Текст книги "Ледовое небо. К югу от линии"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
БАК
Электрик Шимановский шутил, что коллекционирует закаты. Свободное время между ужином и кино он проводил на баке, завороженно следя, как погружается в океан воспаленный солнечный сегмент и разворачивает свое неповторимое чародейство заря, угасая зелеными вспышками, поджигая края застывших облачных гряд. Потом холодела многослойная синева, в которой печными угольями дотлевали последние жгучие полосы. Чем выше широта, тем томительнее казался вишневый накал, суровый и душераздирающий, как перед кончиной мира.
Теплоход сопровождала шестерка дельфинов, которые так и льнули к скулам, словно стремились притронуться на лету к чему-то близкому, родному. Стремительные серо-зеленые тени играли в кипящей воде, то вырываясь вперед, то нарочно приотставая, чтобы ввинтиться в сумрачную глубину и выскочить у самого бульба, сверкнув оловянным бочком. Им, очевидно, нравилась эта завораживающая игра, да и людям, следившим за всеми ее подробностями, казалось, что судно идет все быстрее, стремясь не оторваться от нежданных лоцманов, которые словно вели его на невидимой нити. Они исчезли так же внезапно, как и появились, сделав напоследок рывок, которому мог позавидовать самый быстроходный катер.
Перегнувшись через леер и ничего не увидев, кроме потемневшей воды, Шимановский на какое-то мгновение почувствовал себя осиротевшим, и пароход показался ему медлительной неуклюжей махиной. Словно чары неожиданно спали с глаз. Кто может знать, отчего вдруг сгинули чудные морские звери? Быть может, пресытились однообразной игрой или просто пожелали уйти от шторма, чей нарастающий голос распознали задолго до синоптиков береговых радиостанций. Померкла малиновая дорожка, едва чудовищно сплющенный диск завяз в непроницаемой пене зубчатого, как крепостная стена, облака, и сразу пахнуло знобкой свежестью. Шимановский поежился и обхватил ладонями голые локти, покрывавшиеся при малейшем ветерке гусиной кожей.
– Озябли? – услышал он за спиной неподражаемый тембр Дикуна. – Если солнце село в тучу, ожидай покрепче бучу, – слегка исказил механик канонический текст, сочиненный легендарным капитаном Лухмановым. – Заметно свежеет. Сбегать за пиджаком?
Шимановский, которому претила любая угодливость, покачал головой и спросил напрямую:
– Вам что-нибудь нужно от меня?
– Да нет, собственно, ничего особенного, – смешался Дикун. – Просто я подумал, что нам следует договориться, как отвечать, если начнется разбор…
– Какой там разбор, – нетерпеливо повел плечом Петр Казимирович. – Успокойтесь, Дикун, все и так предельно ясно.
– Но как же?.. Ведь, наверное, будет собрание?
– Ну и что? Получите выговор по профсоюзной линии за халатность. В следующем рейсе искупите вину честным трудом, и судовой комитет скостит вам былые грехи. Или хотите, чтобы я все взял на себя?
– Нет, я уже сказал мастеру, что сам виноват, – понуро выдавил Дикун.
– Тогда в чем дело? Спокойно идите себе в кино.
– Мне на вахту, – как всегда после беседы с Шимановским, Дикун почувствовал себя одураченным.
– Тем более, – электрик, которому и впрямь были непонятны терзания Дикуна, вообразившего, что загубил карьеру, бросил последний взгляд на зубчатое облако, ставшее сумрачно-синим, и поспешил в салон команды.
Картина «Два билета на дневной сеанс», взятая с рижского траулера, уже началась, и он пригнувшись пробрался в свой угол. Но стул, на котором обычно сидел, оседлал кто-то из палубных.
– Не положено занимать штатных мест, – достаточно громко произнес Петр Казимирович, устраиваясь на лавке поблизости.
