Текст книги "Ледовое небо. К югу от линии"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
ОЗЕРО ЛАМА
Темные рои комаров рваной завесой простерлись над речкой. Порывы ветра относили их под защиту юров, но едва наступало затишье, возвращалось и кошмарное марево, танцующее над оловянной зыбью. Ветер хоть и выдувал стремительно опадавший на палубу рой, но отдельные кровососы ухитрялись запутаться в волосах, проникали в одежду, прятались в люках и подволочных углах. Даже под рындой роился реденький столбик, наполняя тончайшим звоном надраенную медь.
Видавший виды буксир, на котором вместе с бригадой проходчиков обосновались Лосев и Мечов, развил невиданные обороты. Оглашая притихшие дали победным ревом гудка и лихо огибая окаймленные пеной каменистые мысы, торопился вырваться из узкого фарватера на озерный простор. Косая волна заливала валуны и долго качала ольховые ветки, отчетливо видимые издалека. Скупо роняя тяжелые капли, они сверкали каждой шишечкой, каждой мокрой сережкой, словно вобрали в себя весь разлитый в безбрежности свет.
Одинокое облачко таяло в отрешенной пустоте желтого неба. Чуть подсвеченное ослепительным рефлектором солнца, где перебегали и корчились зеленоватые вспышки, оно казалось инопланетным гостем, зависшим над зачарованной далью.
Прошло почти четыре часа, как пароходик отвалил от пристани, но ничего не изменилось вокруг. Не стали ближе приземленные черно-фиолетовые горы. Все тот же низкорослый лес то расходился, то смыкался в извивах суровой и быстрой реки.
За кормой, где надрывался кассетный магнитофон и лихо отплясывали чуть захмелевшие горняцкие жены, кипела лиловая, как от марганцовки, пена.
Лосев не мог понять, откуда возник этот изощренный больной колорит. Он был столь же нереален, как остановившееся на ночь солнце, холодный пар над цинковым плесом, застывшее облако. Как облачная тень, угольным эллипсом пятнавшая синий отрог Путорана.
«Вечная печать», – подумал Лосев.
Он сидел в одиночестве на передней скамье, пришибленный скупым великолепием неизменного дикого мира. Пытаясь определить суровые тона реки и бескрайнего неба, не находил ни точных названий, ни метафор, чтобы хоть обходным путем запечатлеть ускользавшие образы. Противостоя окружающему оцепенению, немоте, заливающей горло, безуспешно искал слова, чтобы выразить несказанное.
До рези в глазах вглядывался в туманную полосу, разрезавшую горы, и что-то несвязно бормотал, не пытаясь удержать и запомнить едва народившийся образ.
«…Бесчеловечная красота. Пустыня вод, пустыня гор. Обнаженное мироздание. Одинокая природа. Такой и была она за миллионы лет до ящеров и пирамид. Бесприютен лес на другом берегу, низкий, как мох. И эти лиственницы и пихты, мелькающие светотенью стволов, дурманят одичалым бредом. Обманчиво золото, полыхающее по зазубренным контурам гор. Ничего нет за ними. Откуда тогда растерянность? Предощущение слез? Невозможно ни высказать, ни понять. Немота, неподвижность. Все притихло и замерзло – лес, берега, дисковидное облако, горы и свет за горами. Только волны бегут. Волны… И встречный ветер. И слезы от встречного ветра…»
Герман Данилович поднял воротник, до отказа застегнул молнию, поплотнее упрятал в карманы руки. Стало совсем свежо. Обнаглевшее комарье жгло уши и веки. Нестерпимо чесались искусанные сквозь носки ноги. Их не мог спасти даже репудин, плескавшийся в литровой банке, заткнутой комом гигроскопической ваты. Ежась от холода и почесываясь, Герман Данилович незаметно задремал.
Было далеко за полночь и приуставшие матери в нижнем салоне давно спали на кожаных подушках, прижимая к себе посапывающих ребятишек. Разметав локтями костяшки, заснули, не отходя от стола, любители домино. Разбрелись по теплым, попахивающим соляркой углам танцевавшие под магнитофон юные пары. Только общительный Мечов, привыкший быть в центре любого веселья, никак не желал угомониться. Не обращая внимания на музыку, летевшую над бессонной водой, топтался в несусветном без конца и начала танце. Он смертельно умаялся и уже не танцевал, а только покачивался, обнимая за плечи верных партнерш, видимо, поклявшихся выстоять до конца. Дабы избежать всяческих пересудов, Андрей Петрович оказывал обеим дамам равное внимание и вообще предпочитал держаться у всех на глазах.
