Текст книги "Ледовое небо. К югу от линии"
Автор книги: Еремей Парнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
ВЫСТАВКА
Город под куполом напоминал скорее южный курорт, нежели промышленный центр. Особенно празднично выглядела белая набережная с ее пластмассовыми пальмами, бассейнами и дворцами в стиле Немейера. Даже индустриальные сооружения, полностью лишенные труб, обрели неожиданное сходство с бальнеологическими здравницами. Лишь нарочито куцые лиственнички и довольно условные заструги снега за границей стекла намекали на некую высокоширотную привязку.
Лосев невольно замедлил у стенда шаг.
– Главный архитектор развлекается, – небрежно объяснил Мечов. – Таким он видит Заполярный город будущего. Высокочастотное солнце, – Андрей Петрович указал на висевшую над гипсовыми крышами звездочку из золотистой фольги. – Подземные коммуникации… Ерунда, одним словом…
– Так уж и ерунда? – осведомился подошедший сзади Веденеев и дружески кивнул Герману Даниловичу. – Кто знает, что будет через пятьдесят лет…
Фойе дворца культуры постепенно наполнялось принаряженными по случаю выходного людьми. Вопреки скептическому прогнозу Мечова, выставка «Таймыр вчера, сегодня и завтра» привлекла много желающих.
– Я всегда за научную фантастику, – сказал Андрей Петрович. – Но в реальной жизни для нее нет места.
– Не нравится, значит? – Игорь Орестович указал на макет.
– Купол? – уточнил Мечов. – Самым решительным образом… Галерея из бытового комбината в цех – ничего не имею против, зимние сады – пожалуйста, но отделять человека от природы – извините… Чай, не на Луне живем, на своей земле.
– Полярная ночь, пурга, жесткость под сто баллов[4]4
Жесткость погоды слагается из минусовой температуры и удвоенной силы ветра. Ста баллам, таким образом, условно соответствует пятидесятиградусный мороз при ветре в 25 м/сек.
[Закрыть]… – подзадорил первый секретарь.
– Лучше всеобщий отгул по радио объявить, чем жить под этаким колпаком.
– А если все-таки можно? – подал реплику Лосев.
– Так ведь делаем, – без особого оживления отозвался Мечов. – Живем ведь как-то, работаем…
– Одно дело преодолевать вынужденные трудности, другое – искать их, – возразил Веденеев. – Меня жизнь в банке, честно говоря, тоже не особенно привлекает, но огульно отрицать саму возможность глобального кондиционирования я бы не стал. Будущее, как правило, опровергает именно самые категорические «нет». Согласен, Петр Савельевич? – он подозвал Кусова.
– Вы насчет этого? – тот огладил стеклянную полусферу. – Пустое дело. Человек отвыкнет от единоборства со стихией, выродится и окажется в итоге совершенно беззащитным. Всю тундру, как ни старайся, в тепличку не запихнешь, и, хочешь не хочешь, придется вылазить на свежий воздух. Кто, по-вашему, станет тогда осваивать новые районы?.. То-то! – Петр Савельевич назидательно поднял палец. – Кстати сказать, не холод – главный враг человека на Севере. К холоду привыкнуть можно. Солнышка нам зимой недостает, вот что. В фотарии ваши и лампы всякие специальные я не шибко верю. Природу не обманешь. На себя надо надеяться, постоянно поддерживать спортивную форму и бойцовское настроение.
– Да-да, – с отсутствующим видом согласился Мечов, напряженно отыскивая кого-то взглядом. – Вы совершенно правы.
– Вот и у вас нашлась точка соприкосновения, – одобрил Веденеев. – Хоть тут никаких разногласий не выявилось.
– Вчерашнее, что ли, имеешь в виду? – озабоченно прищурился Кусов. – Так у нас и на активе кое-какая общая платформа наметилась. Андрей Петрович, к примеру, согласился пересмотреть свой проект размещения цементного завода. Может, все-таки к старому возвратимся? – оглядываясь на Лосева, он показал на схему цементных коммуникаций.
Возле макета, изображавшего в разрезе новый вариант утепленного вагончика, он пренебрежительно поморщился и махнул рукой.
