Текст книги "Киносценарии и повести"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)
Караси несколько приумолкли.
Черно-Ажурный проворковал:
– Я могу дать честное слово, что архив будет тут же уничтожен.
– Видите! – с радостным облегчением сказал Телесный Со Спущенной Петелькою, однако, общего облегчения не произошло.
– Честное слово! – протянул со смаком фразочку Карась из-под чулка коричневого, в рубчик.
– Если вам недостаточно моего честного слова! – обиделся Черно-Ажурный, направляясь к выходу.
– Почему ж недостаточно? Очень даже достаточно! – загудели, занервничали Караси, удерживая уходящего.
– В таком случае!
Но Благородный Карась был несгибаем: выступил вперед, стал перед Черно-Ажурным:
– Требую гарантий!
– Пожалуйста, – пожал плечами Ажурный. – Я попрошу, чтобы вас взяли с собой.
Наутро к Папскому Дворцу в Ватикане подкатил лимузин. Швейцарцы в черных медвежьих шапках отдали честь. Из лимузина через дверцу, предупредительно распахнутую шофером, выбрался знакомый нам по Садовой улице Батюшка-Карась в сопровождении Молодого Православного Священника. Навстречу по лестнице Дворца спускался Высокий Чин Католической Иерархии. Последовали приветствия, рукопожатия, блицы вспышек неизвестно откуда повылазивших репортеров. Католический Чин обратился к Батюшке-Карасю с недлинной половинкою фразы, которая тут же была переведена Молодым Священником:
– Его Преосвященство полагает, что аудиенция, которую Его Святейшество соизволило дать в вашем лице всей преображенной Российской Церкви!
Католический Чин продолжил фразу, в которой даже Батюшке, ни бельмеса не смыслящему в итальянском, внятными показались слова "Gorbatshoff" и "Рyeryestroyka". Но в этот как раз момент один из швейцарцев подал Батюшке-Карасю голубой конверт. Батюшка глянул на надпись и посерел с лица.
Что-то продолжал говорить Католический Чин, что-то переводил Молодой Священник – все звуки исчезли для Батюшки, заглушенные гулким стуком крови в ушах.
Когда пауза, повисшая в воздухе, перетянулась за всякие приличные пределы времени, потребного для обдумывания ответа, Батюшка-Карась пришел, наконец, в себя; пришел, впрочем, только отчасти – иначе не пробасил бы, склонясь к уху Молодого Священника:
– Спроси, понимаете, его потихонечку, не мог ли бы я получить, понимаете, в Ватикане политическое убежище.
И на взгляд-вопль изумленного услышанным Священника добавил:
– Если потребуется – готов, понимаете, принять католичество. Во славу Божию!
– Ч-черт! Понарыли! – выругался Юноша, едва не свалившись в канаву во тьме вечерней Садовой. – Постой, Машка! Давай руку!
– Эй, командир! – появился из мглы кто-то Высокий.
– Пошли-пошли, – шепнула Внучка. – Не ввязывайся.
– Закурить есть? – крикнул Высокий вдогонку и ускорил шаги.
Внучка, схватив Юношу за руку, побежала.
Побежал и Высокий, догнал возле самой полковничьей калитки, заградил путь.
– Дед, дед! – громко позвала Внучка. – Полко-о-вник!
– Да чего ты! – забубнил Высокий. – Кто тебя, понял, трогает?..
Калитка отворилась. На крыльце появился Человечек, освещенный электрическим отблеском из комнаты.
– Где полковник? – агрессивно выступила Внучка.
– Заходите, заходите, ребята, – очень добродушно сказал Человечек. Чего волнуетесь?
– А вы! кто? – осведомилась Внучка.
– Товарищи его, по работе, – широко и открыто улыбнулся Человечек. Приехали навестить. Он приболел немножко. Нелличка, где вы там? – жестко и нетерпеливо позвал во тьму.
Страшный, истерзанный, опираясь на руку Чернокудрой Нежной, появился из-за угла Полковник.
– Дед, что с тобой?! – бросилась к нему Внучка.
– Ничего, Машенька, ничего. Все в порядке. Все прекрасно. Пытались! ограбить. Вот, ребята приехали, – кивнул на Человечка и еще две-три тени, ошивающиеся около, – помогли. И доктор тоже есть, – взглянул на Ласковую. – Так что вы езжайте, езжайте в Москву. У меня здесь все! в порядке.