Детектив, который стремительно разворачивался на скромном экране столовой, он уже видел, когда ходил позапрошлым летом в Бразилию. Поверхностно следя за поворотами сюжета, мысленно проанализировал электросхему лебедки. Чтобы вчерашнее больше не повторилось, следовало предусмотреть специальное реле. За разработкой новой схемы не заметил, как пропустил эпизод с тканью, носящей красивое название «элан», и пожалел, что не запомнил кино еще с того, первого раза. Следующий важный момент с рестораном и дочкой тоже проскочил мимо сознания, потому что вошел Шередко с пачкой радиограмм. Вручив капитану штормовое предупреждение, он роздал заодно и частную корреспонденцию. Шимановскому тоже достался бланк с тремя строчками. Проглядеть их можно было за секунду, даже в полутьме кинозала. Но весточка из дома требовала соответствующей обстановки.
Петр Казимирович выбрался в коридор и поднялся к себе, чтобы за рабочим столом бережно вникнуть в каждое слово. Писала жена: все было дома благополучно. Захотелось есть, хотя на ужин давали жирные вареники с кислой капустой. Шимановский вскрыл банку ветчины и налил стакан кьянти.
МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Заступив на вахту, Дикун, как обычно, начал с обхода. Инстинктивно недолюбливая дистанционные датчики, хотя на то не было никаких оснований, он доверял только собственному глазу. Неторопливо, со вкусом, словно совершая вечерний променаж, слонялся с площадки на площадку, прислушиваясь к слитному гулу силовых установок, пронизанных могучей дрожью, которая передавалась бесчисленным манометрам, где дергались черные стрелки, замасленным стеклянным трубкам с трясущимися менисками уровней. Пробы из лабрикатора третий механик брал на палец или на ладонь, вечно темную от въевшейся смазки и почти не чувствительную к ожогам. Лишь с обонянием у него обстояло не совсем ладно.
Хотя система кондиционирования на «Лермонтове» находилась на уровне мировых стандартов, на нижних внутренних палубах жаркое дыхание машин и сладковатый угар отработанных газов ощущались довольно явственно. Но именно этого, столь характерного душка, к которому примешивались запахи горячей смазки и сухого перегретого пара, Дикун абсолютно не замечал. Сжившись с машинами, чутко улавливал каждую постороннюю ноту в слитном оркестре, наполненном металлическим лязгом, шипением сжатого воздуха и хлопаньем приводных ремней, он до неразличимости пропитался специфическим машинным духом.
Обойдя по первому разу все площадки, спустился проверить масло на металл. Порошок выявился и в седьмом цилиндре. Пришлось забежать в ЦПУ, позвонить Загорашу, но тот что-то невнятно промычал и положил трубку. Оставалось пожать плечами и возвратиться в зал.
Прокручивая в голове разговор с Шимановским, Дикун терзался запоздалыми сожалениями, что чего-то там не сказал или забыл спросить. Больше всего опасался, как бы в беседе с мастером электрик не обрисовал его в невыгодном свете. Собственно, поэтому он и пытался объясниться, но, к сожалению, бестолково. А ведь все ясно, как день. Он хотел сделать как лучше и меньше всего думал о том, что из-за какого-то нелепого случая может выйти жуткое дело. Хорошо еще, что мастер не успел повернуть пароход. Впрочем, потому и не успел, что Дикун проявил расторопность. Хоть бы это учли…
Миновав отключенный балластный насос, он вновь возвратился к установке и ладонью попробовал, как действует охлаждение. Невеселые раздумья не мешали зорко приглядываться к мельканию стальных шатунов и выполнять привычную до автоматизма работу. Она тоже не радовала сегодня третьего механика, хотя обычно он забывал здесь любые неурядицы. Едва уловимый разлад во взаимодействии движущихся частей определенно усилился за последние сутки. К мерному стуку клапанов примешивался какой-то чужеродный свист. Методично обследовав двигатель от форсунок на верхотуре до подшипников, куда смазка пока поступала исправно, Дикун добрался до крышки клапана. В том, что звук исходит оттуда, он убедился, когда отключил шипящий компрессор, предназначенный для продувки.
Так и есть! Шпилька, крепившая крышку, оказалась начисто сорванной, а посторонний звук издавал просвистывающий воздух. Щелочка, очевидно, образовалась микроскопическая, но в любую минуту двигатель мог захлебнуться. Требовалась немедленная остановка. Ремонт хоть и пустяковый – от силы на час, – но на ходу его не произведешь. Это был как раз тот случай, когда вахтенный начальник обязан действовать решительно и быстро. Пробежав над гребным валом, Дикун влетел в ЦПУ.