– Подумаем, Петр Савельевич, – нехотя выцедил Мечов.
Выставка, которую он сам же задумал и организовал, утратила для него всякий интерес. Погруженный в себя, бродил он среди экспонатов, бросая время от времени ищущий взор на лестницу, по которой поднимались все новые и новые посетители.
Экспозиция явно пользовалась успехом.
Вокруг портативного снегохода даже образовалась небольшая толпа, где знатоки оживленно обсуждали достоинства и недостатки машины.
– Старое-то оно вернее, – стоял на своем Кусов. – Надежнее.
– Смотря какое старое, – заметил Веденеев.
– Верно, – по-своему понял его Петр Савельевич. – Я и сам забивал колышки, где теперь медный завод. Никому не пожелаю. Но в основе…
– Не об основах речь, – резко обернулся Мечов. – Что же касается цементного, то, думаю, у нас найдется время обсудить все по-деловому.
– А насчет новых причалов как, товарищ Мечов? Продление навигации еще в далеком проекте, а здесь, на выставке, вы показываете прямо-таки Архангельск или Мурманский порт.
– Не все сразу, – вмешался Веденеев. – У нас сейчас не производственное совещание. Пройдем лучше балок поглядим, – поспешил переключить внимание со спорного плана на уютный вагончик с электроотопительной панелью.
– Вроде ничего, – неуверенно похвалил Лосев. – Интерьер вполне современный.
– Никуда не годится, – с присущей ему категоричностью отверг Кусов. – А если, паче чаяния, вырубят электричество? Или медведь долбанет лапищей по окну? Настоящий балок, в каком долгане живут или эвенки енисейские наши, этому его очков вперед даст. Подумаешь, невидаль: сборно-разборная конструкция. Чум тоже можно на нарты уложить в два счета.
– Как вам нравится наш ревнитель старого уклада? – Игорь Орестович догнал Лосева.
– По-моему, здесь, – Герман Данилович позволил себе мимолетную улыбку, – он абсолютно прав. По собственному опыту знаю, что в Хорезме ничего нет лучше глинобитного домика с дувалом и куполом, а в Гоби – монгольской юрты. Север, очевидно, не исключение.
– Разумеется, – кивнул Веденеев. – Жилище, вообще уклад, создавались веками. Выявило лишь самое лучшее, совершенное.
– Я так и пищу местную всем городским деликатесам предпочитаю, – гнул свое Петр Савельевич. – Олений желудок да корешки из мышиной норы мне, можно сказать, жизнь подарили… К вам, Герман Данилович, – он доверительно взял Лосева под руку, – у меня тоже разговор имеется. Хочу поспорить кое в чем с вашими утверждениями.
– Я ничего не утверждаю.
– И все-таки напрасно не показали мне предварительно вашу статью, – Петр Савельевич вытер платком слезившиеся глаза. – Помнится, вы говорили, что дома писать будете? Я не ошибаюсь?
– Нет, – улыбнулся Лосев, припомнив первую их встречу в горкоме. Несмотря на категоричность суждений и очевидную ограниченность, кряжистый независимый северянин внушал уважение. – Нет, – повторил с расстановкой. – Вы не ошиблись. Уж так вышло, что я застрял дольше, чем мог предполагать. – Он улыбкой дал понять, что шутит. – Но ничего, скоро уеду.
– Так-то вы привечаете гостей? – Веденеев едва заметно нахмурился и встал между Кусовым и Лосевым. – Мы все очень вам рады, Герман Данилович. Больше того, ваше пребывание, вся, так сказать, деятельность, оказали самое благотворное влияние на текущую работу. Будем вспоминать вас с благодарностью. Что же касается статьи, то мое мнение вам известно. Очень своевременная, правильная и ко многому обязывающая…
– Но не бесспорная? – Петр Савельевич загнул палец наподобие знака вопроса.
– Есть, разумеется, и дискуссионные положения. Профессор Лосев, надеюсь, имеет право на собственное мнение?
– Безусловно.
– Вот и превосходно.
– Но теперь оно стало официальной точкой зрения.
