Текст книги "Киносценарии и повести"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
Ирония, однако, пропала даром: Дээсовец исчез, как бы растворился в воздухе. Полковник, впрочем, не слишком обескураженный этим обстоятельством, двинулся дальше в толпе Кузнецкого, отмечая взглядом то тут, то там расклеенные листовки. Посреди бурлящего книжного рынка остановился на минутку, повертел в руках Набокова, Солженицына, Бродского, поинтересовался ценами.
Вдруг среди жучков произошло шевеление, рынок в мгновение как-то сам собою рассосался. Полковник обернулся: приближался милицейский наряд.
– Старший лейтенант! – подчеркнуто громко окликнул Полковник возглавляющего наряд Сержанта и неудержимо весело спросил: – Перешли в милицию? Да еще с таким понижением?!
Якобы Сержант пробуравил Полковника серым взглядом и бросил через губу:
– Паяц!..
В рифму к тому, дачному, подвалу спустился Полковник по крутой щербатой лестнице флигеля Рождественского монастыря и оказался в столярной мастерской.
– Иннокентий Всеволодович! – вскочил с табурета навстречу вошедшему хозяин: пьяненький, но очень интеллигентный, в синем таком, застиранном, аккуратно выглаженном халатике.
– Николай Юрьевич, – здороваясь, склонил голову Полковник.
Дышащий на ладан черно-белый телевизор доносил сквозь сетку помех очередное заседание сессии Верховного Совета. Депутат с горящим взором страстно защищал Свободу Печати (с двух больших букв)! Мужчины постояли минутку молча, внимая оратору, потом Полковник, очевидно соскучившись, прервал паузу:
– Готово?
– А как же, Иннокентий Всеволодович! Мы ведь уславливались. А слово джентльмена! – засуетился Столяр: надел очочки из халатного кармашка, полез за верстак, извлекая стопку обструганных, проморенных, лакированных дощечек. – Вот так соберете, – принялся прилаживать одну дощечку к другой. – Вот так! И вот сюда – клеем!
– Спасибо, спасибо, Николай Юрьевич, – прервал Полковник. – Не первый, слава Богу. Знаю, – и открыл дипломат, где дожидалась момента гонорарный пузырь.
– Шестой сундук, сундук еще не полный? – вопросительно-улыбчиво пошутил пьяненький хозяин.
Шутка явно не понравилась гостю: он мгновенно подобрался, взгляд сделался жестким, тяжелым. Поставив бутылку на верстак, собрав дощечки под мышку, Полковник сухо кивнул и направился к выходу. Но Столяр преградил дорогу: обида высвободила механизм нетрезвой храбрости:
– Нет уж, постойте, Иннокентий Всеволодович! Не надо со мною так, будто эта бутылка! Не за бутылку я на вас работаю! И раньше работал – не за бутылку. Когда вы меня в свои пакости втравили! жучки ставить! микрофоны в табуретные ножки монтировать! Тут, может! – повертел Столяр ладошкою, – тут, может, обида! сладость падения! А вы! Вас ведь прежде моя сообразительность очень даже устраивала! умение с полнамека! Прямые-то приказы вы не очень любили отдавать! А сейчас дурачок удобнее? Который поверит, что вы решили на старости лет составить каталог домашней библиотеки? Я из уважения трепещу вас, полковник, – возвысил Столяр голос до пламенно-риторических интонаций. – А отнюдь не! Куда меня ниже этого подвала запрут? Может быть, честь? – расхохотался смешному словечку. Это вон этого, – кивнул через плечо на Парламентария С Экрана. – А я уж все! стабилизировался.
Полковник выслушал монолог молча, но, судя по примирительному резюме, с пониманием:
– Найдется кое-что и на этого.
– Вы уж не сердитесь, Иннокентий Всеволодович, – услышав примирительную нотку, вернулся Столяр к привычной уважительности. – Только так тоже нельзя, – и, подойдя к верстаку, откупорил водку. – Я тоже все-таки человек. А бутылка что? Бутылка – это!