– Никуда я не поеду! – объявила Внучка решительно. – Тут что-то не так. Пошли в дом.
– Конечно, заходите, пожалуйста, – гостеприимно пропел Человечек.
– Поезжай в Москву, я сказал! – повысил голос Полковник.
– Иннокентий Всеволодович, – упрекнул Человечек. – Вы думайте, что говорите! Заходите, ребята, заходите.
– В Москву! – заорал Полковник так страшно, что Внучка с Юношею не сумели не послушаться, однако, едва двинувшись к калитке, оказались накрепко схвачены двумя тенями.
Человечек подал незаметный сигнал и третьей тени – Полковник тоже очутился в клещах, со ртом, зажатым чужой потной ладонью.
Две первые тени тащили ребят в дом, а Человечек отнесся к Полковнику:
– Не Штирлиц вы оказались, Иннокентий Всеволодович. Далек-ко не Штирлиц! Отправьте его на место. Наручники – обязательны, – бросил во тьму. – Извините, – вернулся к Полковнику, – у меня не столько людей, чтобы следить за вами каждое мгновение. А самоубийством жизнь вы покончите не прежде, чем я вам это позволю. Не в службу, а в дружбу, Нелличка, подежурь немного возле.
Полковника увели.
– Там у нас решетка еще осталась? – осведомился Человечек. – Молодых людей определите наверх, окошко зарешетите. Если будут кричать – заткнуть!
Тени рассосались выполнять распоряжения. Человечек вошел в дом, взял радиотелефон, набрал номер:
– Не разбудил? Ну-ну. Тут, понимаешь, обстановка несколько! усложняется. Нет, пока ничего серьезного. И тем не менее – переезд надо форсировать. Да прямо хоть сейчас! Хорошо, хорошо, до утра. Но как можно раньше! Я даже заночую здесь сегодня. Пока, жду!
А по ночной Москве чесала тем временем с недозволенной скоростью "Волга"-универсал. Юркий "жигулек" старался от нее не отрываться, для чего водителю, старому нашему знакомцу Благородному Карасю, приходилось манипулировать рулем, педалями и рычагом с явно непривычною резвостью. Проносились мимо красные волдыри светофоров, летели вслед безнадежные милицейские свистки – "жигулек" как приклеился к остекленному задку.
Водитель "Волги", понаблюдав за маневрами преследователя, покачал головою:
– Движок у нас слабоват, командир. Пятую сотню тысяч крутит.
– Да он все равно знает адрес. Какой смысл? – прозвучал голос с заднего сиденья.
– Ладно, – сказал Командир. – Сбавь.
Благородный Карась сбросил скорость в свою очередь и вытер со лба пот.
В мансарде, едва освещенной чуть сереющим небом, на фоне которого неприятно вырисовывалась наскоро вделанная в окно решетка, понурились на тахте Внучка и Юноша.
Внучка вскочила вдруг, бросилась на дверь, заколотила руками, ногами:
– А ну сейчас же выпустите нас отсюда! А-ну-сей-час-же!
Юноша подошел, обнял ее сзади:
– Перестань. Видишь ведь – бесполезно. Только удовольствие им доставляешь.
Внучка побилась еще капельку и заплакала от бессилия!
В том же едва сереющем утре возникла возле "Волги"-универсала с потушенными огнями тень, произнесла в щель от приспущенного стекла:
– Их там человек двенадцать самое маленькое.
– Ну что, ребята? – обернулся Командир. – Может, вызовем подкрепление?
– Брось, командир, – прозвучал голос сзади. – Двое на одного. Шпана неужто не справимся? Мы ж профессионалы. Стыдно.
Командир задумался на мгновение.
– Ладно. Тогда – пошли.
Бесшумно открылись автомобильные дверцы, вооруженные люди по-кошачьи выбрались наружу.
Когда Благородный Карась тоже попытался выкарабкаться из своей машины, Командир шепнул:
– Вы остаетесь.
– Но я! – взялся возражать Карась.
– Я сказал: остаешься! На тебя что – браслеты надеть? – шепотом прикрикнул Командир и, убедившись, что Карась смирился, поднял руку и растворился во мгле.
Остальные растворились следом, чтобы материализоваться уже возле дома Полковника.
