Текст книги "Киносценарии и повести"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)
13.12.90
Тамаз появился под утро. Вошел в мастерскую крадучись, и Ирине, которая, конечно же, бодрствовала, показалось, что не потому крадучись, что заботится о ее покое, а потому, что чувствует себя виноватым.
Она лежала якобы во сне, дышала ровно, пока Тамаз беззвучно раздевался, а, когда он осторожно, стараясь не задеть, не притронуться, устроился рядом, спокойно произнесла:
– Что мама?
Тамаз даже вздрогнул:
– Мама?
– Ну да, – пояснила с легкой издевкою в голосе. – Мама.
Тамаз заикался очень редко – и вот, это был как раз тот случай:
– П-п-по=м-м-моему в п-п-по-рядке.
– Ее сильно расстроило, что я выздоровела? – спросила Ирина.
Тамаз спрятал глаза, не нашелся что ответить.
17.12.90
Натэла Серапионовна давила на звонковую кнопку: Ирина пристально рассматривала свекровь сквозь широкоугольный, искажающий мир глазок. Потом открыла.
– Здравствуй, милочка, – сказала Натэла Серапионовна, входя в мастерскую решительно и по-хозяйски, нисколько не беря во внимание отнюдь не пригласительную позу невестки. – Что не отпирала так долго? Любовника прятала?
Ирина проглотила оскорбительную шутку, прошла за гостьей. Та поправила скособоченную картину, переставила цветочный горшок, смахнула с подчеркнутой брезгливостью невидимую пылинку со стола и, наконец, устроилась на диване. Ирина с ногами, по-домашнему, села напротив, в большое кожаное кресло:
– Как вы себя чувствуете?
– Как бы я себя ни чувствовала, умирать к сроку никому не обещала. А пообещаю – выполню.
Ирине страшно сделалось воспринять эти слова за намек.
– Я вам кофе сварю, Натэла Серапионовна!
Встала, пошла на кухню, всыпала горсть зерен в старинную деревянную мельницу, принялась методично, глядя в окно, вертеть ручку. Спиною почувствовала пристальный взгляд свекрови и, не обернувшись даже, спросила:
– Что-нибудь не так?
– Наблюдаю, – ответила Натэла Серапионовна. – Я многое в жизни повидала: и как на мнимую девственность ловят, и как на беременность. Но чтобы на смерть!..
Ирина уронила мельницу. Деревянный корпус раскололся, кофейные зерна заскакали по полу.
– Ладно-ладно! Не делай большие глаза. Не строй святую Инессу.
Ирина взяла совок, веник, принялась подметать.
– Не то что бы меня твой цинизм поразил – цинизму границ не бывает. Но как тебе не страшно словами было такими играть? Сглазить ведь можно!
– Вы что, убить меня собираетесь? – с попыткой улыбки подняла Ирина голову.
– Много чести будет – душу из-за тебя губить! Собираюсь только, чтоб ты знала: никого ты не обманула: ни меня, ни Реваза Ираклиевича! Тамаз мальчик, конечно, глупый. Он – художник, простая душа. Но и у него глаза откроются, уж я позабочусь. У тебя какие-нибудь анализы, снимки – есть? Что ты действительно болела раком?
– Уходите отсюда, Натэла Серапионовна, – сказала Ирина тихо.
– Я? Отсюда? Да с какой это стати?! Мастерскую сняла мальчику я. На деньги Реваза Ираклиевича. С какой это стати отсюда уйду?!
– Хорошо, – согласилась Ирина. – Вы, я вижу, хотите, чтобы уехала. Я уеду, если мне это скажет Тамаз.
– Ах, какая хитрая! Тамаз мальчик гордый! Тамаз никогда не признается, что его провели как ребенка. Не-ет! ты уедешь сама!
– Не уеду, – ответила Ирина твердо. – Сама – не уеду.
– Еще как уедешь! – возразила Натэла Серапионовна. – И не просто уедешь, а приведешь мужика, устроишь, чтобы Тамаз застал тебя! не беспокойся: он – не убьет! – застал и выгнал! к ебеней матери!
– Да вы! – поразилась Ирина. – Вы! сумасшедшая!
– Я?! – расхохоталась Натэла Серапионовна.
– Сумасшедшая, – тихо повторила Ирина: не свекрови уже – себе.
– Не-ет, милочка! Я очень даже нормальная. Реваз Ираклиевич собрал все подробности насчет тех десяти тысяч!
– Каких еще тысяч? – удивилась Ирина.
– Таких, что ты вымогала у Тамаза в Пицунде. Ты в тбилисской тюрьме еще не бывала?
