Текст книги "Логово горностаев. Принудительное поселение"

Автор книги: Энцо Руссо

Соавторы: Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Потрясающе. Знаешь, я просто взволнован. Честное слово.

Балестрини нерешительно хмыкнул. Шутит?

– Оставим в стороне суть и посмотрим на форму. Такое можно увидеть только у вас в Риме, да и то лишь если тебе здорово, здорово повезет. Это замечательно, замечательно. Что, сегодня кто-то прибыл с официальным визитом?

– А я откуда знаю?

– Великолепно! – заорал Бауэр, подпрыгивая от радости, и Балестрини в изумлении на него уставился. – Вот власть, которая проходит, безразличная ко всему окружающему, и люди, которые относятся к ней с таким же безразличием, какое проявил ты. По одну сторону – власть, по другую – мудрость, обе насчитывают тысячи лет жизни, и каждая в своей сфере независима и суверенна. Ах, мой дорогой Андреино, я чувствую, что сотворю еще один потрясающий опус на эту столь волнующую тему!

– Все для того же издательства? – в тон ему осведомился Балестрини.

– Конечно. Они не получают ни гроша прибыли, но все равно довольны. В наше время «стострочники» в моде. Все равно – пишут ли они о нравах, пишут ли об экономических теориях или сочиняют романы в духе политической фантастики – двери перед ними открыты.

– А платят хорошо?

– Нет, мой сын практичной Брианцы, платят плохо. Во всяком случае, мне. Единственное, на чем в последнее время можно заработать, – это статьи и книги, где речь идет как раз о власти. Знаешь, как рекламируют такие произведения? «Италия, показанная в разрезе: страна, разделенная на „клиентуры“[25]25
  Так в Италии называют группы лиц, зависящих от какого-нибудь политикана, поддерживающих его и голосующих за него на выборах.


[Закрыть] и раздираемая борьбой множества различных групп. Преследуя с виду противоположные интересы, они на деле стремятся к одной цели – установить экономический и политический контроль». Или же более персонифицированно: «Невероятное восхождение к вершине власти человека, который сейчас вызывает у всех наибольшую ненависть и возмущение».

– Думаю, ты прав, – улыбаясь, согласился с ним Балестрини.

– Между нами говоря, я тоже так думаю. Ведь скандальный оттенок может носить не только фоторепортаж о каком-нибудь актере или юной старлетке, поданный под заголовком: «Осторожно, Клара: это не дружеский поцелуй!» А Клара-то – жена этого актера.

– Понимаю.

– Скандальные сенсации не ограничиваются такой дешевкой, дорогой мой супербюрократ. Ныне подобная чепуха предназначается лишь для миллиона-двух домохозяек, страдающих комплексом неполноценности и не поддающихся влиянию феминизма. А большинство читателей хотят знать, кто вывозит за границу свои капиталы, каким образом и на какую сумму; прочна ли позиция Чефиса[26]26
  Эудженио Чефис был президентом компании «Монтэдисон», когда она вместе с компанией СИР контролировала почти всю итальянскую химическую промышленность.


[Закрыть] и кто стоит у него за спиной; правда ли, что какое-то количество акций Пирелли[27]27
  Одна из крупнейших в Италии частнокапиталистических монополий (предприятия резиновой промышленности в Милане и др.).


[Закрыть] уплыло за границу, а если правда, то когда это произошло; сколько судейских чиновников, депутатов парламента и промышленников являются членами масонской ложи. Вот чем теперь интересуются люди. Кое-что из этого удается уместить в серию статей, кое-что попадает в издательства и выходит в виде книг. Выше всего ценится компетентность, профессиональный уровень изложения информации и прогнозов. Беда, если материал производит впечатление сплетни. Представь себе, например, такой заголовок: «Осторожно, Петрилли! Управляющий Банком Италии поклялся, что тебе это даром не пройдет!»

– Да, конечно, такой заголовок впечатляет, – усмехнулся Балестрини. Но Бауэр реагировал на его слова совершенно неожиданно. Он холодно исследовал свою трубку, потом впился в Балестрини своими светлыми глазами.

