Текст книги "Киносценарии и повести"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)
– Ну! – сказал Товарищ Майор жестко и нетерпеливо. – Чем обязаны счастьем видеть вас здесь?!
– Насколько мне известно, – начал Благородный Карась, – полковник Картошкин, Иннокентий Всеволодович, уволен в отставку, – и, не дождавшись от Товарища Майора ни подтверждения этой сентенции, ни опровержения, словом, никакой человеческой реакции, которая самим фактом своего существования могла уже как-никак подбодрить, вынужденно продолжил: Однако, он завладел совершенно секретными документами и использует их в личных целях.
– Ну уж секретными, – с подчеркнутым пренебрежением высказался Товарищ Майор. – Доносы! – и долгим спокойным взглядом посмотрел на Карася. – Это, кажется, ваша статья? – извлек из ящика стола толстый журнал и безошибочно раскрыл на нужной странице. – Вы так блистательно разоблачили наши безнравственные методы! да и не вы один. Нам просто бессмысленно теперь скрывать, что мы пользуемся доносительством. А если секретные в том смысле, что раскрывают доносчиков! Так ведь революционный процесс идет, перестройка. Многим приходится несладко, тому же полковнику Картошкину. Лес, как говорится, рубят!
– И все-таки, – не без робости встрял Карась, – мне казалось, что без серьезной необходимости!
– Нет-нет-нет! – решительнейшим образом перебил товарищ Майор. – Никак невозможно! Вот ведь! – углубился в журнальную статейку – !сами пишете: "недопустимо, чтобы Комитет государственной безопасности занимался чем-либо, кроме наших внешних противников, а избыток освободившихся сил, коли уж никак не в состоянии сократить, обратил на борьбу с мафией и коррупцией". Так что обращайтесь в суд, что ли. Или я не знаю! в милицию. В ЖЭК!
– Отлично! – вскочил оскорбленный Карась. – Благодарю вас! Я получил! исчерпывающий ответ. Особенно насчет ЖЭКа.
– Что вы, не за что, – отзывчиво отозвался Товарищ Майор. – Это наш долг.
Благородный Карась требовательно протянул руку и на наивно-вопросительный взгляд Товарища Майора пояснил:
– Пропуск! Могу я, в конце концов, выбраться из этого! здания?!
– А-а-а! – обрадовался, что понял, Товарищ Майор. – В конце концов разумеется. Какие могут быть разговоры! И пропуск вам выпишем. Только предварительно зафиксируйте, пожалуйста, смысл заявления, с которым вы сюда приходили. Собственноручно! – и подвинул по столу лист бумаги и шариковый, за тридцать пять копеек, карандашик.
– Это что, – вопросил Благородный Карась, – обязательно?
– А как же! Поднимут очередную шумиху, кампанию. А у меня вот оно ваше собственноручное. Да и перед начальством отчитаться: как-никак, а минут десять служебного времени вы у меня отняли.
– Понимаю! – протянул Карась. – И в противном случае – не выпустите.
– Отчего же, – возразил Товарищ Майор. – Выпустим и в противном. Рано или поздно – непременно выпустим. Согласуем с начальством!
Благородный Карась, оценив в полной мере "рано или поздно", покорно вернулся к столу и взял карандашик.
– Только будьте ласковы, без общих фраз. Как вы это! – кивнул Товарищ Майор на журнал, – умеете. Изложите: что, почему, зачем. Чем вас лично затронуло! Да, впрочем, вы понимаете, о чем я говорю!
– Вы вот так презрительно на меня смотрите, Иннокентий Всеволодович, – не отрываясь от разбора бумаг, продолжал Человечек, но тут вошел в помещение Некто, зашептал Человечку на ухо. Тот покивал понимающе, а впитав информацию, с благодарностью гостя отпустил: – Спасибо, спасибо, милый. Все правильно.