– Десять тысяч?.. Вымогала?.. – Ирина опустилась на стул.
– Вот, смотри! – достала Натэла Серапионовна бумажку из сумочки, помахала над Ириною в высоко вытянутой руке. – У меня есть документы! Тамазик попросил эти деньги откупиться от абхазов. А Реваз Ираклиевич все выяснил: это ты с него требовала, ты!
!Красные купюры закружились, полетели, как ржавые листья, во тьме, то и дело высвечиваемые пронзительным сиянием маяка; Тамаз шел по базару, осыпая Ирину лепестками роз!
– Хорошо, Натэла Серапионовна, – сказала Ирина. – Я подумаю. Только оставьте меня сейчас одну.
Свекровь пикнула электронными часами:
– Сегодня среда? В понедельник передаю документы следователю. – И, задержавшись на мгновенье в дверях, произнесла эдак проникновенно: – И послушай моего доброго совета, милочка: никогда никого не лови больше на смерть. Это грех. Кощунство. Ах, да!.. – как будто вдруг вспомнила. – Ты ж некрещеная!
– Откуда вы знаете?! – простонала Ирина.
– Как откуда? – спросила свекровь так наивно, как только сумела. Конечно, от Тамазика.
И ушла.
Все плыло у Ирины перед глазами! Она вытащила из-под кровати чемодан, сумку, стала, как сомнамбула, бросать в них одно, другое! Приостановилась на мгновенье, огляделась в задумчивости. Взяла банан-двухкассетник. Включила. Ожила мелодия, та самая, под которую добиралась Ирина от Сибири до Грузии.
Снова принялась было за сборы, но вернулась к магнитофону, поставила на пол, посреди комнаты, присела на корточки. Вырубила музыку, нажала на красную кнопку записи. Сказала:
– Тамазик, я еду домой: надо выписаться, попрощаться, вообще: уладить дела. Сам знаешь: все у нас с тобою случилось так! внезапно. Позвони мне туда. Я вернусь, как только позовешь. Мой телефон: два ноль два двадцать два. Смешной телефон, правда?
Ирина думала, что бы добавить еще, пленка вертелась беззвучно, но тут внизу хлопнули дверцы подъехавшего автомобиля.
Ирина глянула в окно: Тамаз с приятелем извлекали из багажника универсала огромный макет храма, возвращенный с конкурса. Водитель помогал изнутри.
Ирина засуетилась: бросила в чемодан какое-то платье, побежала в спальню снимать гобелен!
Храм уже стоял у подъезда, мужчины прилаживались поднять его, чтоб нести. Ирина поняла, что ничего больше не успеет, так и оставила гобелен повисшим на угловом гвоздике. Наскоро щелкнула чемоданными замочками, дернула сумочную молнию, накинула пальто, сунула в карман шапку. Выскочила на площадку.
Храм полз, надвигаясь по ближнему пролету, но, слава Богу, загораживал Ирину от Тамаза. Ирина скакнула бесшумно на верхнюю площадку, осторожненько перегнулась через перила, увидела, как вплывает храм в мастерскую!
Когда дверь захлопнулась, легко и быстро сбежала вниз.
Выбралась из такси. Достала вещи. Пошла в здание. На мгновенье задержалась в дверях, обернулась.
Обернулась и от кассового окошечка в самый момент, когда нужно было отдавать за билет деньги, и – последней входя в загон на досмотр, и едва удерживаясь на крайней ступеньке аэродромного автобуса, и даже – на верхней площадке трапа, раздражая подгоняющую не задерживать стюардессу.
Тамаза не было.
21.12.90
В родном городке снегу успело навалить столько, что Ирина едва пробралась к полуподвальному оконцу междугородной.
– Ой, Ирка, – выскочила Тамарка, – какие дела! Явилась – не запылилась! Ну ты, подруга, даешь! Щас чаю поставлю.
Ирина вытащила два пузыря "Сибирской".
– Ну ты даешь! – повторила Тамарка. – Щас, сядем тихонечко. Связи нету. Тишина-покой! – чай, закусочка, стакан – все это между прочим, в процессе разговора. – Ну чо ты, где, говори, давно приехала?
– Я сейчас, Тамарка, княгиня, – сказала Ирина.
– Ну? Треплешься!
– Зуб даю. Княгиня Авхледиани. Во, смотри, – и протянула подруге свидетельство о браке.
– Ой, Ирка! Ну давай, давай, рассказывай! Умру щас! – и Тамарка, вытерев руки о юбку, осторожно тронула иринину кофточку.
– Из Парижа. Хочешь померить? – Ирина принялась расстегивать пуговицы.
– Ой! – запунцовелась Тамарка и надела кофточку, осмотрела себя.