На мгновенье сойдясь, они тут же и рассыпались, и вот одна из теней пружинисто перемахнула забор и навалилась на несколько в этот сонный час осовевшего часового. Ему, однако, удалось хрипло выкрикнуть:
– Менты!
Звякнуло выбиваемое стволом стекло, и навстречу тени, движущейся от реки, прозвучал выстрел. Тень вскрикнула, опала, но тут из-за куста справа протютюкала очередь по дому, осыпала еще несколько стекол.
– Окружены, сдавайтесь! – заорал Командир из-за тамбурка, и тут же, отколотая пулями, запуржила вокруг его головы мелкая щепа.
Бугай с "калашниковым" ворвался в мансарду и, не обратив внимания на Внучку и Юношу, пристроился у оконца, направил ствол в решеточную прореху, выпустил одну очередь, другую.
Внучка вскочила, схватилась за подножную скамеечку в намерении оглушить Бугая.
– Сядь! – дернул ее за руку Юноша, и Бугай прореагировал, замахнулся прикладом, но тут же и упал, успев обрызгать молодых людей разлетевшимся мозгом.
Внучка рванулась к выходу, Юноша снова попытался ее удержать:
– Стреляют же, дура! – и между ними завязалась нешуточная борьба.
Человечек тем временем полз меж кустов вниз по участку, к сортиру, к реке, сжимая в руке "макарова".
Заметил впереди шевеление, выпалил несколько раз. Шевеление стихло. Человечек пополз дальше.
Переваливаясь через забор, отчетливо вырисовался на фоне посветлевшего неба.
И тогда тот, лежащий, подстреленный, выпустил пулю. Она прошила затылок и вылетела через глаз. Человечек конвульсивно дернул пару раз ногою, обмяк, но не упал: так и остался висеть на заборе!
А в безопасном отдалении от дачи завороженно прислушивался к перестрелке Благородный Карась, до пота сжимая ручку автомобильной канистры.
Парень из группы захвата, тот, что подавал реплики с заднего сиденья, подложил под металлическую дверь пристройки гранату и прянул за угол.
Дверь покачнулась и рухнула внутрь, загремела по ступеням. Раздался страшный женский вопль.
Парень осторожно высунулся в проем и получил очередь через грудь. Пули вырвали пять клочков на спине куртки. Перешагнув труп, стрелявший поднялся из подвала!
Пальба мало-помалу начала стихать. Внучка пересилила-таки Юношу и ринулась по лестнице вниз. И тут же осела, схватилась за ногу.
Юноша выскочил на помощь:
– Ранили?.. Пошли! пошли-пошли, потерпи немного, – потащил ее назад, в мансарду; уложив на пол, сорвал с себя рубаху, разодрал, стал заматывать ногу, рану, из которой толчками выплескивалась кровь, и едва не потерял сознания от дурноты!
В свои пятьдесят седой, как лунь, Профессор Дмитрий Никитович Тищенко стоял на прежнем месте. Перестрелка умолкла окончательно. К "Волге" не вернулся никто. Рассвело. Освещенный косыми лучами встающего солнца, профессор двинулся к даче.
Вошел в калитку. Увидел трупы. Много трупов. И не сумел сдержать желудочный спазм!
Рвало профессора долго, и тогда даже, когда и нечем-то стало, и это совершенно вымотало. Таким вымотанным и пошел он, пошатываясь, ломая оставшиеся розы, лавируя между мертвецами. Приблизился к разнесенному в щепы тамбурку.
Переступил через того, с пятью дырками на спине. Едва не упал, поскользнувшись на крови. Заглянул вниз. Не желая выпускать из рук канистру, вынужден был встать на четвереньки, чтобы преодолеть лежащую на ступенях бронированную дверь, и наткнулся на раздавленную ею Нелличку Чернокудрую Очаровательницу. Снова начались спазмы.
И все-таки Дмитрий Никитович до подвала добрался. Солнце располагалось так, что достигало светом самый вход в помещение. Профессор открыл канистру, плеснул на шкафы, на папки с бумагами, на стеллажи! Достал спички, вынул одну, готовясь чиркнуть. И услышал вдруг шевеление.
– Здесь кто-то живой? – спросил испуганно, шепотом. Спрятал спички, сделал несколько робких шагов в глубину.
Полковник лежал на кушетке ничком, руки за спиною – в наручниках, рот заклеен широкой полосою пластыря, и, повернув голову на щеку, смотрел на зятя.