Танцевальное трио составилось таким образом несколько вынужденно. Разочарованная очевидным равнодушием московского гостя, Люся Огарышева волей-неволей держалась возле подруги, а Гале приходилось с этим мириться. Непривычно молчаливая и покорная, она ни на шаг не отходила от Мечова. Пока длилось общее застолье и взлетали кружки с разбавленным спиртом, шампанским и красным вином, она с женской мудростью держалась в стороне. Но стоило палубе опустеть, прильнула к нему с тихим стоном.
– А как насчет вздремнуть, красавицы? – спросил Мечов, выключая магнитофон. – Лично я не откажусь.
– Все места, небось, заняты, – Люся откровенно зевнула.
– Попробуйте все же где-нибудь приткнуться, – он ласково подтолкнул их к трапу. – А я москвича поищу. Неудобно как-то: бросили человека.
– Вялый он какой-то у вас, – посчитала нужным заметить Люся. – Совсем на себя не похож.
– Устал, надо полагать, – вздохнул Мечов и, как подрубленный, рухнул на скамейку. – Ничего, отведает ушицы, как огурчик станет. Ну, двигайте…
Как только подруги сошли вниз, он с трудом поднялся и, обогнув рубку, пробрался на бак, где, сжавшись в комочек, спал на скамейке Герман. Мечов сочувственно улыбнулся и, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, поплелся к капитану за одеялом. Раздобыв два роскошных шерстяных пледа, накрыл Лосева и расположился на соседней скамье.
Лена-гора вынырнула из расцвеченной радугой дымки, когда солнышко тронулось к обратный путь, стремительно набирая высоту и уменьшаясь в размерах. На пароходе застопорили машину, и он по инерции проскользнул в узкую продолговатую бухту. Над тишайшей гладью пресмыкался летящий к берегу пар. Заволакивая бурую гальку и низкорослый рябинник на склоне, он незаметно смыкался с молочной пленкой, сползавшей с плоской вершины, где цеплялись за скалы одиночные пихты.
Ткнувшись железным носом в гремящую каменистую россыпь, суденышко взбурлило воду за кормой и замерло возле почерневшей от времени сваи, на которую после нескольких безуспешных попыток закинул, наконец, веревочный гаш неопытный матросик. С носа, прямо через фальшборт, спустили дощатый, пружинящий под ногами трап. Первыми соскочили на берег парни с орущим магнитофоном, гитарой и цинковыми ведрами. Образовав цепочку, живо перетаскали нехитрую туристскую кладь.
База находилась в глубине острова, на самой вершине, где темнели выгнутые постоянными ветрами тонкоствольные пихты. Неуютный бревенчатый сруб с запутанными переходами и сумрачными комнатами прятался в чаще. С берега были видны лишь дымы костров на поляне и круто забиравшая кверху тропа. Пахло багульником, грустной озерной прохладой.
– Удить пойдете? – спрыгнув на берег, поинтересовался Лосев.
– Здесь? – Мечов оглянулся на сваленные в кучу рюкзаки и сумки. – Вы шутите! Я даже снасти не прихватил.
– А как же обещанная уха?
– Насчет этого не сомневайтесь. Два ведра чира с собой привезли. Осталось только костер развести. Рыбу женщины в пути выпотрошили.
– Вот как? А я, признаться, даже не заметил.
– Вы много чего упустили, пока впитывали в себя северную печаль, – кивнул Мечов. – Природа природой, но без человека она только вместилище. Не храм и не мастерская.
– Чира, выходит, загодя наловили? И кто, если не секрет, спроворил?
– Понятия не имею, – Андрей Петрович снял с трапа мальчугана с сачком и поставил его на твердую землю. – Никак бабочек ловить собрался? – спросил он с веселым удивлением.
– Были бы тут бабочки, – пренебрежительно скривился малыш. – Мне стрекозы нужны.