– Нравится? – спросила Ирина. – Дарю, – и набросила на голые плечи облезлое тамаркино.
– Чо, обалдела? – не поверила та.
– Да у меня таких! – соврала Ирина, чьи вещи остались в Тбилиси скорее всего навсегда.
– Ой, подруга! Ну, я теперь!.. – не находила Тамарка слов.
– Я, в общем, тут временно, – как-то само собою взяла Ирина подружкин тон, стиль. – За мною муж должен приехать!
– Правда-правда. Постой, послушай. Вот. Я, значит, домой, а там уже забито. В моей комнате зять спит. Ну, племянники. В общем, я – в театр, а Толя уволился. Помнишь – Анатолий Иванович, из Ленинграда?
– Ага. Псих такой. По крыше бегал.
– Вот. Меня на его место позвали. И комнату. Знаешь – театральная общага, рядом с перчаточкой?
– Ой, а зачем тебе? Место, комната, если муж?
– Постой, расскажу. Ты слушай. А он мне, в общем, должен звонить. По сестрину телефону. Сечешь?
– Ну? – продемонстрировала Тамарка, что сечет не очень.
– Междугородные все через вас проходят?
– Ну.
– Ну вот ты, и девочкам тоже скажи, что, если из Тбилиси будет чо по алькиному номеру, чтоб поговорили, записали чо передать. Ну, и мне в театр или я там загляну! Просекаешь?
– Ага. А чо это за тайны за такие?
– Никакие, подруга, не тайны. На зятя нарвется! Я ж машину папину продала!
– Машину? Ну ты, подруга, даешь!.. У него-то, небось, у твоего князя машин этих!
!Слова растворились, растаяли!
!Одна бутылка уже опустела, переполовинилась другая!
– !а у них, понимаешь, подруга, такие обычаи. Отец с кинжалом, страшный! Я, говорит, тебя прокляну! А Тамазик меня так к себе прижимает, любовь, говорит, сильнее проклятия!
– Здрово!..
!И вот: по последнему глоточку осталось на донышках стаканв!
– !я, значит, сто, а Тамазик с ними дерется. Одного бросил, другого!
– Каратэ, да?
– Ага. Чо-то вроде. И тут тачка подкатывает!
– Ага! – открывает Тамарка рот. – И чо дальше?
– Тамазик вынимает пачку денег!
!Так и досидели они, наверное, до самого утра.
27.12.90
Шла "Дама с камелиями"! Народу в зале собралось средне, впрочем, женщины постарше и девицы пострашнее всхлипывали, утирались платочками, не в силах спокойно перенести сцену объяснения Маргариты с отцом сожителя. Ирина сидела надо всеми, в звукобудке, и в нужных местах давала вердиевы скрипочки.
Охнула дверь. Ирина медленно-медленно, боясь и надеясь, надеясь и боясь, повернула голову.
Это был, конечно, Тамаз: парижский, на колесиках, чемодан в руке, ворох роз – в другой.
– Ой! – сказала Ирина и заплакала.
– Вот, – кивнул Тамаз на чемодан. – Платья твои привез.
В пустом и почти темном зрительном зале – только рваные клочья тусклого дежурного света едва долетали со сцены – сидели, держась за руки, Тамаз и Ирина. Порожняя шампанская бутылка, стаканы – рядышком, на полу; на соседнем кресле – ворох цветов.
Рабочие, переговариваясь матом, разбирали декорацию. Ирина полушептала, задышливо, как в бреду:
– Поверь, поверь, я ни в чем тебя не обвиняю, Тамазик. Я никогда ни в чем тебя не обвиню. Человек, когда он взваливает на себя что-то, рассчитывает силы. Хоть интуитивно. Ты знал, что я должна умереть, тебя хватило бы на два года для любого сопротивления!
– Неправда, – так же шепотом, лихорадочно возразил Тамаз. – Я первый раз сделал тебе предложение, когда ничего не знал!
– Нет-нет, не перебивай, это не так, это не так! Ты сделал предложение. Но ничем бы это не кончилось. Ведь все были против: друзья, родители! Ничем бы и не кончилось – вот и все!
– Кончилось бы, кончилось! – убеждал Тамаз.
– Вот именно – кончилось бы! – поймала Ирина возлюбленного на невольном каламбуре. – А тут на два года! Я и сама такая ж. Мне, когда поставили диагноз, предложили операцию – я почему отказалась? Тоже рассчитывала силы. Знала, что умереть – мне их хватит, а вот бороться за жизнь! Человек не обязан быть железным. Подвиг – это мгновенная концентрация духа. Во всяком случае – ограниченная во времени!
