Текст книги "Политэкономия соцреализма"

Автор книги: Евгений Добренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

В изданном кафедрой русского языка Высшей партшколы при ЦК КПСС «Учебнике русского языка для нерусских» из текста «В общежитии» узнаем о том, как живет советский студент:

«Входим. Высокий светлый вестибюль. Направо, налево и прямо широкие коридоры. Слева в углу находится театральная касса, а рядом с ней – телефон–аппарат.

– При общежитии имеется столовая, прачечная и парикмахерская, – говорит мне товарищ […]

Поднимаемся наверх. Длинный, широкий, светлый коридор. На окнах цветы, на стенах портреты и картины. На каждой двери номер. Комната номер сорок.

Мы входим. Небольшая, но очень чистая светлая комната, широкое окно. Направо кровать, а дальше книжный шкаф. В шкафу, на полках стоят и лежат тетради. В углу круглый столик. Налево шкаф, рядом маленький диван, а дальше письменный стол. На столе стоит зеленая лампа и лежит газета «Правда». На стене висит термометр, на окне занавеска.

– Это моя комната, – говорит товарищ, – здесь я живу.

– У вас очень хорошо, – говорю я ему» [899]899
  Хромец Я., Вейсман А.Учебник русского языка для нерусских. М.: Издательство ВПШ при ЦК КПСС, 1963 С. 79–80.


[Закрыть].

Наверное, так и выглядело общежитие Высшей партшколы при ЦК КПСС, но, попадая в него (виртуально, разумеется), иностранец (если он сам не входил в номенклатуру «братской компартии») должен был, вероятно, решить, что так живут все советские студенты. Входящий в номенклатуру знал, что это не так; не входящий в круг избранных иностранец тоже знал, что для него созданы исключительные условия (закрытые «Березки», специальные отели, особая система услуг и т. п.). На что же была рассчитана эта благостная картина советской реальности, кого «обмануть» она могла? Остается предположить, что «обман» вообще не входил в ее задачи(или, совсем как в соцреализме, не являлся центральной задачей): просто советская реальность не поддавалась репрезентации иначе как при помощи подобной «типизации»; сам выработанный дискурс о «советской действительности» был замкнут на подобные репрезентационные стратегии. «Страна» настолько срослась с дискурсом «Наших достижений», что просто не могла быть от него отъединена.

Причем эта ситуация имела как свои истоки в русской истории (со времен потемкинских деревень и де Кюстина), так и постсоветские последствия. Как замечает Ирина Котельникова о современном учебнике, «мир русского учебника замкнут и устойчив, в нем раз и навсегда заданы связи и отношения между людьми, нет трагедий и катастроф, крайне мало конкретики и разреженная информационная среда. Подобная пустота содержания в ее нынешнем варианте, по–видимому, связана с разрушением идеологической основы учебников, но, как представляется, сама их монологическая (речевая) структура будет сопротивляться наполнению современным материалом» [900]900
  Котельникова Ирина.Представление человека в учебниках иностранного языка. С. 12


[Закрыть]. В куда большей степени это относимо к учебнику советских времен.

Из текста «Дом и квартира» (в весьма популярном учебнике С. Хаврониной «Говорите по–русски» [901]901
  Хавронина С. А. Говорите по–русски. 4–е изд. М.: Прогресс [б/г]. Далее ссылки на это издание в тексте в скобках.