– Смотри в болото не провались, кузен Бенедикт…
– Андрей Петрович! Герман Данилович! – оживленно подскочили к ним Галя и Люся. – Считайте себя мобилизованными на лесозаготовки! Для костра дрова требуются. – Обе были в элегантно потертых джинсовых костюмчиках с яркими небрежно повязанными шарфиками. Умело подведенные глаза искрились смехом и ожиданием.
– Топор найдется? – Лосев проявил живейшую готовность блеснуть удалью. Словно воспринял неуловимое дуновение молодости.
– Не нужно, – остановил Мечов. – Весь берег плавником завален. Собрать пара пустяков… Может, к водопаду прогуляемся?
– И мы с вами! – просияла Галя.
– Стоит ли? – смягчая отказ дружеской улыбкой, покачал головой Мечов. – Вы лучше женщинам подсобите… Мало ли что? И не забудьте про колбасу в моем рюкзаке. Ясно?
– Правильно Андрей Петрович говорит, – обернулась к подруге Люся. – Нужно нашим помочь, а то неудобно получится…
– Ну, пожалуйста, – умоляюще заморгала Галя, состроив горестное личико. – Мы будем скучать без вас. Он не хочет, – указала она на себя. – Это ему не нравится.
– Отдыхайте, девушки, веселитесь, – невозмутимый Мечов прощально взмахнул рукой. – «Не плачь девчонка – пройдут дожди». Мы скоро вернемся… У Германа Даниловича как-никак сегодня рабочий день, так что не обессудьте.
– Пойдем, – настойчиво позвала Люся. – Неудобно.
– А нам удобно? – спросил Лосев, забираясь вслед за Мечовым в плотные заросли ивы и черной ползучей ольхи.
– Безусловно. Полно ж молодых парней, которым ничего не стоит навалить гору плавника… В противном случае мы бы, конечно, взяли заботу о костре на себя, – добавил Мечов с затаенным ехидством, – как подобает суровым мужчинам.
– Боитесь показного демократизма? – спросил Герман, склоняясь над удлиненными стебельками бледного колокольчика.
Растительность оказалась не столь уж скудной, как думалось. В жесткой траве, пробившейся из каменных щелей, даже розовели гвоздички, а у самой воды белела скромная кашка дудника.
– За столом я этого почему-то не замечал.
– Все должно быть естественным, профессор, органичным, – не оборачиваясь, бросил Мечов.
– Тогда не называйте меня профессором.
– Почему?
– Неорганично как-то. Проще обращаться по имени. Как-никак мы с вами почти однолетки.
– Идет. Я даже готов пойти дальше и предложить брудершафт?
– За время наших совместных скитаний выпито было предостаточно, – карабкаясь в гору, Лосев изо всех сил старался не отставать. Дыхание с непривычки сделалось учащенным. – Поэтому обойдемся без церемоний. Лады?..
– Как хочешь, Гера, – чуткий на слух, Мечов задержался возле бурого валуна, забрызганного ярко-желтыми мазками лишайника. В распадке, открывавшемся сверху, пряталось осоковое болотце. На затененной крутости еще лепились грязные полосы снега.
– Люся, между прочим, превосходно разбирается в травах, – отдышавшись, Герман Данилович погладил упругий хлыстик рябинки. От камня, на который он было присел, тянуло лютым холодом.
– Это нынче чуть ли не всеобщее поветрие. Прямо помешался народ на траволечении, знаках зодиака и прочей муре. Под Новый год даже лошадь на эстраду вывели, в честь Черного Коня, значит.
– Откуда в Заполярном городе? – вяло поинтересовался Лосев, тронув резиновую губку лишайника.
– Цирк как раз гастролировал, – рассмеялся Мечов. – Вот директору нашего дома культуры и ударило в голову… Восторг бешеный!
– Не сомневаюсь, – кивнул Герман Данилович, машинально срывая желтую нашлепку. – Только не такая уж это чепуха, – смахнув бурую пыль, он принялся энергично расчищать валун, на котором обозначился затейливый рисунок. – Отнюдь!
– Что это? – заинтересовался Мечов, всматриваясь в обнажившуюся причудливую фигуру, как бы сплетенную из одной многократно изогнутой нити.
