Текст книги "Ледовое небо. К югу от линии"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

ДИСПАНСЕР

Как всегда по утрам Люся включила электрическую кофеварку и встала под душ. Но едва упругие струи, хлестнув по занавеске из голубого веселого пластика, щекочущим холодком ожгли кожу, возвратилось непонятное изнеможение, которое все чаще охватывало ее под вечер. Угадав приближение озноба, Люся поспешила завинтить краны и насухо вытерлась махровым полотенцем. Стащив резиновую шапочку, смахнула туманный налет с зеркала и поднесла к голове упругую щетку с резиновыми пупырышками. Но даже причесываться стало теперь неприятно. Прикосновение к волосам пробуждало неясную ломоту, прячущуюся где-то глубоко в лобных пазухах.

Только чашка горячего крепкого кофе, наполнившего крохотную кухоньку вкусным бодрящим ароматом, помогла избавиться от ощущения притаившейся в теле неотвратимой беды. Прогнав скверные мысли, она подкрасила губы и, запахнув поплотнее стеганый халатик, сбежала за почтой. В жестяном покореженном ящике, однажды подожженном мальчишками, лежала газета и сложенный вдвое журнал «Знание – сила».

Из него и выпала, спланировав полукругом к ногам, белая открытка с лиловым штампом легочного диспансера. Горячий жар прихлынул к щекам, и на какое-то мгновенно тоскливо сжалось сердце. Само по себе приглашение посетить диспансер – следовали дни и часы приема врача – еще ни о чем не говорило. Люся даже не успела сопоставить это с флюорографическим обследованием, которое вместе со всеми работниками «Комсомольского» прошла в феврале и о котором сразу же позабыла.

Медленно переставляя отяжелевшие ноги, поднялась по ступенькам. Преодолев первый натиск неосознанного до конца и потому всколыхнувшего столь глубоко страха, механически раскрыла газету. В глаза бросился крупно набранный заголовок «Как управлять комбинатом» и знакомое имя под большой, в четыре колонки, статьей.

Чтобы хоть как-то отвлечься, сразу принялась читать. Сперва стоя посреди комнаты, лишь пробежала глазами, зачем прилегла на диванчик и, как когда-то в школе, начала водить пальцем по строчкам. Не потому, разумеется, что была целиком захвачена содержанием. В статье щедро перечислялись фамилии, и потому хотелось поскорее узнать, что написано про Мечова, Вагнера или Логинова. Незаметно для себя она увлеклась и, дойдя до авторской подписи, тоже отнюдь небезразличной, взялась перечитывать заново. Испытав щекочущий прилив гордости, позабыла на время тревогу. Может быть, впервые она столь отчетливо осознала собственную причастность к делам воистину государственного значения.

Затронутые в статье проблемы отнюдь не явились для нее открытием. Она не раз присутствовала на производственных совещаниях, где на различных уровнях и с разных сторон обсуждался примерно один и тот же круг тем. Еще больше, наверное, узнала из бесед, которые вели в ее присутствии наезжавшие к Вагнеру специалисты.

И тем не менее, основные положения статьи воспринимались как откровение. Было ли это специфическим секретом журналистского мастерства или неосознанно сказывалась магия печатных строк, подкрепленная высоким авторитетом центрального органа, Люся разобраться не пыталась. Тем более, что личная, в некотором роде, причастность к творческому процессу приятно ласкала ее самолюбие. Читая и перечитывая отдельные фразы, она явственно слышала голос Германа, мягкий, спокойный. Вспомнился костер на Лене-горе, когда Лосев употребил так понравившееся ей название «мультикомплекс». Почти наверняка именно там и созрели у него эти выделенные жирным шрифтом строки:

«Комбинат превратился в индустриальный сверхгигант, в мультикомплекс, насчитывающий десятки тысяч человек. И он продолжает расти стремительными темпами…»

Люся вынула из сумочки шариковую ручку и подчеркнула, особенно понравившееся ей место:

«У кибернетиков и социологов есть такое понятие – управляемость системы. Система становится трудно управляемой или неуправляемой, когда она чрезмерно разрастается и уровень организации начинает отставать от степени сложности. Нечто подобное имеет место и в промышленности. Существуют определенные оптимальные границы цеха, на которыми он вырастает в самостоятельное предприятие с иной уже структурой. Существуют они для завода, когда он перерастает в комбинат, и, конечно же, – для самого комбината…»

Люся глянула на часы и заторопилась. Рудничный автобус отправлялся через двадцать минут. Хоть без нее и не уедут, неудобно все-таки заставлять себя ждать. Но то что опаздывать, но даже последней прийти не хотелось, когда все сидят на привычных местах и нетерпеливо поглядывают на часы.

– Можно трогать? – спросит водитель.

– Погоди! – откликнутся со всех сторон. – Раз, два, три, пятнадцать, двадцать… Одного не хватает. Кого же это, интересно? Никак Огарышева задерживается?..

Молниеносно одевшись, Люся метнулась к двери и только тут вспомнила про злополучную открытку. Как раз сегодня в диспансере был приемный день. Следующий приходился только на пятницу. Дожидаться в неизвестности целых два дня показалось невыносимым.

Она вновь посмотрела на синий циферблат часиков, крабьими клешнями охватывавших запястье, и позвонила Гале.

– Ты еще дома, Галюш? Какое счастье! Скажи нашим, чтоб не ждали. Я сегодня не выйду.

– Чтой-то ты надумала? – жуя и проглатывая, поинтересовалась Галя.

– К врачу надо.

– Заболела никак? – недоверчиво оживилась подруга. – Или?..

– Не знаю, – с напускным безразличием откликнулась Люся. – Вызывают зачем-то.

– Делать им нечего. А ты не ходи! Больно уж ты добросовестная у меня, Люш. Кому че в башку взбредет, а ты рада стараться… Может, отдохнуть захотела? Так учти, что сегодня в клубе концерт. Хоть к обеду управишься?

– Там видно будет. Постараюсь, – неопределенно пообещала Люся, чтобы поскорее закончить ненужный разговор.

– Ну, тебе видней, ты девушка самостоятельная… – уловив какую-то недосказанность, разочарованно протянула Галя. – В отдельной квартире живешь.

– Да брось ты, Галка, свои намеки, – возмутилась Люся. – Сказано тебе, что надо к врачу?!

– Кто вызывает хоть?

– Звонцова какая-то, – Люся с трудом разобрала неразборчивый почерк.

– Ничего себе какая-то, – передразнила Галя. – Ха-ха! Это же бывшая Андрюшина краля. Змея подколодная.

– Серьезно?

– А то нет?.. Думаешь, почему он мне не звонит? Почему вечно занят? Это она его с толку сбивает. Будь уверена. Вцепилась мертвой хваткой и не пускает. Еще бы – последний шанс. Она ведь старуха.

– Ты же говорила, что они разошлись?

– Я говорила? Привет! Это Светка из горздрава напела. Помнишь? Мы тогда у Вадика собирались, перед Ламой?

– Да-да, – чтобы поскорее отвязаться, поторопилась согласиться Люся. – Тебе, наверное, бежать надо? После поговорим.

– Погоди! – вскрикнула Галя. – Не вешай трубку!.. Ты в самом деле собираешься пойти к этой?..

– Мне-то какая разница?

– Хороша, мать! А еще подруга любимая…

– Ну, если ты так ставишь вопрос… – Люся не успела договорить.

– Я шучу, Люш! – мгновенно переменила тон Галя. – Конечно же, сходи к ней, – сказала почти сердечно. – Говорят, она ничего, разбирается… Думаешь, у тебя с легкими что-нибудь?

– Ничего я не думаю, потом созвонимся.

– Целую тебя, Людок, не волнуйся. Вот увидишь, все обойдется. А на нее взгляни. Это даже полезно. Вдруг узнаешь чего? Чем черт не шутит?

