Текст книги "Талант есть чудо неслучайное"

Автор книги: Евгений Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

вместе. Когда Сальников подал мне через все поле блестящий навес, а я, находясь

спиной к воротам, не смог эластично принять мяч смягченной грудью, чтобы затем

развернуться и сыграть в гол, я чуть не заплакал от стыда, а футболь-НЫЙ мэтр

яростно закричал на меня, позабыв, что это всего-навсего игра на дачной поляне, а не в

Лужниках на Кубок Советского Союза. Зато я был на седьмом небе, когда Понедельник

с непозабытой ростовской удалью все-таки вколотил между двух рассохшихся

осиновых штанг мяч с моей подачи.

Кстати, там произошел один любопытный эпизод. Один из переделкинских парней

шпанистого типа, позволяющий себе в знак презрения к миру играть с папироской в

зубах, войдя в раж и позабыв, что перед ним ветеран отечественного футбола, ударил

ногой в живот Хомича, пытаясь выбить мяч из его исторических перчаток. Хомич на

мгновение согнулся от боли, а я с ужасом бросился к нему, думая: «Господи, не

хватало, чтобы с ним что-то случилось... Ведь ему за пятьдесят...» Однако «тигр»

выпрямился и, улыбнувшись, как будто ничего не произошло, выбил мяч в поле,

спокойно сказав напавшему на него балбесу: «Вынь чинарик изо рта!» Вот выдержка

настоящего спортсмена, которого, кстати, бивали и не такими ногами. Не знаю,

произошли ли в душе нашего переделкинского «рубанозы» какие-нибудь

действительно глубокие сдвиги, но свою «беломорину» он не просто выплюнул на

траву, но послушненько вынул и даже выкинул за пределы поля.

Хотя я разделяю заповедь «Не сотвори себе кумира», тем не менее не стыжусь того,

что у меня были фут

353

больные кумиры в детстве. Их сотворил не я, не реклама, а они сотворили себя сами

– сотворил наш отечественный спорт. Поэтому, прежде чем перейти к сегодняшним

проблемам нашего футбола, поговорим о его прошлом, ибо в прошлом всегда удается

найти тот волшебный ключик, который открывает самые сложные замки современных

проблем.

Я не буду говорить о селинско-канунниковском и о последовавшем затем

старостинско-якушинском периодах нашего футбола: это для меня история,

прочтенная, но не прочувствованная. Я хочу помянуть добрым словом первые

послевоенные годы, когда я влюбился в футбол.

После подвига киевских динамовцев, несмотря на угрозу смерти все-таки

выигравших матч у немецкой оккупационной команды, слово «футболист» было овея-

но героическим всенародным ореолом. До сих пор у меня в памяти напечатанный в

«Красном спорте» очерк о вратаре «Спартака» Жмелькове, который, будучи раз-

ведчиком на фронте, однажды совершил акробатический бросок на немецкого офицера,

чтобы взять его в качестве «языка». Люди чувствовали гражданскую гордость за наших

футболистов, во многих из них видя своих товарищей фронтовиков. Нелишне

задуматься о том, что история футбола неотделима от истории вообще. Футбол именно

потому, что он стал общенародным видом спорта, есть не только явление физической

культуры, но и явление национального человеческого духа. В народе-герое, только что

одержавшем победу над фашистскими захватчиками, чувствовался необычайный

духовный подъем, и это не могло не отражаться на сыновьях нашего народа —

футболистах. Именно в то время, восполняя тяжелые потери, наряду с заигравшими

снова в полную силу ветеранами появились новые ослепительные самородки. Так

произошло несмотря на то, что ветераны совсем или почти не тренировались во время

войны, для футбольной поросли не было такого количества спортивных школ, как

сейчас, и общие материальные условия были непредставимо хуже.

