Текст книги "Широки врата"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

«Да, Ланни», – сказала она низким голосом. – «Но вы выбрали женщину, которая ведёт такое ненормальное существование!»

– У меня есть надежда, что я смогу хотя бы немного его изменить. Мы не добьёмся ничего хорошего в нашей работе в условиях тревоги и напряжения.

– Не мне выбирать. Я думала об этом всё время и решила оставить этот жестокий вопрос для вашего решения. Предположим, что мы стали любовниками, а потом в один прекрасный день я решу, что мой долг требует, чтобы я вернулась в Германию?

Внутри он оробел, но ответил сразу: «Если вы мне сделаете такое предложение, я хотел бы обсудить этот вопрос с вами. Вы советовали мне остаться в моем мире и делать то, что я делаю, и, возможно, я смог бы убедить вас, для вас лучше помогать мне. Но если бы я потерпел неудачу, то, конечно, я отправился бы в Германию с вами и делал бы все, что смог. Мои связи однажды помогли вам и могут помочь снова».

– Но все это не оставило бы нам много времени для любви, Ланни.

– Мой дорогая Труди, если бы нас спросили, в каком мире мы хотели бы родиться, я не думаю, что мы выбрали бы этот. Но мы здесь, и это место, где любовь ведет жалкое существование. Существует старая немецкая поэма, которую я узнал, когда я был ещё молодым человеком, о двух камерах сердца и о том, что они содержат. Знаете ли вы это?

– Я не припоминаю.

– Анатомы говорят, что сердце состоит из четырех камер, но этот поэт говорит о двух, в одном живет радость, а в другой горе. Когда радость просыпается в одном, горе спит в другом. Поэт шепчет радости быть осторожной и говорить тихо, чтобы не разбудить горе. O Freude, habe Acht! Sprich leise, dass nicht der Schmerz erwacht!

VII

Ланни знал, что его последний выбор пал на даму высокой морали. Она руководствовалась своим рассудком и нравственным чувством. Ему потребовалось много думать, что сказать ей. Даже не желая, он думал над этим так часто, что выучил всё наизусть. Он предположил, что не беда, если для Труди это прозвучит, как нечто вроде речи. Она не хотела, чтобы чувства овладели им, и она не хотела бы, чтобы он попытался вызвать их у неё. Она будет внимательно слушать каждое его слово, желая дать понять, что она обращается к лучшим его качествам, что он так высоко ценит в ней. Он хотел, чтобы каждое его слово звучало, как надо. Но в то же время он будет приветливо улыбаться, чтобы она чувствовала себя легко, и, чтобы вернуть краску на её бледные щеки.

Он указал ей, что физическая любовь является чрезвычайно древним обычаем, который создала природа для своих собственных целей. «Аскеты назвали это плохим словом», – сказал он, – «но на самом деле физическая любовь является одним из самых изысканных и обходительных искусств, и её восторги проникают во все фибры существа и становятся основой сочувствия и понимания, общения и сотрудничества, верности и преданности. Любовь, как огонь в паровой машине, что дает ей силу. Без нее жизнь черно-белый фильм, а с ней, картина сияет всеми цветами радуги».

«Я могу видеть в вашей речи что-то такое», – ответила она.

– Я был благословлен даром слова. Но превратить эти мечты в реальность требует серьезных размышлений и усилий. То, что у нас честные цели, этого не достаточно. Нам нужно некоторое представление о психологии, ибо нет двух людей похожих друг на друга, как нет двух людей, полностью знающих друг друга, да и как это может быть возможным, когда мы так мало знаем о себе? Главное, что мы ценим возможность большого счастья, и готовы быть доброжелательными и терпеливыми, бескорыстно заботиться о благе другого человека. Одним из самых больших секретов, которые я узнал в объятиях любви, является то, что разумнее думать не о счастье, которое мы получаем, а о том, которое мы даем. Такое отношение, конечно, должно быть взаимным, в противном случае любовь становится эксплуатацией, а это нечто совсем другое.

