Текст книги "Широки врата"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 52 страниц)

До сих пор в международных отношениях был твердо установленный закон, что все правительства имели право покупать оружие для своей защиты, а нейтральным запрещалось поставлять оружие мятежникам. Но теперь безопасность правящих классов зависела от немедленного изменения этого обычая на прямо противоположный. И это было сделано. Помрой-Нилсон назвал это событие самым удивительным в истории примером организованного лицемерия. А Ланни и Труди в Париже не обнаружили никаких причин менять эту формулировку. Труди получила из подпольного источника памфлет, который распространялся среди рабочих в Германии. Нацисты знали все наперёд и готовились заранее с фотографиями расстрела священников, разграблением церковной утвари и изнасилованием монахинь свирепыми испанскими и еврейскими красными. Это было доказательством того еврейско-большевистского мирового заговора, против которого предупреждал фюрер. Труди не могла устоять перед этой кашей лжи и подготовила ответ, давая немецким рабочим факты, которые они никогда бы не увидели в любой газете или не услышали по любому радио в Фатерланде. Когда Ланни зашел повидать её, она могла говорить только об этом, а не об искусстве, любви или исследованиях параномальных явлений. Ланни сказал: «Да, это отлично, я достану на это деньги».

VIII

В этом кризисе самым горьким разочарованием Ланни Бэдда был Леон Блюм. Народный лидер трагически потерпел неудачу. Через неделю после нападения на Испанию, французский кабинет министров запретил поставки оружия в страну, подвергнутую опасности. Это называлось мерой невмешательства, но, очевидно, всё было наоборот. Это была отмена международного права в интересах международных гангстеров. Поколебавшись еще неделю, Блюм призвал к соглашению между всеми заинтересованными странами, что ни один из них не будет поставлять вооружения любой стороне. Так начались недели споров, а затем месяцы лжи и обмана, от которых каждому поклоннику справедливости стало как-то не по себе. Блюм будет держать свои обещания, в то время как Гитлер и Муссолини смеялись над ними. Кто выиграет, когда честный человек совершает сделку с ворами?

Всё случилось, как Ланни опасался, библиофил и эстет не был пригоден для такой работы, как эта. Он был воспитанной и доброй жертвой в руках самых жёстких бандитов. Они ополчились на него, они запугивали его и ярились на него, пока не сломили ему силу духа. Ланни пытался увидеть его, но тот был слишком занят. И, возможно, не хотел встречаться с кем-либо из своих старых левых друзей. Его собственная газета отвергала его политику, а те, кто боролся за его избрание, были полны горечи и отчаяния.

Ланни, зная изнанку всех дел, мог понять его ужасное затруднительное положение. Там он, еврей, столкнулся с реакционными членами своего кабинета, некоторые из которых были наняты противником и угрожали уйти в отставку. Его внутренняя политика, на которой были сосредоточены все его надежды, приближалась к гибели. Британские тори сказали ему, чтобы он не ждал от них поддержки. Все французские правые визжали на него, угрожая что, если он ввяжется в эту войну, то они превратят её в гражданскую.

Он даже не мог положиться на генералов своей собственной армии. Многие из них были готовы сделать то, что сделал Франко. И фашистские армии могли пойти маршем на Париж, как на Мадрид. У него был союзник в Советском Союзе, но это было за полторы тысячи километров, с Гитлером и Муссолини, угрожавшими закрыть этот пробел. Бедняк был настолько раздавлен, что даже не смел обсуждать военное соглашение, реализующее альянс с Россией.

Ланни отправился навестить своего красного дядю, чтобы выяснить, что русские собирались делать в этом кризисе. Он должен был выслушать лекцию и моральную проповедь. Почти казалось, что праведный гнев Джесса Блэклесса был частично удовлетворен, потому что его ленинское положение было полностью доказанным. – «Вы выбрали своего идеального социалистического политика и избрали его. А он, не пробыв на посту и три месяца, покидает свою партию и отдаёт себя в руки класса капиталистов!»