Сейчас Полковнику уже неловко было уйти вот так просто, и он едва ли не с ужасом наблюдал, как разливает Столяр жидкость по двум подозрительным стаканам, как освобождает от липнущего к нему, неотдираемого, так что траурным ногтем приходится выколупывать, станиоля плавленый сырок, разламывает надвое:
– Прошу, Иннокентий Всеволодович, – пришлось приблизиться, взять с верстака и поднять стакан, – но труд скрыть брезгливость Полковник решил себе не давать:
– Сопьетесь вы, Николай Юрьевич! Вот ей-Богу – сопьетесь!
Возле гостиницы "Москва" волновалась толпа народа человек эдак на сто. Полковник остановился, с ироническим любопытством читая плакаты насчет турок-месхетинцев, насчет беженцев-армян, насчет какого-то провинциального начальства, и тут подкатила "Волга". Деловитая, подтянутая, целеустремленная, недурная собою, с красным эмалевым флажком на лацкане серого, изящно скроенного под скромный пиджака, вышла Дама-Депутат в сопровождении двоих шестерок и смело ступила в народ. Полковник по случаю оказался на ее пути.
– Здравствуйте, Иннокентий Всеволодович, – автоматически, машинально поздоровалась как-то вдруг сникшая, сдувшаяся Дама.
– Добрый день, Александра Александровна, – несколько криво улыбнулся Полковник.
– Меня поджидаете? – ужас нарисовался в депутатских глазах.
– Сегодня – нет.
– А-а! – с явным облегчением выдохнула Депутатка. – Очень рада, оч-чень! – Она, конечно, имела в виду соврать, что рада была встрече, но достаточно забавно получилось, что рада, что "сегодня нет", и Полковник с удовольствием отметил эту забавность. – Всего доброго, – и снова вся подобравшись, обретя уверенность, вклинилась в толпу, тут же обступившую ее с надеждами!
Выйдя из лифта, Полковник неловко поместил под одну руку и дипломат, и каталожные дощечки, а другою на ходу выкапывал из глубокого брючного кармана, из-под полы плаща связку ключей. Замок щелкнул, дверь подалась, но недалеко, удержанная цепочкою. Посыпавшиеся дощечки усугубили раздражение Полковника, выразившееся в слишком уж настойчивом, нетерпеливо-прерывистом звуке звонка. Полковник давил на кнопку до тех пор, пока раскрасневшаяся, возбужденная, смущенная, не появилась в дверной щели Прелестная И Юная Девушка, одетая одним легким халатиком – и тем явно наброшенным только что, впопыхах.
– Ой! Полковник! А что, разве сегодня уже вторник? Господи!
– Так вот и будешь разговаривать, через цепочку? – мрачно поинтересовался Полковник, собирая, коленопреклоненный, дощечки.
– Полковник, миленький! – Прелестная И Юная выскользнула на площадку и повисла на Полковнике, в результате чего дощечки снова оказались на полу. – Полковник, я совсем с ума съехала! Влюбилась как дура! Как полоумная! Ты не сердись, ладно! Он хороший, правда-правда! Таких теперь не бывает. Он! он! хороший!
Снова собрав дощечки, размягченный поцелуями внучки, однако изо всех сил стараясь сохранить видимость суровости, Полковник взялся за дверную ручку.
– Полковник, любименький! – повисла Прелестница на нем. – Не обижайся, пожалуйста! Не заходи, а! Я обед тебе все равно не приготовила!
Полковник сделался мрачен по-настоящему, застыл на миг и, решительным движением плеча отстранив с дороги внучку, зашагал к лифту. Прелестница бросилась вослед, и полы взлетели, распахнулись, подтвердив нашу догадку, что под халатом ничего на Внучке нету.
– Ты не прав, полковник, слышишь?! Просто такой момент. Неужто ты хочешь увидеть его! смущенным? Подавить, да? Чтоб он всегда при тебе?! Он ведь не виноват: это я ошиблась. Я с ума съехала – и пропустила вторник. Я пообещала ему, что мы будем одни, совсем одни, что никто не придет. Мы завтра к тебе заявимся, правда-правда. Вы познакомитесь. Честь по чести. Коньяку выпьете. Он тебе обязательно понравится. Ну полковник, слышишь, а?!
Полковник стоял лицом к лифтовой дверце, ждал кабину и на внучкины горячие речи внешне не реагировал. Из-за двери квартиры робко, однако, в полной готовности броситься на защиту подруги, выглядывал Юноша немногим старше Прелестницы. Рука его нервно застегивала пуговки на рубахе.