– Я согласна со всем, Ланни.

– Я прошу вас сделать мне подарок, и вы имеете право знать, как я его использую. Я не какой-либо хищник, и собираюсь заплатить за него честностью и дружбой. Я не могу обещать заплатить наслаждением, потому что это выглядело бы самомнением с моей стороны предположить, что я могу его доставить больше, чем вы.

Он снова улыбнулся, но она не ответила. Серьезные голубые глаза сосредоточенно смотрели в его карие. Её внимание, сосредоточенное в нежных и тонких чертах лица, заставило его задаться вопросом, выбрал ли он правильный метод подхода к святой. «Прежде всего», – он продолжил, – «приходит искренность. Я сделаю все возможное, чтобы рассказать вам, кто я, что я чувствую и что я хочу. Если вы будете делать то же самое, мы можем понять друг друга и избежать многих ошибок. Одно из моих твердых убеждений состоит в том, что любовь должна быть основана на реальности, а не на какой-либо форме самообмана. Так как вы были замужней женщиной, то это то, что вы могли бы назвать аспирантурой в искусстве любви. Скажите мне откровенно, что в вашем сердце сейчас?»

– Прежде всего, Ланни, я не должна иметь ребенка. Я не могу принести ребенка в тот же мир, где есть нацисты.

– Нацисты имеют много детей. Они так планируют это.

– Я знаю, у них есть власть, правительство, образование, деньги, все. А у меня, кто должен бороться с ними, всего этого нет, а что есть, нужно сохранить для моей работы.

«Хорошо», – ответил он. – «В настоящее время, во всяком случае, детей не будет. А теперь, еще один практический вопрос. Вы знаете, что я не могу жениться на вас, пока я не получу телеграмму из Рино, штат Невада».

– Я не думаю, что вы должны когда-нибудь жениться на мне, Ланни.

– Почему нет?

– Потому что я не хочу связывать вас. Может быть, я смогу сделать вас счастливым, а возможно, нет. Если я не собираюсь жить в вашем мире, зачем мы должны рисковать гласностью и затруднением для вас и вашей работы?

– Вы считаете, что церемония бракосочетания не нужна, чтобы оправдать нашу любовь?

– Идея о церемонии не приходила мне в голову. Мне важно, что находится в вашем сердце. А вы об этом рассказали мне в ваших несколько маленьких выступлениях.

– Я буду чтить и уважать вас. Я постараюсь понять вас и ваши потребности, и дать вам всё, что вы просите. Я помогу вам в меру моих возможностей, и если вы будете в опасности, я буду с вами, как я делал это раньше. Это то, что вы хотите услышать?

«Да, дорогой», – сказала она. – «Это все».

– И это наша церемония?

Ее глаза закрылись, и она прошептала: «Да».

«Ты знаешь, Труди», – сказал он, все еще улыбаясь, – «Я никогда не целовал тебя». Он встал, взял ее за руку, и повел ее к дивану, который стоял на другой стороне комнаты. Он сел рядом с ней, заметив: «Я думаю, что это будет очень приятно поцеловать тебя».

Он был удивлен ее ответом. Она наклонилась к нему и попала в его объятия, и в то же время начала тихо плакать.

«Ты так себя чувствуешь, дорогая?» – спросил он.

«О, Ланни!» – воскликнула она. – «Я была так одинока! И я так старалась, чтобы ты не догадался об этом!»

VIII

После этого Ланни не захотел возвращаться в Бьенвеню. Он хотел оставаться там, где он был. Он был бы рад нанять большую студию и переехать туда. Но он должен был оставаться благоразумным, пока все еще юридически числился принц-консортом, и Труди настояла, что они всегда должны встречаться тайно, чтобы она не могла привлечь внимание нацистских агентов к Ланни Бэдду. Они должны продолжать свою прежнюю практику. Она будет ходить по улице, а он будет брать её в свой автомобиль.