– Балбэ, – восхищенно прошептал Лосев. – Вот уж не думал наткнуться… И главное, где? На четыреста километров севернее Полярного круга!
– Какое еще «балбэ»?
– Так его именуют монголы. Это древнеиндийский знак, символизирующий линию жизни, судьбу. Тибетцы несколько непочтительно называют его «кишками Будды».
– У нас-то он какими судьбами оказался? – Мечов поплевал на платок и до блеска вытер глубоко врезанную в камень эмблему. – Из Индии сюда едва ли кто мог добраться.
– Лично я встречал этот знак на церковной фреске в Ростове Великом, на мраморном саркофаге мусульманского святого в Хиве, на финских монетах, на царских банкнотах, даже на стальных латах немецкой работы в Рыцарском зале Эрмитажа. Переходя от народа к народу, как некое зашифрованное послание, он скоро утратил конкретный смысл и превратился в самый обыкновенный орнамент. И совершенно не важно, что прочитать узор могут теперь далеко не везде. Сам факт его поразительного распространения крайне интересен для историков. Едва ли можно найти более убедительное и вместе с тем простое свидетельство обширности контактов древнего мира.
– Но в Заполярье, на диком острове, где никто и не жил, как он мог очутиться?
– Ничего удивительного. Якуты и чукчи до сих пор используют узор плетенки для украшения всевозможных изделий. Они свободно могли заимствовать его у бурятов, калмыков или тувинцев, воспринявших тибетскую веру.
– Зачем? Какой во всем этом смысл?
– Да просто так. Понравилось и захотелось повторить. Разве не интересно? Смотри, как переплетается нить? – Лосев обвел рисунок пальцем. – Запоминающаяся штука… Но могло быть и иначе. Известно, например, что буддийские проповедники забирались далеко на север. Даже вступали в контакт с эвенками.
– С эвенками? – не поверил Мечов. – Так ведь у них шаманы!
– Шаманы? Да будет тебе известно, что первоначальное слово шаман, – Герман Данилович сделал упор на первом слоге, – санскритского происхождения и означает ни много ни мало – монах. От эвенков, кстати, оно перешло во все сибирские языки. Так что не будем спешить с выводами, ибо наше прошлое – загадка. Темна вода во облацех. Я не удивлюсь, если этот знак окажется причастным к тайне Золотого идола.
– Ты веришь?
– Почему бы нет?
– Сказки.
– Бывает, что и сказки становятся былью… Кстати, что означает название Лама?
– Кто его знает. Одни говорят – озеро, другие – вообще вода.
– Скорее всего, что так, – Лосев с трудом оторвался от вещего камня. – Но, с другой стороны, лама – буддийский монах, или буквально «выше нет», по-тибетски. Такие дела… Однако мы засиделись. Все равно всех загадок не решить. Двинем дальше?
– Отдохнул уже?
– А я и не устал.
– Ну-ну…
Взобравшись на плоскую подковообразную вершину, они обогнули заболоченную осоковую падь. Кустарник поредел, тропа расширилась и повела под уклон, вихляя меж ржавых сухостойных лиственниц, обезображенных мертвым мохом и паутиной.
Под ногами лопались и рассыпались в пыль высушенные до черноты мухоморы. Отчетливо различался гул падающей воды, заглушенный дотоле горой.
– Кажется, дело идет к тому, что я застряну у вас до осени, – сбивая очередную шляпку, заметил Лосев. – Увижу грибы, растущие выше деревьев…
– Эка невидаль! Мы с тобой еще на буровые махнем, на стойбищах побываем. Найдется, на что поглядеть, о чем рассказать… Статьи в Москве писать будешь? Когда вернешься?
– Почему так думаешь?
– Был вроде такой слушок…
– У нас, как и деревне, все про всех известно, – усмехнулся Герман Данилович, прислушиваясь к нараставшему с каждым шагом шуму водяного каскада. – Два материала я уже отправил на прошлой неделе, с самолетом.
– Ну! – то ли удивленно, то ли с разочарованием воскликнул Андрей Петрович. – Даешь прикурить!.. А показать? Просто так, по-товарищески?
– В газете прочтешь… Под рубрикой «Письма с заводов и фабрик».
– Перед свершившимся фактом ставишь? – Мечов задержал шаг и, оглянувшись, с треском сломал качавшуюся перед глазами ветку. – Красиво!
