Текст книги "Широки врата"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)

После полуночи трое путешественников отправились в путь, и провели ночь в придорожной гостинице. На следующее утро они катили на юг через перевал Бреннер с его крутыми горными склонами, покрытыми соснами, с его ревущими потоками и небольшим зеленым озером. Здесь был основной проход в Италию, через который шли тевтонские завоеватели. В течение шестисот лет историки насчитали шестьдесят шесть императоров, которые пересекали эти двадцать пять миль. Для Ланни Бэдда наиболее реальной была императрица по имени Ирма Барнс, которую он возил по этим склонам несколько раз. В последний раз меньше, чем два года назад, после их тщетной попытки вызволить Фредди Робина из концентрационного лагеря Дахау. Ланни об этом не обмолвился суровой внучке пуритан, но половина его существа тосковала по Ирме, и он продолжал думать: «Мог ли я позволить ей уйти?»

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Правда всегда на эшафоте[111]111
  111 Лоуэлл, Джеймс Расселл, Нынешний кризис. «Truth forever on the scaffold, Wrong forever on the throne, – Yet that scaffold sways the future, and, behind the dim unknown, Standeth God within the shadow, keeping watch above his own. Правда всегда на эшафоте, Ложь всегда на троне, Но именно этот эшафот определяет будущее, и, за мраком неизвестного Бог стоит в тени, наблюдая за своим созданием.


[Закрыть]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Когда мы расстались[112]112
  112 Лорд Джордж Ноэл Гордон Байрон, When we Two parted Когда мы расстались


[Закрыть]

I

Бьенвеню было пустым, там никого не было, кроме слуг, которым хорошо платили и предоставляли кров. Бледно-голубая краска стала выглядеть грязноватой на деревянных элементах оштукатуренных зданий. Обычно Ланни нанимал рабочих, чтобы навести блеск до начала сезона. Но теперь, когда Ирма ушла, они, возможно, станут бедными. Он проигнорировал предложения, содержащиеся в письмах своей матери, и сэкономил ее деньги. Он и его гости завладели виллой для сна и приема пищи. Остальную часть времени они проводили в студии Ланни, будя Мыс Антиб музыкой. А потом ныряли со скал в Заливе Жуан. Ганси и Бесс много путешествовали и были рады этой передышке, самой приятной, какую они могли бы себе представить. Никто не беспокоил их. И никакая компания им была не нужна. «Хорошая книга – драгоценный жизненный сок творческого духа, набальзамированный и сохраненный как сокровище для грядущих поколений». – так написал Джон Мильтон. Здесь на полках вдоль стен были книги, в том числе и Мильтона, а на свободных пространствах весели картины Марселя Дэтаза. Несколько шкафов были забиты кипами нот, как для скрипки, так и для фортепиано, накопленные Ланни с детства. Этот творческий дух не входил без разрешения, а ждал приглашения. Когда его снимали с полок, он изливал сокровища, затмевавшие блеск Сокровищниц Индийских и Ормузских И расточительных восточных стран, Что осыпали варварских владык Алмазами и перлами[113]113
  113 Мильтон Джон, Потерянный рай, книга 2. Перевод Арк. Штейнберга


[Закрыть].

К сожалению, Ланни и его родственники не могли жить с поэтами и композиторами, оставив решение злых проблем времени им самим. Но Бесс была полна пропагандистского духа, приобретенного в Москве, в надежде обратить своего сводного брата раз и навсегда, посвятив его праведности, как члена Коммунистической партии Франции. Для неё всё казалось настолько очевидным и простым. У неё было множество тщательно проработанных формул, как и любая аксиома Евклида и, по ее мнению, таких же неотразимых. Надо было просто понять и принять их, а далее мысль о предмете стала бы лишней.

Это был военный взгляд на общество. Основная масса рабочих в мире были в цепях, невидимых цепях конкурентной системы оплаты труда. Надо было только добиться двух целей. Во-первых, заставить их осознать свои цепи. И, во-вторых, возглавить их, чтобы сбросить эти цепи. Эта двойная работа требовала дисциплины, известной как диктатура пролетариата. Затем, когда обе цели были достигнуты, злая государственная машина отомрёт, и рабочие будут управлять сами в свободном обществе. Все это было элементарно, и после демонстрации в Советском Союзе не было больше никакой возможности сомневаться в этом. Русские создали эталон, и рабочие других стран должны лишь следовать по их стопам.