Несколько бесконечных мгновений шла эта молчаливая переглядка родственников. Не выдержав, Дмитрий Никитович двинулся к решетке, дернул дверцу, которая, естественно, не поддалась, застопоренная мощным импортным замком.
– Конечно, как же! живой человек! – бормотал. – А, ч-черт! М-минутку! м-минуточку!
Снова на четвереньках, стараясь не впустить в поле зрения Чернокудрую, Профессор одолел дверь. Остановился, шаря растерянным взглядом вокруг, и то ли услышал, то ли почудился ему шум автомобиля. Рядом с трупом того, с пятью дырочками, валялся пистолет. Дмитрий Никитович, косясь в сторону дороги, поспешно достал носовой платок. Осторожно поднял пистолет с земли – через ткань. Приладился. И снова пополз в подвал.
Изо всех сил воротя взгляд от Полковника, только направление удерживая боковым зрением, приблизился Профессор на несколько шагов к решетке, заговорил:
– Ради Бога, молчите, пожалуйста! Чем я вам помогу? Я все равно н-не! н-не! в состоянии. Замок, понимаете? Но спалить живого! Это уж слишком. Слишком, так ведь? Согласны? Вы только зла на меня не держите! Не держите зла!.. Все ж лучше, чем живьем!
И выпустил в Полковника все пули, что оставались в магазине.
С брезгливостью отбросил оружие. Достал заветный коробок, из него спичку. Отпятился к выходу. Чиркнул. Возник огонек.
Готовя дорогу к отступлению, Дмитрий Никитович оглянулся и увидел лицо наблюдающего за происходящим, совершенно остолбеневшего сына.
Пламя подбиралось к пальцам, обжигало их!
ЭПИЛОГ
(Лондон, 1995 год)
После долгой торговли маленький этюд Левитана ушел за восемьдесят тысяч фунтов. На порядок дешевле и почти сразу пошла амфора времен Боспорского царства. Затем служители вытащили на помост несколько огромных, металлом окованных серых деревянных ящиков.
– Лот сорок шестой: группа документов под общим названием "Архив полковника Картошкина", – возгласил аукционист. – Доносы виднейших научных, культурных и политических деятелей сегодняшней России. Начальная цена сто фунтов стерлингов.
Господин, украшенный изысканной шотландской бородкою, которая, впрочем, не особенно мешала узнать в нем старого нашего знакомца – Товарища Майора, скромно, но весомо поднял свою карточку из восьмого ряда.
– Сто пятьдесят слева! – прокомментировал аукционист, но тут же сам себя перебил: – Двести справа! – увидев, что на два ряда дальше от Товарища Майора столь же скромно поднимает карточку невысокий плотный мужчина с черной повязкою на глазу.
Тот, кого мы привыкли называть Человечком.
Аукционист обладал достаточным опытом, чтобы с одного взгляда понять: торговля будет долгой, упорной, ожесточенной.
А вот кто победит – аукционист предсказать бы не взялся!
Пицунда, 1990
ГУВЕРНАНТКА
история про двух проституток
"ГУВЕРНАНТКА"
Киностудия "Русь", Москва
Постановка не осуществлена
В фильме должны были сняться:
ЖЮЛИ – Анни Жирардо
КУЗЬМА ЕГОРОВИЧ – Евгений Евстигнеев (V)
РАВИЛЬ – Павел Семенихин
АГЛАЯ – Елена Сафонова
НАСЕЛЬНИК ВОСТОКА – Фрунзик Мкртчян
Группа NAUTILUS POMPILIUS
Почетный караул застыл у Могилы Неизвестного солдата. Оркестр неподалеку сиял трубами. Показался кортеж правительственных машин, остановился плавно и многозначительно. Из первой выбрался Кузьма Егорович, тут же окруженный сопровождающими его лицами. Тамбур-мажор взмахнул жезлом. Грянул Гимн Советского Союза. Кузьма Егорович подтянулся прилично случаю. Окончив играть советский гимн, оркестр принялся за Марсельезу. Кузьма Егорович стал несколько вольнее, зато представители французской стороны, напротив, подтянулись. Толпа парижан и гостей столицы, окружившая церемонию, стояла вольно, а смотрела – лениво. Марсельезу сменил меж тем торжественный марш, под который двинулся почетный караул, а сопровождающие лица поднесли Кузьме Егоровичу венок. Кузьма Егорович поправил ленточку, дав таким образом сигнал, и венок поплыл непосредственно к Могиле.