Ланни, сопротивляясь экстремизму, конечно же, пришлось взять другую сторону. – «Вы только что слышали, как Блюм объявил палате полное выполнение своей внутренней программы и всех своих обещаний, данных избирателям».

«О да!» – издевался коммунистический депутат. – «Он подмёл полы, протёр мебель, застелил кровати во всех комнатах на верхнем этаже, пока внизу поджигатели разжигали огонь, поливая его бензином!»

– Я признаю, что это было очень близоруким, дядя Джесс.

– Это целенаправленная завеса глаз его среднего класса, поскольку он не может противостоять тому, чего не видит. Он должен сделать выбор между коммунизмом и фашизмом, а он не смог, и позволил врагу выбрать за него, и для Франции!

Джесс Блэклесс собирался на один из своих митингов, где он скажет пламенную речь, и его аудитория будет петь Интернационал и кричать: «Les Soviets partout!» Он пригласил своего племянника, но Ланни сказал, что у него есть другие обязательства. Это было правдой, и, во всяком случае, ему не нравилось, что происходит, и не мог заставить себя слушать, как хладнокровно режут рабочих и интеллигенцию в Испании.

IX

Ланни обязан выполнить свой долг перед де Брюинами. Он мог бы задеть их чувства, если, прибыв в город, не повидал бы их. Шарло только что женился, и Ланни должен был увидеть новобрачную. Он поехал в замок на ужин и провел там ночь. Два молодых человека поселили свои семьи в старом доме. Они не привыкли к самостоятельному проживанию, как американские семьи, и все, что может привести к возникновению трений, относили к неизбежностям жизни. Дени, отец, никогда не вступил в повторный брак. Он вёл свою специфическую любовную жизнь в Париже, а остальные члены семьи либо не знали об этом, либо притворялись, что не знают.

Три француза говорили о политике, а один американец слушал. Прошли года с тех пор, как Ланни делал попытки преподать двум сыновьям то, что он считал либеральными идеями. Он пришел к выводу, что это безнадежно, и что если ему удалось бы, то это привело бы к семейному расколу. Американец нашел убежище в своей башне из слоновой кости. Он был ценителем искусства, и, кстати, таким, кто вёл с помощью искусства великолепную жизнь. У него были приключения, которые делали его хорошим рассказчиком всякий раз, когда он приходил. Теперь он был в Испании и видел начало крестового похода Франко. Он рассказал, что видел, ограничившись фактами и не делая никаких выводов. Он видел пожар большой церкви де-Санта-Ана. «Oh, les sales cochons – они сожгли все церкви в Барселоне, за исключением собора!» Это было правдой, в отличие от большинства слухов, которым поверила семья. Ланни ничего не рассказал об оружии, хранившемся в склепах, или о толстых каменных стенах, использовавшихся в качестве укреплений.

Если взять идеи семьи Блэклессов и вывернуть их наизнанку, то можно получить идеи семьи де Брюинов. Обе семьи презирали Леона Блюма. Де-Брюины за то, что он делает, а Блэклессы за то, что он не смог сделать. Двоюродный брат Дени недавно был выбран в качестве одного из двенадцати членов правления Банка Франции. Этот могучий институт был основан Наполеоном и управлял финансами Франции и поэтому французской общественной жизнью больше чем век. Теперь еврей с его так называемыми реформами лишает этот древний и почетный орган его полномочий, настаивая на том, что великий Банк должен управляться большинством голосов своих акционеров, а их более сорока тысяч. Это было частью того, что французы называли «le Новым курсом», и Дени ненавидел эту французскую версию точно так, как Робби ненавидел американскую.

