Текст книги "Логово горностаев. Принудительное поселение"

Автор книги: Энцо Руссо

Соавторы: Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

С одинаковым удовольствием, в приятном молчании обе женщины выпили холодный напиток и выловили со дна стаканов вишенки. Из глубины квартиры доносилось басовитое бормотание стиральной машины.

– Вивиана!

– Что?

– У меня в голове все спуталось, будто я… Иногда я вдруг перестаю вообще что-либо соображать. Я больше ничего не знаю, ни в чем не уверена. Понимаешь?

– Нет. Уж если ты сама не понимаешь…

– Я тысячу раз клялась тебе… но не потому, что сердилась на Джино, понимаешь? Я была убеждена, что должна сдерживать себя… Я и сейчас в этом убеждена, только ведь… Ах, как жаль, что Андреа…

– Да, да, я знаю.

– Мне хотелось бы уйти из дома, но одной. Бросить все: девочку, Андреа, все! Я не могу разобраться, что со мной… я была так спокойна, тысячу раз клялась…

– Вот в этом-то твоя ошибка: клясться тысячу раз. Чего ты хочешь: только вместе спать или вместе жить?

– Ну что ты! – сразу же вскинулась Рената. – Разве в этом дело!.. Речь идет не о том, чтобы спать вместе или врозь. Важно совсем другое, я сама даже не знаю что… не могу тебе толком объяснить…

Вивиана, не глядя на нее, машинально кивнула. Слушать ее, говорить с ней, пытаться что-то советовать было пустым делом. Рената, наверно, инстинктивно отвергала даже мысль о близости с Джино. Отвергала, быть может, столь же решительно, как за пять минут до или через пять минут после того короткого, безрадостного приключения в машине, которое привело к рождению Джованнеллы. И все же физическое влечение, которое Рената, казалось, презирает – она выдвигала на первый план какие-то другие доводы, – наверняка служило единственным объяснением, почему ее тянет к этому пошлому, самодовольному, экзальтированному типу, похожему на провинциального актера.

– Ну, я побегу, – вдруг решила Вивиана, взглянув на часы. Разговор иссяк: все, о чем только можно спросить и что можно посоветовать глупого, пустого, бесполезного, было уже сто раз спрошено и посоветовано.

Как обычно, Рената проводила ее до парадного. Несколько секунд, пока они спускались в лифте, Рената с обеспокоенным видом рассматривала в зеркале свои морщинки, и они не обменялись ни словом.

– Сходим завтра вместе в «Ринашенте»[39]39
  Большой универсальный магазин.


[Закрыть]?

– Наверно, нет, но ты все-таки позвони, – ответила Вивиана, выходя на улицу. Она не могла удержаться и краешком глаза взглянула на полустертую надпись на стене.

Рената несколько дней назад рассказала о ней подруге по телефону. Хулиганская выходка, казалось, весьма огорчила жену Балестрини. Рената наверняка стыдилась и соседей по дому, и прохожих, и привратника, который так старался соскоблить эти ужасные слова. Для нее увидеть такое, наверно, было все равно что прийти домой из магазина и вдруг обнаружить листок с похабным рисуночком, приколотый к пальто.

– Чао!

– Чао и, пожалуйста, успокойся.

Двадцать шестой автобус был почти пуст. Она уселась на переднем сиденье у окна рядом с капралом. Лицо у него было худое, изможденное. Давая ей пройти, он подчеркнуто отстранился, а потом напряженно застыл. Бежавшие за окном стены домов, испещренные разными лозунгами, напоминали ей о надписи на стене дома Андреа. Вивиана опять подумала, насколько все эти ночные художества бессмысленны, хотя иногда и довольно метки. Оскорбить и запугать – вот единственная их цель, и это на некоторых действует, если подумать, например, о Ренате.

Вспомнив о подруге, она, наверно, незаметно для себя чуть улыбнулась, и капрал тотчас метнул на нее быстрый взгляд, полный плохо скрытого любопытства. Вивиана пристально и очень серьезно взглянула прямо в его невыразительные глаза; он тотчас уставился перед собой и даже слегка покраснел. Но только она сошла с автобуса за остановку до дома, чтобы взглянуть на витрину магазина кожаных изделий, как обнаружила капрала у себя за спиной. Он плелся за ней следом, и губы его растягивала глупая улыбка.