– Перестань. Неужели ты думаешь, что я приготовил тебе неприятный сюрприз?
– Не о том речь, – с напускным безразличием отозвался Мечов. – Не о себе пекусь, о деле. Все-таки мы посвятили тебя в самые сокровенные, так сказать, планы и нам, естественно, не безразлично, какое они получат освещение. Тем более, что от этого многое зависит. Слишком многое.
– Доверяй и надейся, – добродушно пообещал Лосев. – Главное, как всегда, впереди. Итоговый очерк, где все будет разложено по полочкам, я пока не написал.
– Тебе виднее, – отчужденно отозвался Мечов, перепрыгивая через ручей. – Осторожно, здесь топкое место, – предупредил.
– Со стороны всегда виднее. – Лосев благополучно миновал поросшую болезненно-сизым мохом ложбинку и остановился на краю каменистого каньона, где бушевал, срывающийся с вертикальной скалистой стены, поток. Вывороченные с корнем деревья образовали внизу завал, в котором металась, не находя выхода из теснины, яростная пена.
– Тут бы турбинку поставить, и остров оживет, – Лосев тихонько толкнул ногой лежавшую у самого обрыва сланцевую плитку.
– Мало ли где можно построить электростанцию. Пока нам хватает. По крайней мере так видится изнутри.
– Поверь, Андрей, что я очень старался сделать ваши проблемы своими, личными. Собственно, так оно и случилось в конце концов. Но стать чьим-то рупором я, откровенно говоря, не желаю. Это противоречит самой сути профессии журналиста. А я горжусь своей причастностью к ней и хочу сохранить за собой право на собственный взгляд. В особенности здесь, в заполярном городе, где так легко соскользнуть на привычную стезю бездумного восторга.
Из-за грохота водопада говорить было почти невозможно, и они, незаметно для себя, перешли на крик, сопровождаемый энергичной жестикуляцией. Так уж случилось, что разговору, назревавшему неделями, суждено было завязаться в самом неподходящем месте, на краю ревущего сырого ущелья, где только пена взлетала клочьями и клубился холодный туман.
– За идиота меня считаешь? – наступал со сжатыми кулаками Мечов. – От такого человека, как ты, я меньше всего ожидаю барабанной дроби. Нам она совершенно без надобности. Иное дело серьезный, философский, между прочим, анализ. Здесь мы вправе ожидать не только постановки каких-то наболевших вопросов, но и конкретной помощи.
– В чем именно? Хотите заполучить на постоянное владение атомный ледокол? Но вы сами пока не решаетесь говорить о круглогодичной навигации, поскольку еще не готовы к ней, не все учли, продумали… Считаете, что комбинату следует дать статус главка? Но ты сам говорил мне, что это лишь полумера, – кричал в ответ Лосев. – Не вижу пока предмета для спора.
– О чем же ты пишешь тогда в своих очерках?
– О невиданных темпах, о широком размахе и одновременно о проистекающих отсюда сложностях.
– И даешь конкретные рекомендации?
– Пока только поднимаю вопросы.
– Но ответы на них содержатся в моем плане.
– А ты разве заявил о нем во всеуслышание?
– Но послушай, Герман, с твоей помощью было бы значительно легче пробить любой вопрос!
– Допустим, – поторопил Лосев. – Что с того?
– Мне же ставят палки в колеса. Я скован по рукам и ногам.
– Ничего удивительного. Элементарная диалектика жизни.
– Строители, и Кусов в этом полностью их поддерживает, считают, что все силы должны быть брошены на «Надежду».
– А ты?
– Я полагаю, что одновременно следует реконструировать существующие цеха. По нашим расчетам мощность медно-никелевого производства может быть увеличена на пятнадцать процентов. Пока этого хватит. А когда пойдет руда «Глубокого», подоспеет рудник «Надежда».
– Логично. Но это ведь не твоя идея? Ты просто следуешь прежнему курсу, сохраняешь преемственность. Логинов и первый секретарь горкома, кстати, тебя поддерживают. По-моему, это немало…
– Для начала. Но ни одно мое предложение не принимается в чистом виде. Всегда приходится идти на компромиссные поправки. Усреднять противоположные мнения.
– Иначе и быть не должно.