Милый исчез. Человечек помурлыкал с минутку под нос невнятный мотивчик, после чего снова отнесся к глухо, принципиально молчащему Полковнику:
– Итак, если не возражаете, – бросил короткий, но пристальный взгляд, – а вы, судя по всему, не возражаете, я пока оставлю архив тут. Мои люди разберут его по возможности, рассортируют! Вас я тоже оставляю здесь. Но не как главного хранителя, а в предварительном заключении. Помните? Попробую с максимальной точностью воссоздать условия содержания, которые в свое время предложили мне вы. Конечно, силы у нас послабее, но и пациентов поменьше. На случай, если кто-то особенно назойливый из ваших знакомцев будет вас домогаться, мы дадим им возможность с вами встретиться! И вы с полным самообладанием, как Штирлиц, объясните, что вот, мол, приютили у себя на время! ну, скажем, племянников из Рязани. И что сейчас вам, к сожалению, совершенно недосуг. Договорились? Эти вот документики, горяченькие, по первой разборке мною обнаруженные, – потряс Человечек пачкою листов, – я забираю с собою и прямо сегодня дам им ход. Ну а со временем, когда я подготовлю для нашего с вами архива достойное его помещение, мы и его, и вас туда и перевезем. А пока отдыхайте, поправляйтесь, – и Человечек направился к выходу. – Питание будет лефортовское, бросил, задержавшись на полпути, – из расчета тридцать восемь копеек в день. Вы, помнится, уверяли, что это очень полезно для желудка. Сейчас, правда, инфляция, но, с другой стороны, у вас и организм не молодой, как был тогда у меня, потребности меньше! Будем считать: так на так. Всего доброго. Да, чуть не забыл, – обернулся Человечек уже с порога, – чтобы у вас было больше искренности в актерских экзерсисах, если они понадобятся, ставлю вас в известность, что за вашей внучкою установлено пристальное, я бы даже сказал: ревнивое, – наблюдение. Так что в чрезвычайном случае! И не сверкайте так глазами! – прикрикнул вдруг гневно. – Вы уже семьдесят с лишним лет пользуете систему заложников. И – ни-че-го!
– Иван Николаевич ждет вас, – сказала секретарша Человечку, едва тот появился в огромных размеров роскошной приемной, и проводила к внутренним дверям, обитым кожею.
– Добрый день, – приветливо отнесся к Человечку Иван Николаевич, несколько нетвердо шагая навстречу по ковровой дорожке. – Рад видеть, – и подал для пожатия руку.
Человечек, однако, демонстративно спрятал обе свои за спину, чем заставил Ивана Николаевича выкручиваться из чрезвычайно щепетильного положения.
– Разрешение на особнячок подписали? – осведомился Человечек.
– Вот, – протянул Иван Николаевич тонкую папку красной кожи. – Сивцев Вражек. Сердце, можно сказать, Арбата.
– Получите, – изучив Разрешение и сопуствующие ему бумажки, швырнул на стол Человечек папку поневзрачнее, зато попухлее, и вышел вон.
– Не появлялся? – с порога спросил Благородный Карась у открывшей дверь Супруги.
– Девка его звонила!
– Почему – девка?! – возмутился Карась.
– Кто ж она еще? – пожала Супруга плечами.
– Я! Я попросил бы тебя! выбирать! выбирать! выражения! Это, в конце концов, неинтеллигентно! – взорвался Карась.
– Хорошо-хорошо, – присмирела ошарашенная Супруга, – не бесись.
– Я абсолютно спокоен. Абсолютно! Он у нее?
– У нее, – кивнула.
– Адрес сказала?
– Нашел дурочку!
Благородный Карась переобулся в тапочки, прошел на кухню, сжевал что-то, взяв с тарелки прямо рукой.
– Как ты думаешь? – обратился к Подруге Жизни. – Они уже?..
– Двадцать лет мальчику, – снова пожала та плечами. – Я собрала ему вещи, денег немного. Придется временно смириться.
– Э-то-не-воз-мож-но! – проскандировал Карась.
– А что ты с ним сделаешь? – поинтересовалась Супруга.
– Я с ним! я с ним! я с ним! поговорю!
– И объяснишь, как оказался на даче? – ехидно осведомилась подруга жизни.
Благородный Карась зарыл руки в седую шевелюру.
– Может – с нею? – простонал.
– А-га, – деланно согласилась Жена. – Так она тебе его и отдаст! Ничего, сам очухается! Ты вон чем дергаться – поешь, – налила в тарелку борща. – Как, кстати, твой поход?