– Знаешь, по-моему, ты никак не можешь спокойно оставаться в сторонке и вот так ухмыляться. Ты ведь прокурор, а не какой-нибудь курьер. Видишь ли, если б я сейчас написал взрывоопасную статью насчет наиболее громких в последние годы скандальных случаев, когда некоторые неоконченные судебные дела… конечно, если бы у меня были на руках доказательства…

– Да перестань! Всякий раз, как мы с тобой видимся, ты заводишь разговор о каких-то замятых делах. С таким же успехом ты можешь говорить о судебных процессах без предварительного следствия или об обжалованиях в кассационный суд. Вы, журналисты… вернее, вы, «стострочники»…

– Браво!

– …морочите нам голову разными словами, и потом от них уже никуда не денешься. Я не умею так ловко, как ты, приводить примеры… Но вот термин «еврокоммунизм» разве придумали не вы, газетчики? Или тот, который ты только сейчас употребил и которым вы клеймите всякого вашего…

– Супербюрократы?

– Я не скажу, что это слово невыразительно, но что оно выражает? Одного этого ярлыка достаточно, чтобы люди нас невзлюбили. Можно подумать, мы получаем какое-то астрономическое жалованье, хотя убежден, тебе платят в газете намного больше.

– Охотно верю, но не забывай, какого труда стоит придумывать все эти неологизмы! Слушай, нам еще далеко?

– Почти приехали.

– Слава богу.

– Учти, я отнюдь не боюсь говорить о незавершенных делах. Беда только в том, что об этом уже говорили и писали слишком много, и притом почти всегда неверно.

– Значит, ты допускаешь, что на известном уровне судебные власти могут задерживать по некоторым делам судопроизводство? Уж не стану говорить: до тех пор, пока оно не будет окончательно остановлено, хотя случалось и такое, – но по меньшей мере пока общественное мнение о них не забудет?

– Видишь ли, Бауэр, когда мы говорим о судебных властях, то подразумеваем судей, которые видят, думают, действуют. Но это не совсем так. Судьи как определенного человека не существует. Это только мозг, более или менее эффективно работающий, но без рук и без ног. Его руки И ноги – судебная полиция. Фактически мы ею распоряжаемся, но отнюдь не контролируем ее деятельность. Возьми, например, меня: я не могу сделать ни шагу без судебной полиции и следственного отдела карабинеров. Когда кого-нибудь убивают, судебная полиция везет меня на место преступления, собирает первые сведения и передает их мне. Мои приказы о вызове в суд, о задержании исполняет она, она же практически осуществляет розыски, проводимые мною в разных учреждениях, муниципалитетах, архивах… в общем, Бауэр, всем занимаются полиция и карабинеры. Давай с тобой чисто теоретически предположим: с одной стороны, судебные власти, решившие быстро и до конца распутать какое-то сложное дело; а с другой – судебная полиция, решившая это дело похоронить. Как ты думаешь, чья возьмет?

– Не знаю, но мне нравится, что ты сегодня такой разговорчивый, – это не часто случается. Наверно, это вино развязало тебе язык. Траттория показалась мне так себе, но «фраскати», по-моему, было на высоте.

– Ты мне не веришь?

– Если ты хочешь сказать, что ответственность за все, что произошло в последние годы, от взрыва на площади Фонтана до сегодняшнего дня, следует возложить на судебную полицию, то не верю. Однако допускаю, что судья может действовать, руководствуясь собственным мнением, тогда как любому военному, получившему приказ от вышестоящего начальства, остается лишь почтительно щелкнуть каблуками. Это действительно так. И было бы интересно проследить, где кончается ответственность одного и начинается ответственность другого… а где они нежно идут под ручку. Подумай только, какую блестящую политическую статью, основанную на фактах судебной хроники, я мог бы написать на эту тему!

Они оба рассмеялись. Машина уже стояла во втором ряду. Площадь Индипенденца в этот час была не слишком оживленной. Включив щетки, Балестрини протер лобовое стекло и наклонился вперед, вглядываясь в светящуюся вывеску с названием газеты.

– Ты что, собрался переменить заголовок?

– Мне это и в голову не приходило, – возразил Бауэр и начал расстегивать пряжки своего портфеля. Затем вдруг замер и с улыбкой уставился на что-то впереди. Удивленный Балестрини повернул голову в ту же сторону. Архитектура не слишком большого, но строгого здания Верховного судебного совета всегда ему нравилась. Он в свою очередь улыбнулся.