– Ничуть не бывало! – возразил Герман Данилович. – Следует отличать постановку вопроса от директивы. Тем болте что это не редакционная статья.
– Вот и хорошо, – включился в общий разговор Мечов. Поняв, что Валентина так и не придет, он неожиданно успокоился и словно пробудился для деятельности. Даже шутить начал, скрывая горькую пустоту. – Если кто и будет возражать автору, то уж никак не мы, – заявил он с победным видом. – Пусть в министерстве теперь поразмыслят… Продолжение когда ждать, Герман Данилович?
– Не знаю. Наберемся терпения… Честно говоря, я намереваюсь еще один материал подготовить. Пока свежи впечатления и не остыл запал. Дома на меня такое навалится, – Лосев смущенно почесал затылок. – Отпуск, можно сказать, кончился, и аспиранты скоро возжаждут крови… Тут уж не до писаний.
– Будем только рады… – наклонил голову Веденеев и проницательно осведомился: – Помощи никакой не требуется?
– Спасибо. Ровным счетом ничего. Разве что покоя немножко? Так это не в вашей власти. Сам виноват, остановиться никак не могу – езжу и езжу.
– В нашей, – многообещающе заверил Мечов. – В случае чего и арестовать можем… Недели хватит?
– Всего каких-нибудь три дня и термос чая.
– На «Валек» отправьте товарища, – посоветовал Кусов. – Там и передохнуть можно и погулять есть где. Места отменнейшие.
– А что? – Мечов выжидательно склонил голову набок. – Это идея!.. Организуем отдельные апартаменты. Будет сделано!
– «Надежда»? – остановился Лосев перед макетом будущего металлургического гиганта.
– «Мой компас живой», – ответил Мечов словами популярной песни. – Вместе с обогатительной фабрикой и второй шахтой «Октябрьского» она удвоит мощность комбината. Грядущая пятилетка обеспечит самый высокий прирост за всю историю. В будущем году мы только за один месяц дадим больше металла, чем когда-то за год.
Лосев понимающе кивнул. Он уже привык, что заполярцы почти по-королевски титуловали бывших директоров комбината. Чаще всего, и всегда восторженно, отзывались о Первом – основателе, и о Шестом, который занимал ныне в Москве видный партийный пост.
– В одиннадцатой пятилетке, однако, планируется меньший прирост, – Петр Савельевич всем своим видом выразил неодобрение. – Вам-то это известно, Герман Данилович?
– Знаю, – продемонстрировал полную осведомленность Лосев. – Мне показывали цифры.
– Горком поддерживает основные позиции плана, – счел нужным заметить Веденеев. – Производство по-прежнему будет развиваться, хотя и не столь бурными темпами. Надо подтягивать тылы: жилищное и культурное строительство. Не одним металлом жив человек. Даже когда последняя тонна руды будет выдана на-гора, Заполярный город останется на своем месте. Такова реальность.
– И по перестанет расширяться, – высказал убеждение Мечон, увлекая Германа Даниловича к схеме, наглядно подкрепленной шлифованными образцами. – Видишь речку, Хараелах?.. Здесь на левом берегу вырастет новый спутник. Автодорога и рельсы уже проложены. Если строители не подкачают, то недалек день, когда десятки тысяч новоселов поднимут бокалы с шампанским. Чудесное место! Воздух свежайший, ничем практически не омраченный. ТЭЦ работает на природном газе, а металлургических цехов поблизости нет. Только рудники, обогатительная фабрика и авторемонтный завод. До работы рукой подать. Живи – радуйся…
– А там что? – спросил Лосев, показав на заштрихованный прямоугольник, непосредственно примыкавший к будущим кварталам города-спутника.
– Здесь? – усмехнулся Мечов. – Поле грядущей сечи, где от меня останутся рожки да ножки. Дождись Владлена Васильевича из Москвы и увидишь Куликовскую битву. Весь план перспективного развития сфокусирован именно на этом месте.
– Тут, действительно, есть над чем поразмыслить, – дипломатично отметил Веденеев. – Не исключено, что придется и копья поломать.