Карась подчеркнуто не отреагировал на вопрос Супруги, но она плевать хотела на эту подчеркнутость и добавила:
– Ну, туда. В гэбэ!
– Не ходил я в гэбэ! – швырнул Карась ложку так, что она, пролетев по столу, шмякнулась на пол и обрызгала белые брюки. – Я туда не ходил! И не пойду! Это безнравственно – по собственной инициативе вступать в сношения с тайной полицией!
Супруга несколько обескуражилась реакцией супруга:
– Но ты же! ты же сам вчера! ты ж собирался!
– Я солгал тебе, солгал! – проорал Карась и выскочил из-за стола, побежал вон из кухни. – Со-лгал! Я вообще – лжец! – хлопнул дверью своего кабинета.
Человечек выбрался из автомобиля возле арки сталинского, в мемориальных досках, здания и направился во двор. И прямо тут, под аркою, его застали несколько по обыкновению фальшивые звуки духового похоронного оркестра.
Возле подъезда тихо толклось порядком народу. Вынесли сперва крышку гроба, потом – подушечки с наградами. Потом – самого виновника.
Человечек пробрался поближе и увидел строгое и спокойное лицо Карася-Мертвеца. Сзади шли женщины в черном, плакали. Катафалк уже выдвинул из мрачного чрева тележку.
Человечек постоял, посмотрел, потом – с большой серьезностью на лице: наверняка подумал о Вечности и Боге – снял шляпу. Кто-то из провожающих, увидев жест Человечка, покивал сочувственно головою и обратился со вздохом:
– Да, как говорится! Ушел от нас!
Человечек перестал думать о Высоком и отозвался:
– Скорее улизнул!
В тот миг, когда Благородный Карась возле справочного киоска пытался вызнать адрес Картошкина:
– Да как, то есть, нету?! – орал на справочную старушку, – как нету?! Он живет в Москве как минимум тридцать лет! – Человечек поднимался в Обитель Муз Художника.
Тот открыл двери сам.
– Вы один? – осведомился Человечек.
– Вы же просили, – отозвался Художник.
– А вы сразу так и послушались? – ухмыльнулся Человечек и довольно бесцеремонно, по-хозяйски прошел в мастерскую, осмотрел висящие и стоящие картины, приблизился к мольберту и, не смущаясь нимало, приподнял покрывало, поизучал холст и опустил снова. Хозяин мастерской ходил за Человечком в полной готовности в случае чего услужить.
– Итак, – уселся Человечек в кресло, – вы, судя по всему, догадались, о чем речь.
– Догадался, – потупился Художник.
– Вот, – достал Человечек из "дипломата" увесистый пакет. – Полное собрание ваших! сочинений.
– Понимаю.
– Даже не знаю, – сказал Человечек, – советовать ли вам давать мне за них такую немыслимую цену!
– А какую? – поинтересовался Художник.
– Которую я назову чуть позже. Репутация, конечно, попортится. Особенно на Западе. Но жить-то вы, в общем! – пустил Человечек многоточие, подкрепленное жестом. – Союз вас, пожалуй что, не оставит, заказами обеспечит. Академия из своих недр не изблюет!
– Называйте же, называйте вашу цену!
– Нет, право же, право – не знаю! Очень уж как-то! дорого! Раздобудете ли?
– Вы что, издеваться надо мною пришли?! – впервые проявил Художник чувство некоторого достоинства.
– Ну, как хотите, – развел Человечек руками. – Этот пакет будет вам стоить! сто тысяч.
Значительное облегчение, которое он тут же постарался сменить наигранной озабоченностью, выразилось на лице Художника.
– Долларов, разумеется, – добавил Человечек впроброс, сполна насладившись наигранной и в предвкушении натуральной озабоченности. – А то что ж получается? Лучшие галереи приобретают ваши шедевры за свободно, как говорится, конвертируемую валюту, а с собственными согражданами вы собираетесь рассчитываться резаной бумагою? Нехорошо, нехорошо. Презрительно как-то!
Художник сидел оцепенелый: губы только слегка шевелились то ли в подсчетах каких, то ли в молитве.
Человечек встал и снова принялся осматривать картины. Снял одну со стены:
– Не подарите? Разумеется – не в зачет.