[Закрыть]) мы узнаем, что родители рассказчика раньше жили в старом доме в центре Москвы, а когда дом разрушили, они получили квартиру в новом большом доме на Юго–Западе. В квартире три комнаты. Сам герой – инженер–химик, по понедельникам и четвергам после работы он ходит в бассейн, а спать ложится всегда в одно и то же время. Его жена работает в детской поликлинике, ей приходится ездить на автобусе (он, конечно, ходит часто и ей «не приходится долго ждать»). В этот день они ждут гостей. Вот что она купила в ближайшем гастрономе: «Сначала я пошла в отдел «Мясо, птица». Здесь я купила большую утку. В отделе «Молоко» я взяла полкило масла, триста грамм сыру и десяток яиц. Потом я купила четыреста грамм рыбы, две банки рыбных консервов и двести грамм икры. После этого я пошла в кондитерский отдел, где купила коробку конфет, торт и пачку чая. Теперь мне осталось купить только хлеб и овощи» (С. 72) (незамеченным здесь остается противоречие между стремлением показать изобилие и невозможностью все это донести домой). Зато муж, как оказывается, должен купить вино, фрукты и папиросы (С. 72).

В тексте «В Универмаге» герой сталкивается наконец с проблемой: он не может выбрать новогодних подарков – от их изобилия, разумеется. Он подробно описывает все увиденное в универмаге – от мягких шерстяных шарфов до теплых кожаных перчаток и «хороших финских лыж». Герой ходит по забитым товарами отделам парфюмерии и галантереи, ювелирных изделий и фототоваров, электроприборов и посуды, он заглядывает в отдел одежды, где все забито платьями, обувью, тканями и мехами. Он раздумывает над тем, купить ли жене янтарные бусы или набор красивой кухонной посуды (С. 82–83). Так и оставляем мы героя в раздумье в этом вербальном торгсине.

В тексте «За покупками» из другого учебника героиня (здесь действуют две подруги) рассказывает: «В бакалейном отделе я купила сахару, чаю, конфет. Здесь продаются также мука, крупа, макароны. В гастрономическом отделе на прилавках, полках и витринах лежат колбасы различных сортов, сосиски, ветчина и другие продукты. Продавцы в белых халатах быстро взвешивают и завертывают продукты». Тут подруги купили печенье, конфеты, масло, хлеб и сметану. В хлебном магазине – несколько сортов черного и белого хлеба. Следующим был магазин «Мясо–рыба», до которого было совсем недалеко. «Через пять минут мы стояли перед витриной. Там были куры, утки, гуси и мясо – свинина, баранина, говядина». Накупив всего, подруги «весело возвращались домой» [902]902
  Astakhova L., Vinogradova К., Kalmykova A., Pushkinskaya L., Sinyova G., Taranicheva T., Fudel N.We Read Russian. P. 21–22.


[Закрыть](причину веселья следует искать, видимо, не только в доступности всех этих товаров, но и в том, что подругам удалось все это дотащить до дому).

Не должно возникнуть сомнения не только в доступности, но и в качестве предметов потребления. В одном из текстов в учебнике Потаповой рассказывается о ежегодной выставке–ярмарке одежды: как «художники изучали запросы населения, которое предъявляет к одежде все более высокие требования», как модельеры работают над новыми фасонами одежды «по просьбам трудящихся», как ярмарка сияет всеми цветами – веселыми, яркими, радующими глаз; какие прекрасные детские костюмчики и платьица представлены на выставке, а также «ботиночки, туфельки из мягкой кожи разных цветов, шапочки, шарфики, чулочки и носочки – одни ярче и наряднее других» [903]903
  Potapova Nina.Op. cit. P. 106–107.


[Закрыть]. Эти картины вполне под стать расписной ярмарке из «Кубанских казаков».

Апофеоза достигает эта картина процветания, когда авторы поселяют, наконец, советских граждан в интуристовский отель. Вот как ездят в СССР на курорт и снимают номера в гостинице: «Из аэропорта мы поехали в город на такси. Шоссе шло по берегу Черного моря. Белые мраморные дворцы прятались в тени вечнозеленых деревьев. Раньше в этих дворцах жили богачи – фабриканты, банкиры и помещики. Теперь здесь санатории и дома отдыха, сюда приезжают отдыхать рабочие и колхозники с Дальнего Севера, из Подмосковья, с новостроек Сибири». Это, заметим, не иностранцы, а обычные советские люди. Вот наши герои подъехали на такси к гостинице, подошли к «Бюро обслуживания», и у них состоялся следующий разговор с дежурным администратором:

«– Мы хотели бы получить комнату на двоих с ванной, телефоном и видом на море, – сказал я.