– Смотришь на него?

– Да.

– Резиденция высшего органа судебного самоуправления. Подходящий домик, что скажешь?

– Очень внушительно. Настоящее логово горностаев.

Наконец из портфеля появилась книга: красивая красная обложка с названием, выведенным желтыми буквами, и фамилией автора, набранной более крупным шрифтом.

– Цвета «Рима», – заметил Балестрини, беря ее в руки. Книга оказалась тоньше, чем он предполагал.

– Да, действительно, но я-то болею за «Милан»[28]28
  Имеются в виду популярные футбольные команды.


[Закрыть].

– Знаю.

– На, возьми, только на сей раз без надписи. Ведь я преподношу свое сочинение уже в третий раз и, честно говоря, не знаю, что тебе еще написать. Другой экземпляр я везу на рецензию, ее мне обещали дать друзья вон оттуда, – сказал Бауэр, указывая на подъезд редакции, в данный момент совершенно пустой.

– «Общественные отношения»?

– А почему бы и нет, раз уж я оказался тут. Да и хотелось бы избежать разносной критики.

– Разносной? Но извини, разве эта газета не принадлежит тому же издательству, которое выпустило твою книгу?

– Увы, принадлежит. И сотрудники газеты, чтобы продемонстрировать собственную независимость, свободу от чьих-либо влияний, почтения перед авторитетами и страха, безжалостно смешивают с грязью все, что только могут. При этом их заботит лишь, как бы не переборщить и не стать всеобщим посмешищем, а главное – не идти против течения. Это все мелкая сошка, как и я. Что ты хочешь; ведь я ни разу не получал премии «Стрега»[29]29
  Одна из авторитетных итальянских литературных премий.


[Закрыть], я не главный редактор и даже не помощник главного редактора моей газеты, мне следует себя обезопасить…

– …похоронив рецензию, если она будет неблагоприятной.

– Точное попадание! Знаешь, мой Добрый Силач, я по привычке считаю тебя безобидным малым, а ведь ты, выступая как прокурор, требуешь пожизненного заключения для людей, которым я не в состоянии дать и пощечины. И делаешь это так же чистосердечно и просто, как сейчас, когда ты сразил меня наповал своей остротой. Хорошо, согласен: я тоже один из тех, кто прячет концы в воду, кто хоронит в архиве то, что ему мешает… Но я-то по крайней мере работаю на себя, а не выполняю чьи-то указания.

– Вот только насчет моего чистосердечия…

– Да, утверждаю и готов повторить. Я считаю, что ты последний из верных слуг правосудия. Я не знаю другого такого тихого, уравновешенного, воспитанного парня, но все же полагаю, что, существуй у нас смертная казнь, ты мог бы послать на виселицу старуху-мать, у которой дюжина детей, если бы считал, что многодетная старая женщина того заслуживает. Смеешься? А я уверен, что это так. Вот я – твой верный, любимый Бауэр – скажи вдруг тебе по секрету, что поместил в одну маленькую римскую клинику свою несовершеннолетнюю подружку, чтобы сделать ей аборт? Еще неизвестно, чего от тебя ждать, – то ли ты по-дружески дал бы мне взаймы, то ли предъявил бы ордер на арест!..

Балестрини расхохотался, подыскивая, что бы ответить поостроумнее. Бауэр с улыбкой пристально смотрел на него, зажав в зубах погасшую трубку.

– Во всяком случае, насчет несовершеннолетних можешь не волноваться, я приехал сюда по другим делам. Вот оставлю книжку этим ребятам, кое к кому зайду, кое-кому позвоню и – восвояси! В нашей среде отсутствовать несколько дней слишком опасно – рискуешь найти свое кресло занятым. А потом выпихнуть чей-то чугунный зад будет труднее, чем сдвинуть идола с острова Пасхи.

– Значит, завтра уезжаешь?

– Надеюсь, с утра пораньше. Самое позднее – около полудня. Хотелось бы возвратиться опять на «Сеттебелло», но не знаю, сумею ли достать билет.

– Жаль.

– А ты когда нагрянешь в Милан?