– Резерв, что ли? – догадался Герман Данилович, успевшей довольно подробно изучить перспективный план.
– Он самый, – подтвердил Кусов. – Андрей Петрович намерен создать резерв жилой площади примерно на шестьдесят тысяч человек. Это в наших условиях, когда жилья и без того не хватает, а стройпроблема по-прежнему остается самым узким местом. Если хотите знать мое мнение…
– Идея, в принципе, перспективная, – одобрил Веденеев, пресекая преждевременную дискуссию и с легкостью профессионального дипломата поспешил успокоить другую сторону: – Но поспорить есть о чем, безусловно, есть.
– Согласен, – Мечов почти машинально воспользовался временным преимуществом, чтобы обкатать предварительные наметки. – Спорить не только можно, но даже необходимо. Главное – принять, действительно, в принципе, – он одарил Веденеева благодарной улыбкой. – Потому что прежние принципы нас уже не устраивают. Чем мы руководствовались прежде?.. Планировали небольшой поселок, а создали великолепный город…
– Потом появился спутник, – мгновенно уловил его мысль Лосев.
– Верно!.. А завтра что? Вдруг нефть откроют? Или алмазы? Будущее необходимо предвидеть, обдуманно и целенаправленно строить его.
– Поэтому вы с такой иронией отнеслись к проекту вашего товарища, – подытожил Игорь Орестович. – Пусть наивному, но так или иначе, предвосхищающему будущее.
– С иронией? Да, я в принципе отрицаю подобные идеи. Стеклянный колпак означает, что развитие остановилось, а я уверен в обратном. Освоение Севера только теперь и начинается. Обдуманное, социально обусловленное, экономически обеспеченное.
– А это? – Петр Савельевич угрюмо кивнул на свои руки. – Нет, Андрей Петрович, не начинается, продолжается.
– Я другое имел в виду, – поправился Мечов. – В наше время, в теперешнее, впервые стало возможно комплексно охватить всю систему: техника – человек – среда. Жесткая специализация нас уже не удовлетворяет даже с точки зрения чистой экономики. В хозяйственный оборот должны быть включены все ресурсы Таймыра. Не только руды. Мы у себя хоть и не занимаемся хлебопашеством, но могли бы, например, наладить производство удобрений. Они нужны стране, особенно двойной суперфосфат.
– Видите, куда гнет? – чуть ли не восхитился Кусов. – Однако, размах!
– Дорога? – пожал плечами Лосев. – Транспортные расходы?
– Когда-нибудь и дорога будет. Не только на Уренгой – Сургут – Тюмень. Жизнь подскажет, где строить. Может, даже на БАМ выйдем… В план мы это пока не закладываем, но в голове держать невредно.
– А удобрения? – быстро спросил Петр Савельевич. – Это как, ближняя перспектива или же дальняя?
– Ближайшая, – Мечов упрямо сдвинул брови. – Я знаю, что навлеку на себя целый шквал обвинений, но добьюсь включения этой позиции в план… Честно говоря, мне не столько суперфосфат нужен, сколько чистый воздух. Новое химическое предприятие позволит нам полностью утилизировать сернистые газы металлургического производства. Только тогда проблема охраны окружающей среды будет окончательно решена. Можете не сомневаться, Петр Савельевич, все подсчитано и разложено по полочкам. С технической или экономической стороны не подкопаешься. Это я как химик говорю, как профессионал.
– Допустим. А повезете как? Неужто Севморпутем? Дорого обойдется государству подобное удобрение.
– Может быть и так, для начала… Тем скорее проложим дорогу. Навигацию опять же продлим.
– Пока каравана дождешься, весь суперфосфат с черноталом в реку утечет. Последняя рыба передохнет, чего доброго.
– Право, товарищи, – Игорь Орестович обнаружил признаки нетерпения, – нам еще не раз представится возможность всесторонне обсудить перспективы развития комбината. В более подходящей обстановке.
– К тому времени Герман Данилович третью статью выпустит и спорить нам с товарищем Мечовым будет намного труднее, – собрав губы ниточкой, высказал свое опасение Кусов.