Марш продолжал греметь, сопровождаемый дикторским комментарием о том, что высокий гость из Москвы возложил венок, после чего в честь господина Кропачева состоялся прием в Елисейском дворце! – смонтированный же репортажем о захватывающих этих событиях видеоряд мелькал на экране небольшого телевизора, в который влипла сидящая у кассы Жюли. Мужчина немолодого и довольно жалкого свойства переминался с ноги на ногу, терпеливо ожидая, пока дама снизойдет до него – !а вечером господин Кропачев намерен устроить в советском посольстве ужин для членов центрального комитета и активистов Французской коммунистической партии.
Жюли, наконец, обратила внимание на клиента, но затем лишь, чтоб пригласить его разделить свой восторг:
– Какой представительный!
– Я больше по женщинам, мадам, – улыбнулся робкий ожидалец. – Мне бы! – и подмигнул куда-то в глубину здания. – Только у меня всего! – протянул несколько денежных бумажек.
– Ну! – осудила Жюли. – За такую сумму!
Клиент стыдливо потупился и вознамерился взять деньги назад, – Жюли, однако, их удержала.
Бочком, мелкой трусцою, покидал заведение человек с акцентом:
– Спасибо, мадам. Всего хорошего.
– Заходите еще, мсье Эжен, – кивнула Жюли и вернулась к незадачливому клиенту: – У меня есть отличная идея.
– Правда? – робко вопросил тот.
– Вы жертвуете свои деньги на одноразовые шприцы для Советского Союза!
– Я??!
– Вы. А я за это обслуживаю вас бесплатно.
– Вы??!
Последний вопрос прозвучал явно бестактно.
– Ты думаешь, – перешла Жюли "на ты", – если меня передвинули из основного состава во вспомогательный, я перестала быть женщиной? – и, выставив табличку ПЕРЕРЫВ, потащила клиента по коридору. – Подожди здесь.
Оставшийся без денег клиент с тоскливой опаскою поглядел на захлопнувшуюся дверь, за которою занимающаяся делом пара вопросительно посмотрела на Жюли.
– Деньги! – напомнила та. – Для России!
– На тумбочке, – не отказала, но и энтузиазма не проявила девушка.
– !преподнести десять тысяч одноразовых шприцев, приобретенных на средства докеров Марселя, – завершил речь лощеный человек, которого по внешнему виду никак нельзя было принять за докера Марселя, и, кряхтя, понес огромную коробку Кузьме Егоровичу.
Тот двинулся навстречу, а праздничная публика за накрытым столом зарукоплескала. Кузьма Егорович принял коробку и, пожалуй, тут же выронил бы ее, если б не подоспевший человек в безупречно нейтральном костюме.
– Спасибо, Равиль!
А внизу, у входа в посольство, экстравагантная, но несмотря на это, хорошенькая девица, обвешанная фотоаппаратами, пыталась прорваться вовнутрь.
– И вы смеете, находясь в свободной стране?!. – орала на посольского, хоронящегося за ажана.
– Ваша нелояльность в освещении событий в Советском Союзе! – в сотый раз объяснял посольский, и тут из такси выбралась, подбородком прижимая к верхней ее грани коробку поменьше, Жюли в обнимку с коробкой-двойняшкой той, что только что подарили докеры Марселя (в лице своего лощеного представителя) СССР (в лице Кузьмы Егоровича).
– Я – мадам Лекупэ! – через голову ажана крикнула посольскому. – Меня приглашали, – и из-за коробок неловко, но с очевидной гордостью помахала бумажкою.
– Мама! – бросилась к Жюли корреспондентка. – Скажи там своим! А то я устрою такой бенц!
– После своих грязных статеек ты еще смеешь?!. – зашлась Жюли в праведном гневе и скрылась за посольскими воротами.
Вероника успела щелкнуть входящую мать и пробормотала под нос:
– Проституток пускают, а пресса!
– !от нашего небольшого коллектива полторы тысячи одноразовых шприцев, – волнуясь, произносила Жюли. – А это, – достала маленькую коробочку, кокетливо перевязанную красной ленточкою, – пятьсот презервативов. От меня лично, – и слегка зарумянилась.