– Да уж и не знаю. После смерти отца мама перебралась в Специю и, хотя возраст уже дает о себе знать, довольно часто приезжает сама нас проведать. Что поделаешь, я так давно уже оттуда уехал, и теперь…

– Теперь тебе пора встряхнуться! Кроме мамочки и папочки, у тебя есть еще Бауэр, есть и другие друзья, они вечно меня о тебе расспрашивают, есть, наконец, город – наш старый, добрый Милан, есть та девчонка, с которой ты крутил любовь на последнем курсе… ну, как ее… как эту девочку звали?

– Сильвия, – сразу подсказал Балестрини, и Бауэр громко расхохотался.

– Да знаю, знаю, черт побери. Ты что, забыл? Ведь когда она тебя бросила, то некоторое время была со мной. Мне только хотелось проверить, начнешь ли ты притворяться, будто не помнишь ее имени.

С легкой грустью Балестрини смотрел вслед приятелю, пока массивная фигура Бауэра не скрылась за стеклянной дверью подъезда. Подождав какое-то мгновение, Балестрини включил мотор.

12

Балестрини заметил, что девочка, ковыряя пальцем в носу, с улыбкой пристально разглядывает его, забыв о глупейшем рекламном фильме, который они вместе смотрели по телевизору. Он подмигнул ей, чувствуя себя чуточку виноватым.

– Что это ты на меня так уставилась? – спросил Балестрини, протягивая к ней руку и совсем не ожидая, что Джованнелла вдруг прыгнет к нему на колени. Подвернув под себя длинные, тонкие ножки, она устроилась поуютней, продолжая смотреть ему в глаза.

– Ну так что же?

– Ничего, – пожав плечиками, пробормотала девочка. Балестрини погладил ее по голове и вновь повернулся к телевизору. Он до сих пор никак не мог ее понять. Иногда она казалась равнодушной к любой ласке, словно бездомная собака, которая всех боится, а иногда достаточно было одной улыбки, чтобы она раскрылась, и тогда оказывалось, что Джованнелла способна на самые нежные объяснения в любви; девочка пускалась в них без всякого смущения.

– Почему ты не одеваешься? – крикнула из ванной Рената. Балестрини взглянул на часы. Поскольку «одеться» для него означало только помыть руки и надеть пиджак, а до дома Якопетти на машине было не более десяти минут, он вполне мог позволить себе еще посидеть в кресле.

– Ну, ты готов? – вновь спросила Рената.

– Еще пять минут. Хочу послушать последние известия.

В дверь позвонили, и Джованнелла, сразу забыв, что минуту назад ластилась к отцу, соскочила с его колен.

– Это Стефания!

– Ты откроешь, Джованнелла? – спросила Рената, выглянув из ванной.

– Да, мама.

Балестрини машинально начал застегивать рубашку, распахнутую чуть не до пояса, и решил, если няня с Джованнеллой надумают войти в гостиную, ему придется оторваться от телевизора. Стефания была красивая девушка, она умела хорошо улыбаться, хотя ее немного портили прыщи. Ей только исполнилось семнадцать. Но все равно ее прихода было достаточно, чтобы Балестрини уже не чувствовал себя так уютно в своем кресле перед телевизором с девочкой на руках.

– Папа, это Стефания, – объявила Джованнелла, вприпрыжку вбегая в гостиную.

– А, добрый вечер.

– Добрый вечер, – поздоровалась девушка. Она совершенно не выговаривала букву «р», и это прозвучало как «добый вече». Балестрини поднялся с кресла в тот момент, когда на экране появилась заставка последних известий.

– Ты уходишь, папа?

– Пойду одеваться.

– А когда вы вернетесь?

– Наверно, около двенадцати… Да, вы ведь сегодня не очень спешите? – спросил он девушку, вспомнив, что в прошлый раз ей понадобилось уйти раньше обычного.

– Нет, сегодня вечером у меня нет никаких дел. А кроме того, за мной зайдет мой парень.

– Ну вот и чудесно, – ответил Балестрини уже в дверях. Но то, что он услышал, заставило его застыть на пороге, хотя до его сознания еще не дошел смысл сообщения. Он повернулся к экрану телевизора, который наполовину заслонила собой Стефания. Джованнелла тем временем уже устраивалась в «папином» кресле.

– …На автостраде Милан – Генуя, в месте развилки на Больцането, – закончил диктор, комментируя кадры телехроники, и Стефания закрыла лицо руками.