Это были не только их деньги, и не только их престиж. Это была их культура, их идеалы, их католическая религия. Всё, чем они жили, было под угрозой. Они увидели жестокую деспотию, возникающую в Восточной Европе, основанную на скептицизме, на духе толпы, на пролетарской силе, на всем, что было фатальным для старой аристократической Франции. Эта злая сила, казалось, горела подобно вулканическому огню глубоко под землей Европы. И время от времени вырывалась в новом месте, травя землю сернистым дымом. Туда должны стремительно мчаться пожарные.

Дядя Джесс сказал, что Блюм не смог сделать выбор между коммунизмом и фашизмом. Ну, де Брюины выбрали и без колебаний. И Дени, сын, и его брат Шарло имели военную подготовку, и оба были готовы её применить, но не в интересах своей страны, а в интересах своего класса. Если Леон Блюм продолжал разрешать добровольцам проникать в Испанию с оружием, которое будет использоваться против католического генерала Франко, то оба брата были готовы взяться за оружие против Блюма. Они не боялись возможности подвергнуться нападению со стороны Гитлера во время такой гражданской войны. Наоборот, они видели счастливую конфедерацию Германии, Италии, Франции и Испании. Все они выступили бы, как братья по оружию, против еврейских большевиков.

Это был Шарло, с почетным шрамом на лице, заработанным в классовой войне, кто озвучил такое видение. Ланни улыбнулся довольно печально и сказал: «Вы уверены, что вы можете доверять фюреру? Вы знаете, что он писал в своей книге, что безопасность Германии требует уничтожения Франции».

«Он писал это давным-давно», – ответил молодой человек. – «Политики часто меняют свое мнение, и у нас есть лучшие гарантии по этому вопросу».

Ланни хотел спросить: «Что за гарантии?» но потом подумал, что лучше подождать. Тема сменилась, и в скором времени молодой последователь Круа де Фё заметил: «Кстати, знаете ли вы, что ваш друг Курт Мейснер в Париже?»

«В самом деле?» – сказал Ланни. – «А почему он не дал мне знать?»

– Он сказал, что собирается. Он отзывался о вас очень дружелюбно.

– Как вам удалось встретиться с ним?

– Он дал сольный концерт в доме герцога де Белломона.

Это был дворец, который арендовала Ирма в течение года, с тем чтобы навести мосты с французским высшим обществом. Поэтому Ланни без труда представил Курта на сцене большой элегантности. «Курт играл свои собственные композиции?» – спросил он, и они некоторое время поговорили о них. Ланни был согласен подождать ту информацию, которую он хотел услышать.

Некоторое время спустя старший брат заметил: «Мы немного поговорили с ним. Вы должны попросить его рассказать о Гитлере и его отношении к Франции. Он лично знает фюрера, вы знаете».

«Да, конечно», – мимоходом ответил Ланни. – «Курт знает, как никто другой». Так секретные агенты выявляют других секретных агентов. Это называется «контрразведкой».

X

Ланни должен был увидеть Курта, хотя бы для того, чтобы не обидеть и не пробудить в нём подозрений. Ланни не был в Германии в течение года, и чувствовал, что ему никогда туда не захочется. Но он понимал, что обстоятельства могут заставить его изменить свое мнение, и следовало бы поддержать свои немецкие связи. Он получил адрес Курта от Эмили, и на следующее утро позвонил Курту и пригласил его на обед. Ланни упомянул, что недавно был в Испании, и, конечно, Курт хотел услышать все об этом. Ланни рассказал всё объективно, как он сделал это с французской семьёй.

«Ты видишь», – сказал немец, – «что происходит, если позволить черни идти своим путём. Эта бедная страна дрейфует в хаос из года в год. В настоящее время там должна состояться хирургическая операция, и это будет больно».

«Полагаю, что так», – безропотно ответил Ланни. – «Я пришел к выводу, что проблема слишком сложна для меня. Я принял твои советы и стал любителем искусства. Мне посчастливилось уехать оттуда с ценной картиной и дважды повезло её хорошо отреставрировать».