Лифт, наконец, явился. Полковник шагнул в него и нажал кнопку, так и не обернувшись. Когда дверцы за спиною схлопнулись, Полковник выпустил из рук и дощечки, и дипломат, закрыл глаза ладонью, словно от спазма головной боли, и буквально простонал:
– Господи! второго раза я не-пе-ре-не-су!
Вывески на дверях не было, окна-витрины плотно зашторены изнутри. Десятка полтора стариков и старух – так казалось в массе, на первый взгляд: возможно, из-за некоторого неуловимого стандарта в одежде; в действительности же встречались тут люди и вполне крепкие, никак не старше шестидесяти, да вот хоть бы и наш Полковник, – терпеливо ожидали времени, кто – группируясь по двое – по трое и тихо переговариваясь, кто, как Полковник – стоя гордо и одиноко. Один из этих, сравнительно молодых, подошел к заведению нервный, порывистый, возбужденный, чем сразу и выделился из подчеркнуто смиренной толпы. Потрясая сложенной вчетверо изнанкою наружу "Правдою", обратился к Полковнику:
– Посмотрите, нет, вы только посмотрите, что делают! Уже читали?! На кого замахнуться посмели?! Не остановить их – все рухнет! Натурально все! Вот как пить дать!..
Полковник стоял демонстративно индифферентно, как бы глухой, и Правдоносцу ничего не осталось, как с тем же монологом, только еще подбавив праведного возмущения в интонацию, перейти к кому-то следующему, потом следующему за следующим! Неизвестно, сколько бы так продолжалось и чем закончилось, когда б не отворилась таинственная дверь и не втянула в свой проем ожидающих.
Показав пропуск элегантной даме в белом халате – хранительнице этой закрытой столовой-музея для отставных аппаратчиков второго разряда, Полковник оставил на вешалке дощечки и плащ и устроился у стены, за угловым, на двоих, столиком, к зальцу спиною.
Полковник уже заканчивал поднесенный подавальщицею суп, когда стул напротив скрипнул под тяжестью некоего Пришельца, столь же нестарого и столь же мрачного, как Полковник. Полковник нехотя приподнял лицо.
– Иннокентий Всеволодович? Вот уж кого не ожидал!
– Иван Алексеевич? – Полковник узнал визави, улыбнулся саркастически, но вместе и сочувственно. – Значит, тоже до генерала не дотянули? В штатском, конечно, исчислении.
– Как видите, – развел руками Пришелец. – А вы-то как же в отставке оказались? Я полагал, что кто-кто, а уж вы-то! не в смысле вы лично! при любых пертурбациях на месте останетесь.
– То-то и оно, – вздохнул Полковник, – что не в смысле я лично. А я лично оказался засвечен. Вот начальство кость и бросило. Подопечные, знаете, расхрабрились, да и тиснули статеечку в "Огоньке". Свою, впрочем, роль обойдя более чем искусно. А вы сами посудите: кто я без них? Чем занимался бы? За что жалованье бы получал?
– Ай-ай-ай, – покачал сочувственно головою, поцокал языком визави.
– Ну, ничего, – улыбнулся Полковник, реагируя на сочувствие. – Ничего! Как заметил давеча один мой давний знакомец: шестой сундук, сундук еще не полный!
– Как? – переспросил состольник.
– Я, – пояснил Полковник, – к такому повороту готов давно. Очень давно. Лет уже двадцать, – и отправил в рот очередной кусочек котлеты.
Электричка отстучала, затихла вдали. Полковник, пропыленный, усталый, расстроенный, с неудобоносимыми дощечками под мышкою, брел по Садовой. Сквозь фиолетовую дымку вечера за ним наблюдали двое из притаившейся между дачами старенькой, с правым рулем, с заклеенной бельмом скотча треснутой правой же фарою "Тоеты".
– Во, смори, виишь! – толкнул локтем молодого, налитого силою Джинсового Усача опустившийся сиплый Забулдыга. – Снова доски таранит! А на хрена они ему, а? Скажи, на хрена? Смекашь? А подвал там знашь какой солдаты вырыли?! Мальчишками были – лазили. – По внешнему виду Забулдыги вполне могло подуматься, что мальчишкою он был при русско-японской войне, а не двадцать каких-то недалеких лет назад. – Этот подвал если, к примеру, картошкою затарить – до коммунизма до самого хватит. Ха-ха. Шутка, конечно. И дверь, как в бомбоубежище. Видел, да? Видел? И вобче генерал, а смори, как одевается. Машины опять же нету – электричкой. Смекашь, говорю? – и снова ткнул Усатого локтем.