Но Ланни всё казалось сложнее. Старая Россия не имела практически никакого среднего класса, и правящий класс был парализован поражением в войне. Но другие страны имели многочисленный и мощный средний класс, обладающий самосознанием. И, при попытках протащить пролетарскую революцию получили Муссолини или Гитлера! Так потом шли аргументы: Кто виноват, что диктаторы такие плохие? Как они пришли? Ланни думал, что он знает, ибо он был там и всё видел. Естественно, что Муссолини и Гитлер были агентами капиталистического класса, который их субсидировал для подавления коммунистов. Ничего не меняет и тот факт, что им это удалось, благодаря их опоре на нижние слои среднего класса, опасавшиеся оказаться между жерновами капитала и рабочего класса.

Ланни утверждал: «В англоязычных странах, есть, по крайней мере, частичная демократия в политической области, и почему не использовать её, чтобы получить больше и расширить её в экономическую сферу? Не было бы это мудрее, чем рисковать всем, и, возможно, всё потерять, как это случилось с рабочими в Италии и Германии?»

Но это означало бы парламентскую систему. Это означало заниматься буржуазной политикой, и так начался ярый спор. Посмотри на Рамсея Макдональда, посмотри на неэкономное расходование рабочей силы и Администрацию восстановления промышленности и другие беспорядки Нового курса! Посмотри на то, что произошло в Испании в последние четыре или пять лет! Народ сделал революцию. Они изгнали убогого Альфонсо и поставили юриста и литератора по имени Асанья. А он так уверовал в постепенный переход, что стоял совершенно неподвижно, и голодающие рабочие и крестьяне были так обескуражены, что два года спустя так называемая антимарксистская Коалиция смогла провести выборы. «Вы увидите то же самое здесь, во Франции, если вы изберёте салонного эстета в премьеры!» – воскликнула Бесс. – «Социалистический адвокат, который произносит элегантные речи, но не смеет сделать что-нибудь, чтобы ранить чувства ваших двухсот семей!»

«Это вы так видите Блюма?» – удивлённо спросил Ланни, или делая вид, что удивился. – «Я думал, ваш съезд Коминтерна только что признал front populaire?''

«Мы готовы сделать свой вклад», – ответила внучка пуритан. – «Но это не обязывает нас обманываться в исходе».

А Ланни заявил: «Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь может эффективно сотрудничать в деле, которое, по его мнению, обречено на провал. И для вас по-человечески будет невозможным скрыть свое реальное отношение, и вы будете содействовать провалу, которого вы ожидаете».

II

И пошли споры. И после нескольких дней и ночей этих споров они были вынуждены согласиться, что не придут к согласию, и решили больше не говорить о текущих проблемах. То же самое, что произошло между Ланни и Ирмой! Было слишком трудно достичь терпимости при такой актуальности проблем и такой обострённости чувств. По всей Франции различные группы изолировались, не желая встречаться со своими политическими соперниками. Задачи salonniиre, таких как Эмили Чэттерсворт, в настоящее время были выше их сил и возможностей. В старину она была в состоянии действовать в качестве посредника, и когда споры становились слишком жаркими, их можно было погасить с помощью остроты или шутки. Но теперь споры интеллектуалов доходили до драки, и более достойные и менее шумные отказывались приходить в места, где могли быть их соперники.

То же самое было и в Школе рабочих Юга Франции. Студенты социалисты и коммунисты спорили в течение многих лет, и пока Ланни был за границей, они пришли к разрыву отношений. Коммунистов обвинили в попытке саботировать школу, и они были исключены из неё. Рауль написал об этом Ланни длинное письмо, но Ланни не знал, что ответить. Теперь, в связи с принятием программы front populaire, коммунисты просились обратно. Но умеренные настаивали, что коммунисты показали себя неспособными к сотрудничеству. Они не будут и не могут быть искренними ни в чём, кроме поддержки своей партии, и, независимо от того, что они обещают. Они всегда будут «мешать изнутри».