Так он ушёл от обсуждения Испании. Курту было жаль своего друга детства, считая его слабаком, каким, возможно, он был. Старший всегда относился к нему снисходительно, но до сих пор сохранил свои чувства привязанности, понимая, что Ланни был тем, кем обстоятельства сделали его. Американцы были беспечными и потакающими своим желаниям людьми, особенно те, кто был рожден в богатстве и праздности. Немцы были другими. Богатых или бедных, их учили работать. И теперь, имея блистательного лидера, они работали с постоянно возобновляемым вдохновением. Так думал бывший артиллерийский офицер, превратившийся в композитора. И когда он играл свою громовую музыку, он вел расу господ в их судьбоносном марше к новому мировому порядку. Ланни это понимал, и был готов принять это.

Некоторое время спустя Курт спросил: «Я слышал, что вы с Ирмой разводитесь?»

«Всё шло не так, Курт», – ответил другой. – «Мы не смогли договориться в течение многих лет. Ирма очень не любит Европу. Но у меня здесь свой дом и почти все мои друзья. Я терпеть не могу ее модную компанию с пустыми мозгами. Дядя Ирмы был в Лондоне, чтобы устроить все дела со мной. И, поверишь или нет, он собирает старые пятицентовые бульварные рассказы о сыщиках, ковбоях и индейцах, которые читал, когда был мальчиком. Ты не можешь себе представить, какой это мусор, такого ничего подобного не может быть в Германии».

Но в Германии что-то подобное существовало, и Ланни был на грани сказать: «Такие вещи пишет Карл Май». Но в его голове сверкнуло предупреждение. Карл Май был любимым автором Адольфа Гитлера, и из его огромной, многотиражной и сенсационной беллетристики фюрер получил большую часть своих впечатлений о жизни в Америке. Это, на самом деле, был бы «просчёт», и самодеятельный секретный агент подумал про себя: «Я должен научиться не говорить так много».

XI

Ланни всегда интересовался музыкальными произведениями Курта, и теперь, когда он спросил о них, Курт предложил сыграть для него. Они пошли в квартиру композитора, и Ланни слушал и покорно восхищался, как он всегда это делал. Случайно осматривая место, он заметил бритоголового прусского лакея, похожего на эсэсовского сержанта, который наблюдал за американским гостем со скрытым вниманием.

Они говорили о фюрере, о самой интересной и важной теме в мире. Курт был у него недавно и был удостоен его доверия. Ланни слышал, что фюрер перенёс хирургическую операцию лица и уменьшил свой нос картошкой, с тем чтобы сделать его более достойным того бессмертия, которое он планировал. Но Курт не упомянул об этом, а Ланни не спросил. Ничего не было сказано и о недавнем указе, увеличившим срок военной подготовки с одного года до двух, одним ударом удвоившим размер будущей немецкой армии. И ничего о скорости, с которой линия Зигфрида близилась к завершению, с которым Германия становилась неприступной на западе.

Нет, Курт говорил о великолепных новых зданиях, которые Ади возводит как в Берлине, так и в Мюнхене. Он сам разрабатывал каждую деталь. «Необыкновенный человек» – заявил композитор, а искусствовед вторил: «Такого, как он, не было никогда». В этой фразе, возможно, была двусмысленность, но Курт её не заметил.

«Весь мир изменился для меня», – заявил он. – «Ты знаешь, как я был сломлен в конце мирной конференции здесь, в Париже, но теперь у меня есть надежда и мужество, и то же самое относится к каждому мужчине и каждой женщине в Германии. Фюрер дал мне обещание осуществить те мечты, о которых ты и я говорили, когда мы были мальчишками. Ты помнишь?»

– Конечно, Курт. Мы сидели над храмом Нотр-Дам-де-Бон-Пор и были готовы переделать всё это жалкое положение вещей.