– Почему? Разве я не прав?
– Хочешь продолжать разговор? С полной откровенностью?
– Безусловно, – резким жестом Мечов указал на каньон. – Самое место для дуэли со смертельным исходом. Интересно даже.
– Помнишь, я обещал сказать тебе, в чем твоя ошибка?
– Это когда мы у Вагнера гостили? Как же, помню…
– Ты слишком торопишься, а нужно уметь ждать. Даже самые радикальные перемены требуют постепенности.
– Согласен, – энергично тряхнул головой Мечов. – Я и сам сознаю, что главный мой враг – нетерпение.
– Не только это… У меня создалось впечатление, что излишне темпераментными выступлениями по части экологической гармонии ты нарочно вызываешь огонь на себя.
– Зачем, хотелось бы знать?
– В самом деле не знаешь? – недоверчиво прищурился Герман Данилович. – Или только делаешь вид?
– Решай сам.
– Тогда ответь мне, почему ты отклонил проект бетонного завода непрерывного действия?
– Ух ты! – непритворно восхитился Мечов. – В самое яблочко!.. Это тебе Кусов напел?
– Я жду ясного исчерпывающего ответа, – напомнил Лосев. – Иначе откровенного разговора у нас не получится.
– Хорошо, – Андрей Петрович присел на корточки и острым обломком кремня начертил на земле круг. – Здесь строится новый комплекс, – пояснил. – Тут – угодья колхоза «Таймырские зори», – изобразил большой прямоугольник. – А несколько в стороне, – нарисовал еще один круг, – выбранная для бетонного завода площадка… Теперь смотри, – стремительная прямая, соединив оба кружка, по диагонали пересекла колхозные владения. – Так пройдет дорога… Все понял?
– Давай-давай, – подбодрил Лосев. – Пока все ясно…
– Тогда постарайся понять и другое, – Мечов выпрямился и отшвырнул камушек. – За последние годы поголовье колхозных оленей выросло в несколько раз. Благодаря новым методам подкормки телята появляются на десять дней раньше, а весят на двадцать процентов больше. Поверь мне, что это очень важные показатели. Во-первых, остается больше времени для подготовки к зиме, во-вторых, снижается заболеваемость. В первый год она была в шесть раз меньше по сравнению с контрольной группой, во второй – в двадцать. Колоссально ведь! Верно?.. А вес убойных телят возрос на пятнадцать процентов. Многие тысячи тонн мяса, кстати сказать. Такими вещами не пренебрегают. Согласен?
– Дорога, по которой бетон повезут на строительство, – Лосев наступил ногой на чертеж, – угрожает, если я правильно понял, мясному изобилию? Шум? Загрязнение?
– Не только… В окрестностях кочуют несметные стада диких оленей. По самым скромным подсчетам, полмиллиона голов. Дикие же, как известно, уводят с собой одомашненных.
– А нельзя, чтоб наоборот?
– Нет. У дикого оленя характер другой. Они даже на приплод не годятся. Это тебе любой эвенок скажет или ненец.
– Приму к сведению. Давай дальше.
– У меня, собственно, все. Бетонная трасса перережет исконные пути сезонных миграций, и колхозным стадам может прийти конец. Я на такое своего согласия не дам.
– Только может или наверняка придет?
– Наверняка тебе никто ничего не скажет. Откуда я знаю, куда побежит дикий олень?
– Чем же тогда руководствовались авторы проекта?
– Наиболее короткий путь, относительная дешевизна… Критерии, в общем, известные. Тоже свой резон есть.
– Но ты против?
– Против.
– А Логинов?
– Не знаю, – уклончиво отозвался Мечов. – Иногда он берет сторону Кусова. Игорь Веденеев тоже далеко не однозначно относится к моей деятельности. Будем решать, спорить…
– Где, по твоему мнению, следует построить завод?
– За рекой, а дорогу проложить в обход оленьих кочевий. Оно, конечно, обойдется дороже, но, в конце концов, себя окупит.
– Но сроки пуска новых металлургических цехов отодвинутся?
– Не обязательно. Тут вопрос сиюминутной тактики, не стратегии. Если строить завод, согласно проекту, средства следует отпустить незамедлительно, если на другом месте – можно обождать до следующего финансового года. Понимаешь? Нам ведь ничто не мешает отпустить потом денег побольше, чтобы компенсировать, значит, задержку.
– А как ты намерен распорядиться высвобожденными ассигнованиями?
– Брошу на реконструкцию, – Мечов вызывающе вскинул подбородок. – Разве нельзя?
– Теперь все ясно.
– По сомневался, что ты разберешься.
– Но до норы до времени ты почему-то темнишь? Рассуждаешь о телятах, важенках, карбамиде, приплоде и нее такое прочее. Об истинных намерениях – ни полслова. Ловчишь, Андрюша?
– Олени и есть истинные намерения.
– Позволь тебе не поверить. Дело совсем не в тактике, а именно в стратегии. Твой план развития натолкнулся на упорное сопротивление строителей. Я так понимаю? Им выгоднее как можно скорее и с минимальными затратами успеть к этому времени расширить старые мощности.
– Естественно. Иначе мы будем вынуждены временно приостановить прирост добычи. Такое, мягко говоря, не в традициях комбината.
– Что ж, – Лосев задумчиво огладил лоб. – В твоих рассуждениях есть известный резон.
– И только-то?
– Я по-прежнему считаю, что, играя втемную, ты совершаешь ошибку. Не нужно хитрить с людьми, болеющими за производство. Твоя аргументация от этого только выиграет, приобретет вес.
– В нужный момент я выложу карты на стол. Будь уверен. А пока следует укрепиться, подтянуть тылы, накопить резервы. Не скрою, что надеялся и на твою помощь.
– По-твоему, мне следует поддержать твои широковещательные намерения, умолчав о том, что ты решил пока попридержать за пазухой?
– Не вижу ничего страшного. Теперь-то ты все знаешь?
– Хорошего же ты мнения о нашей прессе, – Герман Данилович машинально подкрутил усы. – Нет, брат, если ты действительно уверен в том, что дальнейшее развитие комбината требует пересмотра устоявшихся представлений, изволь выступать с открытым забралом. Если понадобится, предложи даже пойти на временное снижение производительности. На конкретных цифрах покажи, какой прибылью оно потом обернется.
– И это будет его лебединая песня, – Мечов ткнул себя в грудь и поник головой.
– Я нарочито утрирую, – не принял шутки Лосев. – Раз в твоем плане заложено не снижение, пусть временно, а неуклонное повышение, тайная дипломатия не нужна. Больше того – вредна. Чего ты боишься?
– Разве не ясно? Открытого конфликта с великой державой по имени Стройуправление. На это и Логинов никогда не пойдет.
– И выдвигаешь на первый план экологическую полумеру?
– Закон об охране среды и над ними и над нами. Хочешь не хочешь, его следует соблюдать, даже если кому-то это грозит потерей премиальных.
– Кому-то! Строителям, надо понимать? Не тебе?
– Они получат свое на другой год.
– Теперь я окончательно убедился в твоей принципиальной ошибке, Андрюша. Логически, даже чисто экономически твоя уловка имеет много привлекательных сторон. Одно в ней плохо. Изначально заложенная, тщательно закамуфлированная цифрами аморальность.
– Эк куда хватил! – Мечов схватился за сердце и сделал вид, что падает. – Вы сразили меня, поручик. Выстрел оказался смертельным.
– Постарайся понять меня, Андрей. Ты решительный, смелый, талантливый человек и, хочется думать, сумеешь далеко пойти. Я отлично понимаю, почему именно тебе доверил Логинов развитие комбината, его, в сущности, будущее. Но смотри, не сломай шею. Грань, где кончается хозяйственная изворотливость и начинается чистой воды авантюра, ой как тонка. Охранять природу – твоя обязанность, но спекулировать на этом – недостойно, мелкотравчато, можешь мне верить.
– Ты сгущаешь краски, – Мечов нахмурился и сделал отстраняющий жест. – Я верю в твою искренность, но ты сильно сгущаешь краски. Для нас олени значат куда больше, чем коровы на материке.
– Предположим, хотя я видел у вас и ярославских коров… Но ты уверен, что существующий проект бетонного завода никак нельзя сочетать с интересами оленеводов? С учетом специальных мероприятий, может быть, существенных дополнительных затрат?.. Молчишь? Вся беда в том, что ты заранее решил наложить лапу на эти ассигнования, а остальное приплюсовал, чтобы оправдать, так сказать, задним числом, Поэтому и не выглядят достаточно убедительными твои рассуждения, что зиждутся на заведомо скользкой основе. Цель никогда не оправдывает средства.
– Куда ты клонишь?
– К элементарной честности. Без нее нет высокого интеллекта.
– А если мой вариант единственный?
– Тогда отстаивай его с присущей тебе энергией и изворотливостью. Он действительно единственный? Но просто конъюнктурно удобный? Мне можешь и не отвечать, себе ответь.
Лосев отступил в сторону, чтобы прокашляться. Незаметно для себя он, кажется, надорвал голосовые связки.
– Пора возвращаться на базу, Герман, – крикнул ему в самое ухо Мечов. – Ушица, надо полагать, клокочет вовсю… В общем, спасибо тебе за откровенность. Не знаю, что получится, но я подумаю над тем, что ты сказал.
– Одно это уже оправдывает мою командировку. Понимаю, что зову тебя на трудный путь, но альтернативы не вижу.
– Не знаю, не знаю, – упрямо нахмурился Мечов. – Боюсь что-либо обещать… – он озадаченно покачал головой. – В крайнем случае стану для тебя отрицательным персонажем.
– Такого просто не может быть.
– Почему, собственно?
– Та же элементарная честность. Простая порядочность.
– Черт тебя знает! – в сердцах выругался Мечов. – Умный вроде мужик, а живешь в идеальном, выдуманном мире. Форменный детский сад!
– Бранишься? Значит, задело за живое. Я ведь ничего тебе не навязываю. Устраивает тебя твой стиль поведения, ради бога! Дело хозяйское. Но себя-то самого обманывать зачем? Вымышленный мир с этого и начинается, с самообмана.
Мечов и Лосев возвратились на базу, когда осмелевшие кровососы целиком завладели тенистой поляной. Переждав дневные часы под сенью одряхлевшей хвои, назойливое комарье мельтешило перед глазами, выискивая, где бы присосаться. Но не тут-то было. Запах репеллента удерживал маячивших насекомых на самом ничтожном расстоянии, когда ощутимы не только касания, но и трепет легчайших крыльев.
Пообвыкший заполярный люд не обращал особого внимания на неизбежное бедствие лета. Кое-кто отмахивался, конечно, всплескивая неразбавленную влагу на донце эмалированной кружки, когда смолкала песня и только угли потрескивали под гитарный раздумчивый перебор. Лоснились от репудина тронутые жаром костра пунцовые лица. Сыпалась прямо в кипящие ведра одуревшая мошкара, и бдительная повариха снимала вместе с пеной черный налет.
– Пиршество в самом разгаре! – отметил Мечов, опускаясь возле Гали, ревниво сберегавшей для него место. – Ну-ка, поглядим, что у вас получилось, – ловко взболтнув уполовником, зачерпнул погуще и выплеснул в алюминиевую посудину. – Продегустируй, корреспондент!
Пристроившись на расстеленном одеяле, Герман Данилович поставил на колени горячую миску и отмахал от ржаной буханки ноздреватую, дышащую кориандром горбушку.
Жирные куски белой рыбы, мелко порубленная картошечка, горошины перца и сваренная в шелухе луковка выглядели необыкновенно привлекательно. А парок обволакивал столь духовитый, что сладкой болью сводило челюсти.
– Не разбавляя? – спросил Мечов, протягивая над догоравшим костром кружку.
Лосев только кивнул в ответ, впиваясь зубами в слегка зачерствевший хлеб. Вот уже много лет, как он не был так упоительно голоден. Стряхнув в зашипевшие угли лавровый листок, подцепил деревянной ложкой прозрачные рыбьи кости, отвалившиеся от сладкой наперченной мякоти, выпил на полном выдохе и сразу заел опалившую сухость. Вкуса почти не разобрал. Кто-то подсунул ему зеленую черемшу и ключевой воды на запивку, а после откупорили банку с персиковым компотом и все окончательно перемешалось. Зато было чертовски весело и возвратилась бодрящая легкая радость, которая нахлынула на него еще утром, на берегу, а после улетучилась в стычке с Мечовым.