– Господи, боже мой!

На асфальте распростерлись тела двух инспекторов дорожной полиции, а вокруг, как всегда, суетились люди с хмурыми, напряженными лицами. Затем объектив телекамеры прошелся по стоящей машине – «фиату-132», – внутри которой на месте водителя угадывалась откинувшаяся назад темная фигура. Балестрини тотчас узнал убитого, когда в полутьме на секунду показали его лицо крупным планом, – еще до того, как назвали его фамилию. Это был Ферриньо из «красных бригад».

– Андреа, – тихо прошептала Рената, и Балестрини, невольно вздрогнув, обернулся.

– Я не заметил, как ты подошла.

– Это… он?

– Да, это Ферриньо. Его остановили для проверки документов. Он застрелил одного полицейского и ранил другого.

– Он мертв?

– Ты что – не видишь? – отозвался Балестрини, указывая на экран, но было уже поздно – Рената увидела только репортера, который брал интервью у какого-то растерянного очевидца. – Да, он мертв.

– Ну и слава богу, – сказала Рената, прикрыв глаза. Несмотря на то что жена стояла так близко, Балестрини еле услышал, как она тихонько, с облегчением вздохнула. Лицо у нее было такое бледное, что он испугался – вдруг она сейчас лишится чувств.

– Ты что – радуешься чужой смерти? Разве это хорошо? – усмехнувшись, попытался он пошутить, но губы у него пересохли, и из горла вырвался лишь какой-то нечленораздельный звук.

– Он ведь ехал в Рим? – спросила Рената, открывая глаза.

– Ну кто теперь это может сказать? Наверно, хотел сделать остановку в Генуе.

– Да, конечно.

Он увидел, как жена вернулась в ванную, и машинально бросил взгляд на часы, но ничего не увидел. Во всяком случае, пора было одеваться. Он вышел из гостиной, где Стефания с Джованнеллой, пришедшие в самое веселое настроение, трещали без умолку, уже не обращая никакого внимания на телевизор. Там начался другой репортаж – сообщение о Ферриньо закончилось.

Причесываясь перед зеркальным шкафом, Балестрини подумал, что Рената, весьма вероятно, права – Ферриньо, возможно, в самом деле направлялся в Рим. Но если и так, это еще ни о чем не говорит. Он не верил, что сбежавший террорист может исполнить свою угрозу, он никогда в это не верил, и сам не мог понять, почему лоб сейчас покрылся холодным липким потом, а во рту пересохло. Возможно, не столько из-за страха, сколько от волнения. Придя к этой мысли, он почувствовал себя значительно лучше.

– Ты одеваешься? – спросила, входя в спальню, Рената.

– Через пять минут буду готов.

Рената не ответила, и Балестрини незаметно взглянул на нее. Хотя он и считал себя человеком рассеянным, но все же не мог не заметить, что с некоторых пор с Ренатой творится неладное. Он попытался найти этому какое-то простое и извиняющее ее объяснение. Но не сумел.

– Ну, что еще? Что с тобой? – спросил Балестрини, злясь на себя за свой невольно раздраженный тон.

– Со мной? Ничего.

– Не знаю… но у тебя такая недовольная физиономия.

Ответа не последовало, разговор был окончен. Балестрини начал завязывать перед зеркалом галстук и должен был признать, что в ту минуту недовольная физиономия была у него самого. Рената пошла отдать последние распоряжения Стефании.

В семье Балестрини подобный разговор между стариком председателем и его супругой нельзя было себе даже представить. Иногда маленькому Андреа казалось, что между родителями пробежала кошка, но отец делал ему знак, как бы говоря: «Лучше промолчать, лучше не будем поднимать шума». И они все втроем шли немного прогуляться. На улице отец никогда не позволял себе и намека на плохое настроение жены, и атмосфера сразу разряжалась, они спокойно болтали, а иногда даже и шутили.

То же самое происходило и когда председатель возвращался из суда темный как туча. Он молча, спокойно садился за стол, и тогда председательша совершенно ясно давала понять мальчику, что сегодня надо вести себя лучше, чем обычно: сидеть за столом как следует, не болтать, а затем идти в свою комнату заниматься. Никогда он не видел, чтобы мать приставала к отцу с расспросами, что случилось, все ли у него в порядке. И никогда она не пыталась развеять мрачное молчание мужа, как-то развеселить его.