– Я тебе щас потыкаю, свинья, – чуть слышно, сквозь зубы, оборвал Джинсовый.
– Да ты чо? – обиженный и напуганный, притих Забулдыга. – Я тебе, понимашь! как договаривались! а ты!
– Заткнись, – так же спокойно возразил Джинсовый. – На вот, – протянул зелененькую с Лениным, – и вали. И мы с тобой никогда в жизни не виделись, понял?
– Да понял я, понял, чо ты, все путем, – ретировался довольный добычею Забулдыга.
Усатый даже не глянул.
Полковник повозился у калитки, скрылся за нею. Спустя мгновения загорелись окна его небогатого дачного домика. Усатый запустил мотор.
Если не считать любовно оборудованного подвала, с которым мы уже имели случай свести знакомство, единственной роскошью скромной в остальном полковничьей дачи были великолепные розы – под них ушла вся свободная земля участка. В респираторе, в полиэтиленовом фартуке и специальных рукавицах Полковник и занимался ими в это счастливое погодою, не слишком, правда, уже раннее летнее утро: с помощью хитрого какого-то аппарата опрыскивал землю у корней, листья: лечил ли от болезни, защищал от вредителей, удобрял!
Шум подъехавшего автомобиля вывел Полковника из сосредоточенности, с которою он общался со своими любимцами. Дверца машины хлопнула за забором. Полковник бросил взгляд на часы, а с них – раздраженно-вопросительный – перевел на калитку и, отставив аппарат, замер в ожидании стука. Который тут же и воспоследовал.
– Открыто! – крикнул Полковник и увидел элегантно одетого, самоуверенного по внешности Карася – того самого Парламентского Оратора, чья речь в защиту Свободы Печати привлекла ненадолго полковничий взгляд к телевизору в столярке. – Сколько мне помнится, – продолжил Полковник, я приглашал вас на одиннадцать. – И в сторону, почти себе под нос: – Поразительный зуд!
– У меня заседание Верховного, буквально, Совета, а ваша! ваша! повестка, – Карась постарался вложить все доступное ему брезгливое презрение в это слово и даже подкрепить его не менее презрительно-брезгливым жестом двух сжимающих бумажку пальцев, – ваша повестка, если я, буквально, не ошибаюсь, не является официальным документом, который! скорее, дружеское приглашение, и я, буквально! – презрение Карася начало иссякать, обнаруживая под собою растерянность и страх.
– В смысле дружеского – разумеется, ошибаетесь, – ответил Полковник, сполна насладившись карасевой паузою. – Мы с вами не дружили никогда, да оно, в сущности, и невозможно.
Карась смолчал.
– А что касается формальной, правовой, так сказать, необязательности! – Полковнику, кажется, вполне уже достало факта появления Карася и его поведения, так что теперь вместо очевидно скучной беседы хозяин явно предпочел бы продолжить занятия свои с розами – !вы и впрямь совершенно свободны, – и Полковник подошел к калитке, распахнул ее настежь, вернулся к цветам.
Карась стоял в нерешительности.
– Вам, очевидно, пришло в голову, – отвлекся Полковник от бутона баккара, – что и я, сделавшись лицом частным, более, чем когда-либо, свободен в частных своих поступках? Которые мне особенно облегчаются вашими же стараниями в области неограниченной Свободы Печати, – так и выделил две начальные буковки, спародировав карасево выступление С Высокой Трибуны.
– Это что же, буквально, шантаж? – проглотив информацию вместе со вставшим вдруг в горле комом, хрипло выдохнул Карась.
– Помилуйте! Как вам и слово-то такое пришло в голову?! Разве я чего-нибудь от вас требую? Ну! кроме вот этих вот! легких! невинных! бесед. Которыми вы, кстати вспомнить, никогда прежде не брезговали, ничего эдакого! не выказывали, даже инициативу проявляли. С чего мне было решить-то, будто ходите ко мне не в охотку? Сами посудите: по тем временам ни в тюрьму вас посадить, ни расстрелять возможности у меня не было. А вы все ходили, ходили! Вот я, наивный, и поверил.