– Лично я не считаю себя знатоком во всех областях промышленного производства, – твердо сказал Веденеев. – Конечную оценку дадут, как и положено, специалисты. Андрей Петрович показывал вам проект, разработанный поисковым цехом? – спросил он Германа.
– Для меня это темный лес, – признался Лосев, – сернистый газ, суперфосфат, утилизация… Но даже если бы я и решился поддержать без оглядки подобные начинания, последний аргумент все равно, вы правы, остается за практикой. Сила печатного слова велика, но не беспредельна, – обратился он к Кусову. – Цифры подчас убеждают больше любых слов.
– Поживите с мое, – проворчал Петр Савельевич. – Ну, мы еще увидимся… Поехали, Игорь Орестович?
– Да, пора. Счастливо отдохнуть и поработать в «Вальке», – радушно простился секретарь горкома.
– В чем дело? – спросил Герман Данилович, когда остался наедине с Мечовым. – Старый же человек! Зачем ты даешь втянуть себя в бесплодные споры. Так серьезные вопросы не решаются. Веденеев, кстати, явно на твоей стороне, по крайней мере в главном, но ты и его временами ставишь в трудное положение.
Они оделись и вышли на улицу. Было холодно, накрапывал мелкий дождик. Сумеречное небо дышало туманом предзимья.
– Не знаю, – сказал Мечов.
– Что именно? – не понял Лосев.
– Не пришла Валентина.
– Куда?
– Я просил ее зайти за нами, но она не пришла.
– И только-то?
– Все очень плохо, Гера. Вчера я сделал ей предложение, а она ничего не ответила, – Мечов скользнул потухшим взором по уходящим в бесконечность фонарям. – И не пришла.
– Это что-нибудь значит?
– Думаю, очень многое… Именно теперь…
– Почему?
– Последние дни меня не оставляет чувство, что в ней идет какая-то мучительная переоценка. Не знаю, как объяснить, но… Одним словом, впервые в жизни от меня почти ничего не зависит. Я не могу достучаться. Любая попытка помочь ей или же помешать оборачивается против меня. Без слов, без упреков, но необратимо. Я потому и предложил пожениться, что не мог выдержать этой молчаливой, подвергающей сомнению каждое слово и каждый шаг переоценки. И сразу понял, что сделал только хуже.
– Это настолько подкосило тебя?
– Не подкосило. Я лишился чего-то необыкновенно важного. Это глупо, и ты не обращай внимания, но я чувствую себя чуть ли не голым. Исчезла внутренняя основа и все, почти все, потеряло свою притягательность.
– Что я тебе могу сказать?
– Ничего.
– Переболей.
– Придется, Гера.
– Ты знаком с фрейдовской теорией замещения?
– Весьма отдаленно.
– Я тоже. Но упаси тебя господь, Андрей, от подобного. Не пытайся прикрыть свои внутренние трудности чрезмерной экспансией в делах.
– Ты замечаешь?
– Как будто.
– А другие?
– Не знаю. Веденеев сейчас, по-моему, заметил.
– И что надо делать?
– Думаешь я знаю?
– Но ты ведь философ?
– Лично мне это мало помогло. Когда бывает тяжело, я вспоминаю японскую пословицу: «Жить всегда трудно, просто лишь умереть».
– Ну и..?
– Иногда подбадривает.
– Не густо, однако, профессор, но и на том спасибо… Правда, спасибо. Другой бы на твоем месте наворотил кучу ерунды.
– От Логинова что-нибудь есть?
– Да. Он встречался с министром морского флота, и тот определенно обещал атомоход. Следующую навигацию начнем на месяц-другой раньше.
– Поздравляю, дружище! – Лосев довольно потер руки. – Вот это новость! И ты молчал?
– Не сердись, Гера. Я и сам себя убеждаю, что должен радоваться, но не могу.
– Зайдем ко мне? Отметим удачу?
– Можно, – вяло согласился Мечов.
Конец белых и сумеречных ночей Герман встретил на «Вальке». Вопреки ожиданию, он прожил здесь целую неделю и не заметил, как наступил предотъездный денек.