Но зато игра нисколько не походила на «служебную», а была игрой во всей ее

первозданной свежести. Люди, устав после стольких перенесенных страданий,

изголодались по игре, наконец-то дорвались до нее и на полном дыхании

выкладывались, осуществляя это сво

354

бодное выражение своего духа победителей. В 1945 году были две примерно

равные по силам великие команды: московское «Динамо» и ЦДКА, в которых не было

ни одного плохого или даже среднего игрока. Я был динамовским болельщиком, но

восхищался и игрой армейцев. Не уважаю болельщиков, не умеющих наслаждаться

игрой противника любимой команды.

Во главе «Динамо» и ЦДКА стояли совершенно разные и по культуре, и по складу

характера тренеры. Динамовским тренером был грубоватый, сохранивший дух

окраинных пустырей, хитроумнейший практик «Михей» – Якушин, «Змей Горыныч»,

как его называли. Педагогом армейцев был безукоризненно воспитанный теоретик

высшей математики футбола, писавший слож-нометафорические статьи,– Аркадьев.

Как характер главного режиссера отражается на общем образе театра, так же это

происходит во взаимоотношениях тренера и команды. Поэтому и «Динамо», и ЦДКА

были резко не похожи друг на друга и представляли собой почти противоположные

коллективные индивидуальности. Разница между ними была так же велика, как между

Театром на Таганке и театром «Современник». Как хороший режиссер не слишком

давит на актеров и, наоборот, раскрывает, «распечатывает» заложенные в них непов-

торимые задатки, так поступает и хороший тренер. Лицо настоящей команды состоит

из отдельных игроков, как из суммы разнообразнейших черт, а только неприглушенная

индивидуальность каждой черты в сочетании с другими может стать неповторимостью

лица в целом.

«Динамо» и ЦДКА представляли собой две составленные по двум различным на

футбольное искусство взглядам галереи характеров. Пройдемся снова по этим

запыленным временем галереям, осторожно протрем влажной мягкой тряпкой лица, и

они снова проступят из глубины времен во всей красоте их давней молодости,

победившей старость или смерть.

«Динам о». Вратарь – Алексей Хомич, по кличке «Тигр», «Хома». Неуклюже

косолапистый на земле, по-тигриному элегантный в воздухе. Мягко-молниеносная

эстетика движений. Самый «зрелищный» вратарь в

186

мире, которого я видел. Немного нервный, но искупающий это обостренностью

реакции. Почти не играл в отбив кулаками, в перекидку мяча ладонями через штангу и

даже из «девятки» или «восьмерки» вытягивал мяч так, что он прилипал к перчаткам.

Затем притягивал мяч к груди, заслоняя его головой,– попробуй отбери. Кажется,

тогда именно и родилось выражение «мертвая хватка» или, во всяком случае,

укоренилось. Гений «дояшинской эры».

Защита: сухонький Михаил Семичастный, цепкий, настороженный, как

пограничная овчарка, всегда, однако, готовый по-лисьи проникнуть в курятник чужой

штрафной площадки. Всеволод Радикорский – мощный, самоотверженный атлет,

словно Лаокоон, умевший справляться сразу с несколькими нападающими. Иван

Станкевич, писавший исследования о футболе с точки зрения высшей механики.

Проявлял свою инженерскую интеллигентность в игре. Несмотря на физическую не-

громоздкость, вырастал перед противником как непроходимая клеевая стена.

Полузащита: Леонид Соловьев – угрожающе буйный, как техасский буйвол, то

сокрушающий своими невидимыми рогами нападающих, то пробивавший пушечным

ударом издали защиту противника. Всеволод Блинков – неизменно корректный

мыслитель, стратег, позвоночник команды, тогдашний наш Бобби Чарльтон.

Нападение: Василий Трофимов, по кличке «Чепец», «Чепчик»,– плотненький

колобок, вышивавший по краю узоры тончайших финтов и почти никогда не завали-

вавшийся за линию поля вместе с мячом. Отличался еще и тем, что был почти не

сбиваем с ног. Никогда не унывающий румяный чертик. Василий Карцев, худенький, с

истощенным, бледным лицом, по слухам больной туберкулезом, наносивший своими

хилыми с виду ногами такие страшные по силе удары под планку, как будто в носке

каждой бутсы была скрыта невидимая катапульта. Сергей Соловьев, по кличке

«Соловей», с кривыми ногами кавалериста, иногда освистываемый публикой за

суматошность, за попытки выбить мяч из рук вратаря, но всегда встопорщенно-

яростный, как боевой петух, рвущийся вперед. В одном матче ухитрился забить три

гола за две с половиной минуты. Константин Бесков – игрок редкой культуры

356

обработки мяча, король видения поля, безупречно дисциплинированный. Только

однажды на моей памяти сорвался: после свистка Латышева, замечательного судьи тех

времен, зафиксировавшего офсайд, Бесков запулил мяч в аут. Латышев подбежал к

нему и властно показал рукой на мяч. Бесков нашел в себе мужество беспрекословно

повиноваться, понуро пошел за мячом и отдал его повинными руками противнику. Это

был один из самых лучших рейдов Бескова – прорыв из допущенной бестактности в

ее исправление. Александр Малявкин, не ходивший в любимцах, не блиставший

внешней красотой игры, но всегда бывший вездесущим завхозом, бесперебойно

обеспечивавший товарищей мячом. Один из наших первых «вселинспиых игроков»,

неутомимо снующий, как челнок, от своих ворот к чужим.

ЦДКА. Вратарь Владимир Никаноров. Из борцов. В отличие от Хомича, без каких-

либо акробатических бросков, грузноватый, но зато поистине человек без нервов,

бесстрашно бросавшийся в ноги нападающих. Опора, надежда команды. Он мог не

взять слишком трудный мяч, но зато никогда не глотал «пенок». Спокойное осознание

своей негеннальности давало ему преимущество всегдашней собранности, не

допускало его до срывов, что часто бывает с любимцами публики.

Защита: Юрий Нырков, черноволосый красавец, сочетавший в отборе мяча у

противника страстность и джентльменство. Иван Кочетков – диковатый мужик с

цыганским чубом, нависшим над монгольскими скулами. Великий защитник.

Принимая мяч в воздухе, успевал до приземления перенести мяч с одной ноги на

другую, чтобы дать пас замеченному в прыжке открывшемуся нападающему. Однажды

в ответственнейшем матче против динамовцев срезал мяч в ворота Никано-рова. Все

произошло по будущему стихотворению Вознесенского: «Не сбываются мечты. С ног

срезаются мячи... Ты повинный чубчик мочишь, ты горюешь и бормочешь: «А ударчик

– самый сок! Прямо – в верхний уголок!» Однако Кочетков не пал духом, собрался,

сам повел команду в атаку, словно чувство вины вознею его в капитанское звание, и

организовал гол. Несколько лет назад поздно вечером в Московском метро я увидел

уже седой чуб Кочеткова, покачивающийся

187

над его устало задремавшим лицом. Но зато на поле я никогда не видел его

«спящим». Александр Прохоров, хулиганистый, но отважный верзила, искупавший

свою несдержанность полной отдачей. Полузащита. Легкий, как мотылек, крошечный

лысенький Афанасьев, единственный из наших футболистов тогда засучивавший ру-

кава. Это, наверно, он почерпнул из спортивной странички газеты «Британский

союзник», выходившей в то время в Москве. Александр Виноградов, по кличке

«Борэль», никаноровского борцовского телосложения и склада характера: всегда

одновременно яростный и невозмутимый.

Нападение: Алексей Гринин, дравшийся за мяч так, как будто от этого зависела вся

его жизнь, перший на ворота с правого края, как батыевский таран, все сметая на своем

пути. Валентин Николаев, по кличке «Работяга», с горящими игривой сумасшедшинкой

голубыми глазами под вьющимися, всегда слипшимися волосами. Перпетуум-мобиле в

футболке, которая измокала на нем через первые пять минут. Представить его лениво

ожидающим мяч было невозможно. Забил головой в броске один из самых красивых

голов, которые я видел в жизни, – распластавшись в воздухе, как ласточка, чуть

мотнув кудрями, наперерез движению мяча. Григорий Федотов, уже уставший от

бесчисленных и довоенных, и послевоенных травм, но все еще остающийся великим

комбинатором и бомбардиром. Без его творческого присутствия было бы, наверное,

невозможно раскрытие гения Всеволода Боброва. Новое поколение болельщиков все-

таки увидело во Владимире Федотове некоторые усвоенные черты почерка его отца, а в

Эдуарде Стрельцове– отблеск молниеносного бобровского прорыва. Но я помню и

Федотова-отца, и Боброва, и, не в обиду их достойным наследникам, предшественники

были во многом ярче, а особенно в их постоянной игре в гол, хотя Стрельцов и

обогатил бобровский стиль мудростью, неожиданностью пяточного паса. Стиль

Боброва был стилем анаконды: без мяча он казался почти неподвижным, вялым,

особенно после пришедшей к нему вместе с травмами ранней славой. Но мяч

действовал на него так же, как кролик на анаконду: словно зааккумулировав все доселе

спящие силы, Бобров стремительно бросался на него и мгновенно рвался к воротам.

Каждое движение

187

Боброва, когда у него был мяч, было направлено в гол. Обводка Боброва была

своеобразной – она не состояла п | каскада обманных финтов в «обскользь», а была

пря-миковой, похожей на древний русский клич: «Иду на вы!» Бобров шел прямо на

гущу защитников, как будто проламывался вместе с мячом сквозь их ребра, и выходил

у них за спины опять-таки вместе с мячом. Его «подкопы вали» так часто, как никого,

вовсе не из-за особой ненависти, а от отчаянного осознания невозможности оста-

новить. То же самое происходило с ним и на хоккейном поле. Бобров, по моему

убеждению, был нападающим ничуть не ниже классом, чем Пеле, и только малое коли-

чество тогдашних международных связей нашего футбола не позволило его имени

прогреметь на планете с таким же эхом, как имя легендарного бразильца. На левом

краю ЦДКА играл Владимир Демин – рыженький пухленький волчок, умевший

раскрутиться где-нибудь в центре поля, а докрутиться с мячом до ворот.

Знаменитое «19—9» московских динамовцев в Англии, к которым были

подключены Бобров и спринтерски быстрый Архангельский из ленинградского «Дина-

мо»,– неопровержимое свидетельство взлета нашего футбола в те годы. Родине

футбола пришлось испытать горечь поражения от таинственных русских, несмотря на

то, что те еще не умели засучивать рукава. Томми Лаутон и Стэнли Мэтьюз были почти

бессильны перед Хомичем, и английские защитники, владевшие неизвестными нам

тогда «подкатом» и «искусственным офсайдом», вцеплялись в трусы Боброва,

уходившего от них сквозь лондонский туман к смутно видневшимся впереди воротам.

Вся страна приникла в те дни к радиоприем-пикам, слушая глуховато лающий,

задыхающийся голос Вадима Синявского, который настолько осязаемо показывал

всеми своими голосовыми манипуляциями происходящее на футбольном поле в

Англии, что эти репортажи еще до оккупации наших квартир голубыми экранами были

как бы телевидением по радио. Наши спортсмены вернулись из Англии поистине

народными героями. Несметные толпы восторженно встречали их, потому что на

непривычных, чужих полях футболисты подтвердили убеждение многих болельщиков-

фронтовиков: страна первого фронта должна была выиграть у страны второго фронта,

и она это сделала.

359

Расцвет нашего футбола на могучей поступательной инерции длился еще несколько

лет. Нельзя не назвать блистательных игроков из других команд: тбилисских

динамовцев – грузинского Федотова Бориса Пайчадзе и веселого лукавца Гайоза

Джеджелаву, по-ривелинов-ски умевшего находить дырку в «стенке» во время

штрафных; торпедовцев Александра Пономарева с его таранным рывком и неизменно

мощным ударом из любых положений – так, например, незабываем его гол в ворота

Хомича, забитый через себя с лёта,– и вратаря Анатолия Акимова в его всегдашней

кепочке и с фирменным постукиванием носком бутсы в землю перед выбивом

свободного: в облике Акимова, в его далеких выходах, в отбивном стиле, в выкидке

мяча рукой чуть не до центра поля уже тогда брезжили черты будущего Яшина;

спартаковцев Николая Дементьева с его филигранным, умным почерком, и вратаря

Алексея Леонтьева с его зычным, на весь стадион: «Беру-у!»; великолепных

локомотивских защитников Михаила Ан-тоневича, Владимира Осипова (тоже одними

из первых засучивших рукава), свободно проходивших от ворот до ворот;

ленинградских динамовцев – уже постаревшего, воспетого в рассказе Кассиля

«Пекины бутсы», но все еще озорного, финтистого Петра Дементьева, редкого по

реакции вратаря Леонида Иванова с его, казалось, магнитными перчатками и совсем

еще юного Сережу Сальникова, уже умевшего по-маццоловски вкручивать мяч с

корнера в ворота. Все это были не просто составные части своих команд, а

неповторимые личности футбола.

Наш футбол пошел на спад, когда из чистой игры начал превращаться в предмет

междуведомственных, а иногда и международных интриг. В футболистах, лишь

отчасти по их собственной вине, стал появляться «страх проиграть», а страх проиграть

убивает волю к победе. (Забегая вперед, отмечу как положительное явление

исчезновение страха проиграть в международных матчах сейчас, но с горечью отмечу

привычку проигрывать, неумение отстреливаться до последнего патрона. Привычка

проигрывать так же морально разрушительна, как и страх проиграть.) Именно «страх

проиграть», внушаемый начальственным нажимом, и привел к тому, что наша сборная

в 1952 году проиграла на Олимпий-

360

к играх. Команда ЦДКА, составлявшая костяк

.....рпой, в наказание была распущена на два года, что

Нанесло страшный психологический удар по ногам нами му футболу. Московские

динамовцы, не чувствуя

ом подстегивающего горячего дыхания их постоянного противника, стали блекнуть.

Время шло, появлялись новые классные игроки, и они не могли не появиться, хотя

бы по закону больших чисел, в такой огромной и талантливой стране. Назову

спартаковцев: Игоря Нетто, видящего все поле сразу, несколько рационалистичного, но

зато многогранного и п технике и в тактике, Никиту Симоняна – изящного, мягкого, с

армянской вежливостью забивавшего самые невежливые голы, торпедовца Эдуарда

Стрельцова, о котором мы уже говорили выше, чьи изумительные задатки из-за

прискорбного перерыва не пропали, но, может быть, раскрылись далеко не полностью,

и, наконец, славу советского футбола, лучшего вратаря мира – московского динамовца

Льва Яшина, ставшего дирижером своей команды даже в ее воротах.

Но все же эти футболисты для меня лишь частично воплощали в себе черты

футбола послевоенных годов – футбола личностей. На смену пришел футбол механи-

стический, футбол «винтиков», лишь с отдельными драгоценными вкраплинами, как в

часовом механизме. Личностям стало трудно в футболе. Обратимся хотя бы К

спортивной биографии Михаила Месхи, уникального нападающего, владевшего всеми

существующими приемами обводки, беспрестанно озарявшего самую серую игру

неожиданными «предложениями», иногда не предугадываемыми партнерами. Его то и

дело упрекали в «передержке мяча», в злоупотреблении «индивидуальной игрой».

Финт попал в опалу: Месхи то ставили в сборную, то выводили из нее, не понимая, что

его отдельные неудачи происходили только оттого, что дру-Гие игроки были гораздо

ниже его по мыслительному и техническому уровню. Только, пожалуй, Метревели мог

играть с ним в паре. Вся эта нервотрепка морально | р жмировала Михаила Месхи, и он

рано сошел. В московском «Локомотиве» играл другой, уже совсем недооцененный

блестящий левый инсайд Николай Клыш, внешне и игровым почерком чуть

напоминавший Николаи Дементьева. В чем была вина Клыша, что его ни

361

разу не поставили в сборную? Он был «индивидуалист», а это не поощрялось.

Было поднято знамя «игры в одно касание». Что ж, это прекрасно, но ведь голевую,

а не цсптропольную игру в одно касание могут производить только мастера

индивидуальной обработки мяча. Игроки стали боятьс «промазать», потому что за это

получали выговоры.

Пас из средства нападения превратился в средств избежать удара по воротам. В

сознание футболист усердно вдалбливали, что футбол игра не индивидуал ная, а

коллективная. Что ж, опять-таки правильно, н? разве коллективизм отменяет личность?

Теория ложн понимаемого коллективизма запутала не только трене ров и футболистов,

но и зрителей. Именно тогда с ким азартом с трибун орали могиканам инднвидуальн

игры: «Балерины!» Это можно было слышать и по ресу таких замечательных мастеров,

как Сальни Месхи, Клыш. Даже Стрельцов почти перестал игр в гол, в самых

выгодных ситуациях откидывал мяч своим уступающим по классу партнерам.

Творческие лица футболистов стали выглядеть снивелированно, конвейерно.

Отдельные удачи, как победа нашей олимпийской сборной в Австралии, приходили

лишь благодаря титаническим усилиям Симоняна и его товарищей, а не благодаря

общему тогдашнему направлению футбола.

Но сошли и Симонян, и Анатолий Ильин, и другим Над отечественным футболом,

как серая душная тучЯ начала нависать давящая угроза безликости. Уже стали

слышаться призывы одумавшихся и прессы, и тренеров, и болельщиков к повышению

качества именно индивидуальной игры. Если раньше игроков запугивали «звездной

болезнью», то теперь стали говорить во всеуслышание, что нам нужны наши

собственные «звезды».

Нас вразумила игра таких зарубежных «звезд», кап Пеле – черная летающая

крепость, набитая бомбами потенциальных голов, Эйсебио – элегантный, как яще;

рнца, Бобби Чарльтон – работящий, как манчестерский ткач, лорд английского

футбола, Беккенбауэр – как ско росшиватель, соединявший острыми проколами своия

передач игровые страницы в одно целое, Джаич —с изо бретательностью партизана

взрывавший оборонные мо. сты противника, Маццола – искуснейший ювелир об

362

работки мяча, умеющий ловко провести за нос противника обманным финтом, как

мальчишка у Колизея, всучивающий американскому туристу монету времен Нерона,

сделанную только вчера, Мюллер – «Большая Берга» современного футбола, Бест —

соединяющий в своей игре всю сумасшедшую запутанность ирландской ситуации с ее

всегдашней опасностью. Наблюдение за такими игроками доказало, что «звезда» может

играть не только на себя, а и на весь коллектив.

Но зачем так долго мы ждали подсказки зарубежным опытом? Не проще ли было

обратиться к своему, отечественному, где тоже были «звезды», только не рек-

ламировавшиеся настолько всемирно, как новые, зарубежные? Наши «звезды» тоже

умели быть и индивидуалистами, и коллективистами сразу. Мы несколько а воздало

хватились, что нам нужны «звезды». Инерция «антииндивидуальности» давала о себе

знать, превратившись в культ безличности, с которым труднее бороться, потому что он

не персонифицирован. Общая кар-шна была печальной. Бесконечная суета в середине

ноля, на штрафной площади и даже на вратарской. Бессмысленные пасы друг другу в

близости ворот про-гивянка. Измельчение передач. Прерывистое задыхание Вадима

Синявского стало невозможно при почти не дышащей игре. Для голосов новых

комментаторов стали характерны интонации не задыхающиеся, а вздыхающие.

А все-таки преодоление инерции происходило, хотя очень медленно, туго.

Преодоление любой инерции – увы! – всегда тяжелей, чем ее возникновение.

Расцвет, а затем стабилизация киевского «Динамо», появление !ари» на нашем

футбольном небосводе, четкая игра «Арарата» под руководством Симоняна не могли не

радовать. Однако инерция неправильно понятого «ан-iииндивидуализма» продолжала

сказываться, и внимание тренеров направлялось главным образом на выращивание

команд в целом, а не на выращивание команд личностей. Тормозящий характер этих

пережитков четко выявлялся каждый раз, когда в тех или иных вариан-Гах

составлялась сборная страны. Казалось бы, у нас было сразу несколько команд, а на

сборную не хватало И до сих пор не хватает индивидуальностей, которые были бы

безусловны как кандидаты в сборную. На мой

190

взгляд, в таком случае под именем сборной следовало бы выставлять хорошо

сыгранную команду, усилив ее не более чем одним-двумя игроками из других клубов, а

может быть, даже и не трогая, не перестраивая. Но что в таком случае делать тренеру

сборной, если в дан ном варианте – хочешь не хочешь – главенствующим, лицом

остается не он, а тренер клубной команды? Не самолюбие ли мешало так поступать

тренерам сборной? А может быть, они не делали этого только потому, что даже наши

лучшие клубные команды не, обладали искомой суммой личностей? Не было ли нами в

сильной мере потеряно искусство воспитания личностей? И не пора ли его

восстановить?

Прав был Сальников, когда в статье, напечатанной в «Правде», заметил по поводу

игры лидеров: «...сегодняшнее киевское «Динамо» – это команда, в большом

потенциале которой сомневаться не приходится. И потому бывает странно, как она

искусственно сдерживает темперамент в угоду неоправданному практицизму».

Абсолютно точная формула, распространимая не только на футбол. Да, это именно то,

что разрушительно действует на любое творчество, в том числе и на футбол,—

неоправданный практицизм, некая мещанская деловитость, направленная лишь на

игровой результат, а не на красоту самой игры. Но разве красота игры уже не есть

результат?! Ведь можно некрасиво выиграть, но красиво проиграть, и в таком случае

npo-j игрыш будет более результативен по отношению к бу-| дущему нашего футбола,

по отношению к его зритель-СКОЙ эстетике. Быть красивым – это не хобби футбола,

а его основная обязанность, особенно когда его передают через спутники стольким

зрителям сразу. Но если раньше мы говорили о «страхе проиграть» как о тормозе, то по

отношению к некоторым командам мы можем сказать, что их основной тормоз – это

«страх упустить победу», когда они выигрывают. Как шила в мешке не утаишь, так

вопиюще заметно, что иные команды, забив один или два мяча, полуперестают играть в

гол, все свои усилия направляя на неспортивную перекидку в центре поля, а иногда, на

чужих нолях, даже охотно довольствуются ничьей.

Если сравнить футбол с поэзией, то было бы дико, если бы поэт, написав в середине

начатого стихотворе–

364

пня одну или две хорошие строчки, потом начал искус-Ственно сдерживать свой

темперамент, с тем чтобы охранить достигнутый результат». Так и в футболе: каждый

гол – это только строчка, а игра – это стихо-i морение в целом, и всю игру, как

стихотворение, надо Писать на зеленой странице футбольного поля, не снижая макала,

иначе и отдельные удачи могут привести к про-Нгрышу. Наши футболисты иногда ради

очковой змеи Внешнего результата, завораживающей их глазками прельстительных и

реальных выгод, «наступают на горло собственной песне» не из-за внутренней

трагедии, а просто-напросто из-за меркантилизма.

Не пора ли и нашим футболистам сыграть «во весь голос»? А ведь они могут. Я

уверен, что силы для игры ВО весь голос» они смогут почерпнуть, как Антеи, в ге-

роическом прошлом нашего отечественного футбола.

Когда-то для того, чтобы выиграть чемпионат страны у московских динамовцев,

ЦДКА надо было забить В ворота сталинградского «Трактора» или пять сухих мячей,

или девять к одному. Армейцы выиграли 5—0. Ходили тогда скользкие слухи о

подкупе, о взаимодого-вореннОСТИ сторон. Но помню рассказ тренера ЦДКА

Аркадьева на одной из встреч с болельщиками: «Все удивляются – почему мы забили

именно пять мячей, а, скажем, не шесть? Да потому, что в мозгу у каждого игрока

горела именно эта цифра «пять». А если бы нам забили ответный гол, ребята бы

выложились и сделали псе, чтобы забить еще пять. Почему я с такой уверенно-гыо о

них говорю? Да потому, что и забив пять мячей, они не переставали атаковать и счет

мог бы быть и 6—0 и 7—0...»

Армейцам удалось тогда совершить казавшееся невероятным, ибо Аркадьев всеми

предыдущими уроками внушал им, что без вдохновения и победа – моральное

поражение, и никогда не распекал за проигрыш, если они играли на полную катушку.

Как тут не вспомнить Строки Пастернака: «Другие по живому следу пройдут той путь

за пядью пядь, но пораженья от победы ты Сам не должен отличать... Но – жить, и не

единой долькой не отступаться от лица, и быть живым, живым и и и,ко, живым и

только – до конца...» Бывает так обидно, когда творческие соображения в футболе

подменяются соображениями бюрократическими! Аж тоска берет,

192

если зеленое иоле стадиона становится похожим на зеленое болотное сукно

канцелярского стола. Надо оторваться от деловитости, как от вражеского защитника,

надо в снах своих поменяться футболками с такими предтечами, как Бобров, Карцев,

Пономарев, Пайчадзе, чтобы ощутить всей кожей чистый пот их вдохновения.

Мне могут заметить: «Ну что вы все время сравниваете сегодняшний футбол с

послевоенным? Если бы выставить тогдашнюю динамовскую команду, ездившую в

Англию, против нынешних киевлян, то не помогли бы ни «тигр» Хомич* ни прорывы

Боброва, киевляне причесали бы их как миленьких». Это, как говорится, еще бабушка

надвое сказала. Футбол, конечно, сильно изменился, особенно тактически. Но ведь

главная задача осталась той же самой, старомодной: играть в гол. Если в сорок пятом

году таинственные русские не растерялись перед новинками англичан и приигралнсь к

ним, то почему же сейчас, фантастически перенесенные во всей своей молодости почти

на тридцать лет вперед, они не смогли бы прииграться к современным нововведениям и

старомодненько закатить для пользы общего дела штуки три-четыре в ворота

Рудакова?! Облик футбола меняется, как все в мире, но футбол живет по законам

искусства, а не по законам технологии, и в футболе индивидуальный талант —

компонент решающий, хотя, конечно, в коллективных сочетаниях. Мог бы сейчас я или

кто-нибудь другой легко найти выпуклые, не стереотипные характеристики для

каждого игрока двух наших сегодняшних ведущих команд, как это легко, естественно

произошло с полным списком ЦДКА и «Динамо» в начале этой статьи? Для некоторых

игроков– да, но далеко не для всех...

Мне могут сослаться опять-таки на начало моей статьи, где я говорил о связи

истории футбола с истое рией вообще, и грустно вздохнуть: «Но ведь тогда ж это было

на фоне общего энтузиазма после Победы а такие ситуации, поднимающие весь народ,

редки к неповторимы».

Но давайте увидим открытыми глазами величие контуров Братской ГЭС, мощный

ракетодромный размах крыши КамАЗа, мужество молодых ребят, продирающихся по

трассе БАМа, ученых, склонившихся над решением сложнейших задач НТР, услышим

музыку Шос

192

тиковнча, сходим в полный мейерхольдовской революционной энергии Театр на

Таганке – разве все это не Юлжио давать силы для подъема футбола? Неужели не

возникает у наших футболистов хорошая, белая зашить к советским поэтам, когда на

поэтлческих выступлениях ломятся стены, а в день матча редко-редко можно услышать

прежде так часто звучавшее: «Нет ли лишнего билетика?»

Я профессиональный поэт, но увиденный мной хороший футбол дает мне силы для

моей работы. Шостакович говорил мне, что то же самое он иногда чувствует, когда

пишет музыку. Это происходит и с миллионами других болельщиков – рабочими,

колхозниками, инженерами, космонавтами, учеными, художниками, артис-i.iмп, ибо от

большого футбола исходит нравственный варяд большого искусства. Наоборот,

посредственный, деловитый футбол размагничивает, и если вы плохо играли, товарищи

футболисты, то подумайте о том, что на следующий день немало людей выйдут на

работу С испорченным настроением. Один хирург сказал мне в больнице, где я работал