– Берите, – равнодушно согласился хозяин. – Черт с вами.
– Тонкое замечание, – оценил Человечек. – Но – спасибо. А по поводу цены – я ж вас предупреждал.
– Согласен, – отозвался Художник. – Я согласен.
Благородный Карась свернул на Садовую и уткнулся в широкую и глубокую канаву, перегородившую проезд. Возле канавы сидел молодой парень, лузгал семечки и слушал через наушники музыку, воспроизводимую с висящего на шее импортного плейера. Карась дал задний ход, развернулся, направился в объезд. Но и с другого переулка пути не было: небольшой специализированный тракторок заканчивал траншею. Водитель его высунулся из кабинки и сказал Карасю:
– Водопровод, папаша, роем. Водопровод! Так что вали, пока цел.
Сытый, самодовольный Мужчина за письменным столом в ампирном кабинете хохотал ото всей души. Когда прохохотался, сказал Человечку:
– Да публикуйте, сколько заблагорассудится! Думаете, хоть один человек! из тех, кому это интересно! не знает меня как облупленного?
– Но все-таки! – на сей раз обескуражен был Человечек, – все-таки публичный скандал.
– Первый, что ли? Ну снимут отсюда, – обвел хозяин рукою лепную роскошь, – еще выше посадят. Эх вы, горе-шантажер! Идите отсюда, идите! Сто рублей хотите? Ну вас, до слез рассмешил, – отмахивался от Человечка ладошкою. – Ступайте!
Благородный Карась дернул калиточку, но та оказалась запертою. Постучал. Постучал настойчивее.
– Кого принесло? – раздался нелюбезный голос из-за забора.
– Мне бы! – промямлил Карась, – Иннокентия Всеволодовича.
– Нету его, – буркнули по ту сторону досок.
– А где он? Когда будет?
– По делам уехал. На сколько – не докладывался.
– А нельзя ли, – не унимался Карась, припершийся в такую даль в поисках сына, – нельзя ли его московский адрес узнать? Или хоть телефончик.
– Не положено! – отрезал зазаборный.
– А вы! – решился осведомиться Благородный Карась, – вы его сотрудник?
– Сотрудник-сотрудник, – согласился голос, и заскрипели по дорожке удаляющиеся шаги.
Благородный Карась прильнул к забору, выискивая щель, и увидел-таки, как усаживается в шезлонг здоровенный бугай, затягивается сигареткою и аккуратно стряхивает пепел в один из розовых цветков. Увидел – и тут же, почувствовав на плече неласковое прикосновение, обернулся.
– Нехорошо подглядывать-то! – столь же неласково, как прикоснулся, произнес парень с плейером. – А еще с виду – приличный человек.
– Да ладно! – панибратски обратился Человечек к Главному Редактору Модного Журнала, в кабинете которого и шел разговор. – Чего вам особенно стоит-то напечатать мою статейку? Вы даже можете пометочку сделать: не все, дескать, опубликованное выражает мнение редакции.
– Да у нас уже восемь номеров наперед сверстано, странный вы человек! – объяснялся Редактор. – Вы просто не в курсе специфики работы.
– Сергей Константинович, – сказал Человечек. – А вы вот это вот почитайте, пожалуйста. В смысле специфики, – и протянул Редактору лист бумаги.
Редактор сначала вздохнул от назойливости упрямого и глупого посетителя, потом со скукою взглянул на лист, потом скука сменилась любопытством, любопытство – удивлением, а оно, в свою очередь, – скорбной озабоченностью.
– Откуда это у вас?
– О! – сплеснул руками Человечек. – У нас такого добра сколько угодно. Как дерьма мамонта.
– И все – только на меня? – несколько даже удивился Главный Редактор, как бы оставляя в подтексте: и когда это я столько успел нагадить?
– Что вы, не только! – успокоил Человечек.
– А на кого еще? – скорбная озабоченность отлетела, уступив место азартному интересу. – Садитесь-ка, садитесь поближе! – пригласил, а в микрофон, нажав кнопку селектора, бросил: – Люда, я занят. Ни с кем не соединяй, никого не впускай.