Приемная радовала обилием зелени. Мягкие кресла и журнальные столики из стекла и гнутых никелированных трубок терялись среди причудливых филодендр, фикусов и пальм, касавшихся перистыми опахалами потолка. Это порождало иллюзию уединения. Низенький, обрамленный каменными плитками бассейн, в котором журчал фонтанчик и плавали жирные золотые рыбки, лишь довершал успокаивающую, нацеленную на бездумное созерцание обстановку. И все же больница всегда остается больницей. Горьковатый унылый запах, которым на веки вечные пропитались стерильно белые стены, напрочь глушил целебные отрицательные ионы, исходившие от рукотворного водоема, где чья-то умелая рука укоренила невиданные на семидесятой широте гиацинты.

Перед кабинетом Звонцовой скопилась небольшая, но устойчивая очередь. Настроившись на долгое ожидание, Люся расправила газету, чтобы спокойно и обстоятельно еще раз проглядеть статью. Заняв на ближайшем к кабинету диванчике свободное место, обратила внимание, что сосед, седоусый пенсионер, которого часто видела сидящим в президиумах, мусолит пальцами тот же бросающийся в глаза заголовок.

Приход нового человека старик воспринял с откровенной радостью.

– Читали? – он победно потряс сложенной в гармошку газетой.

– Читала, – опустила веки Люся.

– И как?

– По-моему, великолепно.

– Даже так? – старый рабочий столь решительно придвинулся к собеседнице, что звякнули его многочисленные медали. – Чем же, если не секрет, вам понравилось?

– А всем, – вызывающе улыбнулась Люся. – Вы разве противоположного мнения?

– Почему? Матерьялец подходящий. Крепко сбито, утверждаю. Как рабкор с сорокалетним стажем. И верный глаз чувствуется. Хотя бы вот, – старик быстро отыскал нужное место, – «Зеленый дымок над изложницами с медным расплавом…» Очень правильно подмечено. Так и ощущается вкус меди на языке. Учуешь однажды – вовек не позабудешь… Про душную муку после взрыва тоже со знанием дела упомянуто. Душная и есть, – он трудно прокашлялся в платок. – Замах, в общем, подходящий, а результаты того, слабые…

– Почему же слабые? – Люся со всей горячностью встала на защиту статьи. – Безупречная по логике и лаконизму постановка задачи, – она почти на память процитировала полюбившееся место. – Точные, научно обоснованные выводы.

– Насчет постановки не спорю: что хорошо, то хорошо, а относительно выводов – не согласен, девонька, швах. Очень слабо, – отмахнулся он, заранее отвергая любые возражения. – Гора родила мышь. Пустяковые рекомендации.

– Придать комбинату права главка по-вашему пустяк?

– Милая моя, – укоризненно покачав головой, старик прижал к сердцу сухую жилистую руку. – Я двадцать лет оттрубил на медном и пятнадцать лет на никелевом производстве. Кому ты говоришь про главк? Да я всех директоров знал, с первого до восьмого, Владлена Васильевича Логинова то есть. Сколько про это говорено было и не сосчитать.

– Теперь об этом написано в центральной газете. Разница, по-моему, существенная.

– Так-то оно так, только поздновато маленько… Не находишь? Мы сейчас даем стране металла больше любого главка, больше иных министерств, если хочешь знати. И директор наш на министра выходит, а то и повыше.

– Но Герман… товарищ Лосев ясно указывает, что комбинат можно приравнять к таким объединениям, как «Сигма» или «Северо-восток»?

– Ишь ты, «Сигма»! Да нам она, «Сигма» эта, и в подметки не годится. Тоже сравнил! И «Северо-восток» для нас не эталон. Мы одних редких земель похлеще любого золота даем. Притом, попутно.

– Это в вас местный патриотизм говорит.

– А в тебе, дочка, не говорит? По материку скучаешь?

– Материк тут ни при чем! – обиделась Люся. – Что же касается статьи, то она, по-моему, очень правильная.

– Может, и правильная, – старик лукаво прищурился и пошел на попятный. – Только нет в ней заполярного размаха, северной удали не чувствуется. Все оговорочки, осторожные замечаньица, если б да кабы… – дальнозорко отставив газету, он прочел отмеченный ногтем абзац. – «Почему горнорудное управление, например, не имеет своего фонда материального поощрения, почему оно не вправе вести свою планово-финансовую работу?»

– В самом деле, почему? – воспользовавшись риторической паузой, ввернула Люся.

– Погоди, – поморщился рабочий. – Вопрос верно поставлен, ответ мне не нравится. Послушай, что дальше сказано: «Может быть, дать ему, как и другим крупным единицам, права самостоятельной организации? Превратить их в своего рода федерацию под единой крышей?» – он победоносно взглянул на девушку. – Сплошные вопросы. Ничего конкретного. Какую «крышу», какую «федерацию»?.. Не ясно.

– В том-то и ценность статьи, что она поднимает вопросы, а решать их уж нам самим придется, как же иначе?

– Вот я и говорю, что смелости не хватает, размаху, – упрямо стоял на своем ветеран. – Северной удали нет.

– По-своему вы, быть может, и правы, – кивнула Люся. – Но со времени, когда вы тут, на мерзлоте, первые колышки забивали, многое изменилось. Теперь одной удалью ничего не достигнешь. Трезвый научный расчет требуется. Одно слово – НТР… Отсюда и осторожность.

Из кабинета вышла женщина, и кто-то из ожидающих окликнул старика:

– Петр Фомич, теперь ваша очередь.

– Идите, идите, – замахал он руками. – Мое дело пенсионное, торопиться некуда, – и задорно подмигнул Люсе. – Даже совсем наоборот.

Сидевший у самой двери мужчина в кителе с готовностью прошмыгнул в кабинет.

– Почему на материк не уезжаете? – спросила Люся, меняя тему. Поднявшееся было настроение увяло, и продолжать спор расхотелось.

– Некуда податься, дочка, – беспечально ответил старик. – Вся жизнь с Заполярным прошла. Это понимать надо… Тут меня каждая собака знает, ценят, советуются, а там, – он с улыбкой поморщился. – Кому я нужен?

– С легкими-то у вас как? – осторожно поинтересовалась она.

– Ничего особенного. Валентина Николаевна, – он почтительно кивнул на дверь, – беспокоится, а я ничего, привык. Она мне и не присоветовала климат менять. «Поздно, – говорит. – Сидите лучше Петр Фомич, на месте, а я вас до кондиции доведу». Вот и хожу, как в военкомат по повестке. Да и климат у нас, в сущности, не хуже, чем на материке, и болеют реже. Недаром, значит, докторам такая власть предоставлена. Я вот также поначалу ворчал на всю ихнюю профилактику, на вызовы не являлся, а после, как меня Валентина-то с того света возвернула, осознал, даже стыдно стало.

– Она хороший врач?

– Замечательный! – с чувством произнес старый рабочий. – Большой души человек. И с юморком… Прихватило меня, значит, зимой, думал – каюк. Так и сказал ей тогда. Оставь, мол, дочка, напрасные труды, побереги себя для других, а мой час пробил. Она все это выслушала и говорит эдак, с улыбочкой: «Не знаю, когда он пробил, ваш час, но одно могу сказать твердо: умрете вы не от этой болезни, когда и от какой, не знаю, но не от этой и не сейчас». И так мне смешно сделалось, что и в груди полегчало…

Мужчина в кителе обернулся на диво быстро, и Петр Фомич, чуть сгорбившись, засеменил к заветной двери с верхом из матового стекла.

Люсе пришлось ожидать довольно долго, а когда, наконец, наступила ее очередь, в кабинет без стука влетела сестра с рентгеновским снимком и поманила за собой мальчика в больничной пижаме.

– Опять своего провели, – вздохнул кто-то из ожидающих. – Не переждешь…

– Никакого не своего, – мгновенно последовало возражение. – Не видите разве: больной из стационара? И меня так водили, когда я прошлой зимой здесь лежала. Как же иначе?

– Вот я и говорю, своего…

Люся, чтобы убить время, прочитала все внешнеполитические сообщения, которые обычно только проглядывала, и принялась следить за пучеглазыми рыбами, влачившими непомерно разросшиеся вуалевые хвосты.

– Разденься, Спартак, – ласково кивнула Валентина Николаевна и, продолжая прерванный разговор, протянула сидевшей напротив девушке больничный лист. – Значит, мы обо всем договорились? С никелевого завода придется уйти. Если хотите, я сама поговорю с вашим начальством?

– Спасибо, доктор, только они и так все понимают. Ведь четыре месяца на бюллетене!

– К сожалению, пары тяжелых металлов являются для вас аллергенами и никакое лечение тут не поможет. Как только вы перемените обстановку, все пройдет. Практически вы здоровы.

– На материк, значит, не обязательно возвращаться?

– Не вижу никакой необходимости. Наш климат для вас вполне подходящий.

– Не знаю уж, как и благодарить вас, Валентина Николаевна…

– Пустое, милочка… В приемной много больных?

– Человек восемь.

– Следующего попросите пока не входить. Я вызову, – взяв со стола фонендоскоп, Звонцова прошла за ширму, где, сиротливо сжавшись в комочек, сидел на кушетке мальчик. – Ну-ка, вставай, – ласково взъерошила ему волосы. – Послушаем, – прижала ухо чуть ниже остро обозначенной лопатки. – Покашляй, – озабоченно распрямилась и вставила в уши трубки фонендоскопа.

– Дедушка не приезжал? – тихо спросил Спартак, когда Валентина Николаевна закончила прослушивание.

– Как только приедет, я тут же провожу его к тебе. Не сомневайся, – она коснулась висевшего у него на шее кожаного мешочка с витиеватым узором из разноцветной оленьей шерсти. – Не расстаешься со своим амулетом?

– Дедушка сказал, от груди помогает. Трава там такая, целебная.

– Да, помню, ты говорил.

– Только не верю я в эти травы. Может, снять?

– Зачем? Носи себе на здоровье. Но и лекарства не забывай принимать, – Валентина Николаевна погрозила пальцем. – А то на тебя жалуются. Одевайся, – звонко шлепнула мальчика по спине и, включив матовый экран, закрепила снимок. Границы пораженного сегмента явно расширились. – Дела наши идут неплохо, Спартачок. Будем готовиться к операции, – решительно щелкнула выключателем и подсела к мальчику. – С первым снегом на нартах домой уедешь.

– Какие нарты? – невесело улыбнулся мальчик. – У меня снегоход на тридцать пять лошадиных сил.

– Я забыла, прости, – она вновь потрогала мешочек с душистой травой авагангой. – Дедушка не говорил тебе, почему счастье всегда избирает запутанные пути? – попробовала проследить глазом извивы узора.

– Не счастье, Валентина Николаевна, жизнь.

– Это одно и то же, Спартак.

Когда Люся пошла и, робко присев на круглую тумбочку, положила на стол открытку, Валентина Николаевна дописывала историю болезни. Не поднимая глаз от разграфленных страниц, заполненных крупным размашистым почерком, рассеянно ответила на приветствие.

Люся видела доктора Звонцову, о которой была столько наслышана, впервые.

В модных больших очках, красиво оттенявших энергичные скулы, она производила сильное впечатление. Ничего не скажешь. В сравнении с ней, властной, уверенной в себе и как-то особенно одухотворенной, Галка показалась жалкой пигалицей. Это приходилось признать, невзирая на дружбу.

Нужно быть круглым идиотом, чтобы бросить такую женщину, решила Люся. Не удивительно, что Андрей Мечов постарался поскорее развязаться с Галюшей. Одно дело просто так погулять и разойтись, другое – серьезные встречи. Галюша-то на серьезное претендовала, да, видно, ошиблась. Жалко, конечно, девку, но ничего не поделаешь. Никакие ухищрения тут не помогут. Звонцова, конечно, не ей чета. Такие из мужиков веревки вьют. Сразу видно. Да и Мечов Галюше не пара. Он и на Лене-горе держался своеобразно. Снизошел, эдак, нехотя и тут же забыл. Смешно было надеяться. Хоть Галка и говорит, что геологи женятся на коллекторшах, а директора – на секретаршах, здесь не тот случай. И как это люди не могут взглянуть на себя со стороны? Она, Люся, смотрит очень даже критически. Ей и в голову не пришло закрутить мозги Герману Лосеву. Хоть тот и разведен и чувствует себя одиноко. А вот Галка, бедняжка, слишком много о себе вообразила и страдает теперь…

– Что у вас? – Валентина Николаевна покончила с писаниной, которую считала ненужной помехой в работе, и взяла открытку. – Огарышева Людмила Анатольевна?.. Сейчас поглядим, – повернув к себе вращающуюся тумбу с картотекой, выдвинула ящичек. Перебирая карточки, краем глаза взглянула на посетительницу.

Где-то она ее определенно видела. Но где? Несомненно связано с отрицательными эмоциями. Иначе необъясним спонтанный импульс антипатии, мгновенно вспыхнувшей в сердце. Явно неспроста, потому что внешность, скорее, располагает к обратному. Довольно миленькая, по-видимому, скромна, сплошное олицетворение здорового счастья. Но это обманчиво. Румянец чересчур яркий, не по сезону, коварный румянец. Да, так и есть.

Звонцова нашла карточку, пробежала ее глазами и медленно сняла очки.

– Как вы себя чувствуете? – спросила мягко и доверительно. – Не заметили последнее время никаких неприятных симптомов?

– Месяца три, пожалуй, мне немного не по себе. Я перенесла сильный грипп и думала, что это последствия.

– Температуру измеряли?

– Как-то померила – тридцать семь и одна – и перестала. Участковый врач сказал: субфебрильная.

– Кашель?

– Не замечала.

– Отделение мокроты? Озноб?

– Познабливает порой. Чаще всего с утра и перед вечером, а после легкая дурнота…

– Слабость?

– Вот именно – слабость.

– На аппетит не жалуетесь?

– Как будто нет.

– Легкими никогда не болели? Туберкулез? Бронхоаденит?

– Нет.

– И в семье никто не болел? Отец? Мать?

– Не знаю точно, но вроде бы нет.

– О реакции Пирке когда-нибудь слышали? Манту?

– Никогда.

– Вам не делали? Может быть, в детстве?

– Не помню, Валентина Николаевна, а что со мной?

– Вы меня разве знаете? – ушла от ответа Звонцова.

– Слышала, как больные вас называют.

– Больные?

– Ну, которые в приемной сидят.

– Не все среди них больные… Разденьтесь-ка там, пожалуйста, я вас послушаю, – Валентина Николаевна вымыла руки и прошла за ширму.

– Вы, надеюсь, не под землей работаете?

– В патентной библиотеке. А что, нельзя?

Пока девушка снимала с себя тонкую, отделанную кружевами комбинацию, Звонцова вспомнила, когда и где промелькнуло перед ней это румяное миловидное личико. Не далее, как на прошлой неделе она ехала по Главному проспекту вместе со Светой Оглоблиной.

– Смотри! – нехорошо оживилась вдруг Светка, когда автобус остановился у кафе «Айболит». – Вон те самые крали, которых Андрей Петрович возил на Ламу, пока ты трудилась за донора на комарье… Не знаю, конечно, может у них там и не было ничего, но хорош субчик, правда?.. Совсем опупел в одиночестве, что ли? Ты только взгляни на этих. Я как только узнала про столь странное предприятие, так сразу сказала железное «нет». Меня ведь тоже приглашали…

Звонцова не спросила, кто. Она вообще ничего не спросила, но промелькнувшую в толпе бело-розовую мордашку заметила. Вспомнила и другую, чернявую, с прической «сессон», бойко стрелявшую глазками по сторонам. Валентина Николаевна как только увидела ее лисьи ужимки, так сразу решила про себя, что хватит, конец. Неважно, правда или неправда, но с нее довольно. Как счастлива она была там, в Ары-Масе, когда из вертолета выпрыгнул жалкий перепуганный до смерти Андрей и вдруг увидел ее, живую, невредимую и беспомощно опустил руки… Все простила ему за этот опустошенный, потерянный взгляд, за робкую неуверенную улыбку. Поверила без объяснений и жалких слов, что ничто и никогда не сможет заставить его страдать сильнее. Значит, нужна, значит, не умеет жить без нее, а это самое главное. Подумать только, как подло, как пошло ее разом лишили всего: счастья, легкости, смысла… Если, конечно, Светка не солгала… А может, врет она? Чужое горе ей слаще меда.