– Стопори машины! – отрывисто бросил напарнику и схватил трубку. – Мостик? Вадим Васильевич? – узнал голос старпома. – Будем останавливаться. Клапан разгерметизировался.
– Ты бы хоть деду доложил, – упрекнул четвертый механик.
– Ага, сейчас! – исполненный кипучей жажды действовать, Дикун дал отбой и потянулся к наборному диску, нажимая попутно бесчисленные кнопки. Однако позвонить Загорашу не успел – вызвал капитан:
– Вы в своем уме? Это что еще за художества? Кто позволил?
– Извините, Константин Алексеевич, – сдержанно, с чувством собственного достоинства возразил Дикун, – но действую точно по инструкции.
Он удовлетворенно прислушивался к относительной тишине, наступившей после отключения силовой установки. Попыхивая на спадающих оборотах, машина облегченно замедляла бег.
– Сейчас же запустить резервный! – задыхаясь от ярости, распорядился Дугин. – Вы слышите меня? Не-мед-ленно!
– Запустить резервный, – как ни в чем не бывало ответил Дикун, как по клавишам пробегая по кнопкам.
Если мастер хочет, чтобы судно тащилось, пока будет производиться ремонт, это его право. Сказано – сделано. Запустим резервный.
– Сколько времени вам нужно? – голос в мембране звучал по-прежнему раздраженно, но уже без гнева.
– Минут сорок, Константин Алексеевич.
– Сделайте за двадцать, – приказал капитан. – Я не могу ждать.
* * *
Предельно лаконично Богданов радировал о том, что сумел развить ход в девять узлов и в сопровождении более не нуждается.
Дугин прочитал радиограмму со смешанным чувством обиды и облегчения. Оставалось плюнуть и забыть, потому что основная забота, точившая его последние несколько дней, неожиданно отпала. Все разрешилось к всеобщему удовлетворению, но Константин Алексеевич почему-то не мог радоваться. Он чувствовал себя опустошенным, можно сказать, одураченным. Все оказалось напрасным: напряжение, бессонные ночи, и эта гонка из последних сил в опасной ауре тропического циклона. Дугину было даже немного стыдно перед своими людьми.
– Хотите пива, Василий Михайлович? – предложил он, кинув радиограмму на стол. – За счастливую развязку.
– На радиотелефонию не вышел, – осуждающе скривил губы Шередко. – Дескать, благодарю за помощь и баста…
Дугин бросил колючий пристальный взгляд.
– Формально он прав.
– Так то формально!
Конечно же, все замыкалось именно на Богданове, на его нетерпимой манере. Шередко уловил очень чутко. Обхамить можно и благодарностью. Особенно благодарностью за помощь, которая не успела реализоваться. Богданов передал свое сообщение, когда между судами оставалось всего сто двадцать миль. Ему ничего не стоило воспользоваться радиотелефоном и в личной беседе, согретой живым дыханием, сообщить об успехе, – единственно возможного в данных условиях маневра, подсказанного капитаном-наставником. Но он не снизошел, не посчитал нужным. Спасибо, мол, за благородные намерения, но справился и без вас, а как да почему, не ваше дело. Он разом отбросил чисто человеческие связи, как только минула надобность в деловых. Собственно, это единственное и было оскорбительным, разобрался, наконец, Дугин. Радист совершенно точно определил: «Даже на радиотелефонию не вышел…» Скорее всего потому и не вышел, что Дугину привелось быть участником терпигоревского радиотреугольника.
– Трое суток псу под хвост, – скупо уронил капитан, помешивая пиво соломкой, облепленной зернами соли.
– С нас за эти сутки не спросят, Константин Алексеевич, – откровенно высказался Шередко.
– Ладно, Василий Михайлович, – Дугин допил остатки и решительно поднялся. – Спасибо вам на добром слове да и за работу… Идите отсыпайтесь.
– Сразу на Гибралтар возьмем, Константин Алексеевич?
– Обмозговать нужно… Сейчас для нас самое главное от циклона удрать. Любой ценой.