Так много восхитительных дорог и красивых мест были за пределами Парижа, на севере, юге, востоке и западе. Так много удобных мест, где можно пообедать, и древних и малоизвестных старых гостиниц, где пары, имеющие неофициальный медовый месяц, могли бы остаться на ночь без вопросов. «О, Ланни!» – часто восклицала она. – «Ты тратишь так много денег!» На что он ответил: «Я никогда не жил так экономно с тех пор, как родился».

Они читали газеты и слушали радио в машине, и большинство их мыслей было о черной тени смерти и разрушения, которая ползла над всей Испанией. Они были удрученны зрелищем бесполезности и лицемерия, демонстрируемым Комитетом по невмешательству в Лондоне и делегатами Лиги Наций в Женеве. Они посетили массовый митинг, созванный парижскими профсоюзами в огромном Луна-парке. Они сидели отдельно друг от друга, слушая Леона Блюма, защищавшего свою политику, а большая часть аудитории скандировала: «Des avions pour l’Espagne!». Они ушли уверенными, что этот крик не будет услышан. Но почему-то их горечь было легче переносить, когда они рассказывали об этом друг другу. Разделённая обида уменьшается гораздо больше, чем наполовину. Ланни сказал: «Ты не можешь быть на самом деле несчастной, когда у тебя есть любовь».

Сразу совесть Труди заговорила в ней. – «О, Ланни, мы должны быть несчастными!»

«Будь, если сможешь!» – ответил он. И она изо всех сил старалась, но не всегда успешно. Человек, которому удалось найти счастье в четырех любовных связях в течение двух полных десятилетий страданий Европы, заверил ее, что это тоже искусство, которому надо учиться. Когда он держал ее в своих руках, он бы сказал: «Природа делает это совершенно ясно, когда она хочет, чтобы мы занимались этим, даже в военное время».

IX

Мистер и миссис Дингл, вернувшись из Нью-Йорка, остановились в Париже на своем пути в Бьенвеню, и Бьюти попросила, чтобы Ланни отвёз их туда. Но он сказал, что обещал взять Альфи и его друга в Мадрид. Это сулило быть опасным, и мать пыталась его отговорить, но не смогла это сделать. Он не был уверен, что он вернется в Бьенвеню этой зимой, Бьюти стала подозрительной, и залучив его в свою комнату, спросила: «Это, что немка, Ланни?»

Он не думал, что стоит лгать ей. Это было бы жестоко, потому что она будет продолжать охоту на подходящих молодых дам. Он ответил: «Это очень большой секрет, старушка, и ты не должна заикаться о нём ни одной живой душе. На это есть масса причин».

– О, Ланни! Какие ужасные вещи ты делаешь?

– Все в порядке с тех пор, как мы не общались. Все, что тебе нужно сделать, это сказать, что я тружусь в поте лица по продаже картин, и отложил создание своего гнезда до старости.

– Скажи мне правду, дорогой, ты счастлив с этой женщиной?

– Счастливее, чем я когда-либо был, с тех пор как умерла Мари.

Для Бьюти Бэдд это оправдывало всё. Любовь была создана для счастья, а люди были созданы для любви. «Она хорошая женщина?» – спросила она. А своенравный сын ответил: «Такая хорошая, что делается страшно. Иногда я не понимаю, как я могу жить на таком высоком моральном уровне».

Он ухмыльнулся, но его мать приняла всё всерьез. «Я знаю, как это», – призналась она. – «У меня всегда были самые преданные мужья, и иногда я чувствую то же самое!»

Она привезла с собой мадам Зыжински, которая должна была провести месяц или два в Балэнкуре. Бьюти собиралась позвонить туда и сказать им, чтобы они приехали за ней. Тогда Ланни сказал: «Я проведу с ней сеанс, а потом сам доставлю ее». Он отвёз медиума на Левый берег, поселил ее в маленькой гостинице, с экземпляром журнала Смех, чтобы развлечь ее. Затем он отправился в студию Труди и сказал ей: «Мадам здесь за углом, готова к сеансу».