– Пожалуйста. Я могу предложить вам комнату на втором этаже. Будьте добры заполните этот бланк».

Что же представляет собой номер? «В номере было чисто и уютно. На полу лежал красивый восточный ковер, на столе стояла большая ваза с цветами» [904]904
  Astakhova Z., Vinogradova K., Kalmykova A., Pushkinskaya L., Sinyova G., Taranicheva T., Fudel N.We Read Russian. P. 44–45.


[Закрыть].

Но картина превращения советских людей в иностранцев будет неполной, если мы не обратимся к иностранным учебникам русского языка, которые дают несколько иную картину. В них часто (помимо демонстрации полного незнания и непонимания советской реальности) обнаруживается вполне коммерческая задача привлечения туристов. Эти учебники интересны своей зеркальностью: рисуемая в них картина «советской действительности» настолько приукрашена и нелепа, что может рассматриваться как пародия на соцреализм советских учебников. Как правило, мир, изображенный здесь, буквально потерян во времени и пространстве. Эта традиция восходит еще к учебникам 1930–х годов, которые писались русскими эмигрантами первой волны.

В моих руках редкая книга – английский учебник русского языка 1933 года [905]905
  Semenoff Anna.Brush Up Your Russian. Philadelphia: David McKay Co, 1933. Далее ссылки на это издание в тексте в скобках.


[Закрыть]. Этот учебник построен на описании поездки в СССР англичанина, долго прожившего в России (надо полагать, до революции), и его русской жены. Герои решают «на свободе посмотреть старые места и новые порядки» (С. 5). В ресторане советской гостиницы они заказывают рябиновую водку, икру и рябчиков, в табачном киоске покупают сигары. Попав на балет, они наблюдают за новой публикой:

«Г–н Стюарт: Давай посидим здесь и посмотрим на публику. Смотри, какая очаровательная пара. И как ты думаешь, что они так широко обсуждают? Пари держу, что пятилетку. Мне кто‑то говорил, что даже влюбленные ни о чем другом не разговаривают.

Г–жа Стюарт: Как это характерно для русской молодежи, так беззаветно отдаваться делу!» (С. 32–33).

В торгсине герой покупает своей жене соболью горжетку. Наконец из Ленинграда Стюарты приезжают в Москву, где их встречает старый друг Николай Николаевич Иванов. Мы узнаем, что он проживает в прекрасной квартире, «ему, как научному работнику, полагается лишняя комната». Ивановы встречают Стюартов на вокзале на автомобиле и везут домой. Здесь их принимают в шикарной гостиной, «на столе самовар, московские калачи, булочки и другие специально русские печенья». Беседа начинается так:

«Г–жа Иванова. Чаю или кофе? Мы всегда пьем кофе, но для вашего приезда мне хотелось иметь на столе самовар» (С.45). В ходе разговора Иванов признается, что ему «охота прокатиться за границу, если представится случай»; выясняется также, что у Ивановых есть Дуня–домработница, которая состоит «в союзе домашних работниц и относится к своей работе очень серьезно». Иванов – вовсе не «ответственный партработник», но обычный врач. Он показывает английским гостям «свою больницу» и в особенности горд «подсобными хозяйствами», в которых работают больные. Оказывается, «за свой труд они получают добавочно свежую редиску, салат, землянику» (С. 47).

Иванов не любитель ходить по магазинам. Он признается, что ему «очень редко приходится доставлять себе это удовольствие. Вот закончим вторую пятилетку, – тогда будет всего много: покупай, не хочу! И шелковые чулки, и шляпки, и всякие безделушки, а теперь это вам туристам только доступно» (С. 49) Можно заключить, что советским людям недостает только шелковых чулок, шляпок и безделушек (учебник вышел в 1933 году, когда в СССР от голода умерли миллионы людей).