– Я готов, – объявил Балестрини, появляясь в дверях кухни. Рената, показывавшая Стефании что-то в холодильнике, в ответ кивнула:

– Иду.

– Ты уходишь, папочка? – спросила Джованнелла, как обычно, напуская на себя недовольный вид. Балестрини, улыбаясь, высоко поднял девочку.

– Ты будешь хорошо себя вести?

– Не знаю.

– Ах, вот как!

Когда они вошли в лифт, Балестрини, нажав кнопку, обернулся к Ренате и успел поймать ее нежный, ласковый взгляд. Он улыбнулся ей, чувствуя, что сейчас, может быть, подходящий момент вновь задать жене тяготивший его вопрос. Но по мере того, как опускался лифт, улыбка постепенно сходила с его лица.

– Мы опаздываем?

13

– Может быть, сыграем в «скрэббл»[30]30
  От scrabble – писать каракули (англ.), настольная игра, похожая на игру «Эрудит».


[Закрыть]? – предложил Джиджи Якопетти. Вивиана уже убирала со стола и мгновенно разобралась в обстановке. Рената, как обычно, отрицательно покачала головой. Витторио, который всегда играл в паре с Вивианой, с готовностью согласился, уже предвкушая, что добрый час сможет прижиматься к ее бедру.

На кухне она поискала свободное место, куда бы поставить грязные бокалы. Тем временем остальные уже разложили на столе поле и буквы, а Джиджи приготавливал виски и пепельницу. Вивиана взяла за руку Ренату, оставшуюся сидеть в кресле и лениво листавшую журнал.

– А мы с тобой лучше подышим воздухом на балконе и посплетничаем.

– В таком случае будем играть каждый за себя, – решила Мариолина. У нее получалось лучше всех, и она не любила ни с кем делить плоды победы.

– Как? Ты покидаешь меня? – жалобно простонал Витторио.

– Нет-нет, Вивиана, – вторила ему Рената, – иди играй. Я тут тихонечко посижу и почитаю журнал.

– И не думай! Мне куда больше хочется поболтать с тобой, чем играть в слова… Витторио, уверяю тебя, как бы страстно ты ни жал мне руку, я не передумаю.

– Ты видела, он покраснел, – шепнула Рената подруге пять минут спустя, когда они уселись на скамейке-качалке под навесом, увитым канадским виноградом.

В нескольких шагах от них, в гостиной, началась игра, и Андреа уже успел задать один из своих обычных риторических вопросов «Ангел?.. Как же удлинить это слово?»

– Да, я заметила, – ответила Вивиана не таким тихим голосом, зная, что звуки с балкона доносятся куда менее отчетливо. Вытянув ноги, она посмотрела на Ренату. Увидела ее осунувшееся, грустное личико. Грим, положенный, как всегда, неправильно, не скрывал синяков под глазами, а, наоборот, подчеркивал их. Волосы зачесаны назад, возможно, для того, чтобы заметнее были две крупные искусственные жемчужины в ушах – свидетельство более чем скромных запросов Ренаты и щедрости Андреа, во всяком случае по части серег.

– Но пока он ничего себе не позволяет, я ограничиваюсь тем, что поддразниваю его. Знать бы только, как и когда я дала ему повод подумать, что он мне нравится. Но если я спрошу его, он воспользуется этим как предлогом. Уж лучше оставаться в неведении.

– Если бы Мариолина только могла себе представить…

Вивиана решила не передавать сообщенную ей мужем сплетню насчет всем известной связи Витторио с машинисткой из учебного отдела. На эту тему в свое время уже достаточно посудачили. Она молча размышляла, покусывая губы.

– У тебя есть «е», Андреа? – раздался чей-то громкий голос.

– Да.

– Ну так поставь. Так можно?

– «Евангелие». Что это значит?

– Подумай сам.

– Ах, евангелие! Ну да, конечно.

– Есть еще место?

– Эй, ребята! – Призвала к порядку Мариолина, отрываясь от своих букв.

– Вы только поглядите на нее! Она уже на восемьдесят очков впереди и еще недовольна, когда немножко подсказывают! – вмешался Джиджи.