– Интересная женщина, – шепнул Кузьма Егорович Эжену, с которым мы расстались в вестибюле заведения страницею выше. – Кто она?
Эжен покраснел и замялся:
– Она! Она, Кузьма Егорович! Н-ну! наставница молодежи, если можно так выразиться. Из! пансиона благородных девиц.
Жюли поднесла обе коробки Кузьме Егоровичу. Тот, принимая, проникновенно глянул дарительнице в глаза.
Секретарь компартии Франции, наблюдая за сценою и стараясь не упустить с лица широкую улыбку, распекал своего секретаря:
– Провоцируете скандал?
– А как я мог отказать? – оправдывался секретарь Секретаря. – Активистка! член партии с пятидесятого года. Организовала сбор средств, – а Кузьма Егорович целовал Жюли ручку.
Тем временем очередной оратор успел завести прелюдию к очередному подарку:
– С неослабевающим интересом наблюдая за процессами, происходящими в Советском Союзе!
– Вот видишь! – упрекнул Кузьма Егорович Эжена, едва Жюли отошла. Значит, есть в Париже такие женщины! Есть! Чего вас ни попросишь!
Эжен поймал смешок засекшей публичный разнос хорошенькой посольской машинистки.
– Знаете, Кузьма Егорович! – вдруг приосанился. – Не те времена пошли! – Кузьма Егорович взглянул на Эжена с некоторым недоумением и чуть ли даже не с восхищением. – Посольство великой державы не обязано разыскивать кому бы то ни было гувернанток для внучек! Даже первым лицам государства! Даже если их дети разводятся с женами! – и Эжен бросил победный взор на машинисточку, которая давно уже занялась чем-то другим.
– Вот как? – спросил Кузьма Егорович с усмешечкою, а Эжен уже и рад был бы отказаться от опрометчивых слов, но поезд, кажется, ушел.
Оставалось упорствовать в диссидентстве:
– Да!
– Ну-ну, – покивал Кузьма Егорович, а Равиль сделал пометку у себя в блокнотике.
Взобравшись на дерево и держась на нем неведомо как, Вероника рыскала телевиком сквозь приоткрытое окно банкетного зала.
– Господин Кропачев! – крикнула с несильным акцентом, завидев Кузьму Егоровича. – Правда ли, что ваш сын – лидер рок-группы, самым жестким образом настроенной против режима?
Кузьма Егорович (рядом стоял французский Секретарь) брезгливо прикрыл окно, вздохнул:
– У нас пресса тоже совершенно распоясалась, – и, взяв собеседника под локоток, продолжил конфиденциальную беседу: – Так вот, не могли б вы по своим каналам поспособствовать, чтобы! – кивнул на Жюли, которая с повышенным достоинством и чрезвычайным изяществом пила кофе, – эта милая женщина поработала годик-другой в Москве. Для меня лично.
Французский Секретарь постарался сдержать на лице изумление:
– Но вы знаете кто она?!
– Еще бы! – кивнул Кузьма Егорович. – Именно поэтому. Тем более, что мне сообщили, будто она! высокая профессионалка.
– Что верно, то верно, – смущенно подтвердил Секретарь.
– Видите ли, у нас в стране сейчас возрождаются многие старые традиции, и мне хотелось бы оказаться в числе первых, которые!
– О, да! – восхитился Секретарь. – Вы очень смелый человек, господин Кропачев!
– У меня, конечно, тоже есть враги, – вздохнул Кузьма Егорович (Секретарь кивнул весьма понимающе), – но тот факт, что она – коммунистка, многим из них, надеюсь, заткнет рот.
– Коль уж вы все равно идете на такой риск! может, подобрать кого-нибудь! помоложе? Молодые, правда, не очень к нам идут, но если как следует поискать!
– Ну уж нет! – возразил Кузьма Егорович твердо. – Возраст! Опыт! Знание жизни!
– О вкусах, конечно, не спорят, – развел Секретарь руками.
– Вот и условились. С валютой у нас, правда! – пустил Кузьма Егорович многоточие. – Сами знаете!
– Молодая, конечно, обошлась бы вам дороже.