Вообще Ивановы оказываются очень лояльными людьми (даже непонятно, почему им никак «не представится случай» поехать за границу). Если г–жа Стюарт говорит, что вроде церкви в России закрыты, то г–жа Иванова ей тут же отвечает: «Ничего подобного! Не скажу, чтобы церкви были полны, но кто хочет, ходит» (С. 55) (как раз на середину 30–х годов пришелся очередной всплеск антирелигиозной кампании и разрушения церквей). Так что наконец даже г–жа Стюарт начинает восторгаться увиденным. На нее неизгладимое впечатление производит Парк культуры и отдыха: «Я думаю, что при такой доступности разумных развлечений трактиры и другие питейные заведения должны постепенно исчезнуть», – говорит г–жа Стюарт. И хотя массовый алкоголизм именно к середине 30–х годов впервые превысил уровень потребления алкоголя в 1923 году (это был к тому времени пик), г–жа Иванова отвечает своей английской подруге: «Вот к этому‑то мы и стремимся. Наша молодежь даже курит очень мало» (С. 59).

Во время, которое дамы проводили в парке, г–да Стюарт и Иванов осматривали школы и г–н Иванов объяснял своему английскому другу: «На обучение и воспитание подрастающего поколения у нас обращается самое большое внимание. Для ребят у нас и пищевые пайки другие. Взрослые жертвуют для пятилетки своим сахаром, маслом, а где и мясом (sic! – Е. Д.). Ну а детей стараются не обделить» (С. 61).

Перед поездкой по стране Ивановы устроили для Стюартов прощальный обед. Несколько реплик за столом: «Коля, пирожки около тебя. Передай всем, пожалуйста. Закуски, кроме икры, Дуня не приготовила, очевидно, чтобы мы сделали честь ее обеду»; «Господа, у нас будет заливная рыба, битки в сметане, а на сладкое блинчики с вареньем и арбуз. Как видите, обед не пышный, но по нашим временам обильный»; «Вот как настроят достаточно тракторов да комбайнов, тогда у нас у всех будут вечерние туалеты. Вчера я говорил с одним товарищем, и он предложил мне пари на пять фунтов стерлингов (sic! – Е. Д.), что через пять лет у каждого крестьянина будет черная пара для театра. Я не люблю держать пари, но для хорошего дела не жаль и проиграть» (С. 65).

Затем английские гости путешествуют по Волге (опереточная г–жа Стюарт при этом постоянно восклицает что‑то типа «Ах, прощай, милый Нижний» или «Как очаровательны Жигулевские горы!»). Нужно ли говорить, что увиденное на Волге строительство производит на наших гостей неизгладимое впечатление. Так, посетив новый завод, г–жа Стюарт восклицает: «Какие великолепные мастерские! Сколько света и простора! Я никогда не думала, что завод может быть так привлекателен», а после посещения яслей она заявляет: «Теперь я понимаю, почему так много женщин работает на заводе. Дома им нечего делать, если дети могут пользоваться здесь таким уходом. И я видела, что в свободные часы матери проводят время со своими малютками» (С. 79). Уморительное это путешествие завершается возгласом героини: «На будущий год мы поедем сюда опять!» (С. 81).

С годами западные учебники представляли куда более реалистичную (хотя и не менее анекдотичную) картину советской жизни. Диалог из американского учебника уже 60–х годов:

«– Валя, что у нас сегодня на обед?

– Суп с лапшой и каша.

– Опять? Неужели ты не могла сварить что‑нибудь другое, например, уху?

– А откуда я возьму рыбу? Я два часа стояла в магазине, а когда пришла моя очередь, рыбы уже не было.

– Вот досада! Так хочется рыбы! Я на эту кашу уже смотреть не могу – вчера каша, сегодня каша. Я лучше совсем не буду обедать.