Труди опешила и была даже в шоке. – «Ланни, ты действительно думаешь, что я должен сделать это? Я пыталась не думать о Люди».

– Я знаю, но он находится в твоём подсознании, а если ты получишь сообщение от него, то, конечно, ты не будешь думать, что он жив. Кроме того, там могут появиться другие духи. И монах, или твой двоюродный дед Вильгельм, если он у тебя есть, или, возможно, Текумсе покажет тебе несколько индейских воинственных кличей. Устрашающие звуки.

Труди сняла рабочий халат, надела платье и шляпу и отправилась пешком к ближайшей гостинице, а Ланни устроился в своем припаркованном автомобиле и читал Ле Попюлер. Самая странная газета в мире, подумал он. Лонге основал её во время мировой войны и потратил на её создание свое состояние. Затем Блюм стал совместным редактором и напористостью и политическим мастерством стал доминирующим фактором. В этом испанском кризисе они демонстрировали свое несогласие друг с другом. Каждый редактор должен был озвучить свои убеждения. На ежедневных совещаниях редакции всё напоминало десяток духовых оркестров, каждый из которых играет свою мелодию. В одной колонке премьер Французской Республики пояснил, что la chиre Marianne должна навести в своём собственном дом порядок, и если она сделает так, то будет неприступна для любого нападения. В следующей колонке редактор иностранных дел заявлял, что просчеты управления государством, совершенные в настоящее время его коллегами, будут фатальными для республиканских учреждений не только в Испании, но и во Франции и других странах Европы. Проявление свободы дискуссии достойно восхищения. Но это казалось Ланни спорами среди членов экипажа судна, в то время как корабль направлялся на скалы.

X

Мадам должна была пойти в кино, одно из ее величайших наслаждений, тем самым давая Ланни время заслушать отчёт его amie. Когда та пришла, он сразу понял, что случилось что-то важное. Её щеки раскраснелись, и это была не просто прогулка в холодную осеннюю погоду. «О, мой дорогой!» – воскликнула она. – «Самый удивительный опыт! Я не знаю, как рассказать об этом!»

«Люди?» – спросил он.

– Люди живой и беседовал со мной, отвечал на вопросы и задавал свои!

– Его голос?

– Всё выглядело сверхъестественно. Голос мадам и голос старого индейца, но ум Люди, его личность. Он знает все о нас!

– Я надеюсь, что он был любезен!

– Он дает нам свое благословение. Он говорит, что это мудро, конечно, и он надеялся на это. Была пауза, и вдруг женщина воскликнула в душевном страдании: «Ланни, ты, конечно, не мог это подстроить для меня!»

Она спрашивала его об этом раньше, так что он не был удивлен. – «Этой мысли не может избежать никто из нас, дорогая. Но ты должна знать, что я не устраиваю обезьяньи трюки».

– Возможно, ты пытался помочь мне, чтобы сделать меня счастливой.

– Это был бы самый дешевый и простой способ, но я выбрал трудный. Наша любовь должна опираться на фундамент истины.

– Ланни, дай мне слово, что ты не сказал мадам ничего о нас?

– Честное слово джентльмена, возлюбленного и друга. Я никогда не называл твоё имя мадам или кому-либо еще за пределами Германии с тех пор, как узнал о вашей подпольной работе более четырех лет назад. Я никогда не называл имя Люди, за исключением того сеанса с Бхиккху, о котором я тебе рассказал.

– Я должна этому верить, Ланни.