– Да нет, отчего же, – залепетал Карась. – Я с большим, буквально, удовольствием! с большим! с огромным, буквально, уважением!
– В таком случае – подождите до одиннадцати, – сухо бросил Полковник, снова натянул рукавицы и взялся за аппарат. – Там, за калиткой.
Розы были действительно великолепны. Крупная капля прозрачной влаги на лепестке одной из них слегка подрагивала, переливалась, преломляла солнечный луч. Карась, однако, все топтался на участке и ломал кайф.
– Но нельзя ли! – наконец, решился подать голос, – нельзя ли! буквально, в порядке исключения?..
Полковник с искренним сожалением бросил прощальный взгляд на клумбу, снял рукавицы окончательно и, развязав тесемки фартука, направился к уличному рукомойнику:
– Ну, Бог с вами. Только в другой раз я просил бы!
– А что, будет, буквально, и другой? – с робким ужасом возопил Карась, исключительно усилием воли удерживаясь, чтобы не подать Полковнику полотенце.
– А как же! – широко, открыто улыбнулся Полковник и проводил гостя в дом. – Как в старое доброе время. Да вы проходите, проходите, – определил Карася на стул напротив своего следовательского стола, за который и уселся с выработанной годами привычной усталостью. – Станем встречаться, беседовать. Мне вас просто! недоставало бы.
– Но ведь так многое, буквально, переменилось! – попробовал возразить гость, на что хозяин позволил себе удивленно-ироническую гримасу. – И мы так давно!
– А-а-а! Понимаю! – догадался, наконец, Полковник и кивнул на депутатский значок. – Вы стали совестью нации, и теперь вам несколько неудобно!
– Ну уж, буквально, совестью! – засмущался, закокетничал Карась, чем выдал, что именно совестью нации в глубине души себя и ощущает. – Но все-таки. Верховный, буквально, Совет. Положение, если хотите, обязывает!
Неожиданно для нас – мы еще не встречались с таким Полковником, нам пока ничто не давало даже и повода предположить, что он, человек, если и не спокойный внутренне – более, чем самодисциплинированный, таким быть способен, – Полковник стукнул ладонью по столешнице и очень жестко на Карася прикрикнул:
– А нечего было и лезть в совесть нации, коль знаете про себя, что доносчик! Избиратели ваши, правда, тоже могли б догадаться. Но они хоть догадаться, а вы-то знаете точно!
– Так ведь! все мы! – растерялся Карась. – Время было такое! Из кого ж тогда! С кем тогда и! Михал Сергеич тоже ведь! не из диссидентов.
– Ну-те, ну-те, ну-те! – с едва ли не искренним, поощрительным любопытством затетекал Полковник. – Вы что, всерьез ощущаете на раменах бремя ответственности?! Вы всерьез верите в собственную власть?! Вы?!
– Но Иннокентий Всеволодович! – попытался возмутиться Карась.
– Гражданин полковник! – снова прикрикнул-пристукнул хозяин.
– Г-гражданин п-полковник, – поправился Карась, заикаясь. – (Полковник не дал себе труда скрыть улыбку). – Я! я, буквально! я слышал, что у вас там со службою! Так вот, по нынешнему своему положению! Я как раз, буквально, Член Комитета!
– Ваша информация обо мне интересует меня очень мало, – затруднил еще больше Полковник положение Карася. – Только о ваших друзьях, коллегах, любовницах! Как обычно.
– Я просто! вы не сердитесь, пожалуйста! – Карась собрал всю свою волю, чтобы держаться понезависимее. – Я хотел бы, буквально, предложить! выкупить все мои! буквально! сообщения.
– Если уж буквально, – поправил Полковник, с особой ехидцею выделив интонацией карасево словечко, – то доносы.
– Доносы, доносы, – согласился Карась. – У нас в Комитете освобождается вакансия Председателя, и я! Цену, конечно, назначаете вы, но чтоб буквально! с расписочкою. То есть – гарантия!
Полковник глянул на Карася довольно пронзительно и продержал свой взгляд, под которым Карась прямо-таки съежился, едва не минуту.