Рауль Пальма, конечно, всегда следовал советам Ланни. Ирма уехала, и Бьюти еще не появилась, и Ланни мог пригласить его в Бьенвеню на обед, предостерегая его не поднимать вопрос в присутствии двух красных музыкантов! Нет, – сказал Рауль, он надеется, что Ганси и Бесс приедут и сыграют на вечере, который мог бы служить в качестве своего рода церемонии примирения. По крайней мере, коммунисты и социалисты будут слушать одну и ту же музыку!

Ланни пошёл пройтись со своим другом, наслаждаясь возможностью обменяться идеями с кем-то, кто не считают его лентяем и слабаком. Что в Испании? – спросил он, зная, что беженцы появляются и исчезают, а Рауль был в контакте с большинством из них. Страшная ситуация, – ответил директор школы. В так называемой республике рабочие и крестьяне были под каблуком армии и церкви, тридцать тысяч голодали и умирали в грязных тюрьмах в этой несчастной земле. Выборы должны были состояться в начале нового года, и кампания уже началась. О средствах на кампанию были запрошены все группы рабочих по всей Франции. Если товарищ Ланни мог сделать взнос – и товарищ Ланни, конечно, сказал, что он сделает.

Ситуация здесь на Юге Франции также вызывала беспокойство. Фашистские группы становятся все более и более активными, и прибегают к бандитизму, как и во всех странах, граничащих с Италией и Германией. Они получали средства не только из французских капиталистических источников, но и из-за рубежа. Итальянские агенты работали открыто, хвастаясь, что они включат все средиземноморское побережье в их систему. Четырнадцать лет назад Ланни слышал заявление Муссолини: «Fascismo не для экспорта». Тогда он принял это заявление, но сейчас понял, то, что говорит Fascismo и то, что делает Fascismo, не всегда соответствуют друг другу.

Что собираются делать рабочие в такой ситуации? Вооружиться? Но это дало противнику основу для обвинения, что рабочие планируют гражданскую войну. В руках реакции были девять десятых денежных средств, а также девять десятых прессы, которая сеяла путаницу и страх. Рауль спросил: «Крайние левые имеют Россию в качестве примера, а правые Италию и Германию, но где эта модель для тех, кто верит в демократический процесс?»

«Мы должны создать нашу собственную модель», – был ответ. – «Мы должны обучить людей и организовать их в нашем новом едином фронте. Мы должны вытеснить Лаваля и его банду, и привести во власть Леона Блюма». А что сам Ланни будет делать? Просто давать советы, которые так дешевы во всем мире? Нет, следовало бы что-то ожидать от тех немногих социалистов, которые имели деньги. Внук Бэддов должен дать, пока возможно. Он должен оплатить не только стоимость новой краски для отделки деревянных элементов домов Бьенвеню, но и то, что ему придется потратить на новую одежду, чтобы порадовать свою мать и ее модных друзей. Он должен вызвать стенографистку, изучить свою картотеку, и написать столько писем, сколько необходимо, чтобы найти клиентов для картин.

III

В Бьенвеню его ждали два письма. Одно от Ирмы, отправленное из Бремена, в котором говорилось, что она отплывает и желает ему счастья и успехов. И ни слова о ее собственных чувствах. Она собиралась заживить рану, как говорят хирурги, не нарушая, не открывая или беспокоя ее. Ланни потерял жену. Он был поражен и потрясен каждый раз, когда он осознавал этот факт. И сразу начинал думать: Мог ли я вернуть ее? И хотел ли я? Он думал: «Я ее смертельно оскорбил». Он спрашивал себя: «Я сожалею? Или я сделаю это снова?»