Потом повернулся к Человечку, звонко хлопнул его ладошками по ляжкам, улыбнулся широко:
– Да мы с вами! мы с вами, дорогой вы мой человек, мы с вами, если правильно дело поставить! мы с вами горы свернем!
Подвал прибрали, хоть от былого великолепия порядка не осталось и следа: шкафы косо сдвинули в два угла, папки стопками разложили по полу, тут же рядом, за письменным столом, бывшим следовательским, расположился Интеллектуал лет под тридцать, разбирающий бумаги в свете настольной лампы. А двухметровое пространство у дальней стены огородили вмурованной в цемент пола стальной решеткою, в результате чего получилась камера для Полковника: кушетка, столик, парашное ведро!
Полковник сидел на кушетке, погруженный во внутренний мир, когда дверь отворилась, и вслед молодым людям, несущим компьютер, ксерокс, пачки бумаги и упаковки характерной вытянутой формы голубых конвертов, вошел Человечек, одетый в полковничий парадный китель.
– Сюда поставьте, – распорядился. – Подключите и свободны. А вы, отнесся к Интеллектуалу, – подите покурите, полюбуйтесь на розы. Я позову.
Пока распоряжения его исполнялись, Человечек приблизился к Полковнику, рассмотрел, как обезьянку в зоопарке.
– Нелличка сказала: дело идет на поправку. Да! здоровье у вас! Завидую, честное слово, завидую. Положению – отнюдь, а здоровью! Но согласитесь: ничего нет и дороже на свете. Вы, надеюсь, не против? – продемонстрировал китель. – Для вживания, так сказать, в образ. Система Станиславского.
Полковник поднял голову и поглядел на Человечка с ненавистью.
– А и зря вы так сверкаете очами, Иннокентий Всеволодович, ей-Богу, зря! Я ведь с хорошими известиями. Дело-то наше с вами закрутилось! Пробные шарики пущены и почти все сработали отлично. Капэдэ – девяносто процентов. Очень высокий капэдэ! И стоит ли так переживать личное несчастье, когда торжествует Идея?!
– Что с Машенькою? – спросил Полковник.
Человечек, развлекающийся красивой работою японского ксерокса, отвлекся от него:
– Вот видите – мы уже говорим. Два шага до сотрудничества. Что с Машенькою? А что с ней может случиться? Живет себе. Влюблена. Устроилась подавальщицей к Мак-Дональду: знаете, на Пушкинской? Превосходно себя чувствует. Надо думать, скоро вас навестит. Но в общем-то, беспокойство ваше понятно. Помните Кьеркегора? Он утверждал, что человек окончательно реализуется только в миг смерти, а до тех пор непредсказуем. Так что полная гарантия машенькиной безопасности – только ваша! – подразумел Человечек Смерть. – Или очень уж хорошее поведение. Примерное. Ну, как у вас в лагерях пишут: стал на путь исправления.
– Что будет со мной дальше? – выдавил Полковник.
– Вопрос, свидетельствующий о возвращении жажды жизни, – прокомментировал Человечек. – Это обнадеживает, – и продолжил развлекаться ксероксом. – Отличная машинка! Тоже ведь: предмет материальной культуры. Залюбуешься! Ах, да! О вашей судьбе. Я готов пообещать вам, что при искренней, – подчеркнул слово "искренней", – перемене в вашем ко мне отношении вы со временем обретете свободу. Но поверите ли вы моему обещанию, вот вопрос? Вы знаете, что я знаю, что вы – профессионал. Натура у вас, судя по архиву и по личным моим воспоминаниям – христианская не чересчур. Связей – я имею в виду гэбэ, милицию, – связей хоть отбавляй. Следовательно, получив свободу, вы непременно попытаетесь использовать ее, чтобы отомстить мне. Что, скорее всего, у вас и получится. Остается держать вас в тюрьме вечно. Но это – накладно.