– А ты иногда… иногда вспоминаешь о том парне?

До Вивианы не сразу дошел смысл вопроса. Не поняла она и почему Рената спрашивает об этом с таким таинственным лицом и видом сообщницы.

– О каком парне?

– Ну, о том, что был у тебя в Чирчео…

Вивиана от души рассмеялась. Витторио, сидевший к ним в профиль, бросил на нее жадный взгляд и послал быструю улыбку.

– Знаешь, я не помню даже, как его зовут. Марчелло? Энцо?

– Раймондо, – наивно подсказала Рената, и Вивиана поняла, что Рената объясняет себе ее отношение к Витторио Де Леонибусу и его комичному ухаживанию волшебными воспоминаниями о том парне из Чирчео – правда, пожалуй, слишком волосатом и абсолютно не понимавшем анекдотов.

Она подумала, что в ее жизни немало сложностей. Многие она сама не могла бы до конца осознать, другие никогда бы не смогла объяснить. Из них самая простая, естественная, чисто физиологическая касалась именно отношений с мужчинами. Брак? Вполне приемлемое решение, чтобы жить без забот рядом с человеком, которого уважаешь, которого желаешь и глубоко любишь. Таким человеком был Джиджи, правда, его нельзя назвать неотразимым, и звезд с неба он не хватает, но всегда такой милый, всегда умеет найти выход из любого положения, может делать приятные сюрпризы. Она не насиловала ни свою верность ему, ни свою неверность. Она предоставляла телу и уму подсказать ей правильный ответ. А затем, каждый раз, когда ей казалось логичным захотеть другого мужчину, когда ей нужно было его общество или просто лишь тело, она, не задумываясь, пускала все на самотек – будь, что будет. И иногда это действительно происходило, часто весьма глупо и разочаровывающе, но никогда не было пошлым.

Вивиана ни в коем случае не хотела отнимать что-нибудь у своего мужа. У Джиджи был свой взгляд на себя, на нее, на них двоих, вовсе не совпадающий с ее собственным. Он был бы глубоко несчастен, если бы узнал о ее легкомысленных похождениях, и не смог бы никогда оправиться, даже при всем своем желании понять ее и во всем оправдать. Несправедливо заставлять страдать этого человека единственно из-за мазохистского стремления к искренности любой ценой. Как бы он ни был в нее влюблен и почти начисто лишен предрассудков, Джиджи не захотел бы смириться с этими ничего для нее не значившими приключениями.

– Три, четыре, пять, семь, восемь, десять, двенадцать, тринадцать. Умножить на два – двадцать шесть плюс двадцать очков за сложность. Всего сорок шесть. Правильно? – торжествующе подсчитала Мариолина. В ответ не раздалось ни слова.

Быть может, проще было бы ей вообще не изменять Джиджи, и он был бы счастлив. Но равновесие в их супружеской жизни таким образом не было бы достигнуто. Сдерживать себя всякий раз, когда она чувствовала, что кому-то нравится, вызывает интерес у кого-то, кто нравится ей, поначалу только лишь немного мешало. Потом породило неприятное ощущение, стало нервировать. Прежде всего это было неестественно и, во всяком случае, глупо. Как бы то ни было, но один из четы Якопетти мог бы быть несчастлив. Однако это проблема казалась неразрешимой лишь на первый взгляд.

– Главное, не признаваться мужу – надо молчать. Джиджи – человек спокойный, думает, что я его люблю, он меня удовлетворяет, и он прав. Я тоже… так сказать, спокойна. Не знаю, что значат стрессы, припадки раздражения, нервные кризисы. Понимаешь? Одному необходимо пить много кофе, чтобы хватило сил на день, а другого тошнит при одном его запахе. Так где же выход: чтобы оба пили кофе литрами или чтобы ни один не брал его в рот? По-моему, каждый должен вести себя так, как хочет и может.

– Значит, у тебя был и еще кто-то… и другие мужчины, кроме того парня, с которым ты сошлась прошлым летом? – робко спросила Рената, на этот раз совсем еле слышно. Если бы Вивиана не смотрела на ее губы, то вряд ли поняла бы вопрос. Вивиана улыбнулась.