– Почему мы сидим здсь?
– А ты что? – чувствовалось: Ирина задаст сейчас главный вопрос, – ты приехал! надолго?
– Навсегда, – твердо ответил Тамаз. – Если тебе плохо в Тбилиси!
– Нет, Тамазик, нет! – продолжала бить Ирину лихорадка. – Я благодарна за твой приезд. Но это тоже только хорошие намерения. Родные, друзья! Работа, в конце концов!..
!Разговор казался бесконечным, ходил кругами, поэтому, когда мы увидели наших героев бредущими зимними ночными улицами – беззащитные цветы на морозе, парижское чудище на вязнущих в снегу колесиках: очень эффектно! – выяснилось, что продолжается он как бы с той самой точки, с того самого многоточия, на котором оставили мы его в зале:
– !Тбилиси сказка, Страна Чудес, Зазеркалье! Но маленькую Алису туда не пропишут!
– Как не пропишут?! Как, то есть, не пропишут?!
– Подожди, подожди, миленький! Я не в том смысле. Да хоть бы и в том. Натэла Скорпионовна!
– Зачем ты ее так назвала?!
– Извини, Тамазик, само сорвалось. И ты прав, что одернул. Это твоя мать! Ты здесь все равно не выживешь!
– Совсем меня презираешь, да? Не считаешь мужчиной?
– Считаю, миленький, считаю. Я верю: ты способен на все. Ради меня, ради любви! Ради своей гордости. Но ты сломаешься тут, один, и я никогда себе этого не прощу.
– Как один? А ты?
– А я не в счет. Я – с минусом. Меня самое надо поддерживать!
!Фигурки уменьшались, таяли. Слова затихали!
У подъезда поджидал квадратный Васечка.
– Эй, парень, – сказал Тамазу. – Отойдем? А ты, Ира! давай. Давай-давай отсюдова!
– Васечка! – бросилась к нему перепуганная Ирина. – Это ж муж мой! Оставь нас, пожалуйста, в покое!
– Я сказал: чеши! Я тебя предупреждал? Предупреждал, спрашиваю?
– Тамаз, не надо! – крикнула Ирина. – Не связывайся! Беги! – и кивнула на дверь парадной. – Я его подержу!
Но тут и сам Тамаз прикрикнул:
– Уйди-уйди! Подожди в подъезде! Ну! Кому сказано?!
– Если что с ним случится, Васечка! – тихо произнесла Ирина.
– Слушай, – добавил Тамаз. – Кто тебя просит за меня заступаться, а? Я тебе кто: ребенок? женщина?! Уйди!..
Ирина убежала в парадную.
Тамаз пошел на Васечку.
Ирина бросила цветы на заплеванный пол, принялась трезвонить, кулачком колотить во все двери подряд. И, перелетая на второй этаж, увидела мельком в окне, как блеснул зайчик предподъездного фонаря на полоске отточенной стали, которою ударяет Васечка Тамаза.
У Ирины буквально отнялись ноги, и Тамаз успел уже осесть, а Васечка подчеркнуто спокойным шагом полураствориться в темноте, пока она нашла в себе силы выбежать на улицу, броситься к супругу.
На первом этаже одна из дверей, наконец, отворилась. Заспанный мордоворот в трусах высунул голову:
– Эй, кто тут народ будоражит?!
– Ты что, правда спала с ним? – Тамаз приоткрыл глаза, приходя в себя после шока, и это были первые его слова!
28.12.90
Вымыв и с психопатической тщательностью вытерев руки, сопровождаемый Ириною, одетой в умопомрачительное парижское nйgligй, брезгливо лавируя меж мокрыми пеленками, корытами и детскими велосипедами, бормоча под нос:
– Ужель та самая Татьяна? – Антон Сергеевич шел коммунальным общежитским коридором и только в конце его, у последнего, квартирного, выхода приостановился, взял Ирину за плечи, развернул, запустил руку в распах ее халатика и внимательно, не глазами – пальцами, осмотрел грудь.
– М-да! – хмыкнул.
Высунувшись из кухни, за ними давно уже наблюдала нечесаная соседка, исполнявшая в "Даме с камелиями" заглавную роль. Но Ирину не смутило и это, как не смутил докторов жест.
Антон Сергеевич вынул руку из распаха, сказал:
– Прости, пожалуйста, за тот вечер! За дурацкие приставания: как к горничной!
– Бросьте, Антон. Я уж и думать забыла.
– А я все помню, помню, помню! – с несколько наигранной страстью просопел доктор. – Недооценил тебя. – И промурлыкал не то иронически, не то всерьез: – Я так ошибся, я так наказан. Выходи за меня.