– Ну, это всё будет сделано сейчас, будет новый интернационализм, с миром и порядком, чтобы они продолжались тысячу лет. В Германии рождается новая религия, и ты должен быть одним из первых, кто бы понял её и помог её распространить. Ты ясно видел несправедливость Версальского Диктата. Так почему ты не видишь сейчас, что делает фюрер, не просто, чтобы исправить их, а чтобы собрать все народы вместе и предотвратить очередную расточительную войну?

Вопрос был поставлен перед Ланни прямо, и он должен был найти ответ. «Я не знаю», – ответил он. – «Я предполагаю, что мир был слишком сложен для меня, и я скорее уклонялся от проблем последних лет. Ты вышел из своей башни из слоновой кости, а я вернулся в мою. Я убедил себя, что я служу Америке, собирая образцы лучшего вкуса Европы, так чтобы они могли когда-нибудь стать средством начала новых направлений искусства в этой незрелой и материалистической стране. Я вижу признаки того, что мои усилия не потрачены впустую».

Таков был стиль разговора, который Ланни принял не только для Курта, но и для большинства светских людей, с которыми встречался. Он придумал это, когда пытался спасти семью Робинов. Он выяснил, такой стиль удовлетворяет в равной степени светское общество в Берлине, Париже и Лондоне. Курт, более проницательный, чем все остальные, заподозрил неискренность Ланни, когда тот сказал, что пытается поднять культурный уровень Америки. Курт был уверен, всё, что делал Ланни, имело целью заработать деньги, чтобы он мог жить жизнью светских друзей Бьюти. Курт хорошо знал эту жизнь, потому что жил этой жизнью в течение восьми лет в качестве любовника Бьюти. Он думал, что Ланни безнадежен, но он хотел бы остаться с ним в дружеских, даже интимных отношениях, чтобы использовать для целей, инспирированных фюрером.

Ланни останется в близких отношениях с Куртом, чтобы наблюдать за нацистами и знать, как они работают, на каком жаргоне говорят. Ланни будет симулировать дружбу, музыку и искусство и все тонкие и благородные эмоции, которые те должны были вызывать. Он будет делать это, потому что Курт делал это, и он должен был бороться с дьяволом его же огнем. Курт вошел в богатую стиля ампир гостиную герцога де Белломона, которой Ланни пользовался в течение года, и играл там музыку, которую он сочинил в своей подавленной, но пламенной юности. Потому что он был художником и все еще мог чувствовать те эмоции. Но теперь использовал их с определенной целью, чтобы вызвать доверие к нацизму у герцога и герцогини, и тем самым подготовить гражданскую войну, которая оставит Францию на милость ее древнему смертельному врагу. Каждая нота, что играл Курт, и каждое слово, что он говорил, благороднейшие и наиболее вдохновляющие слова о мире и порядке и справедливости, умиротворении и международной безопасности, все они становятся отравой для французских вен и капканами для французских ног. Такова была старая Европа и ее культура!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Правила истинного оружейника[154]154
  154 Из Бернарда Шоу «Майор Барбара» (пер. Рахманова): правила истинного оружейника


[Закрыть]

I

Золтан вернулся в Биарриц, чтобы проконсультироваться с одним из своих клиентов. Теперь он вернулся, осмотрел Командора и признал его полностью излеченным. В задней части картины был новый гладкий холст, а передняя поверхность была ровной на одном уровне, и краски были так хорошо подобраны, что никто не мог сказать, где были отверстия. Старший и более опытный человек сказал: «Не пытайтесь продать эту картину по почте, потому что никто не поймёт, насколько она хороша. Пусть они увидят её, и попросите их угадать, где дыры, прежде чем показать им фотографии».

Это означало бы поездку в Нью-Йорк и, возможно, в другие места. Ланни думал об этом, сейчас Ирма была в Рино, и можно было бы приятно провести время с Фрэнсис. Он сказал: «Я думаю просить двадцать пять тысяч долларов. У меня есть основания просить так много».