Человечек поднес к полковничьей решетке несколько отпечатанных листов:
– Глядите-ка, как хорошо! Четкость поразительная. Вы в курсе, что ксероксами уже вовсю торгуют обычные комиссионки. Отобрали у вас с государством монополию на информацию. Ну, не хотите смотреть – не надо, – и снова отошел к столу. – Так что логика должна убедить вас, что мне придется прибегнуть! хороший вы эвфемизм придумали! к высшей мере защиты. И тем не менее я обещаю сохранить вам жизнь. Вот пусть логика и надежда борются в вас! Логика и надежда. А сейчас, если позволите, я хотел бы заняться делом. Виктор Владимирович! – крикнул наверх, подойдя к двери. – Разрешите вас на полчасика, – и, когда Интеллектуал спустился, уселся с ним рядышком за стол, произнес: – Начинаем массированную атаку. Следует, согласно предложенной вами системе, отксерить первые полторы сотни доносов и обеспечить их эффектную и одновременную доставку!
– То есть, профессор, вы полагаете, что вероятность генетической накладки невелика?
– Процентов десять, – ответил Профессор Благородному Карасю. – Правда, в следующих поколениях!
– Товарищи, товарищи, тихо! – оборвал этот негромкий, на ухо диалог и всеобщий легкий шумок Председательствующий, а в усиление слов постучал авторучкою о горло графина, – пора начинать!
Шептавшиеся Благородный Карась и Профессор сидели за длинным покрытым сукном президиумным столом на сцене какого-то огромного зрительного зала, не то Дома Кино, не то Дома Литераторов, в компании еще нескольких человек. Пусть кресла в зале были заняты далеко не все, народу собралось предостаточно. Когда шум поутих, Председательствующий встал и торжественно произнес:
– Друзья! Мы собрались здесь сегодня, чтобы учредить "Общество Пострадавших В Годы Застоя". Многие из вас являются членами общества "Мемориал", которое, выполняя Великую Нравственную Задачу полной реабилитации жертв сталинского режима, оставляет, однако, в стороне прочие жертвы нашего все еще тоталитарного государства. Я имею в виду не только и не столько так называемых прямых диссидентов, томившихся в тюрьмах и лагерях в период с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года и буквально до сегодня, но и многие миллионы журналистов, писателей, ученых, да просто – честных, порядочных людей, которым перекрывали кислород, которых зачастую вынуждали соглашаться на сотрудничество, но которые при этом!
Председательствующий со все большим вдохновением разливался соловьем, но звуки его речи как-то вдруг пожухли для Благородного Карася, удалились, потеряли разборчивость, когда он увидел появившегося в кулисе молодого человека с пачкою голубых конвертов в руке. Молодой человек замер на мгновение, как бы прицеливаясь, и спокойным, корректным шагом вышел на сцену, разложил конверты перед некоторыми членами президиума, в числе которых оказались и Председательствующий, и Профессор, и Благородный Карась. Благородный Карась рванул голубую обертку – одного мгновенного взгляда достало ему сориентироваться, – и сунул конверт в карман.
А по залу, пересекая его во всех направлениях, неслышно и деловито сновали молодые люди, и порхали по рядам конверты синими птичками.
Председательствующий скосил взгляд на стол, на конверт, потом – на Благородного Карася и на двоих других, которые тоже удостоились; кажется, все понял, налился кровью, но продолжал речь с тем большей уверенностью:
– Мы должны вывести на чистую воду всех, кто был причастен к позору непротивления, но вместе – увековечить мужество тех!
Благородный Карась несколько пришел в себя и, идентифицируя в зале владельцев конвертиков, делал пометки в записном блокноте.
Две толпы волновались на Пушкинской площади: одна – в нетерпеливом ожидании вкушения благ западной цивилизации, другими словами – в очереди к Мак-Дональду, вторая – неподалеку – в праведном негодовании на Комитет Государственной Безопасности, о чем свидетельствовали и многочисленные плакаты типа Открыть архивы КГБ!, Долой политический сыск!, Позор стране, главою которой может стать начальник тайной полиции!, и слабо доносимые ветром речи ораторов. Милиция охраняла общественный порядок обоих коллективов.
Усатый Джинсовый сидел на скамеечке, лизал мороженое и лениво поглядывал на стеклянную витрину Мак-Дональда, за которою сквозь счастливцев-едоков просматривались среди молодых мальчиков и девочек в красивых униформах Внучка и Юноша.