«ВАЛЕК»
С утра повалил снег, опушая желтые лиственницы и замшелые ели. К обеду, однако, пробилось солнце, и началось гнилое промозглое таяние.
Статья была закончена и перепечатана на портативной машинке, которую Лосев всюду возил с собой. Делать было нечего, и он решил на прощание проторить новый неизведанный маршрут.
Застекленное прибрежным ледком озерцо курилось темными лентами уснувшей воды. Полоненное в тесных клетках зверье встречало зиму простуженным плачем. Лаяли облезлые лисы, от которых шел стойкий остроудушливый запашок, ревел, грызя железо, исхудавший медведь и только старая волчица безмолвно моталась из угла в угол, презрев заиндевелую кость с махрами синюшного мяса.
Лосев с первого взгляда невзлюбил этот мини-зоопарк над озерным обрывом. Животные напомнили ему старинных колодников, которых, прежде чем предать муке, выставляли на всеобщее обозрение. Прекрасный суровый лес подковой охватывал горизонт, а его свободные некогда дети корчились в отвратительных ящиках. Только стальные прутья отделяли их от вольной тропы, помеченной явным и тайным следом, но тяжкий дух свалявшегося меха забивал невидимую мету, и призрачный лес за снежной завесой казался недостижимой мечтой.
Столь откровенное надругательство над природой приводило и уныние.
Герман Данилович однажды попытался поделиться сомнениями на сей счет с главным врачом профилактория, но приятная дама в голубом парике встретила его энергичной отповедью. Не ведая сомнений и с абсолютно железобетонным апломбом, изложила свое кредо.
Коротко оно сводилось к тому, что для полноты отдыха рабочему человеку необходимо, хоть ненадолго, окунуться в дикую природу, с которой его раз и навсегда разлучила цивилизация. Эту, не столь уж революционную идею, она унаследовала от своего наставника, старого доброго доктора, обосновавшегося в рабочем поселке «Валек» еще в двадцатые годы, когда там возникла пушная фактория. Именно он и замыслил основные контуры «оазиса среди вечной зимы», который рисовался ему гигиеническим филиалом парадиза в стиле Руссо. Так и возник через полвека оборудованный по последнему слову медицинской науки и техники профилакторий. Полоса леса, подступавшего к самой реке, задумчивое озеро и, соответственно, зверинец призваны были загодя настраивать на нужный лад. Основное же слияние с одушевленным миром достигалось за счет внутреннего убранства. Бананы, пальмы, сладкоголосые канарейки и дивные цветы, умело декорированные обломками камня, причудливыми корнями и мохом, воссоздавали атмосферу субтропиков. Отдавая должное энергии и вкусу главврача, Лосев мысленно простил ей даже клетку с печальной обезьянкой.
Что там ни говори, но залитая ртутным сиянием оранжерея была поистине великолепна. Сумасшедший запах цветущего апельсина, птичий щебет и журчание ручейков среди гротов и папоротников действительно вырывали душу из тисков повседневности. Особенно зимой, когда за прозрачными стенами неделями цепенела непроглядная ночь.
Манящей сказкой должен был казаться этот чудный оазис, затерянный среди снегов и последних на семидесятой широте елей. Особенно издали, из самых недр ночи.
Тоска по солнцу, понять которую могут только северяне, полностью оправдывала очевидный для постороннего перебор по части растений и всякой домашней живности. Ведь и впрямь теплели сердца при виде всех этих белочек, морских свинок и хомячков. В лютый мороз, когда седой от инея ворон одиноко кружит, оставляя, как лайнер, инверсионный серебряный след, даже спящая черепаха в террариуме способна вызвать умиление. Самый закаленный полярник нуждается порой в маленьком подтверждении, что жизнь, как всегда, восторжествует и солнце брызнет в урочный час. Недаром ведь совершенно незнакомые люди бросаются друг другу в объятия, когда воспаленное око проблеснет ненадолго над погруженной во мрак и молчание тундрой.