– Тысяч, скажем, пятнадцать, а? – спросил наконец.
– Да-да, конечно, буквально – с удовольствием, – рассвободился, разулыбался, перестал заикаться Карась. – Я даже буквально и до двадцати пяти рассчитывал.
– Какая вы все-таки мелкая, мерзкая дрянь, – устало констатировал весь опавший, с лица даже посеревший Полковник. – Буквально. – И как бы сам с собою размышляя, добавил: – Вроде бы и всего-то дел: ушел на покой, цветочки выращиваешь. Ну или там, в зависимости от склонностей, рыбок разводишь, кроликов. Пенсия какая-никакая есть. А ведь как, падла, держится, как цепляется!..
– При чем тут, буквально, пенсия? – посетовал Карась. – Позор-то, позор какой выйдет!
– Да бросьте, позор! Если б вы позора боялись, вы б тогда еще, двадцать лет назад, после первой нашей встречи руки на себя наложили! Ладно! Я и так потратил на вас времени больше, чем! вы того стоите. Вот бумага – пишите.
– Да я уж написал все, – честно глянул в глаза Полковника Карась. Вот, буквально, пожалуйста, – полез совершенно обессиленный, выжатый, уж не обмочившийся ли Поборник Неограниченной Свободы Печати во внутренний карман, откуда и извлек пачку смятых бумажек. – Посмотрите. Достаточно подробно?
Полковник тоскливо смел рукавом, стараясь их не коснуться, бумаги в ящик стола и сказал:
– Свободны. И если еще раз попытаетесь предложить взятку!
Карась задом выпятился из дверей. Полковник вышел на крыльцо, брезгливым взглядом провожая подопечного до калитки: не обгадил бы, так сказать, чего, – а из нее уже припрыгивал навстречу очередной Карась, следующий: шумный, веселый, курчавый толстячок в очках с сильными линзами.
– Давненько мы с вами, Иннокентий Всеволодович!! Давне-е-енько! Квартирку, стало быть, переменили. А и то верно! Чем по гостиницам! Или в том, помните, клоповнике?.. Где лифт вечно ломался. А тут природа! Цветы! Благорастворение – ха-ха – воздухов!.. И глядите-ка: в открытую, повесточкой! Стало быть, и у вас эта! как ее! гласность мощь набирает?! Ха-ха-ха! А и то: чего вам стесняться?! А что, и этот на вас работает? кивнул конфиденциально Второй Карась на забор, за которым хлопнула дверца и взревел обиженный автомобильный мотор.
– На нас, мой милый, – ответил Полковник, пропуская Второго Карася в дом, – работает практически вся страна. Именно в этом наша сила!
Мы могли бы проследовать за Полковником и Вторым Карасем назад в дом, но у нас, оказывается, появилась и альтернатива: понаблюдать за продолжением беседы с маленького черно-белого экрана мониторчика, правда в немом варианте, ибо Элегантный Молодой Человек, настраивающий с чердака соседнего дома видеокамеру и специальный дальнобойный микрофон на съемку происходящего в полковничьем кабинете, завел звуковое сопровождение на наушники. Не стоит, однако, сетовать на некоторую ущербность представления: происходящее в кабинете было рутинно-скучным и ничего ни о Полковнике, ни о Втором Карасе нам все равно не добавило бы.
Когда и картинка, и звук, и качество записи вполне устроили Молодого Человека, он снял наушники, профессиональной украдкою спустился с чердака и минутою позже оказался в притаившейся в удобном закутке, том самом, где пару дней назад таилась подслеповатая "Тоета", "Волге" в компании человека не менее элегантного, хоть и несколько менее молодого. Оказался и доложил:
– Пишется, товарищ майор. Качество – удовлетворительное.
Но и "Тоета" была тут как тут: замаскировалась среди могил легшего на холме запущенного кладбища. На водительском месте не развалился – умостился – Джинсовый, рядом сидел человек, наблюдавший за домиком на Садовой в мощный морской бинокль. Одет человек был тоже и модно, и элегантно, но если Обитатели Черной "Волги" брали себе за образец безупречного английского лорда, Человек С Биноклем ориентировался скорее на голливудского крестного отца. Наглядевшись вдоволь, доморощенный крестный отец отвел окуляры от глаз, и стало видно, сколь жесток его взгляд. Как давеча Забулдыга перед Джинсовым, сегодня Джинсовый шестерил перед Жесткоглазым:
– Прям' Каннский фестиваль, а? И все чего-нибудь ему да везут, не иначе!