Юноша, отвлеченный голубыми птичками, замелькавшими вдруг среди митинга, на мгновенье замешкался с обслуживанием очередного едока. Внучка же, хоть и не отвлекалась от работы, погружена была в свои мысли, резюме которых и высказала Юноше:
– Если его не будет и завтра, поедем на дачу.
– Что? – переспросил Юноша.
– Завтра едем на дачу. С дедом что-то стряслось!
Ксерокс работал на полную мощь, едва не дымился. Четыре человека в конвейере обслуживали его: один подавал документ из подготовленной пачки, другой собственно копировал, третий брал готовую продукцию, раскладывал по голубым продолговатым конвертам, четвертый вставлял конверты в спецприемничек компьютерного принтера, и тот отбивал сухие зловещие очереди!
Благородный Карась накручивал тем временем телефонный диск в домашнем своем кабинете, по стенам которого висели два недурных пейзажа с древнерусскими включениями, похоже, что кисти Художника, портреты Бродского, Солженицына, Сахарова.
– Вячеслав Афанасьевич? Профессор Тищенко беспокоит. Вы не получили вчера! Бросьте дурака валять! Не шантажирую – напротив! Хоть минуточку помолчите! Вот так. Очень хорошо. Итак, вы, наверное, догадались, что не один. И что кроме нас самих помогать нам не станет никто. Ни-кто! Поэтому я приглашаю вас посетить меня завтра около восьми. Разумеется, вечера. Не узнют! При входе наденете маску! Ну, как заблагорассудится! Пшите адрес? Песочная, двенадцать, квартира тридцать девять, второй подъезд, четвертый этаж. Код двести восемьдесят три. Все, до завтра. Извините, у меня еще слишком много звонков. Та-ак! – положив трубку, снова взялся за блокнот, поставил в нем птичку, справился о следующем номере и – за диск.
А в соседней комнате карасева жена рылась в глубинах платяного шкафа, извлекая на свет Божий старые чулки и колготки, тут же с помощью ножниц превращаемые в чулки; некоторые – после осмотра – откладывала назад. Когда на полу скопилась внушительная груда, Супруга взяла верхний, натянула на голову, охорошилась у зеркала, появилась на пороге мужнина кабинета.
– Так?
Благородный Карась оторвался на миг от телефона, усмехнулся горестно:
– Выходит, что так.
– А тебе какой?
– Мне, – героически отрезал Карась, – никакого! Я предпочитаю бороться со злом с открытым забралом! Всегда кто-то один вынужден взять на себя главную ответственность! – и с добавочной яростью завращал диск.
Полковник притворился, что спит. Когда успокоенный этим страж вышел подышать воздухом, Полковник слез с кушетки, стал на пол, на колени, спиною к комнате, и под прикрытием собственного тела принялся пальцами, ногтями, зубами раздирать покрывало. Отодрав три полосы, Полковник накрепко связал их одну с другою, а на конце соорудил петлю. Накинул ее на шею, прикрепил хвост импровизированной веревки к решеточному пруту. И, не вставая с колен, начал отползать.
Петля затянулась, сделала больно, затруднила дыхание. Сил держать напряжение веревки и даже увеличивать его едва хватало. Но – хватало. Все-таки!
А где-то невообразимо далеко, за три с лишним тысячи верст от "Стахановца", под ярким, почти солнечным сиянием ртутных фонарей, дефилировали по Елисейским Полям от площади Звезды к площади Согласия Карась, Председательствовавший На Учреждении Общества Жертв Застоя – в руках еле умещаются пакеты, набитые сувенирами, и Новый Карась, судя по элегантной вписанности в пейзаж, проживающий в Париже давным-давно.
Карась-Эмигрант вертел в руках знакомый нам голубой конверт:
– Если такие пустяки, что же ты взялся доставить его сюда? Поездка на холяву, за счет фирмы?
Отечественный Карась замялся:
– Не все так просто, мой дорогой, не все так просто. Ты – здесь, а мы все-таки – там. То есть – наоборот.
– Здесь-то как раз все сложнее! – возразил Парижанин. – И как ты думаешь: он действительно даст этому ход?
Отечественный Карась печально кивнул. Собеседники помолчали.
– Придется возвращаться в отечество, – неожиданно, но вполне убежденно изрек Карась-Эмигрант.