– Ну не сердись, Алеша. Подожди, я пойду к соседке, может быть, она мне даст рыбы. Я знаю, она достала» [906]906
  Dawson Clayton, Bidwell Charles, Humesky Assya.Modern Russian. Part One. New York: Harcourt, Brace & World, Inc., 1964. P. 416.


[Закрыть].

И все же главное, что объединяет эти книги с советскими изданиями – их «вненаходимость». Ее квинтэссенцией можно признать выдержавший с 1948 по 1962 год восемь изданий американский учебник «Essentials of Russian. Reading – Conversation – Grammar» [907]907
  Gronicka A., Bates‑Yakobson H.Essentials of Russian. Reading – Conversation – Grammar. Englewood (NJ): Prentice‑Hall, Inc., 1956. Далее сноски на это издание в тексте в скобках.


[Закрыть]. Авторы решили придать изложению некий литературный шарм, назвав главного персонажа Дымовым и поместив все повествование в некое «советское» пространство, описанное «под Чехова». Итак, «гражданин Дымов» решает пойти перед «собранием в клубе» поужинать в ресторане, что находится возле «магазина Иванова» (sic!). Дымов ходит туда ежедневно, слушает музыку, читает газету и ведет такие разговоры с официантом:

«– Что вы хотите сегодня на ужин? – спрашивают Дымова.

– Сначала ваш прекрасный суп, потом ваш замечательный бифштекс. К ужину я хочу немного вина, потом конечно кофе. Перед собранием я всегда пью кофе» (С. 102).

Дымов спешит на собрание, но на предложение официанта почитать пока газету (ужин еще не готов) он отвечает: «Спасибо, но я никогда не читаю вечерней газеты ни до ужина, ни за ужином, а только после ужина». Педантичный Дымов оказывается в сложном положении – ужина все нет: «Я не могу ждать, но я не могу идти на собрание без ужина». Читатель мог бы решить, что все это действительно происходит в чеховские времена – супы, бифштексы, вино и кофе, клуб, ресторан, вечерняя газета, оркестр… Но ничего подобного – текст заканчивается следующим диалогом:

«– Почему вы хотите идти на собрание сегодня вечером? Вы слишком часто ходите на собрания! Почему вы никогда не ходите в кино? Сегодня в кино идет прекрасный фильм. Играет известная кинозвезда Орлова!

– Да что вы говорите! Это неплохая идея! – отвечает Дымов официанту. – На собрании в клубе я всегда скучаю.

– Ну а на фильме с кинозвездой Орловой никто никогда не скучает… А вот и ваш ужин!

– Спасибо, большое спасибо и за хорошую идею и за ужин» (С. 103).

Герои этого странного американского учебника ведут загадочный образ жизни. Они, к примеру, ездят летом к бабушке на дачу в деревню, проводя время в музицировании – бабушка играет на рояле (на даче!), а герой – на скрипке. Когда же музицирование надоедало и погода была уж очень хороша, «мы ездили к соседу играть в теннис» (С. 129).

Среди персонажей книги есть не только странный Дымов, но даже поэт Виктор Иванович, о котором критики написали, что он «второй Пушкин», (чему наш герой не верит, поскольку убежден, что «быть вторым Пушкиным никто не может» (С. 131). Наш поэт подолгу лежит в постели, слушает по радио музыку, думает и читает. Затем он подолгу гуляет в парке и очень доволен тем, что ему «не надо сидеть целый день в конторе или работать на заводе». Авторы учебника все‑таки заставляют своего «второго Пушкина» сесть за работу: «Говорят, что «кто не работает – тот не ест», и, очевидно, они правы, потому что после того, как Виктор Иванович погулял в парке, он всегда шел домой, садился за свой рабочий стол и начинал писать» (С. 131).