– Это мне напоминает старый анекдот о муже, установившем слежку за женой. Частный детектив докладывает: жена его клиента с чужим мужчиной уединились в загородном домике. Подсматривая в окно, сыщик увидел, что они разделись и улеглись в постель. «Что же было потом?» – с тревогой спрашивает муж. «Потом они погасили свет, и я ничего не мог увидеть». – «Ах, опять эта проклятая неизвестность!» – восклицает муж… Конечно, анекдот довольно глупый, но ты мне напоминаешь этого мужа. Ну, разумеется, Рената, у меня были и другие мужчины, иначе к чему бы мне все это тебе говорить? Но только не пугайся! Не больше трех-четырех, считая Раймондо из Чирчео, который тебя так волнует.

– Да нет, я только хотела сказать…

– Знаю, знаю, я ведь шучу… – засмеялась, перебивая ее, Вивиана и тоже умолкла на полуслове, прислушиваясь к шутливой перепалке, разгоревшейся между Андреа и Мариолиной. Витторио же и Джиджи, казалось, с головой были поглощены игрой: один уставился в расчерченное поле, другой изучал свои буквы.

– Андреа, тебе помочь?

– Да, дай Мариолине снотворное.

– Зачем?

– Нет, вы только послушайте: «вдувание». Да разве есть такое слово?

– Конечно, это значит «дуть вовнутрь», – немедленно ответила Мариолина.

– Допустим, но если в этой игре, придуманной для отдыха и развлечения, мы будем стараться надуть друг дружку…

– Так что ты говорила? – спросила Вивиана, продолжая разговор, и прочла в устремленном на нее взгляде Ренаты немое обожание. Так преданная маленькая собачонка смотрит на хозяина, который ее не бьет. А если когда и ударит, то тоже ничего, лишь бы не гнал от себя.

– В чем дело, Рената?

– Слушай, а почему бы тебе завтра не забежать ко мне? Завтра после обеда, хорошо?

– Завтра у меня много дел, которые я давно откладывала. Уже дней десять ко мне не ходит прислуга… – сказала Вивиана. И сразу же, смеясь, добавила: – Только не думай, что я тебе вру. Если бы у меня было свидание, я бы так и сказала. Увы, ничего похожего! Мне действительно нужно прибраться, навести порядок в шкафу…

– Тогда приду я. Не помешаю?

– Нет, ни капельки. Даже очень хорошо: ты мне составишь компанию. Но в чем дело, у тебя какие-то неприятности?

– Да, – ответила Рената. В это время за столом, как всегда при подсчете очков, поднялся шум. Рената молча смотрела подруге в глаза, и Вивиана улыбнулась, ободряюще похлопав ее по руке.

– Значит, до завтра.

– Я выиграла, – объявила Мариолина, беря свой стакан с виски, лед в нем уже давно растаял. Через секунду проем балконной двери заполнила высокая, массивная фигура Витторио Де Леонибуса.

– Девушки, я вам не помешал?

14

«Напоминаем органам судебной полиции о необходимости сообщать в своих докладах судебным властям о каждом случае…»

Эта фраза, вызвавшая у полковника Виньи яростный взрыв раздражения, была подчеркнута красным, но ее не так-то легко было заметить среди сотен строк, заголовков, фотографий. Полковник прочел ее вслух и с пренебрежением швырнул газету на письменный стол. «Ох уж эти мне политиканы! Ты слыхал, Де Дженнаро? Подробные докладные! Ничего не пропускать: значит, день занимайся делом, а на следующий – сиди за столом и строчи отчеты! Представляешь, какое замечание сделал мне в прошлый раз этот гусь Якопетти, читая рапорт старшины Дзамбитты? Надо, мол, писать не „нужно было пойти“, а „следовало направиться“. Я даже, знаешь ли, не стал спрашивать, почему он так считает».

Де Дженнаро про себя улыбнулся, осторожно выжимая сцепление. Десять минут, чтобы продвинуться на сто метров! Добрая половина проезжей части улицы Сан-Грегорио была перегорожена из-за каких-то работ, и встречные потоки транспорта двигались по узкому коридору. Образовалась чудовищная пробка, машины еле ползли, чуть не задевая друг друга, и каждая стремилась проскочить раньше другой. Те, кого оттирали, от злости истошно гудели.