«Вы можете получить это», – ответил Золтан. – «Но, возможно, не с первой попытки. Вы можете найти кого-то, кто хотел бы иметь картину с историей, связанной с ней».

– Я уже выбрал жертвы. Мои друзей в Питтсбурге, производителей зеркального стекла, Мерчисонов. Я продал им Гойю и Веласкеса, и они создали себе неплохую репутацию этими работами. Их бизнес набирает силу снова, и они должны иметь много денег.

Ланни послал телеграмму этой паре, сказав, что у него есть что-то особенное показать им. Со временем он получил ответ, что они были в их лагере в Адирондаке, в одном дне приятной поездки от Нью-Йорка. Они приняли бы его с распростертыми объятиями. По их словам он догадался, что они уже слышали печальные новости об Ирме. Он взял билет на пароход. Это было время года, когда туристы стекаются обратно на родину, но ему удалось получить спальное место в каюте с другим мужчиной. Он телеграфировал матери и отцу о своём приезде и Фанни Барнс. Он купил красивую старую испанскую раму для большой картины, и она была тщательно упакована в ящик с запорами. Он нанял автомобиль-универсал, чтобы отвезти себя и сокровище в Гавр, потому что не собирался рисковать здоровьем этого старого джентльмена с нежной конституцией.

II

Ланни зашёл к Труди и рассказал ей о своих планах. Он не мог сказать, как долго там пробудет, но это займёт, по крайней мере, месяц. Он брал с собой работу старого мастера в надежде обменять его на самую новейшую модель истребителя Бэдд-Эрлинг. Истребители Бэдд-Эрлинг постоянно совершенствовались по скорости и огневой мощи, а эта модель носила номер девять. Маловероятно, что Легион Кондор Геринга имел бы что-нибудь подобное, и вполне возможно, что у Муссолини не было ничего. Ланни получил письмо от Альфи, говорившее, что он и его приятель, Лоуренс Джойс, были в тренировочной школе, совершенствуя свою летную технику. Ланни сказал: «Я отгружу самолеты в Париж, и пусть они летят в Мадрид».

Там они будут необходимы. Ланни получил письмо от Рауля, которого вызвали в Мадрид, чтобы помочь пресс-службе, созданной новым правительством. Он был в бешенстве из-за действий французского правительства по запрету поставок оружия. Война сводилась к своего рода блокаде центральных и восточных районов страны, Мятежные войска удерживали большую часть территорий на юге, западе и севере. Результат будет зависеть от поставок из-за рубежа, и поэтому дипломатическая и политическая борьба имеет решающее значение.

У правительства Испании было много денег. Не просто золото в хранилищах в Мадриде, но и в Банке Франции и других столицах. Правительство заключило контракты с оружейными компаниями во Франции. Но эти компании были в настоящее время национализированы актом правительства Блюма, и им не разрешалось выполнять свои контракты. Британское правительство аналогичным образом запретило экспорт оружия в Испанию. В то же время итальянцы и немцы посылали корабли с оружием, а когда военные корабли Испании остановили эти суда для досмотра, нацистские и фашистские газеты называли это актами пиратства!

Ланни оставил Испанию под впечатлением, что битва была выиграна. И чтобы изгнать захватчиков и восстановить порядок, займет всего несколько недель. Но теперь он увидел, что там будет долгая и кровавая борьба, и он очень боялся за её исход. Господствующие классы Европы выбрали Франко своим человеком и хотели поставить его во главе Испании. Для них ничего не значило, сколько жизней это будет стоить и сколько страданий это принесёт. На карту был поставлен их захват старого континента. Ланни угадал, что идёт ещё одна из тех отвратительных трагедий, которые ему было суждено наблюдать. Сначала Дуче, затем Фюрер, а теперь Каудильо. Каждый пробирается к престолу стезею убийства.