– Ну?! – изумился Кузьма Егорович. – Порядочки! Впрочем, дороже, дешевле – это не так важно: я решил передать вам авторские права на мою последнюю книгу, вы назначите мадам достойное ее вознаграждение, а на остальное! На остальное, – продемонстрировал, что и ему не чуждо понимание комических ситуаций, – купите для СССР одноразовых шприцов, – и, взяв с подноса рюмочку ликера, многозначительно поднял ее в сторону Жюли, которая расплылась в счастливой улыбке.
Во Внукове-2 шел на посадку правительственный самолет.
Несмотря на то, что было уже поздно, темно, сеялся дождик со снегом (Москва резко контрастировала с солнечным, разноцветным Парижем), коллеги Кузьмы Егоровича по руководству страною стояли в должном составе, выстроившись в ряд, только разве шляпы надвинули несколько глубже обычного.
Самолет остановился, подкатили трап, отворилась дверь. Кузьма Егорович показался в проеме и демократично пожал руку стюардессе. Шеренга встречающих двинулась навстречу!
А видеомагнитофон крутился на запись: в большой сосредоточенности наблюдал за встречею по цветному японскому монитору седовласый человек, которому ассистировал некто помоложе. Кузьма Егорович здоровался, отвечал о самочувствии – вроде бы нормально, обычно, обыденно, а вместе чуть ли не с опаскою, и все норовил скоситься куда-то назад.
Который помоложе на раз усек странность поведения и, справившись с рядком мелких экранчиков, переключил кнопку.
На большой монитор снова вышел проем самолетной двери: сопровождаемая Равилем, показалась в проеме Жюли, вся обвешанная коробками, картонками, чемоданами, сумками.
– Ну, Кузьма Егорович!.. – по внешности добродушно погрозил Седовласый в монитор.
Кузьма Егорович уселся в огромный лимузин, в такие же рассаживались встречавшие. Завыли сирены машин сопровождения. Замигали мигалки. Кавалькада, мягко тронувшись, в мгновенье набрала скорость и, словно нечистая сила, исчезла за темным извивом шоссе!
Жюли ехала на заднем сиденьи "Волги" и смотрела по сторонам. Слева неслись черные кусты и деревья, справа – под маревом освещенного нижним светом неба – посверкивали окнами окраинные кварталы столицы.
– Moscou? – со всею доступной ей восторженностью спросила Жюли.
Равиль обернулся с переднего сиденья и, неестественно улыбнувшись, отрицательно мотнул головою:
– Тропарево.
– Oui, oui, – согласилась Жюли, однако, едва завидев очередной массив, спросила еще восторженнее: – Moscou?
– Востряково, – снова мотнул головою Равиль, улыбнувшись в меньшей степени.
– Moscou?
– Очаково!
У въездных ворот загородной резиденции Кузьмы Егоровича мрачно стояла группка людей с протестующими против засилья аппарата плакатиками. Тут же, на снегу, между сосен, расположился рок-ансамбль – змеи проводов тянулись во тьму.
Едва завидев в конце подъездной аллеи фары эскорта, лидер ансамбля кивнул товарищам и, прервав проигрыш, ребята запели уж-жасно абличительную – по моде текущего восемьдесят девятого – песню. Особенно старалась одетая шубкою девочка лет пяти.
Медленно вплыл в распахнувшиеся и тут же схлопнувшиеся ворота кузьмаегоровичев лимузин. Никита бросил гитару через плечо, не сомневаясь, что товарищи подхватят, и скользнул сквозь проходную: Кузьма Егорович как раз выбирался из машины.
– Неужто привез?! – полюбопытствовал Никита, сопровождая отца к дому.
– Клоун! – бросил отец на ходу.
– Машка-а! – заорал Никита через весь двор. – Марш домой! Гастроль отменяется. Дед няньку привез.
А Кузьма Егорович, войдя в кабинет и повернув пипочку выключателя, первым делом бросил взгляд на десяток бюстов Ленина, стоящих полукругом на невысоких книжных шкафах. Так он и знал: каждый из идолов был творчески обработан: на одном – рыжий парик, на другом – женские бусы, к третьему прилеплена какая-то медалька, кажется – шоколадная! Не раздеваясь, Кузьма Егорович принялся убирать кощунственные добавки.
– А что, дед, ты правда няньку из Парижа привез? – спросила стоящая на пороге девочка. – Я с папой на гастроль хочу!
Кузьма Егорович обернулся со строгостью.
– Пусть! – сказал. – Пусть я упустил твоего отца. Но из тебя – человека сделаю.