Каннский – не Каннский, а на узкой Садовой, возле полковничьей дачки, и впрямь скопилось тем временем штук уже пятнадцать автомобилей: все новенькие, блестящие, престижных моделей. Владельцы сидели за рулями, нервно покуривали; иные переглядывались, иные, напротив, старались вжаться в салон поглубже, чтобы не вдруг быть узнанными.
Отворилась калиточка. Вышел Второй Карась – веселый, ехидный, улыбающийся, проинвентаризировал взглядом автомобилизированное общество и почапал в сторону электрички. Первый Из Очереди покинул машину, шагнул к калиточке, но из дальней "Волги" выскочил Некто В Штатском, чьи своеобразные шевелюра, борода и дородность наводили на мысль о рясе, – выскочил, перебежал дорогу Первому.
– У меня, понимаете! – шепотом пробасил. – У меня сегодня очень, понимаете, важная! служба! Сам, понимаете, Владыка обещал! Не могли б вы! чисто по-христиански!
Бормоча это, Бородач всем видом и поведением выказывал желание оказаться у Полковника раньше остальных. Первый стоял в нерешительности, как это бывает, когда просятся пропустить без очереди к зубному врачу, но тут оживились задние: загудели клаксонами, повысовывались из окон:
– У меня через час ученый совет!
– А у меня – репетиция!..
– Видите! – развел руками Первый и скрылся в калитке.
Бородач понуро поплелся к своей "Волге". Тот, У Кого Репетиция, высунулся из окна:
– А вы, батюшка, поезжайте. Чего ж на всякую дрянь внимание обращать? – и помахал повесткою. – Он, я слышал, вообще уже в отставке.
Бородач злобно покосился на советчика:
– Сам вот и поезжай. Такой умный! Меньше ждать останется.
Из-за угла вынырнула блистающая перламутром "девяточка", но, увидав автомобильное скопище, тут же и осеклась, остановилась, истерично попятилась да и села обоими колесами в канаву. Водитель загазовал, задергал туда-сюда рычаг передач, чем только усугубил положение.
– Помочь? – крикнул, выбираясь из "Вольво", Тот, У Кого Ученый Совет, и двинулся к перламутровой красотке.
– Спасибо, спасибо, не надо, спасибо! – запричитал ее водитель, прикрывая лицо ладошкою. – Не надо!
Но обрадованные хоть таким развлечением ожидающие – кто пешком, а кто и на колесах – уже двинулись к потерпевшему.
Тогда он вытащил не слишком чистый платок, набросил на лицо и дал деру, словно нашкодивший мальчишка, оставив красавицу-"девятку" на произвол судьбы.
– Стесняется, – понимающе пробасил в бороду Батюшка. – Молодой!
В электричке еще не зажгли света, хотя, в общем-то, было пора. Внучка стояла в обнимку со своим Юношей возле тамбурного дверного окна. Толстая тетка с сумками и авоськами с трудом выдралась из межвагонного перехода и, пропихиваясь сквозь раздвижные остекленные двери, высказалась, взглянув на парочку:
– Совсем обесстыдели!
– Зверь рыгает ароматически, – сказал Юноша.
– Что? – не вдруг отозвалась Внучка. – Какой еще зверь?
– Вон, – кивнул Юноша на скорректированную досужими шутниками запретительную надпись на стекле двери. – И все-таки зря мы туда едем.
Внучка не ответила ни звуком, однако, плечо ее затвердело под рукою Юноши, демонстрируя характер владелицы.
– Я вот, честное слово, сознаю, что это чушь собачья! Дефект воспитания. И все-таки!
– Зверя боишься?
– Родители не поймут.
– Рано или поздно и им, и тебе все равно придется смириться, – пожала Внучка плечами. – Полковник мне и папа, и мама вместе. Не просто дед.
– Да-да, я помню! – попытался закрыть Юноша не слишком приятный разговор, но Внучка не обратила внимания.
– Мама умерла, когда меня рожала. А отца не было вообще.
– Помню, – повторил Юноша и нежно поцеловал Внучку в висок, поглаживая ей голову.
– Не надо меня жалеть! – вырвалась Внучка. – Мне полковник их всех заменил! И я его не предам!..
Электричка остановилась. Открылись противоположные двери. Туда-сюда замелькал народ.
– Выходи! – крикнула Внучка и резко толкнула Юношу в сторону проема.
Юноша набычился.
– Выходи!
Двери захлопнулись, электричка двинулась дальше.
– Эх, – сказал Юноша. – Знала бы ты! Для них гэбэ – это! – и махнул рукою.
– Я ж говорила: выходи.
– Ладно, поехали, – вернул Юноша руку на внучкино плечо.
– Следующая станция – "Стахановец", – неразборчиво пробурчало вагонное радио.
Застрявшая перламутровая "девяточка" так и белела-посверкивала вдали, а стыдливый ноль-одиннадцатый "жигуль" одиноко стоял возле самой полковничьей дачи, когда Внучка и Юноша к ней подошли. В освещенном окне видно было, как Полковник беседует с Очередным Карасем. Внучка взяла Юношу за руку, потащила к калитке.
– Неудобно, – шепнул он, слегка упираясь. – Видишь – разговаривают.
Внучка пренебрежительно пожала плечами, запечатала губы пальцем и, шутливо крадучись, повлекла Юношу к дверям. Прежде чем те закрылись, голубоватый пронзительный свет галогенок подъезжающей машины успел на мгновенье осветить пару.
– Да ни черта мне от вас не надо! – устало втолковывал Карасю Полковник. – Вызывают вас – приходите. Все! А зачем – это уж мое дело!
– Извини, полковник! – прервала Внучка, выступая из полутьмы прихожей. – Мы потихонечку, помнишь, как Штирлиц? Ну полковник, чего надулся?! Мы вчера не могли и позавчера тоже. Я потом объясню. Здравствуйте, – отнеслась к Карасю.
– Здравствуйте, – привстал тот.
– Вот, знакомься, – вытащила Внучка на свет Юношу.
– Никита, – представился Юноша и протянул руку кажется что с опаскою.
– Иннокентий Всеволодович, – вышел из-за стола, пожал руку Полковник.
– Рыгает ароматически, – шепнула Внучка с ехидцею.
– Сидоров-Казюкас, – снова привстал-поклонился Карась. – Очень приятно.
– А вас никто не спрашивал! – прикрикнул Полковник.
– Никита, – подчеркнуто вопреки покрику Полковника поклонился Юноша Сидорову-Казюкасу.
– Оторвали, да? – поспешила Внучка загасить в зародыше готовый вспыхнуть конфликт и потянула Юношу на крутую лесенку, а по ней – в мансарду, бросив деду по пути: – Ну ты занимайся!..
"Жигули", минуту-другую назад мазнувшие светом по парочке, подкатили к даче, погасили фары, умолкли и выпустили, наконец, одетого в светлый костюм Спортивного Мужчину, не старого, но совсем седого эдакой благородною сединой. Он осмотрелся, оценил факт наличия стоящего у дома ноль-одиннадцатого, вытащил кисет с табаком, трубку, неторопливо набил ее, запалил от спички и стушевался во мгле. Когда глаза Благородного попривыкли к темноте, он пересек неширокую Садовую и остановился у дома напротив: не в пример ладненькому, но, в общем-то, несерьезному полковничьему – мощный, огромный, из неподъемных, почерневших от времени бревен сложенный, был он – даже во тьме очевидно – запущен до невозможности восстановления. По лицу Благородного скользнула странная какая-то гримаска: улыбка – не улыбка, и если уж улыбка, то, скорее, усмешка: горькая и над собой. Он толкнул державшуюся на одной верхней петле калитку, та подалась нехотя, скребя низом по земле, но щель достаточную, чтобы пройти, Благородному предоставила. Чем он и воспользовался.
На дверях висел огромный амбарный замок, вход, однако, не охраняющий, ибо находился в давно ни на чем не держащихся пробоях. Благородный потянул за ручку и оказался внутри затканного паутиною, загаженного экскрементами дома. Слабый блик далекого фонаря пробивался сквозь незакрытую дверь, и Благородный, перешагивая через кучки дерьма, вошел в огромную в своей нежилой пустоте комнату.