III

Для двух мечтателей о социальной справедливости было трудно думать о своих делах в гуще таких событий, как эти. Но люди должны есть и спать, даже во время продолжающихся сражений и осад и во время обманутых надежд и поражений. Ланни сказал: «У меня есть несколько семей по ту сторону океана, и я всегда рад видеть их, но я буду думать о вас, Труди, и как вам одиноко должны быть».

«Мне очень одиноко», – ответила она. – «Но всякий раз, когда я начинаю скучать, я вспоминаю о тех несчастных товарищах в концентрационных лагерях. Я стараюсь придумать какой-то новый способ, чтобы помочь им».

– С каждым днём, Труди, я вижу яснее, что у нас будет долгая и тяжелая борьба. Мы должны планировать нашу жизнь не на несколько недель или месяцев, а, возможно, на всю жизнь.

«О, Ланни!» – воскликнула она, ее голос был низким и трепетным. Они сидели у одного окна маленькой студии на чердаке, наблюдая, как сумерки спускаются на крыши домов и бесчисленные трубы Парижа. Ему еще хватало достаточно света, чтобы увидеть слезы в ее глазах. Это часто случалось, когда он затрагивал эту трагическую тему. Она знала, что это правда, но она не могла привыкнуть к этой мысли.

«Каждый раз, когда я ухожу», – сказал он– «я спрашиваю себя, будете ли вы здесь, когда я вернусь, или сломаетесь под тяжестью жизни, как эта».

– Что еще я могу сделать, Ланни?

«Вы знаете, что я имею в виду, дорогая». – Он пытался придумать, как лучше подойти к святой. – «Я не понимаю, что плохого вы и я можем сделать любому человеку в мире, если мы позволим себе немного счастья, если мы будем вместе. Это может отразиться на интенсивности, с которой вы пишете. Но если это позволит вам трудиться дольше, то ваши результаты могут быть гораздо выше».

Он сказал это с улыбкой по своей привычке, и ей, кто так редко улыбался, пришлось привыкать так воспринимать жизнь.

– Ланни, вы действительно думаете, что я женщина, которая может дать вам счастье?

– Поймите, что я тщательно обдумал это, и в течение длительного времени, даже в Берлине когда я понял, что не лажу с Ирмой, и я спросил себя: Что за женщина эта Труди, и как бы она и я поладили?

– Что вы ответили?

– Во-первых, я решил, что здесь я встретил в женщине настоящего человека и ясную голову.

– Это очень приятно слышать, и это стоит многого, но это не все. Вы понимаете, что вы ни разу не сказали, что любите меня?

– Что за человек я был бы, если бы я завёл роман с вами после того, как вы мне сказали, что ваше сердце и ваши мысли устремлены на мужа? Я бы только беспокоил и волновал бы вас, добавляя вам забот. Я не могу позволить себе это делать.

– Я пытаюсь понять вас, Ланни. Вы всегда имели такой полный контроль над своими чувствами?

– Не всегда, но теперь я достаточно стар, чтобы знать себя и свои потребности. Вы и я оба были женаты, и мы можем говорить на основании фактов. Я решил, со своей стороны, что основа счастья в любви является соответствие и взаимное доверие. Остальное приложится достаточно легко.

– Так что вы хотели бы, чтобы я сделала, Ланни?

– Я буду предельно откровенен. Я хотел бы, чтобы вы пришли к выводу, что вы вдова. И как только вы скажете это, я обещаю не оставить у вас никаких сомнений в моих желаниях и чувствах.

Был долгое молчание. Ланни сидел и смотрел на Труди, а она смотрела на крыши. Наконец она сказала: «Дайте мне время, пока вы будете отсутствовать, я подумаю и попытаюсь всё решить».

«Хорошо», – ответил он, – «договорились». Он взял ее за руку, держал ее несколько мгновений, а потом нежно ее поцеловал.

«Расскажите мне», – попросила она, – «о тех семьях в Америке, чтобы я могла вас представить, пока вы отсутствуете».