Ответ был иногда – «Да», и иногда – «Нет,» а иногда оба сразу. Это вводит в заблуждение, и он мог придумать подавляющие аргументы для обеих сторон. Мог ли он отказаться помочь Труди деньгами? Конечно, нет! Мог ли он оставить ее бродить по улицам всю ночь и, наконец, броситься в один из каналов? Ещё раз, нет! С другой стороны, возможно, ошибка была в том, что он не проинформировал Ирму. Откровенно и честно, как мужчина, а не как подлец и обманщик. Он слышал, как она говорит об этом, плача в подушку на немецком пароходе. Он мысленно спорил с ней: «Предположим, что я сообщил бы тебе истинную причину поездки, но какая разница? Ты бы отказалась ехать в Германию, но ты бы почувствовала себя обиженной и рассердилась. Рано или поздно ты поняла, что была пособницей социалистов, и выгнала меня из дома. Не так ли?»

Ирме придется признать, что это было так. И какая была разница на самом деле? Какой вред он ей нанёс, взяв ее в Германию? Какой вред он мог ей сделать? Нацисты, конечно, её не арестовали бы. Они могли бы задать ей вопросы, но она быстро сделала понятным, что она была не причём. И уж совсем не вред, что Ланни устроил ей свиданье с Гитлером, это зарубка на всю остальную часть ее жизни. Особенно, если она действительно чувствовала то, о чём заявила в Бергхофе, если она собиралась стать пособницей нацистов!

«Это оскорбление, которое я не приемлю» – так она ответит в этих воображаемых дебатах. Он скажет: «Скажи мне, если бы я оставил тебя в Шор Эйкрс и уехал в Германию, ты бы сказала своей матери, зачем я туда поехал? А твоя мать рассказала бы это твоим дядям? И, ты знаешь, как далеко это, возможно, зашло? Можешь ли ты сказать, что это не могло появиться в светской хронике? Или что её не мог прочесть любой член Бунда в Нью-Йорке? «Принц-консорт светской дамы находится в Германии, финансируя подполье, пытаясь помочь свергнуть фюрера нацистов!» Сколько часов потребовалось бы этой информации достичь Берлина? Сколько минут прошло бы до того, как гестапо включилось в работу?»

«Нет, нет, Ирма! Ты должна признать, что, если твой муж решил стать тайным агентом, то он должен действовать тайно». «Но я не хочу такого мужа», – отвечает Ирма. – «и прощай, и наилучшие пожелания». Это как раз будет ее фраза: «Я желаю тебе успехов». Но что это будет означать для неё? Скажет ли она то же самое Гитлеру и его агентам в Нью-Йорке? Конечно, она не может сказать то и другое. Ибо, если фюрер нацистов получит то, что он хочет, то внук Бэдда потеряет все, что он имеет. И наоборот! Дочь коммунального короля, возможно, пожелает быть вежливой с обеими сторонами в этой войне, но придет время, когда даже ей придется выбирать!

IV

Другое письмо было от «Корнмалера», и оно тоже было кратким и формальным. «Только два слова, чтобы дать знать, что я в Париже, и еще раз сказать, как я благодарна за вашу доброту. Я сообщу вам, когда у меня появятся несколько эскизов, чтобы показать вам, и когда у меня будет постоянный адрес».

Содержание было абсолютно понятно. Труди продолжала пользоваться своим псевдонимом, хотя была в безопасности во Франции. И что это значит? Она собиралась заняться работой, о которой немецкие агенты в Париже не должны были узнать. Для этого ей придется держаться подальше от других беженцев. Во всяком случае, от всех, кроме одного или двух, которым она могла бы доверять. Возможно, она хотела использовать Ланни, как свой контакт с Германией. Или, возможно, она хотела время от времени возвращаться туда. Она, возможно, даже хотела, чтобы он помог ей вернуться обратно. Ланни вздрогнул, когда он подумал об этом, но он знал, что он должен был бы помочь ей. Что бы Труди не потребовала от него, его стесненная совесть заставила бы его это сделать.