Что перед этим чудом крылатый диск Аммона-Ра, дракон, расправивший остроперый гребень, Аматерасу, замкнутая в недрах горы, или окровавленное сердце на ладони ацтекского жреца? В краю, где проносится Олень – Золотые Рога, высекая копытами трепещущие сполохи сияния, солнце чтут с восторгом и искренностью, достойной древнейших цивилизаций.
Ни синим вспышкам электросварки, ни кадмиевым лампионам Главного проспекта не развеять языческое колдовство заполярной тундры. Ее последнюю тайну, спящую в крови людей и оленей. Всем хороша была оранжерея, но не мог Герман забыть желтые тоскующие очи волчицы. Каждый раз, проходя над обрывом, гадал, как звери перезимуют в открытых ветрам и морозу узилищах. Под конец вообще перестал появляться на озере. Избрал для прогулок другую часть леса, где вдоль тропы стояли сколоченные из бревен лавки и жестяные коробы для шашлыка. В хорошую погоду, когда проглядывало солнышко и стаивала пороша, он с самого утра забивался и уединенный уголок и работал до обеда.
Профилакторий, с его стерильными салфеточками и чайниками, до краев налитыми дрожжевой жижей, Лосев воспринимал как неизбежное наказание. Иначе и не может реагировать абсолютно здоровый мужчина на больничный распорядок. В процедурных кабинетах он не нуждался, спал без подушки, нашептывающей приятные радиосны, и не ходил на массаж. Попробовав разок поплавать в знаменитом на весь Таймыр бассейне с океанской водой, махнул рукой и на прописанные ему оздоровительные купания. Вода оказалась слишком холодной, а привыкать исподволь не было смысла. Авиабилет лежал, можно сказать, в кармане. Пляж, с настоящей крымской галькой и кварцевым облучением, Лосеву тоже не слишком понравился. Нарисованная на стенах морская волна и грохот прибоя, записанный на магнитную ленту, невольно вызывали снисходительную улыбку. Словно на звездолете из научной фантастики все было «почти», как в жизни. Загар, по крайней мере, получался самый настоящий, хоть запах краски и перешибал целебные отрицательные ионы.
В известном смысле, убеждал себя Лосев, профилакторий действительно напоминал космический корабль, заброшенный во враждебное человеку пространство. Ценой невероятного труда и выдумки удалось свести до минимума основные недостатки здешнего климата. Без отрыва от производства «Валек» мог предоставить отдыхающим (слово «больной» решительно изгонялось из обихода) грязь из Мацесты, любую из наиболее известных в стране минеральных вод и даже последнюю медицинскую сенсацию – ушную древнекитайскую иглотерапию. Для того чтобы не иссякали запасы целебных грязей, приказом директора – кажется, Шестого – за профилакторием закрепили специальный рейс. С социальной точки зрения это была бесспорная победа, и главврач могла с законной гордостью демонстрировать восторженные отзывы именитых визитеров. Но всякий раз, когда Герману приходилось знакомиться с новыми чудесами гигиены и быта, вспоминался макет под стеклянным куполом. Что-то общее, то ли в методе, то ли в случайных деталях, несомненно проглядывало. Максимализм голубоволосой начальницы, возможно, тоже накладывал некую печать заданности. Искоренив алкоголь, табак и карты, она и для игры в домино приспособила специальные столики, обтянутые звуконепроницаемым поролоном, а заодно приказала снести мостки на изобильном непуганой рыбой озере. Не то что с «торпедой» либо «мордой» туда была дорога заказана, но даже с обычной удочкой.
Пусть не стеклянная стенка, но какая-то искусственная граница ощущалась определенно. Природа, как вольная, так и замкнутая в клетку, представала объектом для любования, не более, а люди, которые, сменяя друг друга, появлялись в «Вальке», привыкли перекраивать ее самым решительным образом. Тем более что за редким исключением это были здоровые энергичные ребята, нуждающиеся лишь в кратковременном отдыхе. Оттого, верно, и возникло ощущение несоответствия, неявный, но настораживающий диссонанс. База на Лене-горе, хоть и звенела от комаров, надо думать, больше отвечала идеалам старого доктора.
Но кормили и, главное, лечили в профилактории превосходно. Люди возвращались на работу окрепшими.