– На самом деле ты веришь. Я серьезно воспринимаю эти паранормальные явления, делаю заметки о них и изучаю их. Я стремлюсь использовать все мои знания, чтобы понять, что они означают. Я стараюсь не позволять себя обманывать, и я, конечно, никогда не думал обмануть кого-либо еще. Я ищу то, что может быть ключом к новым сферам знаний. Это могут быть духи умерших, или это могут быть наши воспоминания, живущие собственной жизнью. Это может быть своего рода разумная плазма, работающая независимо от тебя и меня, создающая новые формы так же, как ты рисуешь картины или я играю мелодии. Может быть это другой процесс созидания, я не знаю, что это такое, но я понимаю, что это реальность, и я пленён ею и хочу выяснить все, что могу. Расскажи мне теперь о Люди.

– Он говорил о нас самым прозаичным образом. Он знает, как я живу. Он даже упомянул auberge, где мы провели в минувшие выходные, и старый armoire, который, как ты сказал, понравился бы твоей мачехе.

– Он не сказал, как он узнал эти вещи?

– Он сказал, что он не может объяснить мне, потому что я не смогу понять. Он повторил это, и, конечно, это кажется, скорее, отговоркой.

– Не обязательно. Как бы ты объяснила бы ребенку алгебраическую формулу?

Ланни предусмотрительно взял с собой записную книжку и нацарапал слова, такие как armoire и oeufs а la coque, которые он заказал на завтрак в их последней поездке. Также имя «Estaire», которое Люди дал мачехе Ланни. Можно было бы предположить, что здесь был замешан французский разум или язык. Люди ничего не говорил о Германии, за исключением того, что он знал о работе Труди и о своей помощи ей. Он хотел заверить ее, что не нуждается в ней там, где он был, и что он счастлив своим счастьем. Он говорил языком духовности, который был чужд марксизму. Когда она прокомментировала это, он ответил: «Когда я, это я, и знаю это, не правда ли?» Он засмеялся, и продолжал убеждать ее, что это был на самом деле он, упоминая различные домашние мелочи, включая зубную щетку с ручкой из пластика ярко-фиолетового цвета.

XI

«Ну, вот и все», – сказал Ланни. – «Я думал, что это может случиться с тобою рано или поздно. А теперь что ты собираешься с этим делать?»

– Я пытаюсь вспомнить все, что он говорил, и увидеть, есть ли там что-нибудь, что я сама не знаю.

– И тогда ты решишь, что это телепатия. Но не обманывай себя словом. Не забывай, какое предположение ты делаешь. Твой разум и разум мадам объединились, или, по крайней мере, у них есть какой-то способ утечки из одного в другой, или способ такого смешения, что вы не можете хранить секреты от друг от друга. То есть это, конечно, что-то новое, и это стоит знать.

– Да, но это не Люди.

– Мне кажется, что если два разума могут общаться без материальных устройств, то намного легче поверить, что два разума могут существовать вне материи.

– Теоретически, я согласна. Но в моих сегодняшних чувствах появится большая разница, если я решу, что разговаривала с мадам, а не с Люди.

Ланни улыбнулся. – «Бедный старый Захаров последние шесть или семь лет мучает себя этой разницей».

«Да, кстати!» – вспомнила Труди. – «Я полагаю, что я получила сообщение для него. В конце Люди как-то исчез. Он стал говорить какой-то бред, который я не смогла понять. А потом вмешался Текумсе и сказал, что появилась маленькая темная дама и пытается говорить. Но она говорила еще на одном иностранном языке. А иметь много языков это глупо, это плохо, так было в его собственной земле, когда индейцы воевали друг с другом, потому что не могли понять друг друга. Дама продолжала говорить: Coraje! – это испанский?»

– Да. Мужество.

– Тогда она говорила какие-то французские слова, и их повторил Текумсе. Она хотела, чтобы ее муж имел coraje, и пришёл к ней. Он будет в ближайшее время, и он не должен бояться.

– Мадам знает, что она собирается Балэнкур сегодня вечером, так что кажется, все довольно очевидно.

«Так или иначе, скажи ему это», – попросила Труди. – «Нет сомнений в том, что бедному старику потребуется coraje прямо сейчас».