– Что? – не поверила ушам Ирина. – Вы ж только что лечили моего мужа.
– Ну, это! – пренебрежительно махнул Антон рукою.
– Что? – до смерти перепугалась Ирина. – Он не выживет?
– Он-то? – сейчас дктор не вдруг врубился в логику ирининых мыслей. Он-то выживет, успокойся.
– Ага, успокойся! С вашим умением ставить диагнозы!..
– Дура! – вдруг сильно обозлился Антон. – У меня гистограмма сохранилась, у меня фотографии! Я уже во все журналы послал! Это ж уникальный случай: ты выздоровела, потому что очень захотела!
– А может, – припомнила Ирина, – просто повела интенсивную половую жизнь?
– На тебе чудо свершилось!
– А если, – кивнула Ирина в конец коридора, – на нем не свершится?
– На нем тоже уже свершилось: ребро оказалось скользкое. А то б действительно! Просто я имел в виду, что мужья приходят и уходят!
– А вы остаетесь? – докончила-спросила Ирина.
– А я – остаюсь. Я еще и вскрывать тебя буду, – пошутил на прощанье.
31.12.90
Хоть и освещение свечное, праздничное, новогоднее, а от нашего взгляда не вполне укроется убого-богемно-провинциальная обстановка пятидесяти= с гаком =летнего временного жильца: Ирина здесь вторую неделю только, – с засаленными и изодранными обоями, с картинками, фотографиями и афишками, налепленными вкривь-вкось, с осколком зеркала на подоконнике давно не мытого окна, с широким продавленным матрасом на стопках кирпичных половинок!
Столик с рождественской елочкою и нехитрыми выпивками-закусками (даже шампанского раздобыть не удалось) придвинут к матрасу, на котором полусидит полуодетый раненый, vis-а-vis – Ирина в вечернем туалете и в украшениях. Сбоку, стоя, произносит торжественный тост одетая в парижскую кофточку Тамарка:
– !и пусть, значица, этот год, принесший вам, – удар глазками в сторону Тамаза, – столько счастья, станет только первым в счастливой их череде, и пусть отец ваш выздоровеет и проживет еще сто двадцать лет!
– Как: выздоровеет?! – прерывает Тамаз, а Ирина, глянув на подругу коротко и выразительно, поворачивает у виска пальцем.
– Ой, – смущается Тамарка. – Правда. Чо ж это я?!
– Вы мне можете объяснить, что тут происходит?! – взрывается Тамаз.
– Ничего не происходит, – огрызается Ирина. – Натэла Скорпионовна звонила, сказала, что у Реваза Ираклиевича инфаркт.
– И ты посмела смолчать?! Да хоть бы это тысячу раз была ее хитрость – я не имею права не ехать!
– Ты не имеешь права кричать на меня, – холодно возражает Ирина. Вот на что ты не имеешь права.
– Вы успокойтесь, пожалуйста, – встревает Тамарка, готовая зареветь. – Она тут же побежала! Она билет достала из брони, самый ближний билет. Она только на Новый Год не хотела расстраивать. Где билет, Ирка?! Ну, покажи же ему билет!
02.01.91
Едва удерживаясь под напором ветра, торчала на площади каркасная елка с горящими среди бела дня разноцветными лампочками, окруженная крепостью из крупных ледяных кирпичей. Пара закаленных ребятишек катались по бороде ледяного же Деда Мороза.
Ирина с Тамазом стояли на остановке-платформе, возле ярко-красного междугородного "Икаруса", того, кажется, самого, что пытался перегородить белому "жигуленку" дорогу жизнь назад.
– Я все понимаю, – говорила Ирина, гладя грудь мужа. – Не больно? спросила как бы в скобках и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Не надо ничего объяснять, ни оправдываться ни в чем. Я б их раздражала. Так? Правильно, миленький? Я все правильно говорю?
Тамаз молчал.
– Ты только позвони сразу, как будет возможность. Позвони и прилетай, да? Мы переберемся куда-нибудь далеко-далеко и заживем до самой смерти. Ладно? А насчет Васи ты все правильно сделал, что простил: он теперь, если сказал, – не появится.
В автобус поднялся водитель, запустил мотор.
– Ну все, пора уже, – легонечко подтолкнула Ирина мужа. – Дай поцелую. На прощанье! – и впилась губами в тамазов рот: исступленно, надолго. Потом оттолкнула: – Езжай! Езжай!
Дверь закрылась.
– Звони, слышишь?! – крикнула Ирина.
Автобус медленно тронулся, вывернул и поехал по длинной улице, переходящей в хакасскую степь!
07.01.91
Снова давали "Даму с камелиями". Маргарита Готье, утопая в кисее и кружевах, умирала медленно, печально и очень красиво! Когда на пороге появился ее возлюбленный, Ирина запустила в зал музыку!
11.01.91
– Ну чо? – засунула Ирина голову в телефонное окошечко.
– Не-а, – откликнулась Тамарка. – Чо, опять не зайдешь?
– И вчера не звонил, точно спросила? Ой, погоди-ка! – Ирина заметила на столе свежий номер "Известий", потянулась за ним.
– Ты чего это, княгиня? – удивилась Тамарка. – Политикой, что ли, увлеклась?
– Сейчас, постой. Показалось: фамилия знакомая, – Ирина лихорадочно пробегала глазами, пальчиком им помогая, столбец за столбцом. – Вот, точно! На встрече с Президентом присутствовали! э-э! э-э! вот: Р. И. Авхледиани.
– Это чо, тесть твой, что ли? А! – догадалась Тамарка. – Значит, он и не больной вовсе?! Ну, подруга, они дают!..
13.01.91
Служба подходила к концу.
– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, поми-и-луй! – пела Ирина в церковном хоре, если можно так назвать десяток старушек да парочку неудачливых в жизни молодиц. Отец Евгений бубнил свое приятным баритоном. Дьяк ходил сзади и важно кадил.
Когда все стали расходиться, отец Евгений остановил Ирину:
– Чего тянешь? Может, прямо сейчас и окрестимся?
Ирина задумалась на мгновенье:
– Все-таки подождите, батюшка. Я еще не совсем! готова.
15.01.91
Ирина приближалась к общаге в потемках.
Тамарка перетаптывалась у подъезда.
– Целый час дожидаю: где носит? Звонил, звонил! Сказал: конкурс пересмотрели, что он победил и что должен присутствовать на! как это? во! – достала шпаргалку, – на закладке, так что задержится недели на две на три. А здоровье в порядке. И что завтра в два по нашему будет звонить, чтоб ты была у аппарата. Придешь? Я Верку предупредила.
Ирина расхохоталась: громко, надолго.
– Э! – испугалась Тамарка. – Чо ты? Чо эт' с тобой?!
– Ну, Натэла Скорпионовна! – сквозь смех выдавила Ирина. – Это ж надо ж! Конкурс перевернула! Вот энергия! Вот жизненная сила!
– Э! чего ты?
– Ничего-ничего. Слушай, Тамарка: ты можешь вместо меня с ним завтра поговорить?
– А чо т?
– Н-ну! – замялась Ирина. – У меня спектакль.
– Днем?
– Ага, выезд.
– Брось ты! Такая любовь, подруга, а ты: спектакль.
– Ладно, короче: можешь?
– Ну.
– Скажи ему только одно. Не перепутай. Скажи: она сказала, что выполняет обещание. Повтори.
– Чо я, дура какая?
– Повтори! – закричала Ирина.
– Н-ну! – опешила Тамарка. – Она сказала, что выполняет обещание. Она – это ты, что ли?
– Я, я!
– Ладно! Только какая-то ты, подруга, стала психованная. Комната, чо ли, действует? По крыше скоро бегать начнешь?
16.01.91
– Я не стану креститься, – сказала Ирина отцу Евгению, подкараулив-перехватив его на заснеженной дорожке, возле церкви, когда он направлялся в свой тут же – в ограде – домик.
– Почему?
– Я грешница, грешница, – затараторила Ирина. – Не спрашивайте, скоро сами узнаете, – и побежала.
– Эй, Ирина, – сделал вдогонку несколько неловких из-за рясы шажков отец Евгений, но юная женщина летела, не оборачиваясь!
Пират бесился от восторга.
– Нету, нету, Пиратка, – развела Ирина руками. – Забыла я про тебя, ты уж прости.
Вошла в дом. Зять сидел на кровати, в майке и в дырявых тренировочных, смотрел по телевизору съезд.
– А, княгиня! – проявил неожиданную способность к сарказму. – Чо позабыла?
Ирина не ответила, прошла в бывшую свою комнату, тут же и появилась назад:
– Где папин стол?
– А зачем тебе?
– Где папин стол?!
Энергия ирининых слов несколько смутила зятя:
– В сарашке. Тут и так места нету.
Ирина развернулась, направилась во двор.
Пират снова бросился к ней.
Зять, накинув телогрейку, стал в дверях, наблюдая.
Ирина, отпихнув с дороги полуосыпавшуюся елку, подошла к сарайчику: стол, действительно, стоял тут. Дернула верхний левый ящик – оказалось на запоре.
– Ключ где? – высунувшись, крикнула зятю.
– А я к нему приставленный?
Ирина пошарила взглядом, взяла большой ржавый капустный секач, поддела раз, другой. Замок хрустнул. Выдвинула. Отцовские награды, документы какие-то, письма! Ирина разгребала их, забираясь рукою дальше, в глубину, к задней стенке.
Вот! Достала коробочку омнопона, металлический стерилизатор. Открыла крышку: все на месте: шприц, иглы, жгут. Положила в сумочку.
– Чо взяла? – заступил дорогу зять.
– Да тебе что за дело?!
– То! Покажи чо взяла!
– Смотри, – протянула Ирина сумочку.
Зять порылся, вернул:
– Ежели чо ценное сперла – управу найдем!
– Ладно-ладно. Альке привет передай. И ребятам.
– Опять на юг уезжаешь? Поблядовать?
Пират в третий раз бросился к Ирине. Она присела на корточки, сжала собачью голову ладонями, поцеловала черный влажный нос.
И – ушла!
Натэла Серапионовна кричала что-то в полутьме коридора, но Тамаз, не слушая, хлопнув дверью, через две ступеньки на третью несся вниз!
– До Красноярска еще есть места? – заглянула Ирина в кассовое окошечко!
Тамаз бежал по летному полю: уже откатывали трап!
Ирина прошла через весь длинный салон, устроилась на последнем двуместном сиденьи, у окна.
Автобус тронулся. Ирина увидела идущую мимо Тамарку. Подруга махнула рукою, крикнула что-то, но сквозь стекло не слышно было что!
Самолет приземлился.
Тамаз выскочил из аэровокзала, бросился к такси, на ходу доставая денежные бумажки!
Автобус плавно покачивало. Пассажиры дремали.
Ирина сняла пальто, закатала рукав черного свитерочка – того самого, в котором увидели мы ее впервые, – обмотала вокруг плеча жгут!
Тамаз мчался снежной степной дорогой. Встречь с ревом, оставляя смерч белой пыли, пролетел ярко-красный "Икарус"!
Ирина аккуратно надпилила горлышко, обломила стекло. Ввела в ампулу иголку, вобрала в шприц прозрачную жидкость. Осторожно положила шприц назад в стерилизатор, принялась за следующую!
Тамарка что-то втолковывала Тамазу посреди улицы, объясняла, размахивала руками, и тот вдруг, не дослушав, опрометью вернулся в машину, которая тут же сорвалась с места!
Ирина взялась за кончик жгута зубами, натянула!
Водитель гнал вовсю. За поворотом мелькнул, наконец, "Икарус", который прошел им навстречу десятью минутами раньше.
Машина обогнала его, резко, с заносом, развернулась, стала поперек. Шофер "Икаруса" покрылся мелким потом и вовсю давил на тормозную педаль.
Тамаз подскочил к двери и так сумел объясниться, что вместо заслуженного удара монтировкою по голове получил приглашающий жест и пошел по проходу, лихорадочно вглядываясь в лица спящих.
Автобус тронулся. На последнем сиденьи, привалясь головою к стеклу, дремала Ирина. Выдохнув с облегчением, Тамаз сел рядом.
– Ира, – легонько потряс за плечо.
Ирина лениво, медленно разлепила глаза.
– А! – сказала чуть слышно. – Тамазик! Ты здесь! Я тебя очень ждала! Я! я счастлива! Только дай капельку поспать, ладно? Я так устала! – и Ирина снова привалилась к стеклу.
Тамаз взял руку жены, наклонился над нею, прильнул губами.
Автобус катил по ленточке дороги среди ровного операционного стола заснеженной степи, огороженного зубчатым бордюром Саян.
А навстречу шестерка черных, черными же плюмажами украшенных коней несла карету на санном ходу: тоже черную, в золотом позументе, с траурно задернутыми шторами!
Декабрь 1990, Репино – июнь 1991, Москва.
МАЛЕНЬКИЙ БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ МИРА
история с невероятной развязкой
– Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли!
Н. Гоголь
1
Немцы шли на Ивана Александровича неостановимым полукругом: белобрысые, загорелые, веселые, в гимнастерках, засученных по локоть, с автоматами наперевес. Защищаться было нечем, да и бессмысленно: одному против целого батальона (это если не считать, что Иван Александрович был вообще человеком крайне мирным и близоруким и оружия в руках никогда не держал – даже пневматической винтовки в тире). Оставалось – хоть и стыдно – бежать, и Иван Александрович обернулся, но увидел сзади такой же неостановимый полукруг, только уже не немцев, а восточных людей в штормовках: китайцев – не китайцев, черт их разберет, может, татар каких-нибудь, – и тут вместо безвыходности мелькнула у Ивана Александровича надежда, что вовсе не на него нацелены огромные эти человеческие массы, а друг на друга, а его, может, и не заметят, особенно, если пригнется, упадет, распластается по земле, вожмется в нее каждым изгибом немолодого своего, полного и рыхлого тела, – не заметят, сойдутся над ним, никакого к этой заварухе отношения не имеющим, перестреляют друг друга, и тогда Иван Александрович, брезгливо лавируя между трупами, сбежит куда-нибудь подальше, на свободу, куда глаза глядят, чтобы не видеть ничего этого, забыть, не вспоминать никогда, – но надежда явно не имела оснований: и немцы, и китайцы действовали заодно. Иван Александрович толком не мог бы объяснить, почему он это вдруг понял, но ошибки тут не было, – оно и подтвердилось неопровержимо спустя буквально несколько секунд: кто-то из китайцев заиграл на глиняной дудочке мучительно знакомый, из детства пришедший мотив, и, когда положенные на вступление такты остались позади, люди двух рас согласно запели: Kleine weiЯe Friedenstaube, = Fliege ьbers Land! – песенку, что учил Иван Александрович в пятом классе, на уроке немецкого, – и ужас стал так велик, что какой-то защитный механизм сработал в иваналександровичевой голове, подсказав: не бойся, не страшно, так не бывает, сон! – но сбросить его удалось не сразу, к тому лишь моменту, когда оба полукруга уже сомкнулись над Иваном Александровичем, и началось непоправимое!
!Низкий потолок смутно белеет в темноте, усеянный жирными точками комаров; за тонкой фанерою стен звучат гортанные иноземные выкрики, смех: словно где-то рядом спрятан телевизор, и по нему крутят картину про войну; а вот и дудочка – нежно выводит проигрыш, и за ним продолжается прежняя песня: Allen Menschen, groЯ und kleine, = Bist du wohlbekannt, и Иван Александрович долго не может понять, проснулся ли окончательно или из одного сна попал в другой, менее страшный, но ничуть не менее странный. Что-то ноет, грызет под ложечкою, и это-то ощущение и подсказывает Ивану Александровичу, что он уже в реальности: Лариска. Лариска, которая его бросила, ушла от него пять дней назад.
Сейчас, когда точка отсчета определяется, фрагменты пяти этих дней лихорадочно, однако, в верной последовательности мелькают в памяти: и поиски жены по подружкиным телефонам; и насильно вырванное у нее свидание в кафе "Космос", на втором этаже, – свидание бессмысленное, ничего, кроме унижения, не принесшее; и неожиданное грешневское предложение: слетать в Башкирию, в Нефтекамск, написать горящий материал об интернациональном студенческом стройотряде (полетел бы он, как же, когда б не Лариска! – нашел Грешнев мальчика на побегушках!); и тоскливые сборы в дорогу: душ (ларискина купальная шапочка перед глазами, розовая; ларискин крем – белый шарик на стеклянной полочке у зеркала); чашечка кофе; пара рубашек (еще Лариска стирала), плавки, что-то там еще, брошенное в синюю спортивную сумку (подарок ларискиных родителей ко дню рождения); и перелет до Уфы; и лагман в грязной забегаловке; и стакан коньяку в штабе; и экскурсия в красном разбитом "Москвичк" мимо пяти– да девятиэтажных бараков; мимо трамваев, пыли; мимо мечети, куда тянутся вереницею бархатные, плисовые мусульманские старики: лица как из коры вырезаны; мимо Салавата Юлаева: эдакого кентавра, китавраса, полкана-богатыря, вздыбившегося над обрывом Агидели, посреди чистенькой, ухоженной зеленой площадки; и снова перелет, на сей раз короткий, двадцатиминутный, на Ан-24; и новенький, сверкающий "Икарус" на приаэровокзальном пятачке, БАШ 70-73, табличка "Отряд им. А. Матросова" за стеклом; и восточный человек лет сорока в форменной стройотрядовской штормовке: Ываны Ылыкысаныдырывычы? Ыч-чыны, ыч-чыны прыятыны! Бекыбулатывы, Хабыбулла Асадуллывычы, кымыныдыры ынытырылагыря "Гылыбы мыры". Жыдемы васы, жыдемы, сы нытырыпэныымы жыдемы. Дыбыро, кыкы гывырыца, пыжалываты; и Кама: широкая, низкая, с водою серою, тяжелой – свинцом не водою; и фанерный домик: две комнатки над самым берегом; и комары, комары, комары! Усытыраывайтысы, чырызы пылычыса ужыны, – и вот: усытыроился! Проспал все на свете. Укачало, наверное.