24

С каким-то чуть ли не религиозным чувством Де Дженнаро подумал, что да, да, действительно, черт возьми, это верно: в конце концов всякое деяние вознаграждается, каждый получает по заслугам. Нежданно-негаданно кто-то воздал ему по справедливости, даже щедро, – наверно, за то, что он почти всегда избегал соблазнять порядочных девушек и добродетельных, честных матерей. В соседней комнате ритмично поскрипывала кровать – это Надя добросовестно выполняла порученную ей задачу. Стараясь не шуметь, капитан поправил наушник.

Фраза «Как? Ты шофер господина…» прошла благополучно – в ответ раздалось хвастливое кукареканье старика, находившего восхищение Нади вполне естественным. И он, как павлин, распустивший хвост, начал бахвалиться – рассказывать, как высоко господин депутат его ценит; вот уже одиннадцать с половиной лет – сколько он у него служит – шеф носит его на руках. Затем последовал бесконечный поток дурацкой болтовни и ненужных подробностей, и Де Дженнаро воспользовался короткой передышкой, чтобы снять наушник, сжимающий ухо. Кладовка, оказавшаяся еще меньше, чем представлялось капитану во время утреннего осмотра, не вызывала у него клаустрофобии, однако там было жарко, как в аду на раскаленной сковородке, а он не смел раздеться, чтобы не шуметь.

Капитан боялся вспугнуть старика, особенно в такой ответственный момент, когда Надя вдруг как бы невзначай вспомнила: «А знаешь, я все-таки однажды близко видела твоего депутата!» – но все прошло гладко. Надя была не Сара Бернар, но с таким клиентом, как старик шофер, в этом и не было нужды. По существу, ее роль была уязвима только в одном: она чересчур уж восхищалась политическим деятелем, которого еще ни в одной телепередаче не удавалось показать не то чтобы красавчиком, а хотя бы чуточку симпатичным. В худшем случае ее восторги старик мог принять за подготовку почвы для вымогательства: вдруг она попросит подыскать для кого-нибудь место или кого-то порекомендовать его шефу. Это тоже было бы нежелательно: шофер, несомненно, всполошился бы и замкнулся.

«Ну что ты делаешь?» – хохотнула Надя слишком близко от спрятанного в абажуре «жучка». Тот сразу зафонил, и треск заглушил слова старика.

Дальше все уже было просто. Ну где, где она могла видеть депутата вблизи? «В церкви святой Сабины! Знаешь такую? Он приехал туда на свадьбу», – объясняла Надя. Она коварно не позволяла старому сластолюбцу заходить слишком далеко, чтобы тот не отвлекался. «Ах да, свадьба Дзаниратти, помню-помню». – «А тебя разве там не было? Я видела, как господин депутат вышел из машины, а за рулем сидел мужчина… с каким-то таким лицом…»

Последовала пауза, настолько напряженная, что по спине у капитана пробежал тревожный холодок.

«С таким странным лицом… ну да, вроде бы знакомым. То ли это какой-то очень известный человек, то ли он только похож на знаменитость, может, какой актер или политикан. Ну кто же это был, черт бы его побрал?» – «Да откуда тебе-то знать? Его фамилия Саворньян. Он близкий друг господина депутата».

Де Дженнаро так обрадовался, что нечаянно выключил свет и несколько секунд сидел в кромешной темноте, любовно поглаживая работающий магнитофон, словно перед ним была пушистая спинка драгоценной шиншиллы. Он еще не знает, как выглядит этот Саворньян, но голос его уже записан, и депутат принадлежит к числу близких его приятелей. Пройдет всего несколько часов – и мы будем знать господина Саворньяна как облупленного.

Капитан терпеливо ждал завершения свидания, надеясь, что долго оно не протянется, учитывая почтенный возраст старого греховодника. В душе Де Дженнаро шевельнулось сочувствие к несчастной женщине, вынужденной до конца, до последней реплики, разыгрывать подготовленный им сценарий. Надя без особого восторга согласилась стать приманкой для старика после того, как капитан торжественно, хотя и довольно расплывчато, пообещал подарочек ко дню рождения. Она отлично справилась со своей ролью. Задача, говорил ей Де Дженнаро, состоит в том, чтобы установить личность одного высокопоставленного спекулянта валютой, одного из тех господ вне всяких подозрений, разоблачить которых почти невозможно, разве только загнать в угол с помощью дьявольской хитрости и настойчивости. Одним словом, что-то в таком роде, но Надю (на самом деле ее звали Мария Кармела, она была родом из Апулии) не интересовали детали. Она нетерпеливо его прервала: «К черту подробности, я же знаю, где ты работаешь. Вот только не забудь насчет подарочка…»

Хотя Де Дженнаро все это уже порядком надоело, он не мог сдержать улыбку, прислушиваясь к словам старого ловеласа. Чего стоила одна его манера выражаться! Даже Надя, наверно, искренне забавлялась – она то и дело неизвестно почему разражалась громким, заливистым смехом.

Через полчаса капитан решил, что с него хватит. Проклятый потаскун просто вызывал у него отвращение. Все-таки в его возрасте… этим делом уже следовало заниматься лишь постольку-поскольку, разве что для здоровья. А может, Де Дженнаро чуточку досадовал и на Надю, которая, черт бы ее побрал, могла бы проявить свои, несомненно, незаурядные способности все-таки с меньшим пылом, зная, что он сидит весь в поту у нее в чулане с четырехкилограммовым магнитофоном на коленях.

– Ну чего тебе еще? Чего еще? – повторяла она, подхохатывая, словно пытаясь в шутливой борьбе вырваться от старика.

– А вот увидишь…

– Спорю, что не сможешь.

– Давай поспорим, ослица. Давай поспорим, крокодилица! Хочешь пари?

– Да я знаю, что ты… – начала женщина, но что именно она знала, было произнесено шепотом, и Де Дженнаро не разобрал. Он в это время уже снимал наушник, искал на ощупь вилку, чтобы выдернуть из розетки. Первым его намерением было потихоньку выйти, затворить за собой дверь, а потом позвонить в квартиру. Но это было бы глупо и ничего не давало. А что потом? Сделать вид, что он знакомый, которого неудобно отослать прочь, разыграв смущение, встретиться с этим любвеобильным старцем, а затем, поблагодарив, уйти с магнитофоном под мышкой? Тоже идиотство. Лучше всего просто смыться, рискуя, что тебя увидят на площадке крадущимся, словно вор, с ботинками в руках. Конечно, ситуация несколько странная, но, может быть, не столь уж непривычная для соседей Нади, видимо привыкших к вещам и похуже.

По счастью, дверь спальни была приотворена. Пока он, не попадая от волнения в рукава, поспешно натягивал пиджак, из-за нее доносились какие-то неясные шорохи. Он представил себе, что будет за картина, если в дверном проеме сейчас вдруг появится сверкающий наготой волосатый шофер господина депутата. Но если там, в комнате, все пойдет по-прежнему, опасности никакой нет. Выходя на лестницу, капитан мысленно пожелал всего хорошего Марии Кармеле. На площадке не было ни души. Спускавшийся лифт пронесся мимо с негромким, воспитанным жужжанием. Этажом ниже кто-то переговаривался с соседом через площадку. Неприятный, злобный голос – таким комментируют рост цен, аварию «боинга», поражение популярной футбольной команды со счетом 3:0. Де Дженнаро прикрыл за собой дверь, но, как ни старался, замок все-таки негромко щелкнул.

Когда он садился в машину, капитану показалось, что мужчина, стоящий на противоположной стороне улицы, ему знаком: у него был такой вид, будто он пришел на свидание и твердо намерен во что бы то ни стало дождаться свою даму, на сколько бы она ни опоздала. Ощущение, что он узнает случайных прохожих, Де Дженнаро испытывал довольно часто и, как хороший физиономист, никогда не мешал работе памяти, предоставляя ей самой копаться в картотеке физиономий. Но на этот раз магнитофон был важнее всего, и через десяток секунд капитан совсем забыл о человеке, которого заметил у Надиного дома. Его полностью захватила мысль о предстоящих неотложных делах. В этом расследовании исходной точкой были магнитофонные ленты с записанными на них голосами, поэтому оно приобретало совершенно конкретный и реальный характер. Это вам не тот случай, когда все основано на бумажках, полуграмотно написанных, с ошибками в именах и датах, на списках свидетелей, которых надо допросить, на адресах, нуждающихся в проверке, на разных документах и размноженных фотографиях преступников. Его ожидало исключительно важное и сложное дело, а не очередное упражнение для развития смекалки и выносливости.

– Тебя искал полковник, – сухо сообщил лейтенант Стелла, тотчас уткнувшись в бумаги. Они уже более года разговаривали друг с другом только по служебным делам.

Даже не поблагодарив, Де Дженнаро прошел в свой кабинет, опустил магнитофон на письменный стол и только тогда вспомнил про «жучка». Лихорадочно листая записную книжку, он нашел, а затем набрал номер. Раздалось шесть-семь гудков, прежде чем ему ответили.

– Надя?

– А… привет! Откуда это ты звонишь?

– Ты одна?

– Нет.

– Черт! Но хоть выслушать-то ты меня можешь? – спросил капитан, смеясь и поглядывая на часы.

Надя какой-то ничего не значащей фразой дала понять, чтобы он говорил. Старика не было слышно: если он еще не сдох, то уже наверняка лежал на другой половине постели в глубоком обмороке.

– Послушай, я говорю из твоей кладовки. Я тут велел установить телефон, чтобы скоротать долгие часы ожидания.

– Черт побери, как ты красиво выражаешься. Тебя прямо можно принять за офицера карабинеров.

– И у тебя еще хватает нахальства острить?

– А что такое? Почему бы и нет?

– Ты все еще с нашим приятелем?

– А ты что думал? Я ведь, знаешь, верная в любви.

– Знаю, знаю, я в этом имел случай убедиться, пока тут ждал… Ну ладно, слушай внимательно: мне необходимо сегодня же получить назад ту штучку, что спрятана в абажуре.

– Что? Ах да, поняла. Тогда вот что… Сегодня после обеда, часиков в пять, мне надо быть в твоих краях. Я тебе ее оставлю… Ну эту штучку… там, у тебя…

– Где, в проходной? Нет, лучше ты меня вызови и отдай лично в руки. Нет, погоди, может, меня не будет. Да-да, наверняка не будет. Слушай, сделай пакетик, но такой; чтобы не понять, что там внутри. Хорошо завязанный пакетик, понимаешь?

– А вдруг подумают, что это бомба?

– Перестань говорить глупости. Во всяком случае, я предупрежу дежурного, что ко мне придет женщина, опишу ему и тебя, и пакетик. Договорились? Хорошо?

Все хорошо, но у него было бы спокойней на душе, если бы к концу дня он смог вернуться на работу, повидать Надю и заодно спросить, что это ей взбрело в голову так долго возиться с этим мерзким стариком. «Ну хоть бы чуточку стыда, – подумал он, улыбаясь, – то есть нет… вернее сказать, хоть чуточку достоинства… Нет, опять не то. Ну скажем, хоть чуточку хорошего вкуса. Тоже не подходит. Ну хотя бы чуть больше заботы о соблюдении внешней формы…»

– Полковник у себя? – спросил он у дежурного, лицо которого было словно вырублено топором – такую физиономию, раз увидев, не забудешь.

– Так точно, господин полковник искал вас, господин капитан.

– Он свободен?

– Думаю, что да. Подождите, сейчас узнаю.

В следующее мгновение, когда он уже взялся за ручку двери, капитан совершенно отчетливо вспомнил: мужчина на противоположной стороне улицы, который показался ему знакомым, был тот самый человек, что вошел в архив редакции газеты «Темпо» сразу после ухода сумасшедшей старухи. Без всяких сомнений, это был он, хотя на этот раз лицо его скрывали большие темные очки.

– Зайдите, господин капитан.

Войдя в кабинет, он ощутил, что занимается чем-то очень поверхностным, чудовищно ненужным. Все, что ему предстояло сделать, все, о чем ему нужно было сейчас думать, не имело решительно никакого отношения к этому слишком изысканному кабинету, где полковник Винья, восседая за письменным столом, пристально смотрел на него поверх сползших на кончик носа маленьких очков.

– Ах, это ты, Де Дженнаро? Входи, входи.

На этот раз, судя по его виду, полковник не собирался начинать разговор со своих обычных шуточек. Он протянул руку над загромождавшей стол грудой папок, указывая на стул:

– Присядь, присядь на минутку.

25

До сих пор публика в зале суда вела себя довольно тихо. Все словно не замечали, с каким трудом судебный заседатель разбирает почерк какого-нибудь полицейского старшины, зачитывая протоколы допроса свидетелей, написанные от руки. Только однажды в зале кто-то не выдержал: «Ну, слава богу, наконец-то разродился!» Но в ответ раздалось громкое шиканье секретаря.

Председатель суда всякий раз, когда перед ним появлялся новый свидетель, требовал, чтобы оглашали наиболее важные места его показаний, и, как только находил предлог, перебивал заседателя, задавая дополнительные вопросы. Однако ответы на них он почти не слушал и все время косился на адвокатскую скамью, особенно на двух адвокатов из «Красной помощи»[40]40
  Организация, которая из «идейных» и «гуманных» соображений предоставляет юридическую помощь арестованным террористам из «красных бригад».


[Закрыть]. Более авторитетный из них – Силипо, высоченный мужчина с великолепной трубкой, зажатой в руках, – стоя следил по фотокопии за текстом, который, спотыкаясь на каждом слове, читал судебный заседатель. Казалось, тот запинается не столько из-за того, что едва разбирает почерк, а просто умеет читать только по складам.

Очередной свидетельницей была старушка, оказавшаяся на месте преступления, проходя мимо кино. Она спряталась в соседней мясной лавке, и ей даже в голову не пришло оглянуться вокруг и попытаться понять, что происходит. Как завороженная, следила она за жестами председателя суда, который, прикрыв глаза и подражая дирижеру Зубину Мехте, словно помогал движениями рук спотыкающемуся чтению судьи… «…Услышав выстрелы, в то время как люди… в то время как люди вокруг кричали, я, поскольку… проголодалась, бросилась в мясную лавку Де Сантиса, который…»

– Да какой там «проголодалась» – «испугалась»! Тут написано «испугалась», – громко поправил Силипо. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина, а потом публика разразилась безжалостным хохотом. Шум достиг таких размеров, что не помогли ни шиканье секретаря суда, ни удары молотка председательствующего.

С этого момента атмосфера в зале переменилась, и это оживление не предвещало ничего хорошего. Даже Буонафортуна, до того сидевший в своем углу с апатичным видом в окружении множества карабинеров, начал во весь голос пререкаться со свидетелями, и председательствующему пришлось вмешаться.

– Господин председатель… – сильно покраснев, запротестовал судебный заседатель и передал ему что-то через сидящего справа от него другого члена суда; в ответ председатель суда лишь добродушно кивнул. Силипо и второй адвокат, повернувшись к залу, призывали публику к спокойствию и были похожи на главарей клаки, обеспокоенных тем, что они могут лишиться ее поддержки. Судебный заседатель между тем размахивал своими листками, демонстрируя их председателю, чтобы показать, насколько ему трудно приходится в таких условиях. Сквозь шум иногда удавалось различить отдельные слова, которые он выкрикивал нервным фальцетом.

– Да кастрируйте его, чтобы такие не размножались! – прогремел чей-то хриплый голос. Выкрик этот, однако, не достиг судейского стола, а только вызвал новый прилив оживления и веселья у Буонафортуны.

Прежде чем старушка исчезла в толпе, напиравшей на переносные барьеры, Балестрини увидел круглую физиономию с густыми, неухоженными усами, в очках с маленькими стеклами а-ля Эмиль Золя.

– Я считаю, что продолжать заседание нужно при закрытых дверях, – посоветовал один из адвокатов обвинения, подойдя к его прокурорской «башенке».

– Это решит председатель.

– Да, конечно. Но в такой обстановке, как здесь… – пробормотал тот в ответ, наверно намекая на то, что Балестрини будет нелегко выступить перед всей этой компанией.

Балестрини перестал вслушиваться в показания свидетелей. Эта череда случайных прохожих до сих пор, спустя много месяцев после убийства, еще не опомнившихся от страха, начала надоедать ему. Даже адвокаты обеих сторон уделяли им не слишком много внимания; один только председатель суда возился с каждым дольше необходимого: может быть, он полагал, что чем больше публика соскучится, тем больший эффект вызовет его «коронный номер».

Через полчаса председательствующий, поднеся руку к глазам, тщательно, как все близорукие, принялся изучать циферблат своих часов, и человек десять – адвокаты, карабинеры и зрители – инстинктивно повторили его жест.

– Прошу выслушать Ла Маттину Джузеппе, – попросил вдруг старый адвокат Вальери, и все стали искать глазами в списке свидетелей имя Ла Маттины, стараясь вспомнить, кто это такой. Присутствие Вальери в числе адвокатов стороны обвинения было комично: ведь до того, пока его не сменили двое молодых адвокатов из «Красной помощи», ему была поручена защита Буонафортуны.

– Ла Маттина Джузеппе! – пролаял, сделав шаг за дверь, секретарь суда и возвратился в зал в сопровождении шедшего за ним с испуганным видом юного блондинчика.

– Скажите: «Я клянусь», – поспешно приказал председатель; паренек, возможно, и повторил фразу, но его все равно никто не услышал.

– Вы – Ла Маттина Джузеппе? – спросил председатель. Тот утвердительно кивнул.

Однако «секретное оружие» Вальери сработало довольно слабо. Свидетель был почти уверен, что стрелявший, которого он успел разглядеть в эти несколько страшных мгновений, был в перчатках. Если это было действительно так, то перечеркивало отрицательный результат, который дала проверка с помощью «парафиновой перчатки», которой Буонафортуна был подвергнут сразу же после ареста – через несколько минут после убийства полицейского.

Но вызывало удивление следующее: Ла Маттина, отчетливо запомнив такую второстепенную деталь, как перчатки, вовсе не уверен, что полицейского убил именно арестованный – Анджело Буонафортуна. Даже говоря о том, в чем, казалось, он не должен сомневаться, свидетель выглядел робко, как школьник на экзамене, не уверенный, что вытянет хотя бы на «тройку»; казалось, он все время пытается угадать правильный ответ. Под конец, когда над ним как следует поработали председатель суда, защита и обвинение, вид у него был такой измочаленный, что Балестрини отказался от намерения уточнить две-три несущественные детали. Все равно они вряд ли бы что прояснили.

– У меня нет вопросов, – сказал он председателю суда, подкрепив свои слова жестом, и бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого. Он вспомнил, что Де Дженнаро обещал ему заглянуть во время судебного заседания. Но ожидать аккуратности от Де Дженнаро с его характером было пустое дело.

На минутку Балестрини отвлекся, подумав о загадочных словах Де Дженнаро, позвонившего ему вчера в прокуратуру. Капитан обожал пользоваться официальным лексиконом, даже когда в этом не было необходимости: выражения вроде «непредвиденное направление, которое приняло расследование», «запутанный, но интересный след» словно зачаровывали его. Балестрини улыбнулся про себя – скорее с симпатией, чем насмешливо. Над подобным ребячеством капитана на службе вечно подшучивали, и полковник Винья любил поразвлечь прокурора и его ответственных сотрудников рассказами о забавных похождениях Де Дженнаро в духе «агента 007», хотя полковник при этом и старался не слишком уронить честь мундира. «Следственный отдел без него бы осиротел», – часто повторял Винья, но, разумеется, в отсутствие прокурора и его помощников. Балестрини был уверен, что Де Дженнаро решается так шутить только в его присутствии, и не знал, радоваться ли доверию капитана.

Между тем публика, быть может по секрету предупрежденная о том, что скоро прикажут очистить зал, постепенно успокоилась и восприняла почти равнодушно появление свидетельницы Кларетты Таркуини – кассирши кинотеатра. Это она посадила Буонафортуну на скамью подсудимых своими показаниями, столь уверенными и определенными. Они произвели тем более сильное впечатление, что кассирша была похожа на испуганную курицу.

– Скажите: «Я клянусь», – велел председатель.

– Я клянусь.

– Вы – Таркуини Кларетта?

– Да, синьор.

– Синьорина, вечером пятнадцатого числа…

Балестрини только сейчас с изумлением заметил, насколько эта женщина похожа на Ренату. Очки, жидкие волосы, нищенский вид, платьишко с претензией на элегантность вроде бы отличали кассиршу от его жены. Да и лицо у Ренаты было нежнее, и она, как всякий раз говорила его мать, приезжая к ним погостить, «постепенно учится одеваться». Но, как и у Ренаты, у кассирши была привычка крепко сжимать кулачки при каждом вопросе, втягивать голову в плечи, будто ее сейчас стукнут; и, кроме того, что-то в ее фигуре – может быть, рост или еле намеченная грудь – очень напоминало Ренату, правда, скорее в прошлом – во времена его короткого жениховства и в первые два-три года их брака. Позднее Рената хотя и не слишком изменилась, но у нее появилась уверенность в себе, она стала выглядеть ухоженной. Она научилась улыбаться, чуть склонив голову набок, с каким-то детским, невинным кокетством…

– И все же вы это ясно сказали во время первого допроса! – воскликнул адвокат Силипо, и Балестрини, вздрогнув от его голоса, прогнал посторонние мысли. Таркуини, повернувшись к скамье адвокатов, приготовилась отвечать…

– Смотрите на председателя суда, синьорина, – призвал ее Силипо, указывая вверх. Девушка, естественно, растерялась. Даже самые опытные свидетели не в силах понять существующую процедуру, сначала вопросы задают председатель суда и адвокаты, а потом снова председатель – будто говорят через переводчика, что только отнимает время и утомляет.

Балестрини с первых же слов понял, о чем идет речь. По собственной воле, впервые за время многочисленных допросов девушка давала показания не в столь категоричной форме. Да, она видела Буонафортуну, когда он выходил из вестибюля, и смутно припоминала, что два часа назад продала ему билет. Потом она на секунду отвлеклась, подойдя к зазвонившему телефону, а мгновение спустя за входной стеклянной дверью произошла трагедия.

– Лишь в том случае, если бы на месте синьора Буонафортуны возле выхода вдруг оказался кто-то другой, конечно, абсолютно похожий на него сзади, точно так же одетый и с такими же волосами, только тогда я могла бы ошибиться, господин судья. Потому что я на секунду потеряла его из виду. Всего на секунду, но, когда я подняла глаза, он был за дверью, тот самый человек. Только успел открыть дверь и выйти на улицу.

Силипо ухватился за эту великодушную уступку, истолковав ее как некую слабость обвинения: широко разведя руками, он изобразил сомнение. Но слова кассирши никаких сомнений не вызывали, и Балестрини жестом привлек внимание председателя, который уже начал клевать носом.

– Господин председатель, хочу заметить, что смысл фразы, произнесенной синьориной Таркуини, не следует искажать. Она сформулировала ее в виде парадокса с целью усилить свою мысль… в том смысле, ну, не знаю, как бы лучше это выразить… В общем, так: единственная возможность ошибиться существовала бы лишь тогда, если бы за истекшую секунду на месте Буонафортуны оказался его двойник, причем подмены не заметил бы никто из прохожих. Понимаете, что я хочу сказать?

– Это так? – спросил председатель, с заинтересованным видом обращаясь к кассирше.

– Извините, я не очень хорошо поняла.

– В следующий раз лучше выучи свою роль! – выкрикнул из толпы чей-то женский голос.