«Робби говорит, что он способствовал делу Франко», – заметил ее спутник. – «Поэтому я сомневаюсь, что ты слишком захочешь ему помочь».

XII

В тот же вечер Ланни сидел в большой библиотеке с галереей и бронзовыми перилами перед огнем из бревен, на котором отставной оружейный король грел свои восьмидесятишестилетние кости. Его кожа стала напоминать довольно измятый пергамент, и он редко поднимал сморщенные руки с колен. Он привязал к своему креслу шнур с кнопкой, чтобы в любой момент он мог вызвать своего человека. За исключением этого человека и восточно-индийских слуг он оказался в полном одиночестве. Если в доме находились женщины, то посетитель никогда их не видел.

Захаров всегда был рад приветствовать сына Бэдд-Эрлинга, он поблагодарил его за беспокойство доставки медиума, и спросил, что делает Робби, и что он думает о ситуации в Европе. Сам Захаров находил её очень тревожной. Весь западный мир находился под угрозой революции на российский манер. И было весьма сомнительно, что эту лавину можно остановить. Ланни ответил, что проблема носит сложный характер, и что его отцу было бы интересно узнать мнение своего компаньона.

На краю ковра перед ними лежала немецкая овчарка, красивое существо, коричнево чёрного окраса, с идеально ухоженной блестящей шерстью. Ланни никогда не видел её раньше, но, видимо, это был старый пес, знакомый с домом и принимающий всерьез свои обязанности стража. Пёс лежал, не отрывая глаз от незнакомца. Но тепло от огня разморило его, и его голова стала медленно опускаться, пока не оперлась на его лапы, и в то же время его веки сомкнулись. Затем он внезапно встрепенулся, снова поднял голову и возобновил наблюдение. Переведя взгляд с собаки на её хозяина, Ланни ощутил один и тот же феномен возраста. Старик слушал начало предложения Ланни, но до конца дослушать не мог. Несомненно, ему было время спать, так что Ланни решил передать сообщение и немедленно уйти.

«Сэр Бэзиль», – сказал он, – «Я думаю, что герцогиня сделала еще одну попытку связаться».

Эффект был немедленным. Старик оживился, и две его дрожащие руки сложились на месте, которое когда-то было брюшком. – «Что она сказала, Ланни?»

Младший рассказал историю, упомянув женщину, друга семьи. Очень добросовестного человека. И не может быть никаких сомнений, что этот эпизод имел место. Но какое печальное и неподходящее сообщение! Ланни, наблюдая за хозяином, был поражен, увидев, как слезы покатились у него по щекам, что молодой человек никогда раньше не наблюдалось в течение двадцати трех лет знакомства с этим «загадочным человеком Европы».

«Скажи мне, mon garзon!» – выпалил он, – «Как я должен верить этому? Я бы отдал свое состояние, чтобы знать, но никто мне не скажет – я никому не могу доверять!» Его голос поднялся до крика, и он протянул руки посетителю. Этот вид не скоро забудется – десять костлявых пальцев, обтянутых бурым морщинистым пергаментом, колыхались перед лицом Ланни! Да самое большое состояние в Европе – Робби Бэдд говорил, что оно по-прежнему самое большое – предложено за простую мелочь, как рассказ, что будет с нами, когда мы умрем!

«Если бы я мог знать только одно из двух!» – умолял старик. – «Если бы я знал, что увижу её, я бы ушёл сегодня без капли сомнений. Но если я ее не увижу, я буду сидеть здесь и лелеять свои воспоминания, это лучше, чем ничего!»

Страдальческий тон молил ответ, и Ланни пытался дать самый сердечный, какой мог придумать. – «По крайней мере, для всех нас это непреложный факт, сэр Бэзиль, если нет будущего, то мы никогда о нём не узнаем. А время, прежде чем мы существовали, нас слишком сильно не беспокоит».