НАВИГАЦИОННАЯ РУБКА
В северном полушарии угрожающей считается правая часть циклона, где ветер, мешая расхождению, неуклонно сносит судно к центру. «Лермонтов» начал менять курс, когда ветер крутил против часовой стрелки, а циклон, соответственно, находился слева, то есть в наилучшей позиции. Дугин предпочел провести ветер справа по носу и вновь описать широкую дугу. В сравнении с прямым направлением на Гибралтар это давало проигрыш в пятнадцать часов. Беляй быстро проделал на электронном калькуляторе предварительные расчеты.
– Устраивает? – спросил он, доложив результаты.
– Устраивать может квартира или жена, – в обычном стиле отреагировал Дугин, уже радуясь, что с нервотрепкой покончено и можно спокойно заняться привычным делом. – А тут суровая необходимость. Выбирать не приходится.
– Почему? – возразил старпом. – Есть еще один вариант. В случае удачи теряем часов восемь, не более.
– Знаю я ваши варианты! Лучше не спешить. По крайней мере зубы целы будут, – капитан покосился на Мирошниченко, которому позапрошлой зимой крепко досталось в Японском море. – Предпочитаю пропускать циклоны, тайфуны и прочие ураганы на некотором отдалении, – он включил второй локатор. – Вахтенного к штурвалу! А где четвертый?
– Сейчас вызову, Константин Алексеевич, – сказал Мирошниченко.
В сложных ситуациях Дугин предпочитал иметь штурманов под рукой, невзирая на очередность. Сцепив за спиной руки, он мерил шагами рубку, то останавливаясь возле экрана, то пристально вглядываясь в кромешную темень, где не было и не могло быть ничего, кроме волн. Задавая самые разнообразные вопросы, он надолго замирал у курсографа, следя за тем, как плавает из стороны в сторону диск, затем выходил на площадку, чтобы самому взглянуть на термометр. Помощники знали, что сейчас капитана лучше не трогать. У него был свой отработанный метод накопления информации, и пока не достигалась полная ясность, он требовал лишь быстрых и точных ответов и мгновенного исполнения приказаний. Любое некстати оброненное слово или шутка могли вызвать крайнее неудовольствие. А уж о возражениях и вовсе нужно было забыть. Когда капитан, словно профессор на обходе, сопровождаемый почтительной свитой врачей и ординаторов, метался от площадки к площадке, спрашивая то карту погоды, то какой-нибудь пеленг, перечить ему мог только заведомый камикадзе. По крайней мере, так утверждала молва, которую старпом всячески поддерживал.
Но, уяснив для себя обстановку, Константин Алексеевич вновь становился душа-человеком. Рассыпал прибаутки, предавался романтическим воспоминаниям, одним словом, вел судно с легкостью виртуоза. В такие моменты работать с ним было одно удовольствие. Это слово, кстати, поскольку весь набор хохм был известен, кто-нибудь обязательно вставлял в разговор, на что следовал неизменный ответ:
– С удовольствием дороже!
Первым, как правило, смеялся сам Дугин. Но и остальным тоже было нескучно.
Судя по барометру, который начал медленно подыматься, «Лермонтов» уверенно уходил из опасной зоны. Но сила ветра росла, и волна тоже набирала баллы. Дугин обернулся к кренометру. Его беспокоил не столько размах качки, сколько нарушение закономерности. В наш век глобальных климатических сдвигов, когда не только на суше, но и в море погода перестала подчиняться привычному распорядку, гигантские атмосферные фронты распространялись чуть ли не на все полушарие.
Штормовая зона, в которую угодил теплоход, явилась лишь случайной флюктуацией в глобальной системе, ничтожным, непредсказуемым всплеском. Чисто физически от этого было, конечно, не легче.
– Дайте свет! – скомандовал капитан.
В белом снопе прожектора вздыбленный океан показался светящимся, а может, он и вправду фосфоресцировал, потому что и широта, и сезон для этого были вполне подходящими. Крутые хребты, в которые глубоко зарывался нос, налились зеленой опалесценцией и, конвульсивно полыхнув, взметнулись вверх, обдавая меркнущей дробью. И всякий раз это было похоже на взрыв, за которым следовал гулкий удар и отвратительный скрежет сотрясаемого металла. Обрушенная на палубу волна не успевала стекать через клюзы, и нескончаемо хлеставший пенистый поток казался застывшим, словно нарост из сосулек, и тоже мерцал, но только пепельным потусторонним светом. Да и все судно, вместе с контейнерами облепила какая-то мертвенно-фосфористая слизь. Зрелище по высшему классу, если б не качка. Беляй, успевший в свои тридцать пять всякого наглядеться, такое видел впервые. Вцепившись в поручень, как завороженный приник к стеклу. Ему померещилось, что теплоход давным-давно погрузился и вертится в придонных водокрутах. Вспомнилось, как у Азорских островов эхолот нарисовал контур затонувшего корабля, наверное, с острым бушпритом и сломанными мачтами. Фрегат, на котором вполне мог ходить адмирал Нельсон, завис на глубине в семьдесят метров. Чтоб не всплыл кому-нибудь под киль, его тут же включили в навигационное предупреждение. Беляй не заметил, как рядом с ним возник матрос, и вздрогнул, когда тот заговорил:
– Боцман просил передать, что затанцевали бочки с машинным маслом и ослабли крепления шлюпки.
– Раньше надо было позаботиться, – гаркнул капитан. – Скажите боцману, чтобы никто и носа не высовывал на палубу, а то смоет к чертовой матери.
– Боцман! – объявил по трансляции Вадим Васильевич. – На палубу никому не выходить, – и он представил себе, как раскачивается и бьется о шлюпбалку пластмассовая лодка, и мысленно поставил на ней крест.
– Барометр? – спросил Дугин.
– Продолжает идти вверх, – ответил помощник.
– ЦПУ! – последовало новое распоряжение капитана. – Прибавить ход. Начинаем ворочать под ветер.
Расходясь с циклоном, суда обычно сохраняют взятое направление, пока барометр не начнет подниматься. Сейчас у Дугина были все основания взять круче к норду, потому что в условиях жесткого шторма лучше держаться на курсах против волны или близких к ним. Но поворот в штормовую погоду – маневр довольно опасный. Ворочая по волне, судно должно резко увеличить скорость, чтобы поскорее пройти положение «лагом к волне». Все зависело от того, насколько быстро сработает машина.
– Готовы, Константин Алексеевич, – прозвучал в динамике голос деда.
– Курс семьдесят восемь помалу, – сказал капитан. – Пусть буфетчица сварит кофе, – кивнул он Мирошниченко.
– Семьдесят восемь помалу, – повторил штурвальный.
Бухание волн сразу усилилось, и теплоход, принимая все больше воды, стал зарываться глубже. Веер пены взлетал чуть ли не выше контейнеров.
– Семьдесят восемь на румбе, – доложил штурвальный, не отрывая взгляда от красного лимба над головой.
На десяти узлах «Лермонтов» еще продолжал зарываться, но руля слушался хорошо и без особой рыскливости держался на курсе, несмотря на сокрушительные удары волн, от которых, казалось, полопаются сварные швы. Чтобы ослабить броски тысячетонных валов, Константин Алексеевич начал изматывающую игру в переменном режиме: стопорил машины при подходе высокой волны и давал полный ход, когда судно начинало всходить на очередной гребень. Сбитая с толку автоматика лишь жалобно выла, не успевая следить за лихорадочными бросками теплохода.
– Плачет кибернетика, – шепнул Мирошниченко и потянулся за сигаретой. – Дай-ка и мне аглицких.
– А что поделаешь? – Вадим Васильевич подвинул ему зажигалку. – Машинная логика не может понять логику моря.
– Какая к шуту у моря логика? – неожиданно возмутился третий помощник. – Это ж сплошной кошмар.
– Не скажите, – не повернув головы, подал реплику Дугин. – Как накатит восемьдесят первая, так на собственной шкуре испытаете всю прелесть морской логики.
– Девятью девять, – сказал Беляй. – Девятый вал в квадрате.
– Три звездочки в четвертой степени, – неуклюже сострил четвертый помощник и надолго умолк, сконфуженным неодобрительным молчанием.
– Если ничто не помешает и благополучно придем в Ильичевск, запишусь в альпинистскую секцию, – сказал капитан, когда понял, что самое трудное осталось позади. – Что там боцман насчет бочек говорил?
– С бочками, полагаю, обойдется, – ответил Беляй, припомнив, когда в последний раз проверял крепление. – Трос стальной, новехонький.
– Смотрите, – предупредил Дугин. – За лабрикаторное масло валютой плачено.
КОРМА
Первый помощник был разбужен деликатным прикосновением Дикуна.
– Вставайте, Иван Гордеевич, рыбку ловить.
Горелкин испуганно встрепенулся и, натыкаясь в темноте на кресла с разбросанной одеждой, кинулся к шкафу, где хранил спиннинги, катушки и богатейший набор крючков.
– Та не торопитесь, – Дикун догадался включить лампу. – Мы еще идем порядочно, минут десять как застопорились.
– А что случилось? – щурясь на свет, осведомился Горелкин.
– Прокладки чертовы полетели и палец менять надо. Работы часов на шесть.
Одеваясь на ходу, Горелкин нашел пенопластовые мотовильца со ставками и поднял шторку иллюминатора.
Еще не светало. Протяжно вздыхая, океан гнал частую зыбь. Было непривычно тихо.
– Не могли лучшего места найти! – проворчал Горелкин, разыскивая бушлат. – До шельфа нельзя было погодить?
– Так уж получилось, – прикинулся виноватым Дикун. – Делали, что могли, но машина – не человек, ей не прикажешь. Хорошо хоть из шторма успели выскочить.
– Какой там шторм? – Иван Гордеевич, ожесточенно мял припухшее лицо. Рассеянно выслушав объяснения Дикуна, он нагнулся над умывальником и пустил сильную струю из нажимного крана.
Рыбалки он ждал чуть ли не месяц и, как все остальные, мечтал о коротком отдыхе.
Понимая, что первый помощник неконтактен, Дикун счел свою миссию законченной и тихо исчез. В отличие от других, он не позволял себе шуток по поводу горелкинской страсти, хотя своими глазами видел, как на Сивее тот пытался прогнать канадского лоцмана, причалившего в самый неподходящий момент бешеного клева. К счастью, они говорили на разных языках и обошлось без конфликта.
Надев бушлат прямо на тельник, Иван Гордеевич вышел на палубу, которая мерно вздымалась и опадала. Лишенное подвижности судно сразу же развернуло лагом к волне, вполне умеренной, и покачивало не меньше, чем в шторм. Бортовые танцующие огни скупо освещали угрюмую непроницаемую воду. Перебравшись на подветренную сторону, Иван Гордеевич окинул горизонт. На ноках реев крутились по ветру два черных шара, вывешенных по случаю остановки. Луна еще светила в полную силу, но звезды побледнели, и небо в иссиня-черных разрывах казалось серым. Опустив для пробы грузило и убедившись, что сильно несет и ловить пока рано, Горелкин потащился на корму, где боцман уже рубил на кнехте наживку – мороженое мясо.
Приготовления к рыбалке были в самом разгаре. Паша-электрик смайнал люстру на длинном резиновом кабеле и врубил ток на распределительном щите. В кромешной тьме под кормой таинственно засиял сине-зеленый ореол, пронизанный золотистыми искрами. Люстру покачивало, и свет в озаренном круге клубился, как дым. Сразу же откуда ни возьмись появились креветки и зашныряли под рефлектором, переливаясь, как драгоценные камни. Казалось, даже зыбь улеглась, зачарованная нежданно расцветшим в ночи праздничным оазисом. Растопырив колючие плавники, стрельнула в жидкий огонь летучка, и сразу за ней еще одна. Нарядными, светло-васильковыми бабочками закружились они на дармовом пиру, куда стекался со всего океана завороженный светом планктон.
Наживив крючки, Горелкин опустил грузило на всю длину лески.
– Какую глубину ставить? – спросил он капитана, который тоже не замедлил явиться со спиннингом.
– Отпускайте смелее, Иван Гордеевич, – пошутил Дугин, пристегивая к карабину поводок с кальмарницей. – До дна еще далеко.
– Вы разве на кальмаров? – Горелкин ревниво покосился на изящную игрушку, лучившуюся тихим зеленоватым светом.
– А то как? – задорно ответил Паша, прилаживая к универсальному многоколенному удилищу с агатовыми кольцами точно такое же зеленое веретенце. – Было б вам купить. Всего две с половиной тыщи лир, а удовольствия – на миллион.
Звездно блеснув, кальмарница плюхнулась далеко за размытую световую границу, где затаилась первозданная мгла.