– Возвращаться?! – не поверил или сделал вид, что не поверил ушам, Карась-Председатель. – В наше дерьмо?.. Да он тебя здесь не достанет!..
– Нет, старик, все наоборот. Именно здесь он меня и достанет. Все, что я здесь имею: положение, уважение, дом, наконец, я получил на незапятнанной репутации диссидента-изгнанника, на авторитете моего журнала! Придется возвращаться, старик.
– Да ты ж тут!.. – захлебнулся Отечественный Карась от обиды за товарища, – да ты что?!. Журнал!.. Пять книг вышло!.. Один твой дом чего стоит!.. Ты ж вчера на пресс-конференции сам говорил, что, хотя для тебя место проживания ничего не значит и ты сердцем, так сказать, всегда с Родиной, но не возьмешь на себя право снова ломать жизнь семьи. Жизнь детей, внуков!
– Это вчера, – задумчиво провещал Карась-Эмигрант и снова помахал голубым конвертом.
– Так ведь он же у нас тем более опубликует! – все уговаривал Карася-Парижанина Карась-Москвич, хоть вроде и посланный в столицу мира с противоположной миссией: видать, в глубине души чувствовал, что, сколько ни уговаривай, конверт весомее любых уговоров. Что, как говорится, написано пером!
И действительно – Парижанин стоял на своем:
– Ну, у вас! То есть: у нас! Пусть публикует. У нас я попросту затеряюсь среди подобных себе. Никто и внимания не обратит! Восстановят гражданство, стану работать! Еще, может, почетным гражданином сделают. Возвращенцев у нас любят.
Некий Карась появился из лифта и огляделся в поисках нужной двери. Она обнаружилась не только номером, но и приколотой к обивке запискою: Входите без звонка. Так Карась и поступил и оказался в прихожей Благородного Карася. Там наличествовало еще два плакатика: один – под свисающими со шляпочницы разномастно-разноразмерными чулками: Желаете сохранить инкогнито – наденьте, другой, с рукою-стрелочкой, направленной на ближайшую дверь: Проходите сюда F. Карась помялся несколько, натянул на голову чулок и, горько-иронически улыбнувшись собственному отражению, пошел в направлении, указанном нарисованным пальцем.
В кабинете скопилось Карасей больше десятка, и все, кроме хозяина, тоже в чулках. Прения были в разгаре.
– Да что я, гэбистов от урлы не отличу? Нанял себе охрану! – добрызгивал слюною инициатор Тайного Совещания.
– Э, знаете, – произнес с изрядным сомнением Карась, одетый коричневым, в рубчик, чулком. – Они себе иной раз таких набирают!
– Нету там гэбэ никакого. Нету, – тихий, но очень уверенный обкомовский басок провещал из-под чулка черного, ажурного, с парой стыдливых дырочек в районе покатого лба.
– А хоть бы и урла! – возразил чулок розовый, с цветочком на бывшей щиколотке. – С нашим вооружением да ухватками!..
– Не перестреляют, как куропаток, – милиция заметет! – Серый В Ромбик.
– Разбой пришьют! – подтвердил Чулок Телесного Цвета Со Спущенной И Наскоро Подхваченной Петлею.
– Я всегда утверждал, – обличил хозяин, – что рабы заслуживают своей участи! Еще Карамзин писал!
– Отчего же непременно рабы? – пробасил Черно-Ажурный, прервав Благородного Карася. – Вы выражения-то, Дмитрий Никитович, выбирайте. Не рабы – хозяева. Вас милицейский захват устроит?
– Да не пойдет на это дело милиция! Я уже выяснял! – кипел Благородный.
– А это уже – моя проблема, – успокоил Ажурный.
– Браво! – закричали Караси и захлопали в ладоши. – Вот и выход! Вариант! Превосходно! – и повставали со стульев, счастливые возможностью разойтись. – По одному, по одному выходим! Конспирация!
– Стойте! стойте! – преградил дорогу хозяин. – А вы не боитесь стать жертвами командира захвата? Или вот, скажем! поверьте, я не хочу вас обидеть! нашего уважаемого коллеги? – кивнул в сторону Черно-Ажурного.