Она не дала ему адрес. Это означало, что она не хочет, чтобы он приехал, пока она не будет готова. Пока не будут готовы «эскизы», то есть, не будет разработан какой-то план, требующий денег или другой помощи. Ну, это было то, что он хотел, не так ли? Конечно, он не собирался ехать в Париж и пить с ней кофе, или взять ее на шоу, или покатать её в Булонском лесу! Он не собирался одеть ее в презентабельную одежду и ввести ее в круг друзей своей матери! Что привязывало его к ней, было именно то, что она отличалась от других женщин, которых он знал. Она была суровой дочерью гласа божьего, которого воспел Вордсворт. Она и ее друзья – Ланни вспомнил еще раз строчки из старой немецкой поэмы, которые заставили его упасть духом: «Wir sind all des Todes Eigen.» Мы все принадлежим смерти. А там принесли телеграмму из Нью-Йорка: «благополучно прибыла после приятного путешествия Фрэнсис чувствует хорошо и счастлива Удачи Ирма». Как они и договорились, она проявляла вежливость. Её долгом было сообщить отцу о дочери. Но сообщение, что ребенок «счастлив» в отсутствии своего отца, может быть воспринято, как намёк отцу продолжать отсутствовать. Ведь легко было бы написать: «Фрэнсис в порядке, но скучает по тебе»! А если бы она написала так, что бы он сделал? Купил бы билет на пароход? Или направил телеграмму с вопросом: «Хочет ли Фрэнсис, чтобы я приехал и увидел ее?»

Никто из них не экономил на телеграфных расходах, но это ее сообщение мужу было, пожалуй, самым коротким, которое Ирма Барнс когда-либо отправляла. «Приятное путешествие», – отметила она. Но не экономия удержала ее от высказывания: «Приятное, но одинокое». Ланни подумал: «Она на самом деле собирается всё закончить!» А потом: «Интересно, мысленно она спорит со мной об этом, как я. Интересно, какие мысли она не написала». Не желая отставать в вежливости, он ответил: «Ганси и Бесс здесь играют Любовью дочери Нежные приветы Прости». Он мог бы сказать меньше, но и мог бы сказать больше. Он хотел встретиться с ней примерно на полпути.

V

Музыкальная пара отбыла на пароходе из Марселя. Они собирались найти себе дом где-то на берегу штата Коннектикут, недалеко от остальной части семьи. Также, они собирались заиметь ребенка. Мама написала Бесс, умоляя её об этой величайшей из всех милостей. Это было не первая просьба такого рода, но наиболее настойчивая. Они были женаты девять лет! Мама отметила, что Фредди ушел, и упомянула, что Рахель была заинтересована в молодом человеке, который был способным помощником папы. И какая хорошая еврейская мать не хочет, чтобы ее первенец имел сына, и самое совершенное сопровождение на фортепиано не может заменить место того долга, который Бесс задолжала Богу, и который был Богом ее предков, а также Богом Ганси. Итак, поклянись мне Господом, что ты не искоренишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего в доме отца моего[114]114
  114 Библия, книга 1-я Царств 24:21


[Закрыть]!

У покинутого Ланни было слишком много времени для размышлений о своих потерях. Так что он разыскал своего старого друга и наставника Джерри Пендлтона, который слишком не беспокоился о судьбах мира, а хорошо играл в теннис, любил поплавать и половить рыбу. Его маленькая французская жена вела Пансион Флавин в Каннах, и пансионеры, как всегда, рассчитывали поесть рыбу. Ланни развлек своего друга рассказом, как он был пансионером в Зальцбурге. Джерри, в свою очередь, рассказал, что мать его жены умерла, а тетка, которой принадлежит половина пансиона, не очень хорошо ладит со своей племянницей. «Повесить всех женщин!» – был комментарий бывшего учителя, и Ланни согласился бы, если это только было намеком на Ирму.

Обязанностью Ланни было оповестить мать и отца о своём семейном положении. Как они отреагируют? Робби будет огорчен, но, вероятно, не сильно удивлен. Робби знал непредсказуемость своего сына, и ему не следовало бы ожидать постоянной рациональности от него. Ланни был грехом юности Робби, и грехи отцов распространяются на детей. Робби уже заплатил много, но должен быть готовым платить ещё больше.