Капитан и электрик забрасывали в разные места, но безуспешно. Иван Гордеевич повеселел и с большим оптимизмом продолжал подергивать свою наживленную обескровленной говядиной ставку. Он даже не заметил, как Снурков опустил за борт две проволочные «донки», после чего преспокойно отправился спать.
Как всегда неожиданно, появилась акула. Голубоватая и обтекаемая, словно подлодка, она прошла под кормой и, обогнув теплоход, застыла на рубеже света и тени.
Горелкин, на всякий случай, начал поспешно выбирать леску, но это только привлекло вечно голодную хищницу. Едва заметно вильнув хвостом и выставив боковые рули, она сделала мгновенный рывок. Удилище тут же согнулось дугой, а многоцветная японская жилка натянулась и ослабла.
Походя скусив свинцовое грузило и не обнаружив ничего достойного внимания, великолепная рыба исчезла, как призрак.
– Потолще леску надо было захватить, Иван Гордеевич, – даваясь от смеха, посоветовал Дугин, – и крючок побольше…
Горелкин, чертыхаясь, крутил катушку.
– Чтоб она сдохла, проклятая! Два рубля на конном рынке за ставку отдал… Паша, у тебя запасного грузила не найдется?
Но Паша не ответил, потому что увидел, наконец, долгожданного кальмара, бурой нечеткой тенью проскользнувшего в темноте. Чудовища возникали из мрака одно за другим. Предпочитая держаться подальше от люстры, они шныряли где-то поблизости, подстерегая летучек или еще какую добычу. Судя по всплескам, их стремительные броски достигали цели. С кормы было хорошо видно, как один полуметровый кальмар пролетел над водой, меняя цвет с перламутрового на пурпурный, и плюхнулся у самого борта, где резвилась лохматая рыбка. Выбросив хватательные щупальца, он впился в летучку и ушел вместе с нею куда-то под киль, в несказанную глубину.
Тут-то и пошла сумасшедшая невиданная охота. Едва мастер выбросил первого моллюска на палубу, как заловилось у Паши. И пошло, и поехало. Не успевая подзаряжать кальмарницы возле люстры – свечение быстро ослабевало, – они азартно хлестали воду грузилами, а кальмары шли неистощимой жадной волной, словно какие-нибудь марсиане, окружившие чужой звездолет. Будто наполненные водой грелки шлепались на палубу и, скребя коготками присосков неподатливую краску, испускали потоки чернил. Пульсируя, как живые сердца, и многократно меняя оттенки, бились и прыгали между кнехтов, пока ликующий пурпур окончательно не исчезал из пигментных желез. Вначале бледнел, обретая сиреневые оттенки смерти, стреловидный хвост, затем тускнели мутные светящиеся глаза и закрывался хищный, как у попугая Юрочки, клюв.
Выскочив на воздух передохнуть – в машинном был аврал, – Шимановский чуть не поскользнулся в чернильной луже. Столько кальмаров зараз ему доводилось видеть разве что на рыбных рынках Токио или Бангкока.
– Ну вы даете! – восхитился он, приседая на корточки.
– Аск[21]21
Спрашиваешь (англ.).
[Закрыть], – Дугин торжествующе прищелкнул пальцами. – Беляй грозился, что целую неделю будем лопать одну краску, то бишь рыбу. Черта с два! Кальмарины хватит до самой Генуи.
– Надо будет Ванде сказать, чтоб пожарила в сливочном масле с желтками, как писатель любил, – пробормотал в конец униженный Горелкин.
– Может, хватит, Константин Алексеевич? – предложил Шимановский, следя, как меркнет красноватый, почти человеческий глаз. – Шли бы лучше поспать.
– Спать? Сорокового вытащу и пойду, – легко взмахнув удилищем, он отпустил катушку.
Но выловить сорокового так и не привелось. Приплывшая на огонек рыба-молот, страхолюдная, как химеры Иеронима Босха, живо сделала укорот кальмарьему пиршеству. Всю живность как ветром сдуло.
– И на том спасибо, – перевел дух капитан, с трудом разгибая занемевшую спину. – А то б ни за что не ушел… Горелкин куда подевался? – обратился он к Паше.
– Пошел передачу для трансляции писать. Просил одолжить спиннинг, забросить раз-другой, но я не дал. Еще акуле скормит…