«Сейчас у меня их шесть», – он улыбнулся, – «моя мать и ее муж, мой отец и его семья, моя дочь и ее бабушка, Бесс и ее муж, Марселина и её муж, и, наконец, семья Робинов. Я не знаю, как назвать их родство, но там должно быть что-то. Если вы когда-нибудь свяжетесь со мной, вам придется выучить много дат дней рождений!»

IV

Автомобиль остался в Париже, отчасти потому, что его владелец учился экономить и отчасти потому, что не мог возить в нем Командора. Он приехал в Гавр в наемном автомобиле-универсале, американского производства ставшим сейчас популярным. На борту роскошного парохода он наслаждался обществом тучного джентльмена, который производил карандаши в маленьком городке штата Огайо. Он осматривал Европу с двумя честолюбивыми дочерьми, ехавшими в другой каюте. По-видимому, они знали все о супружеской трагедии Ланни Бэдда, и надеялись, что он расскажет кому-нибудь из них об этом. Отец любил играть в покер, а это означало, что он приходил спать очень поздно и спал долго. В другое время он говорил о президентской кампании, которая в настоящее время будоражила всех американцев. Республиканцы выдвинули нефтяника из Канзаса, а тот пытался выглядеть «либералом», как Рузвельт. Производитель карандашей считал это большой ошибкой, американский народ хотел, чтобы его оставили в покое реформаторы и оригиналы. Ланни убежал от него и читал книги и журналы, изучал корабельные бюллетени, следя за продвижением армий генерала Франко, и ходил по палубе, думая, как новорожденное демократическое правительство душат в колыбели.

Две бабушки прибыли к причалу вместе с Фрэнсис встречать ее отца. Это должно было выглядеть лейтмотивом мира. Несмотря на все соперничество и ревность обе дамы продолжали играть в бридж и делать вид, что трагедия была совершенно нормальной, респектабельной и не особо важной. Ланни изгнали из постели Ирмы, но не из ее владений. В самом деле, пока она отсутствовала, он занимал свои привычные апартаменты с исторической кроватью с балдахином и массивным блестящим сантехническим оборудованием. Он имел право распоряжаться поместьем, пользовался автомобилем, лошадьми и игровыми площадками и другими местами. Слуги прислуживали ему с расторопностью и радушием. Короче говоря, он был всё еще королевских кровей. У него возник вопрос, было бы всё тем же самым, если бы он был настолько болен, что согласился бы с предложением Джозефа Барнса и дал бы Ирме исключительное право опеки над ребенком!

Четыре месяца прошло, а малышка стала больше, привлекательней, с большим количеством слов и любопытства. Она не могла отвести глаз от своего замечательного, почти легендарного, отца. Ей рассказали, что он был в чужой далекой стране, где была война, и что пуля из самолета прошла в сантиметре от его локтя. Это было слишком захватывающим для шести с половиной лет. Он должен был рассказывать об этом снова и снова каждый раз перед сном. Двум пожилым дамам пришлось смириться и отойти в сторону на время. Природа начинается с самого начала, а женское существо восхищается, обожает и жаждет компанию мужчины, даже если в дальнейшем она будет его пинать!

V

Командор был взят под опеку правительства Соединенных Штатов и помещён на склад таможенной службы. На следующий день Ланни приехал в город в автомобиле – универсал и дал требуемое показание под присягой о том, что картина была «оригинальным произведением искусства кисти Франсиско Хосе де Гойя и Лусьентес примерно 1785 года». Такой импорт не подвергался обложению пошлиной, хватало краткого осмотра. Так Ланни приехал домой со своим сокровищем. Слуги внесли его в помещение, сняли замки и вынули из упаковочного ящика. Другая картина была временно удалена, и на её месте в гостиной появилось новое сокровище. Ланни выбрал место, где было надлежащее освещение, и вся семья собралась осмотреть сокровище. Фанни Барнс заявила, что это действительно выдающаяся вещь, и множество друзей было бы признательно за возможность посмотреть на неё.