– А, может, лучше – тоже упустишь? – с надеждою поинтересовалась внучка, но Кузьма Егорович не обратил внимания на дерзость: откуда-то сверху звучал особый зуммер.
Не закончив даже с ленинами, Кузьма Егорович ринулся по лестнице, специальным ключиком отпер дверь и снял трубку с телефона, рельефный государственный герб на диске коего заменял сразу все цифры.
– Спасибо, – буркнул, послушав. – Прямо сейчас? – выказал удивление не удивление, недовольство – не недовольство. – Лады!
Ребята под соснами, укручивали провода, аппаратуру, упаковывали в РАФик с названием ансамбля по борту.
Жюли совсем было прокатила мимо, но Никита успел заступить машине дорогу, открыл дверцу, нырнул головою в салон.
– Вы, что ли? – ткнул в Жюли пальцем.
– Bon soir, bon soir, – заулыбалась Жюли.
– Да будь я и негром преклонных годов, – назидательно продекламировал Никита, – и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то! Parler vous Franзais? – добавил с чудовищным акцентом.
– Mais certainement! – ответила обрадованная Жюли и затараторила по-французски: – Я так давно мечтала побывать в России! Glasnost! Pyeryestroyka! Gorbatchov! Я уже видела Москву издали – это производит неизгладимое впечатление!
Никита, отчаявшись переждать, закрыл ей рот ладонью, чмокнул в щеку, произнес:
– Любте Машеньку!
А Кузьма Егорович, плюнув на последнего ленина, стирал с него рукавом следы помады, когда в кабинете возник Равиль, кашлянул, привлекая внимание, скосил взгляд на часы.
– Ничего, – буркнул Кузьма Егорович. – Подождет, – и уж совсем неслышно добавил: – Не барин!
– Что-что? – спросил Седовласый у молодого своего помощника.
– Боюсь ошибиться. Щас, повторим, – и молодой заиграл на клавишах.
Завизжал звук, задергались фигурки на экране в обратном движении, плюнуло, щелкнуло, остановилось и снова поехало вперед с повышенным усилением звука.
– Не барин, – сказал Кузьма Егорович с экрана.
– Ага, – кивнул Седовласый. – Вот теперь – расслышал.
Равиль нетерпеливо переминался у открытой дверцы лимузина. Жюли стояла посереди двора, окруженная сумками, чемоданами, коробками.
– Надеюсь, – произнес Кузьма Егорович по складам на чудовищном французском, вычитав его из разговорника под мощным светом дворового фонаря, – что вам удастся найти деловой контакт, – и чуть подал вперед Машеньку, держащую деда за руку.
– Нам, – поправила Жюли и, показав на себя и Кузьму Егоровича, соблазнительно улыбнулась.
– Вам! – возразил Кузьма Егорович по-русски, подталкивая к Жюли Машеньку.
– Но мсье! – возмутилась Жюли. – При чем здесь она?! Я терпеть не могу маленьких детей! Я не знаю как с ними обращаться!.. – однако, Кузьма Егорович уже шел к машине:
– Совещание окончено!
Хлопнула дверца, лимузин исчез, двое разного роста стояли на заснеженном пространстве.
Жюли обдала Машеньку пренебрежительным презрением и принялась пересчитывать свои места – Машенька же составила крепкий снежок и послала в тетю. Жюли сверкнула гневным взором и пошла на девочку, которая подпустила ее поближе и только тогда побежала. Жюли не удержалась, бросилась вдогонку, но Машенька была вертче. Тогда Жюли тоже слепила снежок и кинула.
Со звоном осыпалось стекло. В дверях караулки вырос мент.
– Е-е-е! – высунула язык Машенька. – А я от тебя все равно сбегу: к папе на гастроль!
Намаявшись за день, Машенька заснула в своей кроватке, под плакатом, рекламирующим никитин ансамбль.
Жюли потихоньку притворила дверь детской и пошла на осмотр особняка. Комната открывалась за комнатою, лестница за лестницею! Повсюду висели и лежали дорогие ковры, стояла мебель, место которой, по-хорошему – в музее. Все убрано, вычищено, однако, странным образом ощущается отсутствие руки хозяйки.
В маленьком кабинетике второго этажа (Кузьма Егорович впопыхах оставил в скважине спец-ключик) стол был уставлен разноцветными, разноформенными телефонами.