Но Бьюти была иной. Бьюти не хотела платить за свой грех. Бьюти ненавидела платить за что угодно. Бьюти хотела то, что она хотела, и не выносила, когда у неё это отнимали. Короче говоря, Бьюти собиралась устроить скандал, а Ланни старался придумать, как от этого увильнуть. Должен ли он совершить кругосветное путешествие, как это сделали Ганси и Бесс? Или он должен поехать и посмотреть Россию, так как они ему советовали? Возможно, он может быть внезапно вызван в Лондон, в тот самый день, когда Бьюти отправится в Бьенвеню!

Он написал обоим родителям, рассказав о своих успешных сделках в Германии, о его встрече с Ганси и Бесс, и их посещении. В конце он добавил: «Ирма соскучилась по Фрэнсис и решила отплыть в Нью-Йорк из Германии. А мне пришлось приехать сюда в связи с некоторыми проблемами в школе». Он догадался, что это не обманет самого проницательного мужчину и самую проницательную женщину в мире. Робби позвонит Ирме и, узнав, что беда была серьезной, поедет в Шор Эйкрс и узнает всё. С Бьюти начнутся припадки. И конечно, сразу пришло письмо авиапочтой: «Ланни, что это значит? Что произошло между тобой и Ирмой? Ради Бога, напиши мне всю правду, потому что я глубоко обеспокоена».

Правда, вся правда и ничего, кроме правды, и да поможет вам Бог! Ланни согласился бы с первой и последней частью, но никак со средней. Он писал: «Ирма и я расходимся во взглядах, как ты знаешь, на наших друзьях и на наши цели. Мы подумали, что может быть мудрее, если мы перестанем спорить некоторое время. Тебе не о чем беспокоиться, пожалуйста, успокойся».

Не о чем беспокоиться! Ланни мог себе представить, как его милая мать, прочитав это предложение, разразится истеричным смехом. Не беспокоиться, в перспективе потерять самую яркую звезду, какая когда-либо светила в диадеме тёщи! Не беспокоиться о потере влияния на двадцать три миллиона долларов, не говоря уже о ребенке стоимостью двадцать три миллиона долларов, в котором, конечно, Бьюти имела свою долю! А престиж, а слава! А все эти красивые платья, которые Ирма отдала ей, надев их только два или три раза. А их только надо было немного расширить! А защита против паники и долгов. А, как Ирма спасла от разорения Робби во время краха на Уолл-стрите, и как она помогла Робби поднять авиа бизнес! Не о чем беспокоиться!

Бьюти и Марселина были гостями Марджи в её загородном поместье. Они встречались со светской публикой, катались на лошадях, танцевали, прекрасно проводили время. И всё пошло прахом перед лицом надвигающегося бедствия. Бьюти села и написала телеграмму: «Должна видеть тебя немедленно Приеду Бьенвеню если не приедешь север Пожалуйста телеграфируй свои планы».

Ланни ответил авиапочтой: «Было бы глупо попытаться вмешаться в наши отношения между Ирмой и мною. Поверь, дорогая, ты абсолютно ничего не сможешь сделать. Я собираюсь быть в Париже в ближайшее время для бизнеса с Золтаном, и после этого я заеду увидеть тебя, если ты только не уедешь на юг. В то же время я прошу тебя не волноваться. Ирма и я не собираемся ссориться или устраивать скандал. Она специально поручила мне уведомить тебя, что она примет тебя Шор Эйкрс в любое время и предоставит тебе дом там, как ты предоставляла ей. Мы договорились, что мы решительно не собираемся обсуждать наши личные дела ни с кем, так что ты должна простить меня, если я не вдаюсь в подробности. Достаточно сказать, что у нас различные взгляды на то, что мы хотим делать, и на компании, с какими нам нравится водиться. К сожалению, ни ты, ни я, никто другой не может изменить тот факт».

Так продолжалось, туда и обратно. Бьюти, конечно, никогда не поверит, что причиной расставания мужа и жены стали вопросы философии. Если такое когда-либо случалось, то это было в какой-то части земли, которую никогда не посещала Бьюти Бэдд. Она написала: «Ланни, ради Бога, скажи, это другой мужчина или это другая женщина?» Для того, чтобы оставить ее навсегда в неведении, сын ответил: «Не существуют ни мужчина, ни женщина, если только ты не считаешь Гитлера за мужчину, а Статую Свободы за женщину!» Что может понять замученная мать из такого заявления, как это?

VI

Однажды утром, когда Ганси музицировал в одной студии, а Ланни и Бесс в другой, британский флот метрополии прошёл на всех парах мимо Мыса Антиб по пути к Суэцкому каналу. Его нельзя было увидеть, он шёл в открытом море слишком далеко от берега, но газеты об этом рассказали, а британский сосед по Мысу был так взволнован, что зафрахтовал катер, взял свою семью и отправился наблюдать зрелище. После он описал его с патриотической гордостью. «Британский лев никогда не блефует!» – гордо объявил он. И Ланни в свою очередь тоже пришёл в восторг, поверив ему, и находился в состоянии эйфории, как никогда до этого. Казалось действительно маловероятным, что огромная военно-морская машина будет расходовать топливо и человеческую энергию впустую. И так один из безумных диктаторов будет остановлен!

Муссолини начал свой славный рейд на Абиссинию, и всё лето дипломаты сновали из одной столицы в другую, спорили, умоляли, угрожали, интриговали. Лига Наций издала свои важные декреты, её комитеты посредничества и арбитража трудились в поте лица, но все напрасно. Дуче был исполнен решимости получить свой фунт темного мяса, и испытать удовольствие нарезать его сам. Он перебросил своих чернорубашечников в Эритрею. Детей, которых он обучал в фашистской молодёжной организации петь песни, восхваляющие ненависть и насилие. Через пару недель дожди прекратятся в Северо-Восточной Африке, а затем настанет il giorno di gloria[115]115
  115 день славы (ит.)


[Закрыть].

Ланни Бэдду было бы трудно ответить на вопрос, какой из двух диктаторов ему нравился меньше. Но он знал Муссолини несколько больше и, возможно, этого было достаточно. За полтора десятилетия этот несчастный хвастун убивал или изгонял свободолюбивых людей своей страны. Весь этот год он отравлял воздух Европы своими бессмысленными высокопарными заявлениями, так что Ланни испытывал к нему глубокую личную ненависть. Остановить его! Остановить его сейчас, пока не стало слишком поздно! Если позволить ему уйти с этим пренебрежением приличиями, то это означало бы впустить фурий жадности и ненависти в Европу. Там не останется цивилизации, только яма, в которой сражались бы звери и рвали друг друга на куски. Все, что было необходимо для Англии, это занять позицию, закрыть Суэцкий канал для узурпатора, запретить ему получать нефть, и он окажется беспомощен, его околесица умрет у него в горле.

Дуче заявил, что это будет означать войну. Он выдвинул челюсть и свою увешанную медалями грудь, бросая вызов всему миру, желавшему остановить его. – Блаженный Маленький Недовольный Голубок, так его называл Ланни. Голубок хвастался своими тысячами самолетов, с которыми он мог бы сокрушить и британский флот. Мог ли он это сделать? Посмел ли он попробовать? Или это просто еще один из его блефов? Об этом спорили, встречаясь на берегу моря, которое диктатор называл фашистской собственностью. Спорили и в каждом учреждении армии и флота. Воздушное оружие новое, и кто может быть уверен, что оно может сделать? Рано или поздно оно будет испытано, и ответ получен – но каждая страна предпочитала, чтобы другие позволили на себе это испытание.

Третьего октября вторжение началось. И на один вопрос ответ получен. Дуче его дал. А теперь, что же будет делать Британия? Что Женева? Последняя дала свой ответ через четыре дня. Совет Лиги единогласно осудил Италию и объявил её агрессором. Отлично! Это выглядело как бизнес! Американский наблюдатель стал настолько взволнован, что не мог оставаться дома, играть на фортепиано и читать книги. Он хотел быть в Париже, где каждый день выходило несколько изданий газет, были парады и речи, крики, и, возможно, беспорядки в прокуренных кафе. Он хотел услышать, что скажет дядя Джесс о ситуации. И Блюм, и Лонге, де Брюины и все его другие друзья. Он организовал переадресацию своей почты, сел в машину ярким осенним утром. Вечером он прибыл в Париж и, в соответствии с его программой экономии, разместился в отеле умеренных цен: в том же самом, где шестнадцать лет назад его мать прятала Курта Мейснера от Sыrete Gйnйrale и вовлекла себя в восьмилетний роман.

VII

Ланни видел Париж в суматохе много раз, но он думал, что он никогда не видел такого накала политических страстей, никогда не такой путаницы в мыслях людей. Он видел чёткое различие между правыми и левыми, но обнаружил, что его социалистические и коммунистические друзья этого не видели. Они ненавидели фашизм, но они также ненавидели войну, а здесь эти два их врага находились на противоположных сторонах противостояния. Слишком мало левых разделяли энтузиазм Ланни по поводу британского флота метрополии, и они даже подвергали сомнению мотивы Энтони Идена. Такими колебаниями в полной мере воспользовалась про-итальянская пресса. «Вы хотите умереть за Негуса?» – был их лозунг, и французский рабочий спрашивал себя: хочет ли он? Кроме того, если Франция позволит Англии ввязаться в войну, чтобы спасти воду озера Тана для британского Судана, что будет делать Гитлер в это время? Они воображали фюрера, ухмыляющегося и потирающего руки от восторга в связи с перспективой захвата Рейнской области, когда французские войска будут заняты в Приморских Альпах.

Основная часть прессы Парижа и даже всей Франции была на стороне премьера Лаваля и других про-итальянских политиков. Была и ещё одна причина, самая важная, но редко упоминаемая: прямой подкуп. Здесь была трагедия Франции, коррупция органов, от которых публика получала новости и идеи. Если иметь достаточно много наличных денег, то можно заказать не только вброс новостей, но редакционное мнение почти всех газет Парижа. Говорили, что теперь у итальянского посольства было шестьдесят миллионов франков, предназначенных для разрыва франко британского союза в этом кризисе. В этих газетах размещалась откровенная клевета и ложь, доходившая даже до самых гнусных непристойностей. А цена позволяла редакторам и владельцам покупать драгоценности и меха для своих любовниц и демонстрировать их в опере и в кабаре.

Ланни обнаружил, во что бы люди ни верили, они верили неистово. И ему стало необходимо решить для себя, какую роль выбрать. Политического пропагандиста или секретного агента и источника средств? Конечно, если следовать его нынешним побуждениям и говорить всем и каждому то, что он думал и знал, то он окажется в центре внимания той самой прессы. И станет персоной нон-грата для большинства своих богатых клиентов. Он был так счастлив от мысли, что теперь был в состоянии говорить, что ему вздумается. Но очень короткий опыт убедил его, что это оказывается дорогостоящей роскошью для эксперта в области искусства.

Золтан Кертежи был в Париже, готовый дать полезный пример своему младшему партнёру. Гениальный венгр ненавидел насилие и произвол, как любой художник и любитель искусства. Но он держал язык за зубами. Когда люди выражали свои политические взгляды, он вежливо слушал и только делал умеренные замечания. Кто-то должен был поддерживать огонь, горящий на алтаре культуры. И он выбрал эту роль и надеялся, что она не может быть полностью бесполезной. Горячие участники политических баталий будут глядеть на это лицо с седыми усами и беспристрастными голубыми глазами и чувствовать, что их мягко порицают. И они тоже захотят обитать на тех же высотах и дышать холодным чистым воздухом.

Ланни всегда впечатлительный, был впечатлен. Но когда он отошёл от впечатлений и подумал над этим, то не мог увидеть, как любовь к искусству изменит фанатизм Муссолини и Гитлера, или фашистских и нацистских юношеских организаций. Он поехал в Буковый лес, как всегда, когда бывал в Париже. И обсуждая существующий кризис, заметил, что эти два диктатора взращивают десять миллионов маленьких демонов, которых готовят на убой. Его старый друг Эмили была в ужасе, и умоляла его не произносить такие слова снова. Ланни подумал и решил, что его слова были научно точны, но их произнесение вслух вряд ли совместимы с ролью секретного агента.