На данном этапе, вынес окончательное заключение социолог Лосев, это главное. Уже смеркалось, когда он совершенно случайно набрел на тихую поляну, где росли подберезовики и мухоморы фантастической величины.
Привезти в Москву подобную диковинку показалось заманчиво, но едва рука коснулась прохладной коричневой шляпки, гриб скорчился и опал, словно из него выпустили воздух. Точно так же повел себя и другой подберезовик, когда Герман Данилович попытался выдернуть его из розового моха. Припорошенная снежком поляна, где на багульниковых кочках блестела обледеневшая лапчатка и голубика, оказалась заколдованной. Она пережила свое время и только холод поддерживал призрачное существование ее эфемерных даров. Золото ведьм под ногами превращалось в золу. Хрупали кристаллы сухого льда, и от ягод оставалась лишь раздавленная оболочка, словно клочья резины от лопнувшего воздушного шарика.
За два с половиной месяца Лосев ухитрился перелистать весь календарь на глазах угасавшей тундры. Промелькнули, как на киноэкране, и весна, и лето, и осень, на крыльях ночи неотвратимо летела зима. Главное, точнее, единственное время заполярного года. Она никуда и не уходила с болотных пустошей и чахлого редколесья. Напоминая о себе то снежным зарядом, то паковым льдом, таилась в непотревоженных недрах или бушевала от избытка сил, когда корежили землю морозобойные трещины. Самое жестокое и самое великолепное оставалось за белым кадром снегового покрова, за черным кадром ночного неба.
Лосев корил себя, что уезжает, в сущности, очень не вовремя. Он слишком глубоко для рядовой журналистской командировки влез в чужие проблемы, слишком сжился с чужими судьбами, чтобы так вот сразу, на резком подъеме, оборвать живые человеческие связи. Без боли и сожаления это сделать было невозможно. Раз уж не сумел уехать месяц назад, следовало дождаться хотя бы полярной ночи. Увидеть, почувствовать, пережить то, о чем нельзя судить по рассказам других, кинофильмам и книгам. Но все отпускные резервы были исчерпаны, и ректор через редакцию напомнил об этом весьма недвусмысленной телеграммой. Свой долг перед газетой Герман Данилович выполнил, но беспокойное ощущение незавершенности не давало ему покоя. Лучше, чем кто бы то ни было, он понимал разницу между поставленной и решенной проблемой. И тем острее переживал свой неумолимо приближающийся отъезд, что не находил единственно верного рецепта. Да и был ли такой вообще? Думая о Мечове, он чувствовал себя чуть ли не дезертиром, который бежит с переднего края перед решительным, долго и тщательно подготовляемым боем.
Доводов для самооправдания нашлось бы сколько угодно, но вопреки логике, которой не всегда удается объять глубину человеческих отношений, чувство вины не проходило.
Тогда, на выставке, Мечов раскрылся ему совсем с иной, неожиданной стороны. Незащищенный, растерянный, он молил глазами о помощи, понимая, что никто не в силах ему помочь.
С запоздалым раскаянием вспоминал Герман свой жалкий лепет насчет замещения и прочей подсознательной ерунды. Человек един, и жизнь его, окрашенная иллюзией бессмертия, творится в едином потоке. Все свое он несет с собой. Душу и ум, что работают, не подчиняясь служебному распорядку. Никто не мог подсказать Мечову, как быть и что делать. И все же на крутых поворотах так нужно, чтобы кто-то был рядом. Порой слово сочувствия значит больше многих премудрых слов. Но он и его не сказал, сбежав зачем-то в профилакторий, где смертная скука помогла оглядеться и упорядочить мысль. Но зачем?..
Вновь и вновь он мысленно возвращался к заголовку своей первой статьи. В самом деле: как управлять этим невиданным в истории заполярным гигантом, где от мелочей быта, от погоды, от окружающей суровой природы более чем где бы то ни было зависит большое современное производство.
Алое пятно, мелькнувшее в неживом сумраке тонкоствольного леса, невольно привлекло его внимание. Он вгляделся и, признав знакомое пальто и спортивные брюки, обрадованно позвал:
