал! Я пекарь и всегда только и занимался, что выпекал хлеб с булочками – обиженно воскликнул толстяк и его поддержал нестройный гул мужских голосов.

– Скольких немцев вы убили, защищая свою страну и свой город? – обратился Петров к стоящим за толстяком людям.

– Товарищ полковник, вы нарываетесь на скандал. Это очень опасно – начал было нудить Правдюк, но получил в ответ властное: – переводи!

Вновь погрузившись в словарь, Правдюк справился и с этим заданием, ровно, как и с последовавшим за ним ответом.

– Мы не могли убивать их. За каждого солдата убивали десять заложников, а за офицера сто человек – ответил толстяк, обиженно тряся усами, и толпа вновь поддержала его своим гулом.

– Гады и трусы! Будь у нас все, такие как он, мы бы Гитлера никогда не прогнали – воскликнул седоусый сержант, чью гимнастерку украшали нашивки за ранение, две "Отваги" и солдатская "Слава". Сказано все это было по-русски, но с таким гневом и презрением, что было понятно и без перевода. От слов сержанта его усы разом поникли, а сам он став меньше ростом, трусливо спрятал стригальную машинку в карман своих необъятных брюк.