На сей раз в зале не раздалось смеха. Атмосфера накалилась: ветер переменился – все ждали обличений, остроты и шутки были забыты. Председатель терпеливо повторил сказанное Балестрини, в то время как судебный заседатель, наверно радуясь тому, что не ему одному приходится попотеть, улыбался с довольным видом.

– Нет, господин председатель. Если я правильно поняла ваш вопрос, повторяю то, что уже говорила раньше: это был он. Это был… Я хотела сказать, что только в случае, если бы… одним словом, только если бы произошло нечто такое…

– Короче говоря, прокурор прав.

– Как вы сказали?

– Хорошо, хорошо. В таком случае на мой вопрос ответьте так: подтверждаю все то, что заявляла раньше. Человек, увиденный мною за стеклянной дверью, не мог быть никем иным, кроме Буонафортуны.

Наступила такая зловещая тишина, что в ней явственно прозвучали слова, произнесенные шепотом одним из адвокатов обвинения, подошедшим вместе с Якопетти поздороваться с прокурором:

– Помнишь, как говорил старик Карнелутти? Когда в зал суда входит политика, правосудие в ужасе убегает.

– Политика всегда тут, – отозвался Якопетти, но с таким видом, будто говорит не всерьез. – Ну, так как дела, Андреа?

– Ничего нового. Сейчас обрабатывают бедняжку, единственную, кто представляет интерес. Но список свидетелей еще велик.

– А какова атмосфера в целом?

– Накаленная. Я задыхаюсь от жары, или это мне только кажется?

– Еще бы! Посмотри, сколько народу. У вас сегодня аншлаг.

Они поболтали минут десять, не теряя из виду возвышения, с которого давали показания свидетели. Как только Таркуини отпустили, Андреа скинул прокурорскую мантию.

– Джиджи, ты меня не подменишь на десять минут?

– Ладно, только давай побыстрей.

Балестрини постарался выйти из зала как можно незаметнее. Яростная перепалка между адвокатами из «Красной помощи» и их коллегами со стороны обвинения полностью поглотила внимание присутствующих.

– Мое почтение, доктор.

– Добрый день!

Полицейских было хоть отбавляй, многие в гражданском, и все наготове, будто ожидался государственный переворот. Преодолев лабиринт загородок, расставленных, как обычно в таких случаях, Балестрини вышел на улицу. Казалось невероятным, что там, в зале, даже не догадываются, как ярко сейчас светит солнце. После раскаленной духоты зала Балестрини, несмотря на жару, словно очутился в Доломитах[41]41
  Доломитовые Альпы на северо-востоке Италии, где расположены курорты для любителей зимних видов спорта.


[Закрыть].

Войдя в здание прокуратуры, он быстро направился к своему кабинету, на ходу доставая из кармана ключ. Телефонный разговор должен быть совсем коротким – надо уложиться, как он обещал, в десять минут. Машинальным движением отодвинув в сторону кипу папок, Балестрини набрал номер и прислушался в надежде, что услышит сигналы «занято». Однако почти тотчас ответила прислуга.

– Анна синьора дома?

– Нет, доктор, она только вышла.

– Ты не…

– Подождите, может, она еще у лифта…

Он остался в одиночестве с трубкой в руке. Несколько секунд доносился дробный стук каблуков прислуги, потом ему показалось, что раздался звук открываемой входной двери, но голосов не было слышно.

– Доктор Балестрини! – донесся до него тонкий голос начальника канцелярии. Он звал помощника прокурора, заглядывая в приоткрытую дверь. Балестрини знаком попросил его подождать.

– Доктор, – сказала Анна в телефонной трубке. Она слегка задыхалась.

– Да?

– Нет, доктор, синьора уже ушла. Я пробовала позвать ее, но, видно, лифт…

– Да, хорошо, хорошо.

– Она пошла в школу за девочкой.

– Хорошо, Анна. Скажи ей… скажи, что я, возможно, немного задержусь.

Он повесил трубку, не слушая многословные заверения прислуги в том, что она все передаст синьоре.

В дверях еще продолжала неподвижно торчать голова начальника канцелярии.