Никогда не уподобляться такой, пожелала себе Валентина, не радоваться ничьей беде, не мстить за себя ни виноватым, ни правым. Иначе сгоришь от собственного яда, почернеешь от горечи.

Отведя с усилием взгляд от этой молодой груди с нежным соском, заклинала себя не думать, не вспоминать об Андрее, о его чутких и милых руках. Усилием воли гнала прочь упрямое наваждение, боясь, что вот-вот потеряет сознание. Только отдаленные хрипы, идущие из глубины, ловила с беспощадной точностью профессионала. И это помогло ей.

Картина, несмотря на совпадение многих клинических признаков, не выглядела достаточно ясной. Данные флюорографии позволяли предполагать очаг Гона – пропитавшийся известковыми солями заживший рубец. Вероятно, больная, сама того не ведая, перенесла несколько лет назад кратковременную вспышку. То ли под влиянием общей изменчивости палочки, то ли еще по каким причинам, но произошло не столь редкое, как это принято думать, самоизлечение. Если бы не румянец, – кажется, и тогда в автобусе Валентина отметила чрезмерно пылающие щеки, – и не смазанные симптомы недомогания, девку можно было бы посчитать выздоровевшей. По крайней мере, временно. Прослушивание в таких случаях часто ничего не показывает и нужно детальное рентгеновское обследование, чтобы установить, как протекает сейчас процесс. Но Звонцова шестым непостижимым чувством нащупала тончайшую, на грани слуха, не понравившуюся ей глухоту. Почти наверняка следовало предполагать рецидив, если, конечно, точен диагноз. О самом худшем – опухоли иногда давали флюорографически близкую к очагам Гона картину – думать было преждевременно.

– Можете одеться, – Валентина Николаевна опять тщательно намылила руки, испытывая нечто вроде жжения от невидимых капель чужого пота и подвинула к себе микрофон. – Заполните карту на Огарышеву, – распорядилась она. – Полное обследование, как обычно.

– У меня туберкулез? – спросила Люся, застегивая вязаную кофточку.

«Моли бога, чтобы так», – подумала Звонцова.

– От меня не нужно скрывать, Валентина Николаевна, я ничего не боюсь.

– И очень плохо, что не боитесь. Страх, между прочим, охранное оружие жизни… Пока у вас нет причины бояться. А вот в прошлом вы, кажется, ухитрились заполучить маленький очажок. Раньше испытывали нечто подобное? Озноб, слабость, незначительную потливость?

– Не помню, – Люся виновато пожала плечами. – Разве что в Гаграх? Но тогда мне казалось, что это от перегрева…

– О Гаграх, вообще о Кавказе, придется забыть.

– Навсегда?

– Скажем лучше, на неопределенное время… Пока же, Людмила Анатольевна, вам нужно лечь к нам. Посмотрим вас на рентгене, проведем анализы, а там решим, как быть дальше… Ваши дела позволяют?

– Когда надо ложиться?

– Чем скорее, тем лучше. Это общее правило. Сейчас как раз есть место, и поэтому лучше всего приходите завтра, с утра… Соберите все необходимое и приезжайте. Направление получите в регистратуре. Я распоряжусь.

Люся вышла на улицу в полной растерянности. Мостовые были мокры от растаявшего слога. Холодный норд гнал низкие тучи с туманной бахромой от выпавшего заряда. Увидев автомат, Люся полезла в сумочку за двушкой, чтобы без промедления позвонить Галке. С кем еще могла поделиться внезапно свалившимся на плечи несчастьем самостоятельная девушка с высоким заработком и однокомнатной отдельной квартирой?.. Она сняла трубку, торопливо набрала номер, но вдруг передумала и резко надавила рычаг. Оставив монету, выскочила на черный, отуманенный сыростью тротуар и заспешила к остановке, чтобы укрыться, как можно быстрее, в своих четырех стенах.