– Для меня этого не достаточно, Ланни. Я не хочу забвения. У меня есть так много обязательств, а я не вижу никого, кто компетентен их выполнить, и даже того, кто имеет какие-либо представления о них. Всю жизнь вы держите вожжи в руках, а затем вынуждены их выпустить, и уверены, что всё полетит в канаву или с обрыва. Вы хотите прокричать предупреждение, но мир не слышит или, возможно, вы потеряли свой голос! Вы допускали ошибки, и они научили вас, а вы можете научить кого-то? Никогда, никогда! Мир повернулся к вам спиной! Никто к вам не приходит. Только, чтобы получить деньги! А если и есть кто-то, кому вы можете доверять, то он слишком бесхребетен, ему не хватает амбиций, чтобы как-то использовать власть. Так что все прошло, все!

Старый паук, старый волк, старый черт фактически рыдал, всхлипывая вслух, и слезы текли из его глаз. Посетитель был смущен, ибо, в конце концов, здесь был командор ордена Бани Британской империи, и это не укладывалось в ритуал. Напротив, несомненно, такого нельзя было ожидать от жителя Леванта! Ланни не мог быть более озадачен, если бы старый плутократ сорвал бы с себя свою зеленую домашнюю куртку с пурпурным воротником и манжетами, светло-коричневые фланелевые брюки и расшитые золотом тапочки, а затем исподнее, каким бы оно бы не было – короче говоря, всё до нитки, что прикрывало когда-то толстую, но теперь сморщенную наготу.

«Жизнь слишком жестока, скажу я вам, mon fils! Это последовательность ловушек и подводных камней. Непостижимо, это невыносимо, это непростительно!» – Захаров говорил по-французски, и этот длинный ряд быстрых слогов выглядел своего рода литанией протеста. – «Что там, в Библии о суетности и досаде?»

Эрудиция двоюродного деда Ланни Эли Бэдда позволило ему с достаточной степенью точности процитировать цитату: «И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая [их]: и вот, всё– суета и томление духа, и нет [от них] пользы под солнцем!»[157]157
  157 Екклесиаст 2:11


[Закрыть]

«Именно так», – сказал старик. Затем его голос, как бы умирая, произнёс: «Это последнее слово». После паузы, ему, видимо, пришла ему в голову мысль, что такое поведение не вполне соответствовало приличию. «Вы меня извините», – сказал он. – «Я теряю свои силы. Это страшная вещь, надо признать, и я боролся против этого, но я не могу больше воевать. Я одинокий и измученный старик, идущий ни с чем в могилу».

«Это может случиться с любым из нас, mon ami», – сказал младший. Снова пауза, а потом старший спросил: «Что еще случилось во время сеанса?»

Ланни не мог ссылаться на Труди, поэтому он начал рассказывать о Бхиккху и монастыре на усаженном пальмами берегу. Думая, что его постоянный взгляд мог бы смутить хозяина, он смотрел на собаку и увидел, как опускается старая голова, и закрываются старые глаза. Когда он понял, что погрузил собаку в крепкий сон, то покосился на хозяина и обнаружил, что сделал то же самое и для него. Гордая голова, которая когда-то правила тайными советами Европы, свесилась далеко вперед, насколько могла, а глаза, которые видели так много возможностей получить прибыль, были наглухо закрыты.

Ланни снизил свой голос до шепота, и когда он затих полностью, встал и вышел из комнаты. Ни хозяин, ни собака не пошевелились, а Ланни открыл дверь в коридор, где в ожидании сидел дежурный. «Le maоtre s’est endormi» ", – сказал он.

«Oui, Monsieur,'' ' '– ответил человек. – «C’est sa continue. II est devenu trиs faible[158]158
  158 «Хозяин заснул» «Да, месьё» «Это бывает. Он стал слишком слабым» (фр.)


[Закрыть].»

Посетитель на цыпочках подошел к входной двери и пошел к своей машине.