Впрочем, на страницах книги представлены не только такие замечательные личности, как «Виктор Иванович», но и обычные люди, которые «ходят в контору по расписанию». Среди них – гражданин Петров (живущий почему‑то в «квартире доктора Чехова»). В контору наш Петров ездит на метро. Мы узнаем также, что каждый вторник, ровно в два часа, он слушает английское радио, а в среду вечером всегда читает английскую газету. В четверг, в четыре часа дня, он всегда ездит в клуб на собрание (авторы, видимо, полагают, что советские собрания проводились в каких‑то английских клубах), а по пятницам два–три часа занимается английским языком. По воскресеньям наш Петров всегда ходит в церковь, а также ездит на три–четыре часа на работу, чтобы сделать все необходимое. Его секретарша советует ему не работать так много, но ходить в театр, слушать музыку и играть в теннис.

Эти советские англичане в чеховском антураже странным образом похожи на героев советских учебников русского языка для иностранцев. Те тоже живут в некоем фантастическом мире. В уже цитировавшемся учебнике, изданном кафедрой русского языка ВПШ при ЦК КПСС, есть текст «Они приходят в степь». Вполне соцреалистические персонажи этого текста Алексей Виноградов и Владимир Тархов только что окончили институт в Москве. «Теперь они строители. Им дали назначение в Московский строительный трест. Они будут работать в Москве, строить дома, театры, школы. Впереди месячный отпуск, а потом интересная работа и жизнь в столице…»

Счастливые друзья идут домой. В киоске они покупают газету. На первой странице читают: «Молодые строители!..»

«– Смотри, Володя, что это?

– Это обращение ЦК КПСС.

– Читай! Партия призывает молодежь ехать в Целинный край, чтобы строить города, плотины, электростанции.

– Там нужны специалисты… Едем, Алеша!

– А Москва?

– Ну что же Москва! Здесь есть свои строители. А мы комсомольцы. Наше место там, где нужны люди, где трудно.

– Я не возражаю. Раз надо, едем!

– Идем в райком.

– Сегодня воскресенье – в воскресенье райком не работает.

На следующий же день, в понедельник товарищи пошли в райком комсомола и попросили переменить им назначение и послать их на строительство в Целинный край. Во вторник они уже получили необходимые документы. Через неделю они должны будут выехать на место своей работы в Целиноград […]

Приедут они на берег реки – и возникнет плотина. Приедут на пустое место – и вырастет город. Они идут через леса, горы, пустыни, болота, и за ними вслед идут железные дороги и телеграфные линии…» (С. 125–126).

Но тут совсем некстати опять вспоминается Чехов.

Наверное, точно так же шел герой его рассказа «Студент»: «Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь с тяги домой, шел все время заливным лугом по тропинке. У него закоченели пальцы и разгорелось от ветра лицо. Ему казалось, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо. Кругом было пустынно и как‑то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре, все сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю Страстной пятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть. И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета – все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой».

Наверное, создатели «страны языка», в которую надлежало попасть будущему русисту или туристу, стремились к тому же: чтобы «ему не хотелось домой». Персонажи этих учебников не страдали от тоски, а в их светлом мире все было хорошо и стабильно (иногда, впрочем, надоедала лапша и ощущалась нехватка шелковых чулок). Созданный в этих книгах надмирный вербальный «дом» предохранял их и читателей от голода, ненужных сравнений и вредных исторических аллюзий. Эти учебники были переводом на язык грамматики соцреалистических романов. И если все в них нелепо и почти гротескно «далеко от реальности», то оттого лишь, что политическое воображаемое было здесь слишком утилизовано и целенаправленно сдвинуто в сферу чисто «языкового потребления». Язык вскрывает здесь свою недостаточность и одновременную универсальность. Читатель, овладевший этим языком, уже фактически посетил эту «страну языка», поэтому все, что ему, возможно, предстояло увидеть в реальности, нерелевантно. Перефразируя де Кюстина, можно сказть, что эти учебники создали из «страны каталогов» своего рода каталог страны. Власть грамматики обернулась грамматикой власти, которую еще только предстоит научиться читать.